Там, где слепят белоснежным сиянием вершины гор, а с изумрудных цветущих склонов спадают хрустальные водопады, где до неба можно дотянуться рукой, на узком мостике, уходящем от берега в кристально чистое озеро, сидели мальчик шести лет и девочка лет четырёх.

Болтая в воде ногами, дети заворожённо смотрели, как над ними высоко в небе, то взлетая к солнцу, то падая к земле, делили необъятную разлившуюся синеву два неугомонных глупых стрижа.

– Разве можно поделить то, что принадлежит всем? – спросила девочка.

– Они этого не знают, поэтому и делят, – ответил мальчик.

Она взяла брата за руку. В глазах девочки читалось беспокойство её маленького сердца за огромное, но такое беззащитное небо.

– Не переживай, – сказал брат, – они всего лишь обыкновенные птицы со скверным характером. Быстрые крылья – это не ветер, не знающий усталости. Пусть это бескрайнее пространство делят хоть стаи воронья – всё равно небо как принадлежало, так и будет принадлежать всем. Глупо делить то, что не делится. Вот увидишь, как эта затея через минуту лопнет, будто мыльный пузырь.

И, действительно, ещё немного побарахтавшись в небе, два потрёпанных стрижа разлетелись в разные стороны. Дети, держась за руки, довольные восстановленной справедливостью, побежали к дому.

Всё вокруг дышало весной. В воздухе носились пьянящие запахи альпийских трав и луговых цветов. На открытой веранде большого двухэтажного дома за чашкой чая, сидела рыжеволосая женщина.

– Где это вы так долго гуляли? Обед давно уже остыл. Быстро мыть руки и – за стол, – строго сказала она, глядя на приунывших детей.

– Мы ходили к дядюшке Маю, – ответила девочка.

– И как там поживает старый ворчун? – поинтересовалась женщина.

– Хорошо. Он передавал тебе и папе большой привет, – сказал мальчик. – На крыше его дома аисты свили гнездо. Он угощал нас мёдом. Мы ели его с горячим хлебом и пили утреннее свежее молоко. Так что обедать мы не хотим.

– Т-а-а-к… – протянула женщина, недовольная этой новостью. – За переданный от него привет, конечно, спасибо, а вот за угощение я буду с ним ругаться.

– Не надо! Дядюшка Май очень добрый и хороший, – вступилась за него девочка.

Дверь из дома на веранду открылась, из неё вышел Погодин. В руках он держал шкатулку.

– Елена, Елена, ты лучше улыбнись, – остановил он её, чересчур заботливое, воспитание. – Надо только радоваться тому, что наши дети счастливы от прогулки. И ничего страшного нет в том, что обед переносится на ужин.

– Как у тебя всё просто, – улыбнулась женщина.

– Да! В простоте – гармония, а тебе больше идёт, когда ты улыбаешься.

Семён присел рядом с Еленой, поставил на стол шкатулку. Он сделал глоток чая из её чашки и многозначительно заглянул ей в глаза.

– Тебя что-то беспокоит? – несколько настороженно спросила она.

– Ты обратила внимание, что с самого утра в подаренных нам Сен-Жерменом украшениях необыкновенно искрятся камни. Хотя раньше, за шесть предыдущих лет, в эти апрельские дни ничего подобного с ними не происходило. Теперь же они излучают какое-то необыкновенное магическое сияние. Будто напоминают нам, что сегодня 11 апреля. И что сегодня в День всех Тайн истекает назначенный графом седьмой год – пора вскрыть последнюю печать на свитке.

Елена молча, в знак согласия, кивнула головой. Погодин достал из шкатулки свиток.

– Казалось бы, чего проще – сломать печать и узнать, что стоит за именем графа? – заметно волнуясь, сказал он.

Его пальцы, будто скованные толщей воды, медленно вскрыли последнюю, седьмую преграду к тайне самого загадочного человека, сеявшего трепет в души тех людей, которые хоть на короткое время оказались с ним в одной лодке.

Свиток словно ждал этого. Он буквально выскочил из рук Семёна на стол и в мгновение ока раскрылся, как освобождённая от взвода стальная пружина. Погодин наклонился над ним и стал читать вслух:

«Дорогой Семён Данилович, прежде чем открыть тайну, хочу, чтобы Вы более не задавались вопросом, что за беда стучалась в окно Вашей рыжеволосой подруги. Тогда я говорил об одиночестве. Если оно входит в дом, то в нём поселяется кошмар, а затем и сумасшествие.

Лишь соединение двух сердец, своей любовью освещая домашние стены, будет непреодолимой преградой утехам этой незваной гостьи. Теперь же, когда вы вместе, ничто не угрожает Вашему дому.

Я же, в отличие от вас, обречён на одиночество. Я Агасфер – неприкаянный странник, вечный жид, искупляющий своё наказание в скитаниях по земле до Второго пришествия Христа.

Когда по пути на Голгофу Мессия остановился возле моего дома, чтобы немного отдохнуть под его сенью, я прогнал его, за что по сей день несу эту тяжёлую ношу.

Если человек по-настоящему счастлив, то он за свою жизнь вряд ли будет задаваться вопросом о смерти, потому что для него есть более важная тема – это любовь.

Я же, меряя существование столетиями, мучаюсь этим вопросом уже не один век. Тысячелетия, сменяя друг друга, тянутся для меня, как один сплошной долгий день, уходящий в бесконечность, в котором не видно заката.

На прощание хочу сказать Вам: не затягивайте с написанием портрета незнакомки, ставшей Вам дорогим человеком. Спешите, ведь молодость коротка, как весной цветение сакуры».

И только Погодин закончил читать исповедь, как свиток почернел, моментально сжался и, вспыхнув лиловым пламенем, сгорел, не оставив после себя даже пепла.

Елена встала из-за стола, подошла к Семёну со спины.

– Ты у нас счастливый, у тебя две макушки, – сказала она, взъерошив ему волосы.

– Неужели в них всё дело? А я-то думал, что моё счастье в тебе и детях, – улыбнувшись, сказал он.

– И в нас тоже, – Елена рассмеялась и чмокнула Семёна в затылок.

Погодин встал, поцеловал ей ладони и обнял.

– Давай завтра рано утром все вместе отправимся на целый день к нашему горному озеру. Дети будут собирать цветы и запускать бумажного змея, ты – танцевать под пение птиц и читать стихи, а я напишу ваш портрет, и он станет самым лучшим из всех написанных мною когда-либо портретов.

Под куполом небесного храма, в знак благодарности Сен-Жермену, зажжём свечу, а с первой звездой мы разведём на берегу костёр. Взявшись за руки, закружим вокруг него хоровод и назовём горное озеро твоим именем. И пламя костра, разгораясь всё ярче и ярче, известит склонившееся над ним небо, что озеро отныне зовётся Еленой, и это имя, как факел, будет светить над ним вечно.

Они смотрели на зелёные склоны гор, наполненные щебетом птиц, на каменных исполинов, цепляющих заснеженными вершинами плывущие облака, на усыпанные цветами луга и большое горное озеро, отражающее бирюзовое небо, на играющих возле дома звонко смеющихся детей. Лица Елены и Семёна были безмятежно светлы, а глаза говорили, что для них больше не существует никаких тайн, как и великой тайны бытия.

И над этим земным раем, высоко, высоко в небе, парил, охраняя их покой, Белый Ангел Добра и Милосердия.