Круглое белое солнце качалось из стороны в сторону — Дмитрий Сергеевич Лазарев (Цезарь) полз через пустыню.
Песок жегся в дырах штанов путника, редкие колючки кусались, большие черные птицы то собирались в небе над ползущим, то в раздумье разлетались восвояси. Круглое солнце качалось, Дмитрий Сергеевич полз через пустыню.
Где, когда, а главное, какого черта началось это движение через пустыню, Цезарь давно забыл и, если бы не воспоминание о найденном городе, ползти бы перестал. Но воспоминание было: дрожащие в знойном мареве невесомые башенки, золотые ажурные ворота, тоже невесомые, дрожащие, то вспыхивающие, то гаснущие, как струны арфы, и, конечно, хрустальный многоярусный фонтан, как будто застывший в стеклянном воздухе, кудрявый от свежих серебряных брызг и с радугой посередине.
Впрочем, откопать Дмитрий Сергеевичу удалось лишь крохотный фрагмент стены да обломок золотой инкрустированной пики ворот. Да золотой обломок пики ворот. Да обломок пики ворот. Пики…
Ворот… Дмитрий Сергеевич потрогал себя за карман и горестно замер. Ставшая привычной тяжесть исчезла — обломка не было!
«Я потерял его, — горестно понял Дмитрий Сергеевич, — Потерял в дырку кармана!»
— В дырку! — беззвучно заревел он пыльной глоткой, и птицы одобрительно заголосили сверху.
Огненные песчинки, попав в трещины на губах, создали ложное ощущение свежести. Обрадовавшись этому маленькому обстоятельству, Дмитрий Сергеевич закрыл глаза, уткнулся лицом в песок и сразу же увидел две кровавые кляксы, оказавшиеся обыкновенными красными снежинками. «Вот бы пошел снег, — подумал он, чувствуя, как песок под лицом холодеет. — Когда человек замерзает, ему становится тепло. В пустыне все наоборот. Все совсем наоборот. Наоборот… Ах, город!»
Город, долг перед обществом, а в особенности маленькая красная книжечка, вшитая во внутренний карман гимнастерки, со слегка пожелтевшей фотографией вождя, вложенной между четвертой и пятой страничками и жирно перечеркнутой траурной линией по правому нижнему углу (так что совсем не стало видно трубки), — всё это толкало Дмитрия Сергеевича ползти дальше, и, превозмогая слабость, он пополз.
Круглое белое солнце качалось из стороны в сторону — Дмитрий Сергеевич Лазарев (Цезарь) полз через пустыню. Песок жегся, колючки кусались, большие черные птицы то собирались в небе над ползущим, то в раздумье разлетались.
Так прошло еще некоторое время, то ли час, а то ли день…
«Зачем, ну зачем я ползу, если совершенно бесполезно? — вскричал Цезарь про себя. — Песок жжется в дырах моих штанов, колючки рвут мою кожу, а в небе над моей головой кружат в ожидании опасные черные птицы!»
Дмитрий Сергеевич опять остановился и уткнулся облупленным носом в песок. Тело сделалось легким и независимым, красные снежинки растаяли, и город появился опять, на этот раз свежий, ясный, явно умытый дождем. Подул ветерок, сдул с фонтана радугу, принес свежесть. Не открывая глаз, Дмитрий Сергеевич улыбнулся ему, отчего губа больно лопнула в новом месте.
«Что перед смертью плохо, — само собой пришло на ум Дмитрию Сергеевичу, — так это то, что не получается подумать о чем-нибудь хорошем в будущем. Обычно это помогает, когда на душе погано. А тут зацепиться не за что, потому что будущего нет. А хочется: ну хорошо, ну ладно, вот я сейчас, значит, это, умру, и это очень и очень даже плохо, ужасно и вообще отвратительно, зато на следующей неделе, когда я сделаю доклад о найденном городе… А следующей недели нет и не будет. Вообще ничего больше нет. Из карты можно было сделать шапку!»
В действительности у Дмитрия Сергеевича была карта этой пустыни, которую ему, как и всем участникам эксперимента, зачем-то выдали. Там-то он и пометил место, где отыскался Город, крестиком. Но так как Дмитрий Сергеевич не знал своего собственного местоположения, то крестик был совершенно бесполезен, а карта лежала в кармане, ни к чему. К тому же, кроме крестика, на карте почти ничего не было — в этой пустыне с населенными пунктами было очень плохо. Даже хуже, чем с закопанными городами.
Да, из карты получился бы отличный головной убор, тем более что Дмитрий Сергеевич умел сворачивать из газеты три вида панамы и даже кепку с козырьком. Теперь, когда он почти умер и делать кепку с козырьком было поздно, оставалось лишь сожалеть, что основная пригодность карты — определение географического местонахождения — затмила маленькую практичную пригодность. А ведь пока Дмитрий Сергеевич был еще свеж, кепка могла его почти спасти.
А еще у Дмитрия Сергеевича был кулон на цепочке, кажется очень важный, который ни в коем случае нельзя снимать. Но, во-первых, почему кулон важный и его нельзя снимать, Дмитрий Сергеевич забыл, а во-вторых, ничего наподобие спасительной кепки из него не сделаешь. А в-третьих, кулон, так же как и золотой обломок пики, потерялся.
Большие черные птицы спустились пониже и возбужденно перекаркивались в небе, наблюдая, как маленькую черную фигурку внизу понемногу присыпает песочек.
Самой же фигурке, маленькой, как дохлый червячок, было сейчас очень хорошо, прохладно, и только красная книжечка, прямо где сердце, жглась все сильнее и сильнее. Когда жжение стало нестерпимым, Дмитрий Сергеевич сказал себе, что нужно сделать последнее в жизни усилие, поднять голову и открыть глаза.
