В конце XII — начале XIII века, во время завоевательных походов Чингисхана, монголы впервые познакомились с буддизмом. Однако лишь с последней четверти XVI века они стали активно приобщаться к нему, а в середине XVII века «Великое уложение» (свод монголо-ойратских законов) признало буддизм государственной религией страны. Судьба его в Монголии сложилась согласно общим законам взаимодействия мировых и языческих религий. Две религиозные традиции, ранняя — шаманство и поздняя — буддизм, пройдя период взаимной адаптации, образовали в конечном итоге то, что можно назвать одной из национальных разновидностей буддизма, — монгольский ламаизм. В мою задачу не входит расскаъ о нем как религии и феномене монгольской культуры в целом, я лишь остановлюсь на некоторых сюжетах, связанных с его историей и судьбой сегодня.

По воскресеньям. на улицы Улан-Батора, малолюдные в обычные дни, высыпают пестрые толпы народа. Степенно, не спеша движутся по тротуарам и мостовым одетые в яркие дэли монголы и монголки. И хотя воскресные интересы у каждого свои, часть людского потока непременно приведет вас на один из холмов в северо-западной части города, где находится Гандантекчинлинг — единственный действующий буддийский монастырь Монголии.

Первый его храм был заложен в 1838 году пятым главой ламаистской церкви Монголии Цултэм Джигмед Дамби Джанцаном. С тех пор монастырь рос, год от года набирая силу, и со временем стал играть значительную роль в религиозной жизни Монголии.

В конце тридцатых годов нашего века его постигла общая участь всех монастырей страны: он был закрыт, монахи частично репрессированы, некоторые вынужденно, а кое-кто, наверное, добровольно сняли сан и растворились в среде мирян. В 1949 году по просьбе верующих и по велению времени правительство МНР сочло нужным опять открыть Гандантекчинлинг. С тех пор и до сего дня он — единственный из бывших 747 монастырей Монголии (данные на 1921 год), кому разрешено быть организационным центром буддийской общины страны.

Гандантекчинлинг был практически отстроен заново, и, хотя он сейчас не такой большой, как прежде, его отрес-таврированный облик радует взор. Камень, дерево, глина, краски пяти основных цветов (красная, синяя, зеленая, желтая, белая), играющих важную символическую роль в буддизме, позолота в отделке — все это вместе представляет собой прекрасный архитектурно-художественный ансамбль. Особенно красив он стал в последние годы, после завершения многолетних реставрационных работ. Но быть архитектурным памятником — отнюдь не главное для современного Гандантекчинлинга. Гандан — как коротко называют его уланбаторцы — многолик, и каждый их его ликов по-своему достоин внимания.

Прежде всего Гандан — центр жизни современных буддистов Монголии. На его территории находятся два действующих храма — Цогчин и Дзу, в которых совершаются как главные хуралы года, так и обычные повседневные службы, библиотека, юрта для приема почетных гостей монастыря, административное здание и ларек, где продаются курительные свечи, ложками и пиалами отвешивают сухой толченый арц (можжевельник) — то, что и в храме, и в юрте, и в доме может пригодиться любому верующему.

За пределами монастыря находится еще один храм — самый высокий, трехэтажный, посвященный Женрейсегу (или бодхисаттве милосердия Авалокитешваре). С конца тридцатых годов храм бездействует, но последние пятнадцать лет находится на реставрации. Он был построен в начале XX века и по праву считался одним из интереснейших образцов монгольского ламаистского зодчества. В его облике даже неспециалист увидит сочетание черт тибетской и монгольской архитектуры. Главной святыней храма была тринадцатиметровая статуя Женрейсега из позолоченной бронзы. Она исчезла в вихре разрушительного времени наряду с другими сокровищами ламаистского искусства Монголии. Сейчас храм закрыт и пустует. Уже опять разбиты стекла верхнего этажа, поблекли восстановленные реставраторами краски, и лишь голуби под крышей ведут свою шумную жизнь.

С 1970 года при Гандане действует Буддийская духовная академия, готовящая кадры духовенства для буддийских монастырей СССР и Монголии. Для нее построены учебный и жилой корпуса. С 1976 года в них же размещалась штаб-квартира Азиатской буддийской конференции за мир (АБКМ). В 1987 году ей выделили двухэтажный особняк, окруженный садом; там принимают зарубежных буддийских гостей.

Среди посетителей Гандана много неверующих, да и верующих влекут в храм не только молитвы. Ведь Гандан был очевидцем многих исторических событий, пережил четырех Богдо-гэгэнов, то есть ровно половину того их числа, которое было отпущено на долю Монголии. В 1904 году на его территории, в храме Диданпобран (он не сохранился), проживал Тубдэн жамцо, далай-лама XIII, во время своего пребывания в Монголии, а в 1982 году на шестой генеральной ассамблее АБКМ присутствовал в качестве гостя Тенцин жамцо, далай-лама XIV.

