А у прилавка с кроссовками… Бог мой, что творилось у прилавка с кроссовками! Давили нахальные юноши, держали осаду мужчины, галдели оттесненные дамы — шел бой за заморские туфли!
— Мы зрим грандиозный ландшафт! — сказала по этому поводу одна продавщица, далекая от забот секции обуви.
— И в центре ландшафта, конечно, Сабина! — заметила тонко другая по поводу той, которая в поте лица отпускала ходкий товар.
— Все как ошалели, — подытожила третья, — а на Сабину им чхать! — И горделивая троица погрузилась в печальные размышления о влиянии импорта на бзик индивида.
И тут он вошел. Нет, толпа у прилавка, пожалуй, не сделала стойку. Равнения на двери, пожалуй что, не было: все так же галдели гневные женщины, все так же мертво держались мужчины, все так же давили хулиганы-юнцы, но… Вы только представьте: духота, толкотня, озверелые лица, и вдруг является этакий высокий, худощавый брюнет! Верзила в ослепительно оранжевой куртке! Красавец с убранным внутрь животом! Он входит своей великолепной походкой, которую в будущем переймут городские мальчишки: небрежно бросая словно бы вконец уставшие длинные ноги и падая всем длинным телом на всю ступню разом. Спокоен, подтянут, дружелюбный оскал над полем взъерошенных русокочанных голов…
— Вот это пломбирчик!
Как показал подробнейший дальнейший разбор, это сказала неискушенная в светских манерах кассирша. Тонкие бровки ее округлились, вздернутый носик зардел, ладошка обмякла, и мелочь для сдачи посыпалась звонкораскатистым, серебряно-медным дождем.
Тут кое-кто прыснул. Похоже, оттуда, где сгрудились футбольные бутсы. А у одной спринтерской туфли-шиповки сам собой развязался шнурок. Представляете, эти современные девушки? С одной стороны — красота, ля-ля-ля и доступность, даже шнурок развязался сам будто б собой, а вот с другой стороны… Что за шипы!.. А цена?
Спохватившись, кассирша нагнулась — не за мелочью, нет! — но чтобы частично скрыть себя за барьером. Однако лиловое платье, под мышками потемневшее, обтянуло полную спину, чем предательски обнажило бретельки. И тогда, чтобы не выглядеть окончательной дурой, кассирша высунула откуда-то снизу и сбоку пунцовое, круглое личико:
— А… А в универмаге колготки французские кинули!
— Французские плохо носятся, рвутся! — вступила ей на подмогу та продавщица, которая первой узрела ландшафт.
— Уж точно, тесны! — заметила та, которая славилась тонким умом.
— Эти француженки, известное дело, шкелеты! — пылко подытожила третья и тут же примолкла: пломбирчик был на подходе к Сабине. А наша Сабина… Только представьте: такая стройная, тонкая, снует от полок к прилавку, грациозно склоняясь, будто камыш на ветру.
Да только верзила не слышал великосветской беседы и, кажется, не разглядел еще Сабину-красавицу. Погруженный в себя, он был целенаправлен не в меру. История Фиддипида его потрясла. История о том, как без остановок на отдых сей славный древнегреческий грек пробежал из Марафон до столицы Эллады, как он упал, задыхаясь, как, прежде чем умереть, все же выкрикнул желанную весть о победе над персами, превосходящими силой. «Мы победили!» — выкрикнул он и тут же скончался на месте. «Мы победили!» — прекрасно! Но… зачем тут же кончаться на месте, сообщая о небывалой победе?
Погруженный в себя, Топорев Слава проткнул очередь длинной рукой. Полный сомнений в поучительном смысле легенды, он ухватился ладонью за поручень. Не замечая окружающих дам, в том числе и прелесть Сабину, он бросил в пространство: «Я за банными шлепками!» — и… втиснул себя в междутелье. Но только продрался к прилавку, как потемнело в глазах: вот это кроссовки! Сказка, мечта! Нежатся в лучах электричества, сознавая достоинство. Свободно раскинулись, не обращая внимания на посторонних, настырных мужчин. Ну будто на взморье загорелые, стройные незнакомки! Будто с рекламной картинки красотки в разноцветных купальниках!
Знаете, эти современные туфельки!..
Знаете?..
Яркие, все как одна, и как одна, все по-разному яркие! У той — бляха в поясе, эта подвесила бляху на грудь, а та нацепила на задник, каждая только и думает, как бы выставиться перед другими.