Перед смертью просто необходимо еще раз увидеть и эту щербатую от теней, но прекрасную пустыню, и солнышко-убийцу, которое уже наверняка обмакнулось попой в красный горизонт. Если, конечно, полю зрения не помешает крупный бархан. Крупный бархан. Крупный. Бархан. Увидеть все это и закрыть глаза навсегда.
Дмитрий Сергеевич Лазарев (Цезарь) поднял голову, открыл глаза и действительно увидел щербатую от теней пустыню и крупный бархан. Солнышка он не увидел: его заслонила средних размеров корова.
Корова сделала шаг, и оно выскочило из ее плоского зада, белое, достаточно высокое и никуда еще не обмакнувшееся. Дмитрий Сергеевич сморгнул, но животное не исчезло. Корова не была миражом!
Надежда на спасение окрылила умирающего. Дмитрий Сергеевич собрал последние силы (их осталось совсем-совсем мало: в руках и ногах почти ничего, а вот в плечах и ступнях все-таки немножечко было) и пополз к корове. Та развернула к нему морду, но против солнца выражение было не разобрать.
Откуда в пустыне корова?
На шее скотины что-то болталось и стрелялось зайчиками. Когда Дмитрий Сергеевич подполз достаточно близко, то с удивлением обнаружил, что предмет не был колокольчиком, что логично было бы предположить, а табличкой на латунной цепочке, такой же, как цепочка его кулона. На табличке было выбито: «КОРОВА». Корова чихнула, табличка перевернулась. На обратной стороне значилось: «Корова. Возраст два года. Инв. номер 0685».
Дмитрий Сергеевич ухватился за коровью ногу и полез под вымя с открытым ртом. На вымени чем-то химическим было написано: «Не доить! Условия эксперимента, Трифонов». И стояла печать. Печать получилась не очень хорошо — мешала шерсть.
Фамилия Трифонова показалась смутно знакомой.
Дмитрий Сергеевич приподнялся на локте и вонзился зубами в один из сосков. Тот был большой и теплый, едва помещающийся в рот, на вкус напоминающий сухое резиновое изделие. «Наверное, такое же ощущение испытывают малыши с соской во рту», — думал Дмитрий Сергеевич, утоляя жажду.
Молоко пахло дивно и текло пионеру пустыни по шее и за воротник Дмитрий Сергеевич никогда так вкусно ничего не сосал.
Через пять минут он уже смог встать на слабых ногах и взасос поцеловал теплую слюнявую морду. №0685 брезгливо отвернулась и пошла.
Дмитрий Сергеевич счастливо побрел следом, осторожно держась за непослушный хвост и тихонько икая. Кеды с резиновыми подошвами расплавились и облепляли ступни Дмитрия Сергеевича произвольно. Птицы в небе каркали и ругались.
Взобравшись с коровой на бархан, Дмитрий Сергеевич увидел город.
Город был некрасивый и никак не мог тягаться с городом, найденным Дмитрием Сергеевичем. Никаких дрожащих в мареве невесомых башенок и фонтанов, а только сумбурное нагромождение изб, «сталинок» и невиданных Дмитрием Сергеевичем доселе пятиэтажных домов-коробок из кирпича. Строения разных времен и материалов казались совершенно новенькими, необжитыми. Со стороны Цезарь город не узнал.
Вода там наверняка имелась, и он пошел с бархана вниз. Чем ближе подходил Дмитрий Сергеевич, тем отчетливее понимал, что город он этот знает, и знает очень хорошо, и что вот так спускается к нему с бархана не в первый раз. Усталость, песок, потрескавшиеся губы и потерянный золотой обломок как-то незаметно забылись, а если бы Цезарю вздумалось оглянуться назад никакой пустыни бы он не увидел, а лишь развороченный тракторами и экскаваторами бескрайний пустырь с редкими пыльными кустами полыни и огромной свалкой посередине. На свалке хозяйничали вороны.
Не доходя до центральных ворот с пропускным пунктом и опущенным шлагбаумом, корова-проводник умно свернула в сторону и довела Дмитрия Сергеевича до пробоины в заборе, куда животное и юркнуло, да так быстро, что тот не успел поцеловать спасительницу еще раз, хотя очень хотел.
Все еще на ватных ногах Цезарь двинулся по улице к первому дому, который был срубовым и имел колодец с ведром. Улица была пустынна и совершенно лишена нормального человеческого мусора: бычков, шелухи, газет, стаканчиков от мороженого, корзин для мусора, колясок и тракторов. Одна треть улицы (та, на которую ступил Дмитрий Сергеевич) была грунтовая, дальше шла булыжная мостовая, а вдалеке дышал испариной свежий асфальт.
Голубь тыкался клювом в грунт. На голове птицы имелся датчик.
На колодце, который выглядел как вчера вырытый, стояло цинковое ведро и висела табличка: «КОЛОДЕЦ С ВОДОЙ. ГЛУБИНА 6,5 МЕТРА». Ведро, тоже новехонькое, непомятое, раскалилось на солнце. Дмитрий Сергеевич скинул его вниз. Оно стукнулось о дно, и гулкое эхо вылетело наружу, как душа.
— Воду нальют ровно в шесть, товарищ, — услышался сбоку неприветливый женский голос. — Вы же прекрасно знаете!
Дмитрий Сергеевич обернулся и увидел женщину с сеткой-авоськой. В авоське был нарезной батон. Зад у женщины был ладным, обращающим внимание, но из-за жажды и ползания по пустыне Дмитрий Сергеевич на него внимания не обратил.
— Товарищ! — закричал он ей вслед. — Товарищ с батоном!
Женщина остановилась, зло развернулась и, подбоченясь, вопросительно загнала брови под русую челку. Дмитрий Сергеевич вдруг слабо ужаснулся, поняв, что она играет. Она притворяется, она делает вид, что видит его в первый раз. И хлеб ненастоящий… Но сейчас главное не это.
