Багровое солнце опускалось ниже, в долине клубился туман.

— Нам пора в путь, — сказал Пыпец.

Взявшись за руки, друзья зашагали по дороге.

— В моей жизни не было такого счастливого дня, — вздохнул петух. — Теперь я за вас спокоен…

— И я тоже, мои деточки, — рявкнул, вылезая из леса, цыган Нагнёток. — Ну, добрый вечер! Что ж это, паралич вас хватил, что ли?

Звери стояли окаменев. Огромная фигура цыгана с развевающимися космами и взлохмаченной бородой, обрызганная кровавым солнцем, надвигаясь из сумерок, неумолимо приближалась к друзьям. Полчаса тому назад он встретил на дороге Баранелло. Нагнёток сразу заметил в копытах шарманщика ненавистный рожок. И, перекупив его, он рысью побежал через лес, уверенный, что скоро настигнет беглецов.

— Отдавайте мне малютку и улепётывайте отсюда! — гаркнул Нагнёток на зверей.

— Бежим! — крикнула Хитраска.

Словно проснувшись, друзья повернули назад и помчались по крутой тропинке в сторону монастыря. Вслед за ними сопя ринулся цыган. Но, прежде чем звери добежали до первого поворота, петух понял, что им не спастись. Необходимо было встретить врага лицом к лицу.

— Возьми это, — крикнул Пыпец Хитраске, подавая ей свой узелок, потом он шепнул: — мчитесь к калитке… Я вас догоню!

— Я останусь с тобой, — дышал ему в ухо Мышибрат.

— Нет, ты должен быть с ними до конца.

— Капрал, — умолял кот, — позволь и мне…

— Нет! Теперь моя очередь!

Петух собрал все силы и крикнул: «Стой!» — загородив дорогу цыгану.

— Прочь! — заревел Нагнёток, но, видя решимость капрала, убавил шагу. Оба стояли на склоне холма у поворота тропинки. Сверху слышны были крики убегающих, камешки, постукивая, скатывались вниз.

Петух выпрямился, нахохлился и прицелился в темноту своим затупленным клювом; он опустил крылья и принял гордую воинственную позу. Увидев это, Нагнёток вытянул вперёд обе руки и, скрежеща зубами, стал медленно приближаться.

Они стояли так на расстоянии одного шага друг против друга, словно бронзовые изваяния, в неверном свете восходящего месяца.

Старое сердце петуха стучало: «Ты вышел на последний бой; помни об этом, будь мужествен».

Над Пыпецом наклонился громадный, как дуб, цыган.

Неожиданно внизу зацокали копыта и раздались крики: «Держись, старина! По зубам его! Мы тебе сейчас поможем!»

Высекая шпорами искры и поблёскивая дулами пистолетов, в гору карабкались какие-то люди.

Петух повернул голову, чтобы лучше рассмотреть всадников. Этой неосторожностью воспользовался Нагнёток, он выдернул из-за голенища длинный нож и, заорав: «Ах ты, куриное отродье!» — дважды ударил петуха ножом в грудь.

— Не закрывайте калитки, сейчас капрал прибежит, — долетел до него еще сверху голос Хитраски. Пыпец запрокинул голову и увидел высоко над собой у полуотворённой монастырской калитки мерцающий фонарик. Его друзья были в безопасности. Горячая кровь текла из пробитого сердца, дрожь пробежала по телу — и он весь вытянулся. Приоткрыв клюв, петух умер без стона.

Цыган вытер нож о траву. Повёл вокруг чёрными глазами. И тут он снова услышал снизу топот и крики; тогда злодей перешагнул через преграждавшие ему путь останки и помчался к монастырской калитке.

В этот момент из-за поворота вынырнули три фигуры.

— Высеки огня! Посвети сюда!

Посыпались искры. Кроваво сверкнул факел. Пришельцы склонились над капралом.

— Он убил его! — воскликнул кто-то. — Один раз этому бандиту удалось обмануть нас, но теперь мы его поймаем!

— Поздно! Братья-разбойники, слишком поздно! — ответил другой голос.

Это были Гуляйнога, Уголёк и Пробка. Час тому назад цыган прокрался мимо них и, в довершение всего, отрезал пол-уса задремавшему атаману. Когда пчеловоды заметили следы, они бросились в погоню, стараясь сдержать слово.

И вот они опоздали всего на одну минуту.

Взяв скамью, на которой отдыхают бредущие к монастырю пилигримы, и положив на тело, они образовали траурное шествие, освещенное багровым пламенем факела.

Когда пчеловоды постучали в дубовые ворота, привратник осторожно выглянул и тотчас в ужасе отпрянул. Засовы отодвинул Мышибрат. Братья-разбойники вошли во двор.

Месяц был уже за башней. Он заливал мощёный двор волной серебряного света. Среди ветвей монастырских кедров с грустным криком летали совы.

— Не говорите ей ничего, — прошептал кот, указывая на комнату, где находилась Хитраска. — О бедный друг! — рыдал Мяучура, целуя безжизненное крыло петуха.

Тело внесли в угловую келью. Зажгли свечи, и Мышибрат дрожащей лапкой закрыл мёртвому глаза.