Немало реликвий, ставших достоянием монгольской национальной культуры, хранится в стенах Гандана. Это отлитые из серебра и бронзы боги буддийского пантеона, выполненные мастером Дзанабадзаром — Ундур-гэгэном Монголии, вошедшим в ее историю не только как глава буддийской церкви, но и как замечательный скульптор. Из его работ в Гандане хранятся литые статуи из позолоченной бронзы бодхисаттв Майтрейи, Ваджрадхары, первого панчен-ламы Лувсанчойджанцана. Среди сокровищ Гандана 108 томов Ганджура (буддийские канонические тексты), написанные золотом на черной бумаге, статуя Будды Шакьямуни, отлитая в 1956 году по случаю отмечавшегося в этом году буддистами всего мира 2500-летия со дня его рождения. Рисованные, вышитые и выполненные аппликацией иконы, скульптуры бесчисленных буддийских божеств, изготовленные в Индии, Тибете, Монголии, Польше, непальская сандаловая фигура Локешвары — да мало ли их, изделий разных веков и разных мастеров, сосредоточено в Гандане.

Наконец, библиотека Гандана содержит свыше семидесяти тысяч книг и рукописей. Среди них много редких — изданий — подлинных находок для тибетологов и монголоведов. Этими сокровищами по праву гордятся не только ламы, но и все знатоки монгольской культуры, специалисты по истории ламаизма в Монголии.

В Гандан приходят и просто отдохнуть, погулять. На парапетах храмов сидят мужчины и женщины с детьми и кормят голубей прихваченным из дома хлебом. Громадная голубиная армия заполняет весь внутренний двор монастыря. Голуби не пугливы, впрочем, их никто и не пугает. На подмостках для молящихся, используя их явно не по назначению, сидят группы беседующих монголов. А уж возможность покрутить молитвенные барабаны не упускает ни один подросток и ни один турист — последних в Гандане великое множество.

Поток входящих в южные, западные и восточные ворота монастыря устремляется к гигантской курильнице, дымящейся перед храмом Дзу. Это курится толченый можжевельник со священной горы Отгон-тенгри. В его очищающем дыму мелькают платочки, шапки, носовые платки, четки. Далее тот же поток устремляется в храм, где идет служба. Туристы и гуляющие довольно отчетливо выделяются на фоне молящихся. Последние прочно занимают свои места, следят за ходом службы, в такт читают слова молитвы, перебирают четки. Поток медленно вдоль стен по часовой стрелке обходит храм, проходит мимо алтаря, оставляет на нем коробки спичек, мелкие монеты, конфеты, сахар и, не задерживаясь, вытекает на улицу. Молящиеся остаются на месте. Их лица сосредоточены. Они никак не реагируют на гуляющую публику, даже не замечают ее. Затем тот же поток уже за пределами храма обходит ряды молитвенных барабанов, которые тянутся вдоль задней и боковых стен, не забывая повернуть каждый из них. Далее также организованно все покупают в ларьке арц. На этом официальная часть посещения окончена. Поток рассеивается. Одни идут кормить голубей, другие заводят продолжительные беседы со знакомыми, третьи из любопытства примыкают к группам туристов, внимательно слушая пояснения гидов.

Может быть, кого-нибудь удивляет и даже шокирует такая пестрота ликов Гандана, но меня — нисколько. И туристы, щелкающие затворами фотоаппаратов, и гуляющие по аллеям монастыря женщины с колясками, и просто любопытствующая публика — все это знамение времени. Время, время… Оно сохранило и тесно сплело прежде несоединимое: буддийский монах читает журнал «Наука и религия» и желает публиковать Там свои статьи; настоятель монастыря участвует в международном конгрессе монголоведов; выпускники Буддийской духовной академии едут на стажировку в Японию, Индию, Непал или любую другую страну буддийского мира. Не представляю себе, чтобы когда-либо прежде оказался возможным тот странный диспут, который возник у меня с монахами Гандана летом 1985 года.

Начать следует с того, что я коллекционирую четки. Коллекционирование — это болезнь, которая подкрадывается к тебе незаметно. Ты не сопротивляешься ей, потому что не ощущаешь опасности, и она довольно быстро прибирает тебя к рукам. Так началось и со мной. Помнится, в 1970 году я купила на базаре в Улан-Баторе первые четки, не придав этой покупке особого значения. Посматривала на них довольно равнодушно, показывала наряду с другими приобретенными в Монголии предметами национальной культуры кому-либо из гостей, меланхолично поясняя: четки буддийские, сделаны из дерева, число зерен 108, служат для отсчета молитв. Через два года купила еще одни — коралловые с бирюзовыми разделителями, потом третьи — из кости (кажется, даже из человеческой), четвертые…

Вскоре при слове «четки» у меня стал появляться лихорадочный блеск в глазах, и я уже не упускала ни одной возможности их достать. Сначала меня интересовали только буддийские, просто потому что история буддизма — предмет моего профессионального интереса. Потом пришла в голову мысль: почему я должна себя ограничивать только ими? И у меня появились мусульманские, христианские, джайнистские. Помощников и сочувствующих оказалось немало. Уезжая в зарубежные командировки, друзья уже не спрашивали, что мне привезти, они и так знали — мне нужны только четки.