— Женщина, а где вы купили батон?
Веснушки померкли на носу женщины и вокруг него.
— Он еще и издевается… — больше сама себе, чем в адрес Дмитрия Сергеевича, пробормотала незнакомка.
Сделав несколько быстрых шагов в сторону издевающегося, она наотмашь съездила ему батоном по лицу и добавила:
— Шляетесь где попало вокруг территории, товарищ. Я вот все-таки доложу куда надо.
Затем незнакомка посмотрела на разломившийся пополам батон, на кеды Дмитрия Сергеевича и быстро скрылась за углом. Уже за углом она взяла из авоськи одну из половинок хлебца и что-то в нее быстро заговорила. Наверное, все-таки доложила.
«Женщина с батоном. Номер такой-то», — саркастично подумал Дмитрий Сергеевич и побрел дальше искать воду, с любопытством озираясь по сторонам.
Он обратил внимание, что на перекрестке не было светофора, на крышах домов не имелось антенн, а в окнах отсутствовали занавески. Только на липучем асфальте Дмитрию Сергеевичу попалась машина — совершенно новехонький «Москвич» с табличкой «АВТОМОБИЛЬ ПОБЕДА».
Минут через десять бесплодных скитаний Дмитрий Сергеевич набрел на увеселительное заведение, кафе с экстравагантным и непонятным названием «Водородик РХ 87112-с».
В тот самый момент, когда Дмитрий Сергеевич переходил пустую улицу, на всякий случай оглядываясь налево и направо, хотя было очевидно, что никто его в этом городе не переедет, отовсюду прозвучал веселый и торжественный мужской голос:
— До начала эксперимента осталось 3 часа 30 минут. Просьба перечитать инструкции. Номерам с 038 по 051 начать подготовку. Повторяю…
И мужчина действительно повторил свое объявление еще раз, все так же весело и торжественно.
Дмитрий Сергеевич шагнул внутрь «Водородика».
Неверно будет сказать, что этот неожиданный и, прямо скажем, странный город не удивил его. Конечно, удивил. Удивил и озадачил. Равно как и таблички, отсутствие мятых стаканчиков и голос отовсюду. Но сейчас главное было выпить кружку воды, скушать тарелку рисовой каши, желательно на молоке, а уж затем попытаться разобраться со всеми этими странностями.
Дмитрий Сергеевич шагнул внутрь. Внутри было прохладно и просто. Два столика со стульями, репродукция гибели Помпеи на стене, наспех сколоченный прилавок. Бармен с рыжей мордой протирал стаканы. За его спиной были расставлены прохладительные напитки в невиданном изобилии. Тут были и пиво, и сельтерская, и даже боржоми. От двери к прилавку по полу вела жирная белая линия с разметкой, как огромная линейка.
Горячие молотки, которые уже давно стучались в висках Дмитрия Сергеевича, застучались особенно сильно, а пыль по телу разом зачесалась. Он шагнул вперед и очутился на разметке 1,5 м.
— Воды, товарищ!
— Вы не принимаете воду по графику, товарищ?
— Нет, товарищ. Без графика.
Рыжая морда сделалась особенно рыжей.
— Что-то я вас не узнаю, а, товарищ?
— Я вас тоже, сколько стоит стаканчик воды?
— Что-то я вас не узнаю, а, товарищ?
— Я — просто прохожий, случайный путник, изнывающий от жажды… Воды!
Молоток в левом виске ударил так, что Дмитрия Сергеевича толкнуло вправо и начало заваливать.
Рыжий голос теперь стал едва слышим и доносился издалека:
— Просто прохожий… Случайный путник, изнывающий от жажды… Номер?
— 0685. Я сейчас умру от крайней жажды.
— С какой стати вы будете пить, если вы — Путник, ИЗНЫВАЮЩИЙ ОТ ЖАЖДЫ?
— П… по графику.
— Секунду.
Рыжий зыркнул на шею Дмитрия Сергеевича, где не было кулона, зашел за ширму и начал быстро говорить в лампочку торшера.
Когда он появился из-за ширмы, Дмитрий Сергеевич лежал на полу без сознания. Рядом, параллельно Дмитрию Сергеевичу (где-то на 2,8 м), валялась пустая пивная бутылка, рядом с бутылкой — пробка, рядом с пробкой — зуб. Зуб был достаточно свежий.
— До эксперимента осталось три часа ровно, просьба всем начать… — донеслось с улицы.
Дмитрий Сергеевич открыл один глаз, совершенно пьяный и счастливый. Далеко вверх тянулся обладатель рыжей морды, склонившийся над. На мгновение Дмитрию Сергеевичу показалось, что это он смотрит сверху вниз.
— Вы — Цезарь. Вставайте!
Дмитрий Сергеевич открыл второй глаз и спросил:
— Как насыфается этот город?
— Это сложный вопрос. Вставайте же!
— А фсе-таки?
— Зовите его «Ноев ковчег», если вам хочется его как-то называть. В кавычках, разумеется. Вставайте!
— В кавычках, расумеется. Красивое насвание.
— Зря вы так, товарищ. Я имею в виду пиво. Взяли бутылку без спросу, сломали себе зуб, нарушили условия эксперимента. Нехорошо.
— Я снаю. Но это не важно. Крайняя жажда… Я заплачу, потом, сторицей. Я нашел город. Я сейчас немного полежу и сбегаю за копьем, оно где-то недалеко потерялось. Нужно сообщить куда следует…
— Говорите на полтона громче, этого будет достаточно.
— Я снаю. Но это неважно. Крайняя жажда… Я заплачу, потом, сторицей. Я нашел город. Я сейчас немного полежу и сбегаю за копьем, оно где-то недалеко потерялось. Нужно сообщить куда следует…
— Вот так лучше. Итак, ваш зуб?