Если говорить правду и всю правду, Слава нацелился на туфлю с зелеными полосами и с бляхой в груди. И тогда та кроссовочка, которая имела желтые полосы и носила бляху на поясе, она только вздохнула. И от смущения, что слишком громко вздохнула, полосы диагоналевые ее покраснели. И, еще более застеснявшись, кроссовочка шевельнулась, чтобы спрятаться в тень. Однако, как вы хорошо понимаете, шевельнулась неловко, да так, что луч света, отразившись от позолоченной бляхи, слегка ослепил пломбирчика Славу. И тот, ослепленный, дрогнул рукой: «Покажите мне ту! Ну эту, румяную!» — предполагая, между прочим, рассмотреть не только красавицу туфлю, но и цену, что была выбита на бляхе-шалунье.
— Пломбирчик! — вдруг строго окликнули сзади. — Так не годится!
Кроссовочка была хороша. Такая толстая литая подошва! Такая мягкая стелька! А задник? Эластичнейший, прочный!
— Сказал: за банными шлепками! — взвизгнули спереди.
Но и цена на кроссовочку, сказать нечего, была хороша! Если отдать разом стипендию, в расчете месяц прожить на авось, то и тогда для покупки не хватит рубля!
— Катись-ка! — заорали вокруг. И заходили по спине кулаками, острые ногти вонзились под ребра, затопали по ногам каблучки. Вот тут в помутившемся взоре и возникла Сабина: такая стройная, тонкая, снует от полок к прилавку, грациозно склоняясь, словно камыш на ветру.
— Послушайте, девушка! — Такая тонкая, стройная, снует от полок к прилавку, склоняясь… — Я не любитель выделывать выкрутасы на танцах… — А волосы у нее были пышные, с рыжеватым оттенком… — Не собираюсь я в них и по улицам щеголять… — А белая блузка, а оголенные руки мелькают, двоятся, троятся… — Кроссовки нужны мне для движения к мировым достижениям!
Распахнув наконец-то глаза, которые оказались цвета морской изумрудной воды, Сабина ответила с великолепной учтивостью:
— Так что же вы все же хотите? Вам эти не нравятся, что ли?
Топорев поперхнулся. Конечно, можно считать — от того, что ему саданули по почкам. Но не лишена оснований догадка, что, окунувшись в изумрудные воды, ему не хватило дыхания. Откашлявшись, он прохрипел:
— Про Фиддипида слыхали? Так отложите мне парочку! Не хватает рубля!
Конечно, это был повод так повод! Соседние продавщицы, несмотря на толкучку и шум исхитряясь следить за событиями, замерли, как овчарки, натянув поводки. Однако эта Сабина!.. Эта гордячка Сабина!
— Вы, может быть, принимаете меня за фрамугу? — спросила она, одарив «Фиддипида» насмешливой улыбкой принцессы.
— Вернусь через час! — настаивал Топорев и бился с толпой: — Не лайтесь! Не пхайте!
— По-вашему, стоит дернуть веревку, и фрамуга откроется? — интересовалась Сабина, которую никто никуда не отпихивал.
— Не дергайте! — огрызался толпе. А ей: — Не дернуть! Не надо — веревку! При чем тут фрамуга?
— А за кого вы меня принимаете?
Здесь, несомненно, следовало догадаться, как надо ответить! Такие пышные, рыжеватые волосы, такие глаза!.. Увы! Напрасно в Славином голосе появляются бархатные обертоны, напрасно и клянчит он, и убеждает, вцепившись в прилавок, все это напрасно! Тем более что всегда найдется некий такой, который умеет догадываться. Такой пожилой паренек, который позднее представится: «Миша!»
— Не может сказать, за кого принимает! — возмущается Миша, светлея лицом, нечетким после пластической операции. — Скажу тогда, за кого принимаю вас я!
И чего возмущается? Кроссовки, заметим, ему не нужны, хотя он их и купит. У него принцип такой: покупать все, что дают! Ну, пусть себе покупает, но зачем же встревать?
— Так вот, вьюноша! — объясняет пораженному Топореву. — Цвет изумрудной волны покажется вам цветом плевка, если рядом будут светить глаза этой леди!
— А по шее не хо? — приходит в себя тот, кто бормочет о движении к мировым достижениям. — А по черепу? По калгану?
К чести леди, сведущей и без Миши о преимуществах своих глаз перед морем, предложение «Фиддипида» ей больше по сердцу, чем комплименты встревающей личности. И в тот момент, когда Топорева обхватили прямым поясом сзади, чтобы вернее оттащить от прилавка, когда начал он безнадежно, безнадежно лягаться, Сабина снизошла наконец.