Почти во всем мире четки давно стали сувенирным предметом, продающимся любому лицу, а не только тому, у кого есть в этом ритуальная потребность. Сувенир есть сувенир, он дешев, но зато лишен жизни. Такие висят сотнями в ларьке при любой мечети, католическом соборе и в магазинах религиозных принадлежностей, но их не касалась рука верующего, не оживила своим теплом, они не пахнут ни священным дымом, которым их окуривают и очищают, ни тем особым запахом человеческих-, рук, появляющимся у четок, которыми пользуются много лет, иногда даже несколько поколений людей, передающих их по наследству. Монголия, и только она, поставляла мне «живые» четки. Их приносили на базар люди, для которых этот предмет перестал быть фактом национальной культуры и лично их сердцу и памяти не говорил ничего. Их продавали как нечто уже ненужное семье, но способное принести ей какой-то доход — это был «товар» за который можно было получить деньги. Какие только экземпляры мне здесь не попадались! Теперь я имею в своей коллекции образцы почти всех пород деревьев, кустарников, древесных наростов, семян различных растений, из которых монголы делали четки.

И вот однажды летом 1985 года все на том же базаре я купила довольно необычные для Монголии четки. Зерен, как правило, в монгольских четках — 108, 54, 27, 21, 18. 108 — главное сакральное число в буддизме, истоки сакральности которого пока неясны, но они явно уходят корнями в магическую практику древней Индии. 54 и 27 — это укороченные варианты четок из 108 зерен, более удобные в обращении. Четки с 21 зерном посвящены 21 форме богини буддийского пантерона Тары, с 18 зернами — 18 ученикам Будды (столько их насчитывает традиция махаяны).

Четки, купленные мною на этот раз, имели 32 зерна. Это число в буддизме тоже известно: столько признаков совершенства приписывается Будде Шакьямуни и всем богам ранга будды, Четки с таким числом зерен очень часто встречаются в Японии, однако в Монголии они редкость. Но более всего меня заинтересовал материал, из которого они были сделаны: маленькие круглые шарики, похожие на плодовую косточку, усыпанные черными точками. Человек, продавший-мне эти четки, не смог объяснить, из чего они сделаны, и вообще толком не знал, как эти четки к нему попали. Никто из знакомых монгольских этнографов также не прояснил ситуацию. Оставалось одно — пойти в монастырь и поговорить с монахами, что я и сделала.

Монахи повертели в руках четки, оживленно перекинулись несколькими фразами и объявили: дерево бадманимбу, растет в Южной Азии, имеет плод, который содержит 108 косточек, каждая косточка покрыта 108 пятнышками — из них сделаны зерна четок. Ну, положим число 108 упомянуто ими более для эмоционально-мистической нагрузки:' очень сомнительно, чтобы каждый плод таинственного бадманимбу имел именно столько косточек, а уж число пятен на них и вообще сосчитать невозможно. А вот, что оно растет не в Монголии, а намного южнее, в этом я не сомневалась. В вопросе о том, что число 32 отражает совершенства будды, у нас тоже разногласий не возникло. Меня забавляло, что монахи с некоторой завистью разглядывали четки и удивлялись, что такую вещь можно купить на городском базаре.

Узнав, что я интересуюсь четками и даже коллекционирую их, они оживились еще больше. Среди них даже оказался мой коллега выпускник Буддийской духовной академии, ныне сотрудник штаб-квартиры АБКМ Ш. Чулуун-батор, также занимающийся четками как предметом, в котором в виде символов зашифрованы разные аспекты учения Будды, и даже имеющий об этом несколько публикаций. Он же — владелец четок, о существовании которых мне до сих пор лишь приходилось читать в специальной литературе, но никогда и нигде, даже в музеях, не доводилось видеть, — четок, зерна которых сделаны из человеческих черепов, причем каждое зерно — это кость, взятая из одного черепа; стало быть, на одни четки потребовалось 108 человеческих черепов. Антрополог И. Гохман, бывший в тот момент со мной в гостях у монахов Гандана, подтвердил, что кость именно человеческая, черепная, и взята не откуда-нибудь, а из переносья, ибо только там отмечена та костная структура, которой отличается каждое из зерен четок. Эти четки достались Чулуунбатору от его духовного наставника.