Не поднимаясь, Дмитрий Сергеевич нащупал на полу зуб и принялся его рассматривать. На зубе оказалось маленькое черное пятнышко. Это начинался кариес.
«Вот носишь и носишь их во рту, а увидеть вот так вот, со всех сторон, можно только сломав… — подумал он. — А почку или, скажем, легкое вообще никогда не увидишь. Ну, разве что…»
В это время в кафе «Водородик» вошел человек в серебристой форме без погон. Рука рыжего (который все-таки, если быть искренним до самого конца, был подкрашенным брюнетом с сединою на висках) метнулась отдать честь, но на полпути почему-то передумала и вместо этого налила в рюмочку чего-то красненького.
— До эксперимента осталось три часа! — с патетикой воскликнул вошедший и опрокинул в себя нечто красненькое. — Где он?
Лежавшего на полу Дмитрия Сергеевича он не заметил.
— А то и меньше, — живо подхватил рыжий брюнет. — Вот, пожалуйста, знакомьтесь, хе… гм… «случайный путник».
Серебристый брезгливо поморщился и перешагнул через лежащего Дмитрия Сергеевича:
— Знаем мы таких… случайных. Гм, здравствуйте, Дмитрий Сергеевич! А я — Игнатьев Вэ Пэ, неизлечимо болен раком, вы меня не узнаете?
— Не совсем… — простонал Дмитрий Сергеевич, с трудом поднимаясь. — Но мне все равно очень и очень приятно с вами познакомиться. Какой красивый костюм! Я, кстати, ничего не понимаю.
— Это естественно. Если бы вы все понимали, вас бы не пригласили участвовать в эксперименте. Вы же дурак. Сема, налей-ка мне еще чего-нибудь красненького…
Рыжий с удовольствием исполнил просьбу. Наполненная до краев маленькая рубиновая рюмочка чем-то походила на брюшко напившегося крови комара.
Серебристый неспешно опрокинул ее в рот и блаженно утер губы обратной стороной ладони.
— Ваш зуб?
— Мой.
— Очень удачно. Пригодится для потомков. Я принес вам кулон. — Он достал из кармана цепочку и кулон, точь-в-точь такой же, какой Дмитрий Сергеевич потерял далеко в пустыне.
Постукав по кулону ногтем, Серебристый хитро подмигнул Дмитрию Сергеевичу:
— Сверхсекретный материал! Выдерживает температуру в тысячи градусов! А уж про давление я и не говорю. Сема, еще одну, будь так добр. Ну что, положим туда зуб, а, Дмитрий Сергеевич?
— Конечно! — просто согласился спрашиваемый.
Рыжий бережно взял резец, открыл крохотную крышечку и вложил его в кулон. Вложив, торжественно повесил Дмитрию Сергеевичу на шею.
— Не жмет?
— Отнюдь. Спасибо вам! Но я все равно ни-чего не понимаю.
В слове «ничего» Дмитрий Сергеевич по-детски сделал паузу после «ни».
— А вы примите это непонимание таким, какое оно есть. Спасибо, Сема, это последняя!
Серебристый опустошил еще одно «комариное брюшко».
— А какое оно есть, это непонимание?
— А вот возьмите да и расскажите нам про город! — изящно сменил тему опустошивший.
— А до чего осталось три часа? — ловко ушел от ответа Дмитрий Сергеевич.
Рыжий и Серебристый переглянулись, как будто вспомнили о чем-то, и синхронно посмотрели на часы.
— Уже меньше!
— Да-а-а, поменьше…
— Но до чего? — не унимался преодолевший пустыню.
— До конца света!
— До кончика света.
— До конца светика.
— Пока еще есть время, расскажите, что вы там такое нашли? Облегчите душу!
Сказав это, Серебристый почему-то отвернулся, а Рыжий, за спиной Дмитрия Сергеевича, беззвучно прыснул в кулак.
— Нет-нет, я расскажу только компетентным людям! — Дмитрий Сергеевич незаметно выпятил левую часть груди.
— Хорошо. Компетентным так компетентным. Тогда говорите вот сюда, в сторону пепельницы.
— А этого будет достаточно?
— (Хором.) ВПОЛНЕ!
— Хорошо… — Дмитрий Сергеевич тщательно прокашлялся. Пепельница сохраняла невозмутимость. — Я обнаружил древний город в песках. Откопал несколько фрагментов. Пара черепов, так, по мелочи. Обломок золотого копья. Нужна экспедиция. Нужны средства. Я сейчас отдохну и напишу подробный рапорт. Это переворот в мировом знании. Новый подход к развитию цивилизаций. Революция!
Дмитрий Сергеевич вопросительно посмотрел на пепельницу. Та безмолвствовала, только вонь от окурков стала сильнее.
Серебристый взял Дмитрия Сергеевича под руку.
— Экспедиция, средства, переворот… звучит заманчиво! А вот насчет отдохнуть — это вы здорово. Это вы прямо пальцем в небо, то есть в точку, насчет отдохнуть. Отдых и…
— До начала эксперимента осталось два часа сорок пять минут. Номеру ноль семьдесят восьмому незамедлительно занять позицию. Повторяю… — Воодушевленный голос с улицы не дал Серебристому договорить.
Тот посмотрел на наручные часы, с трудом задрав рукав своего необыкновенного костюма.
— Отдых и еще раз отдых, Цезарь. Идемте за мной. Полежите часика два с половинкой, поспите, а там видно будет!
Влекомый Серебристым, Дмитрий Сергеевич послушно пересек улицу, затем еще одну, уже не обращая внимания на «странности» города и его новехонький и необжитой вид. Через пять минут они вошли в трехэтажное здание из неокрашенных бетонных плит.