— Так что же вы все же хотите? — со светской учтивостью повторила она.
Тут произошло то, что объяснить я не в силах. Топорев, который и клянчил, и уговаривал, который выходил из себя, убеждая, этот верзила, помятый толпой, воскликнул вдруг:
— Рупь взаймы я хочу!
Нет, вы только подумайте! Еще не предложил прошвырнуться по Броду (улица Ленина), не пригласил ни в дансинг, ни в синема!.. Сабина впала в состояние грогги, в то время как Топорев из очереди выпал в осадок. И на нашей истории именно здесь уже можно бы было поставить недоуменную точку, если б… если б не покрасневшая туфелька! Она напряглась и сбросила сверкнувшую в воздухе бляху! Налитая тяжестью непомерной цены, бляха увлекла туфельку за собой. Вниз, вниз, под прилавок!
Падая, Кроссовочка хладнокровно связала тесемки — чтобы не зацепиться в пути, и спрятала за шнуровкой розовый язычок: была она девушкой современной и судьбу свою устраивала обстоятельно. (Здесь впервые проявилась личностная самобытность Кроссовочки, в связи с чем иначе как с прописной буквы я не могу писать ее имя!)
Между тем «Фиддипид» все заметил и понял как надо. И рванул за рублем, махнув на прощание Сабине. И осталась ненасытная очередь. Остался и догадливый Миша.
— Сабина! — кивает Миша на возбужденных людей, — кроссовки кончаются, а этот ваш нищий рупь никак не найдет!
К чести Сабины она — ноль внимания.
— Сабина, — вновь напоминает о себе паренек, — этично ли предлагать этому милому толстяку полубрак: отличные туфли у вас под прилавком!
К чести Сабины она — кило двести презрения.
— Вот так бедных девушек и обманывают! — бормочет обиженный паренек.
И тут Сабина поднимает мерцающий изумрудами взгляд и собирается что-то сказать. Ах, вы понимаете: то, что она хочет сказать, ну никак не ложится на лист! И я, дабы не исказить образ прекрасной Сабины, ее лишаю возможности это сказать!
Не спорьте, Сабина, я знаю, что делаю, и лучше взгляните, кто рвется там в дверь, срывая готовый замкнуться засов.
— Достал! Достал рупь! — взывает Слава с порога, одолевая усердную не в меру уборщицу. — Где они, где эти кроссовки?
— Какие кроссовки? — удивленно возражает Сабина (удивляя меня). — Кончились ваши кроссовки! Все расхватали! — возражает она с неожиданной яростью.
— Кончились ваши кроссовки! — подхватывает пожилой паренек. — Все расхватали! — скрипуче хохочет.
Ах, Сабина, Сабина! Вот так и рвутся, казалось бы, небесные связи! Так рушатся, казалось бы, бетонно-прочные браки! После таких вот неоправданных женских жестокостей и сигают в бутылку, в разврат, пополняют ряды сексуально-монополых меньшинств!
— Как же так? — зашептал Топорев, — как же так? — и вдруг с высоты своего двухметрового роста видит кроссовки. — А эти?
Эх, Топорев, Топорев! Настойчивость в достижении цели лишь тогда ценится женщиной, когда цель эта связана с ней!
— Эти отобраны одним покупателем! — отрезает Сабина…
— Таким веселым блондином с хохолком на затылке! — добавляет она…
— Таким обходительным лапочкой! — торжествующе заключает, в то время как Миша, держа уши топориком, с каждым словом Сабины все более задирает свой непривлекательный подбородок, больше похожий на куриную гузку, чем на крепкий мужской подбородок, свидетельство воли и силы.
И наступает пора впасть в состояние грогги печальному Топореву.
— Что? — шепчет он, на глазах увядая. — Отобраны? Кем? — шепчет он и не видит, как томно на него воззрилась Сабина.
И тут мне послышалось:
— Да не было никакого блондина! — послышалось откуда-то снизу. Или мне это только послышалось?
— Нет! Был, есть и будет! — вскричала Сабина. — Не спорьте!
— А я и не спорю, — печально отвечает ей Топорев. — Это она!
— Если опровергается наличие блондина и лапочки, то кто, по ее мнению, я? — встревает пожилой паренек, тесня подбородком в живот своего конкурента.
— Чье это мнение? Кто здесь «она»? — взъярилась Сабина.
Сабина, Сабина!.. Будь хоть немножко пошире, Сабина! Сквозь строки рассказа я видел не только тебя и мельтешащих мужчин, но столь же реально слыхал говорящую туфлю.