На другой день, в воскресенье, в Гандане начался многодневный религиозный хурал. В нем были заняты монахи всех рангов, съехалось много верующих. И у всех в руках были четки из разного материала, разного цвета, разной величины. В середине дня, когда служба в храме закончилась, тот же Чулуунбатор, знавший на память, у кого из лам и мирян есть интересные четки, подводил их ко мне, показывал, давал возможность сфотографировать, объясняя их владельцам, выражавшим поначалу некоторое недоумение по поводу происходящего, важность этого для науки. И вот уже очередь из монахов и мирян выстроилась в ряд, желая увековечить свои четки на фотопленке, если этого требуют «интересы науки». Чулуунбатор на ходу диктовал мне имя владельца, название материала, из которого сделаны четки, попутно узнавая, откуда они привезены или где изготовлены. И вот тут-то прямо во дворе монастыря, среди толпы, на треть состоящей их монахов, на две трети из верующих и просто любопытных посетителей, стихийно возник диспут о числовой символике в буддизме.

Рослый, крепкого телосложения лама периодически раздвигал толпу, то и дело нависавшую над фотографируемыми четками, давая нам возможность заниматься своим делом. Именно ему я и адресовала свой вопрос, держа в руках уже которые по счету четки со 108 зернами:

— Опять сто восемь. Наиболее часто встречаются четки именно этой величины. Есть ли какое-либо объяснение этому в буддизме?

— А что по этому поводу думает наука? — неожиданно ответил он вопросом на вопрос.

Смысл моего ответа заключался в следующем. Наука не имеет окончательного ответа на этот вопрос, но есть несколько версий. Первая версия — магическая, суть ее в том, что в индийской религиозной традиции существовал магический треугольник

1

2 2

3 3 3

составляющие которого, будучи перемноженными друг на друга, давали число 108. Вторая версия — астрономическая. Она утверждает, что 108 — это сумма 12 месяцев, 24 полумесяцев и 72 пятидневок, образующих лунный год. Наконец, третья версия — мистическая, и наука ее, как таковую, не приемлет, тем не менее я и ее приведу здесь. 108 — это сумма трех составляющих — 1, 100 и 7, где 1 выступает как символ солнца, 100 — число его лучей, 7 — семь миров, в которых повторено солнце.

Толпа вокруг вслушивалась в каждое мое слово. Те, что стояли поближе, пересказывали услышанное стоявшим сзади. Интерес нарастал. Все выжидательно смотрели на моего оппонента. Настал его черед.

— Ну, может быть, наука в чем-то и права, но мы думаем иначе. Недавно приезжавший к нам далай-лама (имелся в виду визит далай-ламы в 1982 году) сказал в одной из своих проповедей, что имелось сто восемь шаманских текстов, от которых это число и пошло.

Я выразила сомнение, и у меня для этого были основания:

— Вы, наверное, не так поняли далай-ламу. Ведь шаманство у всех народов — религия бестекстовая, оно не имеет своих рукописей, а если кое-где, в частности в Монголии, они и были, то это явление позднее, объясняющееся влиянием на него буддизма, а вовсе не наоборот. Шаман не ведет свою службу по готовому тексту, у него все в голове; кроме того, он импровизирует.

Кое-кто в толпе еще видел на своем веку живых шаманов, они согласно кивнули. Однако слово за моим оппонентом. И тот делает весьма ловкий ответный ход:

— Таблицу Менделеева знаешь? Ну так вот: число сто восемь отражает количество элементов этой таблицы, которые были уже известны математикам и философам древней Индии.

Ну вот и спорь тут!

Да и вряд ли возможно однозначно определить, что понимали мудрецы древней Индии под элементами мироздания и сколько таких элементов признавала та или иная философская школа. Однако любопытно, что выдвинутое объяснение носит чисто материалистический и даже вполне научный характер.

В толпе кто громко, кто вполголоса повторяет эту версию. Ждут продолжения. Однако удар гонга в главном храме возвещает о начале второй части богослужения. Перерыв окончен, диспут тоже. Все спешат в храм, а я, присев в тени за вереницей молитвенных барабанов, стараюсь вспомнить, сколько же элементов в таблице Менделеева. Пожалуй, впервые со времени окончания школы мне приходится ее вспоминать, а ведь с тех пор в ней наверняка кое-что прибавилось. В Москве, заглянув в справочник, узнаю, что на сегодня их 109, а знакомые химики добавили, что уже открыт и 110-й, искусственно синтезированный и пока еще не имеющий названия.

Но дело, конечно, не в них и даже не в том, что мой оппонент-лама добавил к числу возможных версий о сакральности числа 108 еще одну — материалистическо-химическую, пока столь же туманную, как и все остальные. Главное, что именно таблица Менделеева напомнила мне вечную, на все времена истину: ищи земные корни и истоки любого сакрально-магического явления.