— Это здесь, — сказал через плечо Серебристый, легко взбегая по ступенькам. — Неужели не помните?
Дмитрий Сергеевич грустно покачал головой.
Он плелся по каким-то длинным коридорам с дверьми, смотрел, как играют блестящие складки на комбинезоне его провожатого, и думал.
Ему никак не удавалось вникнуть в суть, отвлекали глупые детали. Например, женщина с батоном. Она явно играла роль… Плевать на женщину, она не суть! А голубь с датчиком? А кончик светика? А «Москвич», названный «Победой»? Не то, все не то, не суть! Самое обидное было то, что суть эту Дмитрий Сергеевич знал, но забыл. Точно знал, что знал и что забыл. А неплохо было бы вспомнить. Тогда все встало бы сразу на свои места: и пустынность города, и таблички на предметах из необыкновенного материала, и разметка в кафе, да и само кафе…
Дмитрий Сергеевич явственно ощутил на дне желудка неприятный осадок, смешанный с усталостью. Осадок, смешанный с усталостью. Смешанный. С…
На дверях, мимо которых они с Серебристым проходили, имелись пояснительные бумажки, пришпиленные кнопками. Некоторые из них не могли не привлечь пыткий ум Дмитрия Сергеевича; «Рыбы морские пресноводные», «Обезьяна в свинце», «Алкоголики. Разные стадии», «Осужденные без нарушений», «Осужденные с нарушениями», «Особый случай»…
В некоторые из дверей Дмитрий Сергеевич робко заглядывал.
Серебристый останавливался, осуждающе качал головой и красноречиво смотрел на часы.
В комнате с «Обезьяной в свинце» Дмитрий Сергеевич увидел канат с привязанной к нему покрышкой. Покрышка раскачивалась. Рядом сидела обезьяна в серебристом костюме, таком же, как у Серебристого. Открытой оставалась только морда, которой она ела банан.
— Морду закроют перед началом эксперимента, — пояснил Серебристый, — кстати, надо бы не забыть.
Он на мгновение скрылся в комнате, затем появился с бананом в руке.
— Держите! Да берите, не стесняйтесь! Это самый настоящий банан. Доставали через «Березку» особого отдела.
Он протянул Дмитрию Сергеевичу банан и предложил продолжить путь.
«Как ему с обезьяной, наверное, жарко в этих костюмчиках!» — подумал Дмитрий Сергеевич, довольно ехидно.
Из комнаты «Алкоголики» в облаке перегара вышел лохматый мужик, яростно икнул и побрел по коридору. Пока дверь за ним закрывалась, до Дмитрия Сергеевича долетел стук костяшек домино, пьяные голоса и звон бутылок.
Перед комнатой «Особый случай» Дмитрий Сергеевич вновь не утерпел.
Он предельно осторожно — никогда не знаешь чего ждать от особого случая! — открыл дверь и, досчитав до трех, просунул голову внутрь.
Ничего особенного в комнате не оказалось. Крепкий мужик в домашних трениках сидел на кровати. Рядом с ним, поперек кровати, на животе лежала девица с голым задом. Дмитрий Сергеевич осмотрел комнату, но ничего, кроме потрескавшейся штукатурки, не увидел.
— Какой вы все-таки любопытный, Дмитрий Сергеевич! — воскликнул Серебристый.
Дмитрий Сергеевич смущенно пожал плечами. Пройдя несколько шагов, он остановился перед дверью с надписью «Комары и другие кровососущие».
— Извините… А можно я еще сюда загляну? И все.
— А давайте не будем, а? — тоном как будто соглашался ответил Серебристый.
Дмитрий Сергеевич послушно поплелся дальше.
Через несколько шагов Серебристый остановился.
— Вот здесь. Здесь свободно, — сказал выпивший несколько красненьких и распахнул дверь с надписью «Сложный психический больной».
В маленькой, необыкновенно уютной и прохладной комнатке оказались кресло, лампа, разложенный диванчик с тумбочкой. Дмитрий Сергеевич сразу же почувствовал себя как дома. Все здесь было знакомо и мило взгляду.
У Дмитрия Сергеевича Лазарева (Цезаря) разом засаднило обгоревшее на солнце лицо, зачесались плечи, заныли локти и колени, защипались губы, повсюду закололся песок.
— На улице «Москвич», а написано «Победа», — пробормотал он и широко зевнул.
Затем сделал два шага и провалился сквозь диванчик в какую-то пустоту. Он действительно сильно утомился от ползания по пустырю.
Серебристый озабоченно нахмурился и сказал в сторону лампы:
— На «Москвиче» табличка «Победа». Игнатьев.
Посмотрел на часы. Подошел к радио на стене и убрал громкость. Подумал снять с Дмитрия Сергеевича пыльные одежды, но увидел кеды и передумал. Тихо вышел.
— …талось два часа ровно… — слабо-слабо донеслось с улицы.
Там по-прежнему бесновалось солнце, дымился свежий асфальт и было тихо-тихо, как только может быть в преддверии чего-то ужасного.
В белой развевающейся одежде босоногий Дмитрий Сергеевич шел по теплым булыжникам мостовой, вниз по улице, туда, к прохладе фонтана. Город, мертвый, но мертвый не страшно, а тихо, умиротворенно мертвый, пах мокрой пылью и полусухим бельем. Дмитрий Сергеевич спустился к фонтану, обошел вокруг, пощупал белый мрамор. Сел на маленькую скамеечку, кстати оказавшуюся незанятой, и под прохладное журчанье уснул, сладко, глубоко, беспробудно. Он проспал один час и сорок пять минут.
Разбудила Дмитрия Сергеевича женщина.
— Осталось пятнадцать минут, — торопливо сказала она. — Сейчас объявляют каждые пять минут. У вас, наверное, выключено радио. Вы не буйный?