— Туфля — вот кто «она»! — отвечал грустно Топорев.
— Пусть опровергает сколько захочет! — откликнулся опытный Миша. — А я ее покупаю!
Нет, каков этот Миша! Вторую пару берет! Но между тем поддержки мужчин для меня оказалось достаточно, чтобы и дальше рассказывать все по порядку, не опуская некоторых подозрительного сорта подробностей!
— Да, он ее покупает! — подтвердила Сабина. Они с Мишей упивались своим превосходством. Он победил конкурента, она сумела возвыситься над этим верзилой, походя очаровавшим весь магазин. Они улыбались друг другу через прилавок. Они понимали друг друга без слов. Такова жизнь, такова женщина: тот, кто нравился ей, был ею отвергнут по причине неуловимого свойства.
— Я достаю кошелек! — победно взговорил Миша, растягивая миг торжества, и сунул руку в карман. Карман был округло наполнен, Топорев пал духом так, что безучастно прослеживал выползающее движение набитого кошелька из кармана. Сабина хихикнула, метнув последний косой взгляд на пломбирчика. И в этот предсмертный момент Кроссовочка, подобрав бляху, упруго подпрыгнула.
— Разве сила характера в том, чтобы, прибежав с возгласом: «Мы победили!» — тут же скончаться на месте? — крикнула на лету «Фиддипиду», в то время как Сабина смогла лишь раскрыть и закрыть и снова раскрыть свои морские глаза. — Разве характер не в том, чтобы, поставив цель, биться за нее до конца? — и у Сабины впервые в ее пока еще коротенькой жизни дрогнули губки. — Бери меня, Топ! — воззвала к пораженному Топореву, отныне навсегда возведенному в Топа, который успел только подставить ковшиком свои большие ладони. И все бы на этом кончилось для Сабины, поскольку, ощутив кожей ладоней Кроссовочку как вспорхнувшую птичку, Топ забыл обо всем, если бы… Если бы не статическое электричество!
Статическое электричество. Оно распространяется по нашему все более тесному шарику, выстреливает всюду и всегда неожиданно. Так случилось и здесь. Когда растревоженная Сабина, уложив кроссовки в коробку, передавала покупку, ее пальчики встретились с пальцами Топа. И тут оно выстрелило!
Впрочем, дальнейшее описать немыслимо сложно. Знаю только, что Это бывает. Так было с одним моим другом, который однажды подался во Дворец бракосочетаний. Он подался туда с подругой единственной, верной и обеспеченной материально. А вот вывалился из Дворца мужем подруги своей подруги, особы случайной, материально необеспеченной и, как впоследствии обнаружилось, неверной. А виной всему оказался линолеум — источник статического электричества. Так сказали ученые…
В общем, согласитесь, что Это бывает. И так оно и случилось, когда крохотные теплые пальчики встретились с пальцами Топа. Оно стрельнуло колючей искрой. Искра встряхнула обоих. Сабина взглянула долгим взглядом на Топа. Топ окунулся в изумрудные воды и… напрочь забыл и Кроссовочку, и Фиддипида! И по прошествии определенного, быстро промелькнувшего времени обнаружил себя во Дворце.
Однако это вредоносное электричество! Воистину, оно оказалось еще отрицательней, чем сам отрицательный знак! Поскольку стрельнуло снова-здорово, но уже не во Дворце, в котором, конечно же, так и не настелили паркет (вот он, разрыв между наукой и социалистической практикой). Оно снова стрельнуло, Топ снова встряхнулся и долгим взглядом посмотрел на Сабину. Сабина возилась с кольцом, кольцо сжало палец. Топ опустил взгляд к ногам. На ногах были кроссовки. Кроссовки не жали.
Топ дрыгнул ногой — не жали ничуть!
Он вышел на улицу и — топ-топ-топ! — потихонечку побежал.
Куда?
Да стоит ли уточнять, если куда бы ни побежал он, а все получалось — что прочь от Сабины, от сжавшего палец кольца!
— Эй, Топ, от Дворца до квартиры Сабины сорок два километра!
— Как раз столько же пробежал Фиддипид!
— Но, Топ, после бега ты будешь жалкий и мокрый! Как же свадьба? Как же Сабина?
— Нашим рекордам не будет числа!
— Однако же, Топ! Бег перед свадьбой не способствует приращению поголовья семьи!
— Ведите себя положительно!