— Кажется, нет… — Дмитрий Сергеевич сладко зевнул.
— …сталось 15 минут, об…вляется гот…ность номер… — принес с улицы теплый ветерок.
— А я Татьяна Васильевна, ваша соседка. У меня лейкемия.
— Очень и очень приятно, — Дмитрий Сергеевич еще раз мирно зевнул. — А я — Дмитрий Сергеевич Лазарев. Совершенно здоровый человек, к тому же писатель, путешественник, геолог, испытатель, первооткрыватель, геодезист, картограф, археолог и бывший милиционер.
— Понимаю-понимаю, — слегка перебила женщина. — Вы не подпадаете под убежище?
— Под убежище? Не знаю. Может быть, и подпадаю, но я никуда не пойду. Мне очень и очень хорошо здесь, в этой прохладной и необыкновенно уютной комнате.
— Да, но…
— И тем не менее.
— Странный вы какой-то… Ах, да! Совсем забыла: вы же дурак. А я вот не подпадаю, но пошла бы с удовольствием… Все одно не пустят, а может быть, и семью денег лишат за нарушение распорядка. Так что осталось мне, как и вам, пятнадцать минут. Можно я залезу к вам?
— Конечно-конечно. — Дмитрий Сергеевич гостеприимно откинул край легкого одеяла. — Залезайте, я расскажу вам про город.
Женщина скинула с себя халат. Под ним у гражданки оказалось очень белое тело с неприятными черными волосами кое-где.
Она юркнула к Дмитрию Сергеевичу под одеяло, и там почти сразу стало невыносимо жарко.
— А может, не надо про город? Осталось так мало времени… Как тебя зовут?
— Ничего, я успею. Дима. Вот смотрите… — Дмитрий Сергеевич взял с тумбочки карту. Тем временем безумные руки соседки срывали с него пыльную рубашку, путались в застежках штанов, лезли под грубые армейские трусы. — Здесь я отметил месторасположение город…а. Теперь, если пометить еще одним крестиком «Ноев ковчег», то будет очень легк… а! К вам проложена железнодорожная ветка?
— Осталось равно десять минут. Всем-всем-всем…
— Скорее, скорее, — жарко зашептала в ухо Татьяна Васильевна, — ветка, ветка, веточка.
— Да-да, скорее. И ветка. Жаль, что, ах, но.
— Скорее, ах, ах, никаких но.
— Да. Да. Даю, даю. Жаль, что я не успел. Не успел, не успел я. Ах.
— Осталось семь минут…
— Да, Дима, да, Дима, да, Дима, да. Всего семь минут. А потом — все.
— Не успел я, не успел. А ведь там жили люди…
— Как тебе, повезло, ах-ах. Ты дурачок, и у тебя есть город. Еще, еще, еще! Не жалей меня, Дима!
— Осталось две минуты.
— Кончик, кончик, кончик, кончик!
— Город, город, город, город!
— Сладко, сладко, сладко, сладко. Не думай о городе, Димуля. Не успеем!
— Осталась одна минута. Во имя партии и лично товарища…
Из распахнутого окна донесся гул. Это гудел приближающийся самолет.
— Ну же, Дима, ну же, ну же, ну же!
— Да, да, да, да. Первым делом, первым делом самолеты.
Гул нарастал и дрожал в стеклах.
— Ой, ой, давай, Дима, давай, давай!
— Я сейчас, я сейчас, я сейчас.
— У тебя есть город, Дима. Город! Город-город-город-город! Аааааааа!!!
— Даааааааа!!!
Опустошенный Дмитрий Сергеевич откинулся на подушку, как напившийся комар.
Гул самолета стих. Стало очень тихо. Из окна долетел щебет птицы. Татьяна Васильевна широко раскрыла глаза и медленно приподнялась на локте.
Пузатая занавеска, полоса солнца на стене, мятая простынь, чье-то ухо…
— Ой!
Татьяна Васильевна резко поднялась, посмотрела на часы, бросилась к радио на стене, включила.
— Внимание! — хрипло и не совсем уверенно захрустел динамик.
Дмитрий Сергеевич тоже приподнялся на локте, а потом и сел. Панцирная решетка заскрипела.
То, что говорил голос из динамика, было непонятно, но Дмитрию Сергеевичу было все равно. Он был счастлив. Кончик светика — замечательное дело!
— По техническим причинам… а также по причине… просьба соблюдать полное… просьба оставаться на… просьба не выходить за… и переносится на завтра на 19 часов вечера. Повторяю… Повторяю… Повторяю…
— Ой, ой, ой! — Татьяна Васильевна занервничала, заторопилась. — Какой вы чумазый, пыльный и вообще. Что же я натворила. Распутная рожа! Можно я возьму эту салфетку?
Татьяна Васильевна накинула халат, схватила с тумбочки салфетку, на которой полоумный сосед поставил карандашом важный крестик, и принялась подтираться внутри халата.
— Ох, и влетит же мне! — донеслось уже из коридора. — Ну и вам, соответственно, тоже.
— Странный, ух странный город!
Цезарь лежал на спине и смотрел в потолок. Тело приятно постанывало, не хотелось ничего. Только пить.
Все странности, одна за другой, опять полезли ему в голову. И самая главная странность — их совсем, совершенно, однозначно и абсолютно не интересовал найденный им город. Научная революция обитателям этого странного места была по барабану. Рапорт, который он сделал компетентной пепельнице, не принес результата. А ведь он ожидал немедленного интереса на самом высоком уровне!
Он ошибался. Всех здесь интересует только непонятный «кончик светика», на остальное им всем наплевать. А тогда какого черта…
Дмитрий Сергеевич решительно вскочил и начал торопливо одеваться. Быстрее, туда, к фонтану!
Дмитрий Сергеевич натянул снятые усилиями соседки штаны, надел рубашку и вдруг спохватился.
— Карта!
Карты не было. Ни на тумбочке, где он ее оставил, ни даже под кроватью.
В голове мерзко заверещали злые черные птицы.
Дмитрий Сергеевич бросился к выходу. Быстрее! Ничего страшного, у него прекрасная зрительная память. Главное сейчас не это. И даже не то. Главное другое.
Город был пустее пустого. Обмакнувшееся в красненькое солнце давало большие черные тени. Чувствовалось приближение холодной ночи. Дмитрий Сергеевич представил, как жители города сидят по своим убежищам, как глупые черные тараканы без усов, в ожидании голоса из динамика, и весело захохотал.
Быстро, но осторожно, а главное не это. Бесшумной тенью беглец проскользнул мимо «Москвича» с табличкой «Москвич», по грунтовке, мимо колодца (в нем чернела налитая вода, и в ней плавала луна), туда — к заветной пробоине в ограде.
Первым делом и пока не стемнело, нужно было подобрать золотой обломок пики от ворот настоящего города. Теперь у него было достаточно сил, чтобы донести обломок куда следует.
Нашел его Дмитрий Сергеевич на удивление быстро, в нескольких метрах от пробоины. Подобрав, пошел, стараясь идти размеренно, чтобы не уставать.
Ночь опустилась отовсюду и сразу. Дмитрий Сергеевич еще немного продолжил движение, но вскоре лег на колючку и уснул под магически красивым звездным небом.
И опять ему снился город. В городе тоже была ночь. С крупными звездами, сочными, чистыми. В мягком лунном свете серебром поблескивал заборчик с отломанной пикушкой. Черное небо покачивалось как перевернутый океан.
Весь следующий день Цезарь шел, шел и шел. Потом тащился, потом полз.
Белое солнышко раскачивалось из стороны в сторону, песок жегся в дырах штанов, а в небе кружились и кричали большие черные птицы.
Ровно без трех минут семь Цезарь в изнеможении перевернулся на спину и замер. Песок помаленьку проседал и ссыпался под ним, и путник сполз на добрых полметра с бархана вниз головой, прежде чем открыть глаза.
А открыть глаза было просто необходимо, хотя бы чтобы увидеть в последний раз эту щербатую пустыню, бархан и, если повезет, что-нибудь еще, например корову.
Цезарю повезло, он увидел необыкновенное зрелище. Далеко у горизонта вдруг вырос ослепительно яркий фонтан, похожий на гриб с неподвижно кипящей шляпкой.
Гриб отразился в перевернутых глазах Цезаря, поднялся вниз, до самого неба, и потух. А может быть, это всего лишь Цезарь закрыл глаза…
Через полминуты его захлестнула пришедшая оттуда горячая волна бешеного раскаленного песка.
Спустя неопределенное время эти же глаза открыл Дмитрий Сергеевич Лазарев.
Он ничего не увидел, так как оказался засыпанным серым пеплом. Пепел пах аммиаком.
Дмитрий Сергеевич легко встал и долго отряхивался, удивленно глядя по сторонам. Насколько хватало глаз, простиралась пустыня из грязно-серого хлопчатого пепла.
Карман его крепких, хотя и очень нечистых штанов что-то неприятно оттягивало. Лазарев достал оттуда ржавую железяку, кажется деталь тракторной гусеницы, а может быть просто здоровенный болт, повертел в руках и отшвырнул прочь.
В груди и в горле Дмитрия Сергеевича першило. Он почувствовал, что задыхается, схватился за шею. Пальцы нащупали кулон.
Талисман…
Дмитрий Сергеевич с интересом рассмотрел предмет. Кулон был размером с пачку опасных бритв и открывался.
Спасшийся осторожно открыл крышечку. Из кулона, как будто только этого и ждал, выпал чей-то зуб и исчез в пепельной пене безвозвратно. Помимо зуба в кулоне имелась гармошкой сложенная фольга с нанесенным на ней текстом:
«Лазарев Д.С. кличка Цезарь. Род. 1903. Член КПРФ с 1921. Спец. Археолог. Психич. Участ. эксперимента РХ8911-с. Письм. согласие дал» и много чего еще, в том числе печать и факсимиле смутно знакомого Трифонова.
Дмитрий Сергеевич повесил на всякий случай кулон обратно на шею и отправился через пепельный океан делать раскопки.
Историческая справка.
31 августа 1953 года в районе Семипалатинска СССР произвел испытание водородной бомбы. Для чистоты и полноты эксперимента в сухих степях Казахской советской социалистической республики был построен целый город-времянка. В город без названия была проведена железнодорожная ветка. Как перед всемирным потопом в Ноев ковчег, на объект огромными эшелонами были доставлены растения, насекомые животные и люди… Каждой божьей твари по паре. Все участники эксперимента РХ89112-с дали добровольное или почти добровольное согласие в нем участвовать. Большинство из них составляли психически больные люди, а также пожизненно заключенные и смертельно больные партийцы.
На прочность должны были быть проверены дома, строительные материалы, бомбоубежища — все, что можно проверить в условиях, максимально приближенных к реальным.
С первого захода «кончик света» не состоялся — у бомбардировщика, несущего бомбу, отказала створка люка. Эксперимент возобновили на следующий день. И был взрыв, единственный в истории человечества взрыв водородной бомбы.
Тихопомешанный Дмитрий Сергеевич — персонаж выдуманный, хотя, возможно, и имеющий прототипа. Пациент палаты «Особый случай» и голубь с датчиком — персонажи реальные.
* * *
Геннадий Сергеевич Полежаев дочитал рассказ до конца, захлопнул тетрадь и зачем-то покачал головой. На его элегантной, налысо выбритой макушке полыхнули люстры.