Преподавательница физкультуры, препофизручка! Это она рассказала когда-то историю про Фиддипида, всколыхнувшую Топа! Это она направила его за кроссовками! Это ей принадлежит знаменитая фраза: «Ведите себя положительно, и вашим рекордам не будет числа!»
Нет, каков оказался наш Топ! У Сабины губы дрожали, кругом все безостановочно ахали, а жених все бежал и бежал…
Он и теперь все бежит. Не быстро, но и не медленно, экономно расходуя углеводы, максимально используя энергию каждого вдоха. Бежит Топ, чемпион, кумир мальчишек двора, улицы, города… Десять тысяч греков сражалось в Марафонской долине, погибло сто девяносто два, если не принимать во внимание Фиддипида; десять тысяч болельщиков наблюдают за Топом, сто девяносто два бегуна сошли сегодня с дистанции, если не принимать во внимание Джонсона, чемпиона одной африканской страны, который непременно сойдет вслед за другими хотя бы потому, что бежит босиком. Он бежит босиком, как в свое время великий Абебе Бикила, но то — Абебе Бикила, а Джонсон сойдет, ибо так решил Топ, бегущий в кроссовках, в великолепных, дарующих силу кроссовках! И он теснит и теснит Джонсона, и разжигает его честолюбие, чтобы тот наподдал, да и выдохся, потому что нет ничего сладостней, чем прибежать с возгласом: «Мы победили!» — и не скончаться на месте!
Однако…
Однако где сколько прибудет, там столько ж убудет! — говаривал досточтимый ученый Михаил Ломоносов. И стоило Топу взапуски припуститься за Джонсоном, забыв про Сабину, как возле нее проклюнулся пожилой паренек по наименованию «Миша». Тот самый, да-да!
— Сдается, он полагает, что своим бегом облагодетельствует человечество! — разглагольствует Миша.
— Он помешался! — взволнованно отвечала Сабина. — Поет, когда моет кроссовки!
— Извращенец! — восхищенно откликнулся Миша.
— Его главный девиз: «Ведите себя положительно в отношении женщин, детей и собак!»
— Сексуальный маньяк! — поцокал он языком.
— «Собаки полезны, поскольку при выгуле удобно бежать, — передразнивала мужа Сабина, — детей следует избегать, так как тяжесть на шее не способствует бегу, а женщины…»
— Да, а они?
— «Разрушительны для организма!»
— Квадратоплечая физкультурка! — догадался тут Миша. Препофизры! Узнаю ее стиль!
— Преподавательница физкультуры? — сузила Сабина глаза.
— Не говорю, что он негодяй! — взметнул хохолком Миша. — Говорю: идиот! — приподнялся на цыпочки, чтобы стать вровень с высокой Сабиной. — Квадратная физкультурка и вы! Вы! — чмокнул стертыми губками. — Круглый дурак, безмозглый кретин! — наяривал разные глупости, которые ласкали ушко Сабины приятнее, нежели изысканные комплименты. И вытягивал удивленную тонкую шею: как? неужели настолько дурак? И тряс своим хохолком, всем своим обликом петушиным показывая: уж он-то в этом вопросе понимает поболее чемпиона, он, человек опытный, далеко не дурак!
Когда женщина делится сердечной обидой, когда обида ее глубока — пусть у нее слезы льются струями, пусть растрепаны волосы, пусть движения резки, — она становится только прекраснее. А наградой за терпеливое слушанье, за своевременные ахи и охи будет все, что хотите. И не бойтесь переборщить в осуждении вселенского эгоизма мужчин, не бойтесь, что этим заденете и себя, душа женщины загадочно нелогична! Поэтому трубите тромбоном, свистите кларнетом, звените медной тарелкой и осуждайте, осуждайте, осуждайте этих негодных, себялюбивых, дурацких мужчин! Да будете вознаграждены больше, чем если бы вытащили ее из огня, отдали ей кровь, кожу и почку, подарили что-нибудь сказочно заграничное…
Миша, имея лицо гладкокожее (достижение пластической хирургии!), а глаза — цепкие, все замечающие (достижение практической донжуании!), действовал, с одной стороны, как, безусловно, понимающий человек.
С другой стороны, со своим непоседливым хохолком на затылке, он, безусловно, по-настоящему все более воспламенялся Сабиной, этой пышноволосой красавицей с глазами как… ну, об этом мы уже говорили.
Этим все сказано: понимающий человек и пылкий воздыхатель, Миша был близок к победе, в то время как муж Сабины накручивал километр за километром, безжалостно топча и истирая подошву Кроссовочки, а она не роптала, а она смягчала удары, принимая энергию Топа в себя и в нужный момент возвращая упругой отдачей. И Топ, получая дополнительный импульс, еще отчаяннее рвался к финишной ленте, забывая даже мысленно воздать должное туфельке.
Мысль о физкультурной сопернице донельзя взвинтила Сабину.
— Мы уже стали супругами, — заговорила Сабина как раз в тот момент, когда Топ «доставал» Джонсона, и трибуны вздыхали, — а он, приходя с бесконечных своих тренировок измочаленный… он… я бы сказала… — тут она склонялась к низенькому собеседнику, и тот с готовностью подставлял свое ухо, несоразмерно большое для его маленькой головы, — я не сказала бы… — Сабина явно конфузилась, однако желание высказаться было сильно, и опытный Миша терпеливо держал свое нелепое ухо возле губ взволнованной женщины (тогда как автор начинал накаляться). — …Я бы сказала… Вы понимаете? — Ах, этот Миша, естественно, понимал! И тогда она, наконец, досказала: — Он ко мне зачастую не был внимателен!
Ах, знающий Миша кивал головой, и его хохолок тоже кивал: как это можно? к такой женщине! не был внимателен?
— Он падал в тахту, как с вышки в бассейн! Окунался в подушку и отключался мгновенно! Всякий раз не снимая этих грязных кроссовок! — восклицала Сабина, нажимая на последнее слово. Кроссовок! Кровопийственное, кровососущее слово! Ничего отвратительнее невозможно представить, слыша Сабину. Даже неясно, что сильнее ее раздражало: невнимательность мужа или… вид грязных кроссовок на — разумеется! — безукоризненно чистом покрывале тахты.
— Но я ему никогда!.. Никогда!.. Понимаете?
Миша, известное дело, хорошо понимал!
— Ни единого разика!
— Он еще вспомнит! Еще пожалеет! — взметывал хохолок.
— Никогда я ему не отвешивала!
«Обалдеть можно!» — смутно тревожился многоопытный Миша.
— Напротив, я его спрашивала: набегался, мой милый олень? И стаскивала эту невыносимо грязную обувь, и рядом садилась, и клала его голову себе на колени, — причитала она, а трибуны то ахали, то замирали. Топ начинал заготовленный спурт, Топ настигал Джонсона, но тогда прибавлял Джонсон и оставлял Топа сзади опять, позволяя любоваться своими розоватыми пятками, розоватость которых не мог затушевать даже черный гравий дорожки. Однако Топ вновь наддавал, и все снова ахали, но Сабина не следила за мужем. — А знаете, как он однажды ответил?
Трибуны тут взвыли. Так, будто бы близился гол.
До конца дистанции осталось два круга, и Топ… да! Он обошел Джонсона! Словно бы нарочно придерживал силы, пока бежал вне стадиона, чтобы продемонстрировать потрясающий спурт на глазах всего города! Он опередил Джонсона на полметра, а вот и на метр, а вот и на два!
Шум был такой, будто «Спартак» ложился костьми за победу.
— «Сойди с трассы!» — вот так он ответил однажды! — вскричала Сабина, и звон ее голоса прорезался через оглушительный грохот трибун.
А Джонсон!.. Услышав возглас Сабины, Джонсон его принял по-своему, Джонсон споткнулся!
Да-да, он споткнулся, молодчина Сабина! Джонсон сбил ногу, Топ устремился вперед. Трибуны ревели, я почти не слышал Сабину. Вряд ли ее слышал и Миша, и, видно, поэтому, важно кивая, он все ближе склонялся к ней.
Сабина же…
— Решила, что бредит! — донеслось до меня. — …Недостает углеводов!.. Побежала, валилось из рук!.. Сок манго, сок манго!.. Зацепилась, упала!.. Здесь и вот здесь!.. — похлопала себя по бедру, вздыхающий Миша приложил свою якобы целебную ладошку к ушибам.
Я возмутился.
— Однако представьте! — звенела Сабина вне себя от шума трибун, от охватившего ее возбуждения, вызванного, по моему неколебимому мнению, единственно оттого, что Кроссовка, та, которую она когда-то собственно вручила пломбирчику, мелькала сейчас впереди подошв темнокожего Джонсона, и Топ как никогда был близок к тому, чтобы выйти на международную высоту. Я категорически отвергаю вашу подсказку, читатель, будто б Сабина была возбуждена присутствием рядышком пылкого Миши, хотя и согласен, что он был с ней рядышком слишком!
— Однако представьте! Когда я внесла… — грохот такой, какой бывает, если удар следует за ударом, — …перед ним на колени… — Обвал, шторм, неужели забили? А Сабина выпятила свои пухлые губки, знойный воздыхатель потянулся было навстречу, и я уже не мог не вмешаться… Однако она не могла прервать свою речь и отстранилась! Закончила: — …когда я нежно шепнула: «Вот, милый, тебе недостающие углеводы!» — представьте, он… он…
— Впился в ваши уста! — не выдержал темпераментный паренек.
И я, вспыхнув не менее, ибо наблюдать прелестную, беззащитную женщину в таком возбуждении, в таком страстном желании отклика и сочувствия, и наблюдать рядом с ней это стертое существо… словом, видеть все это и оставаться спокойным невозможно мужчине! Я был готов… О, я не знаю, на что бы я не был готов!
— Нет, — просто сказала Сабина, — не впился. Отбросил стакан с золотистым, наполненным углеводами манго и… захрапел! — сказала она и запечалилась. И Миша притих, и я было задумался, да вдруг спохватился: отчего тишина? Словно бы что-то звенело, звенело, натягиваясь, да вдруг оборвалось. Ни я и ни Миша, — может быть, только Сабина? — мы не заметили, как и когда это случилось.
Лопнуло и — тишина.
Космическая тишина.
Очистительная.
Гол не забили, игра кончилась, «Спартак» не сумел отыграться.
Дальнейшее вспоминается смутно. Помню белые халаты врачей, помню вялого Топа, укладываемого на носилки. Помню шепот: «Тепловой удар! В марафоне не редок. Слыхали про Лассе Вирена?»
Но что было Топу до лестного сравнения с Лассе Виреном? Топ проиграл, Топ не вышел на международную высоту.
Когда, оживленный врачами, он подошел, Миша сказал ему то, что сказать просила Сабина:
— Слушай, Топ, ты — неудачник! В свои двадцать пять ты не смог победить Джонсона, чемпиона крохотной африканской страны, которого кафедра физкультуры с трудом уговорила пробежаться с тобой. А он — ей-ей! — не хотел этого!
— Он не хотел этого потому, — продолжал Миша азартно, — что в действительности Джонсон, может быть, не чемпион и даже, может быть, вообще не бегун, поскольку ни в одном справочнике нет не только имени Джонсон, но и сведений о легкой атлетике на его крохотной Родине.
— Послушай, Топ, ты — маньяк! — наяривал Миша, ощущая молчаливую поддержку Сабины, — пять с чем-то лет ты занимаешься бегом, но все, чего ты добился, это пяток институтских рекордов под визг мальчишек, которым наказано было визжать, раз их отпустили с коллоквиума, да возможности закончить дистанцию как раз ко времени окончания футбольного матча — иначе трибуны бы были пусты. Даже сегодня, в городской день бегуна, ты, как и сто девяносто два других доморощенных марафонца, не осилил сорок два километра, ты, Топ, испекся, и ты — сумасшедший! Ты променял Сабину, эту очаровательнейшую Сабину…
— Заткнись! — заорал Топ, воскресая после теплового удара. Я решил, что наконец-то в нем пробудился супруг. Возможно, так решил и многоопытный Миша, поскольку проглотил дальнейшие комплименты в адрес Сабины.
— …на износившуюся старую туфлю! — вот так он закончил.
Что было дальше — вы догадались, конечно. Удар Топа был тщательно выверен: ощипанный Миша брякнулся точнехонько между скамьями. Будто шар, по прямой вбитый в лузу.
И не встал.
А я растерялся. Хлопоча над пасмурным Мишей, усовещал Топа: «Ты, Топ, чего? С кем ты связался? Ему же, ничтожному, хилому, за пятьдесят перевесило, а ты — чемпион!»
Я растерялся, но Топ вспомнил, что он — чемпион. Глянул коротко на отдыхающего паренька и пошлепал с голых трибун: стадион опустел, «Спартак» проиграл. На мне же осталась Сабина, остался и Миша. В глазах Сабины сейчас не было моря — темный омут в них был. Миша был недвижен, как труп.
Было ясно, что Топ не вернется, и я занялся тем, который выглядел бездыханным:
— Вставай же, приятель, очнись!
Пожилой Миша скосил глаз на меня. Я понял его.
— Топ ушел! — сказал я.
— Как так ушел? — На всякий случай он не вставал. — Как это ушел? Ну, задам ему трепку! Задержите его!
— Разве задержишь оленя? — грустно сказала Сабина.
— Где этот хмырь? — паренек бодро вскочил и крутанул головой словно бы в поисках Топа. Но это неумно: вертеть головой после такого удара! И паренек схватился за шею: такой это человечище, Топ, что что бы ни сделал — все будет на совесть.
— Где этот хмырь? — горько переспросила Сабина. — Да уж, конечно, опять побежал!
— Бегал оленем, а прыгать станет козлом! — пригрозил Миша, грея затекшую шею ладонью. — Затеять драку из-за потрепанной туфли!
Сабина! Как она вскинулась, погрустневшая гордячка Сабина, уяснив окончательно, что Топ, ее муж, затеял драку исключительно из-за Кроссовки, из-за негодяйки Кроссовки, которая даже в минуту позора своего обожателя вела себя как королева. Совсем легкое, почти незаметное «хи-хи-хи» соскочило с ее розового язычка, проглянувшего через полинялые полоски шнуровки. Она никогда не выказывала своего женского превосходства, наша Кроссовочка, воистину, неприступность, уверенность и в меру иронии — то, что и нужно, чтобы подвигнуть мужчину на подвиг!
Однако ж и Сабина доказала, что кое-что стоит!
— Эй, Топ! — негромко позвала она. И вот странность: муж, далеко убежавший в этот момент, он ее услыхал! — Джонсон потому победил, — сказала спокойно Сабина, — что бежал босиком! Как великий Абебе Бикила! Как, по всей видимости, и сам Фиддипид! Куда до них перегревшемуся Лассе Вирену!
Представьте, удар оказался точнехонек — и шар от борта лег в лузу, как миленький: Топ скинул с ноги нашу туфлю!
Бедные женщины! Бедный пожилой паренек! Так на мне они и остались: Сабина, потерявшая Топа и вряд ли что приобретшая, кроме плевого флирта! Миша, в очередной раз схлопотавший по шее — и если бы еще ему что-нибудь обломилось при этом! И, наконец, туфля, забытая под скамейкой. И если б не Топ, я, может, и сам забросил машинку, печатающую подругу свою, ведь столько столкновений с редакторами, столько невозвращенных пощечин, но Топ-то бежит! Он все бежит!
Он бежит и сейчас, не торопко, но и не медленно, экономно расходуя углеводы, максимально используя энергию каждого вдоха. По слухам, он вышел из трех часов и даже, говорят, из двух с половиной, по слухам, он — чемпион нашего города (жителей — триста тысяч, среди них, может, имеются и марафонцы!). Но долго еще ему бежать и бежать, и никому неизвестно, что ждет его впереди, поскольку пика своих результатов марафонцы достигают до тридцати, не позднее, и, если рассматривать статистически, у Топа на все про все шестьдесят месяцев, и много ли это, или уже недостаточно, кто его знает.
Ах, он верит, что победит всех однажды?
Но то будет однажды!
Ах, человечество живо рекордами?
Но в марафоне рекорд не фиксируют!
Ах, в Историю войдет его имя?
Но кто сегодня помнит великого Абебе Бикилу? Кто слышал о знаменитом Лассе Вирене?
Я?
И я б не слыхал, если б не придумывал этот рассказ! Читал специальную книжку, представьте!
Фиддипид?
Эк заладили: Фиддипид, Фиддипид!.. Не тот ли это несчастный, имя которого — если верить другой специальной книжке о беге — звучит совсем по-иному. Феденикс — так там назвали его!
— Мне тебя жалко, дружище! — артачится Топ. — Не результат важен — процесс! Кто не познал этого — тот и не жил! — вот так он откликается мне и ослепляет улыбкой, на секунду замедлив свой бег. На взгляд окружающих — тяжелый и нудный, на взгляд и мой, и его — упоительный.
Но вот Топ спохватился. Снял с лица — будто влажной тряпочкой смыл — улыбку, расслабил все, что не нужно для бега, и вновь затрусил, преодолевая усталость и боль, сухоту в горле и немочь, этот высокий красивый брюнет, которому бы мастеровито работать, да строить свой дом, да ласкать красивых детей от веселой Сабины, а он все бежит и бежит, не обращая внимания на отсутствие дам и цветов.
Хмурый дождь разогнал последних зевак, и только на противоположной трибуне осталась квадратоплечая физкультурка. Единственная, кто верит в звезду, единственно верная Топу.
Единственная.
Если не считать туфлю, хоть и брошенную, но так же по-прежнему верную. И до сих пор не могу я расставить оценки, в то время как Топ все бежит и бежит. Теперь уже — босиком.
Куда и зачем ты бежишь, мой приятель?