Не поворачивая головы, Полежаев осторожно покосился на женщину. Та сидела через десяток стульев от него почти в самом углу коридора и нервно поглядывала на часы. В боковом зрении стройные ножки дамочки сливались с каблуками, образовывая подобие ножек циркуля.
Полежаев тоже глянул на Patek Phillippe на своем волосатом запястье, затем перевел взгляд на соседку, в открытую. Та поежилась, но не ответила.
Всем своим видом незнакомка давала понять, что она, во-первых, раздражена необходимостью тратить время перед закрытой дверью, а во-вторых, совершенно не ждет, что элегантно одетый господин с лысой головой и приятной ниточкой усиков над верхней губой с ней заговорит. Хотя и мог бы: в коридорчике они одни и, скорее всего, по одному и тому же делу. Это было бы не совсем неуместно.
Полежаев задумчиво провел холеной ладонью по обложке тетрадки. Дешевый картон истрепался и покрылся шарушками. На обложке был нарисован неказистый попугай.
Полежаев рассеянно ковырнул ногтем выпученный глаз птицы. Обратил внимание на свой ноготь. Он показался владельцу не совсем ухоженным, и Геннадий Сергеевич машинально поднес его к глазам.
Надо бы сходить на маникюр… Черт побери, а ведь можно было печатать! Совсем, совсем недурно. Почему же мы не обратили внимание? Наверное, из-за того, что рукописный текст. Обленились, черт побери! И почерк легкий… А вот тот первый, про звонок самому себе, был гораздо слабее. Гораздо.
Из-за закрытой двери донеслось шевеление, и она мягко открылась.
В проеме появился Хабибуллин.
— Извините, что заставил вас ждать. Проходите, пожалуйста.
Полежаев встал и, поправляя складки на брюках, нарочно замешкался, пропуская вперед незнакомку. Та уверенно прошла в кабинет первой, высоко держа голову.
Гм… И сзади все неплохо. Кто же она такая?
Он вошел следом и закрыл за собой дверь.
Гости оказались в небольшой комнатке, которая являлась частью большого помещения, отгороженной от него занавеской из мутного зеленого пластика. В этой своеобразной кабинке стоял простенький стол с компьютером и два стула на стальных ножках
— Еще раз приношу свои извинения. — Хабибуллин глянул в экран компьютера. Его очки блеснули синим. — Садитесь.
Сам врач устроился с другой стороны стола, перед компьютером.
— Вы не знакомы друг с другом?
— Н…нет, — сказал Полежаев, поворачиваясь к даме.
— Не знакомы, — твердо резанула дама. — Я, конечно, понимаю, что кто-то должен, как вы выразились, «засвидетельствовать». Еду через весь город. Ужасные пробки. Просто нереальные. А тут, извините, перед закрытой дверью полчаса…
Я таких не люблю, — сказал сам себе Полежаев. — Что же там за занавеской? И почему так холодно?
— Еще раз извините меня! Его селезенка выдала неповторимую мелодию. Записывал.
Селезенку? — мысленно опешил Полежаев.
— Я ведь любитель органной музыки, — продолжал человек в белом халате. — В смысле «музыки органов». Не побоюсь помпезного словца: это было шедеврально, просто шедеврально, честное слово. Однако давайте я вас лучше познакомлю. Вы — единственные люди, которые Степану Афанасьевичу были близки.
— Близки? Вы шутите! Мы с ним просто соседи… — Дама недовольно поправила прядку волос на виске.
— И все-таки. Когда он у меня обследовался, именно вас двоих он называл. Только вас двоих. Итак… — Врач повернулся к Полежаеву, разложив в его сторону ладонь, как будто на ней было невидимое яблочко. — Позвольте представить: Полежаев Геннадий Сергеевич, издатель.
Полежаев сделал вид что встает, и даже придержал полы плаща, но ограничился лишь полуулыбкой и кивком.
— Скворцова Вилена Николаевна, соседка Свердлова.
— Очень приятно! — в унисон сказали сидящие, не глядя друг на друга.
— Вы оба в курсе, в какую драму попал Степан Афанасьевич?
— Я в курсе, — сказала Вилена Николаевна. — Спалил нам Степан Афанасьевич полдома.
— А я нет, — весомо молвил Полежаев.
Хабибуллин снял очки и протер их мягкой тряпочкой.
— Введу вас в курс. Степан Афанасьевич мой пациент более пяти лет. С того памятного дня, когда он впервые надолго потерял сознание. Это случилось при крушении самолета, если помните, громкий случай был, тогда еще Шереметьево закрыли на пару дней.
Полежаев согласно кивнул, Вилена прикусила губку.
— Совместное воздействие шока, резкого повышения давления и удара чемоданом по голове. Он пролежал в коме целых четыре дня. Когда Степан Афанасьевич пришел в себя, то выяснилось, что у него полностью отбило память. Он больше не помнил своего прошлого. Кто он, откуда, почему летал в Канаду — рейс был трансатлантический. Такие провалы случаются часто. К тому же шок и сотрясение мозга при ударе спровоцировали легкое помешательство, которое с годами, к сожалению, только усилилось. А еще у Степана Афанасьевича развилась незаурядная способность погружаться в продолжительное коматозное состояние. Причем регулярно, иногда аж пару раз в месяц. Редкий случай.
Хабибуллин перевел дух.
— Степан Афанасьевич нигде не работал, писал рассказы, но не печатался. Представления не имею, на какие средства он существовал последние годы, вероятно, попрошайничал. Я помогал, конечно, как мог… Между нами говоря, стал настоящим отбросом общества: борода, грязные шмотки, немытый.
— Когда он мне принес свои рукописи, выглядел он не так уж и плохо, — солидно вставил Полежаев. — Другое дело, что мы его не напечатали — не наш профиль. Но, помнится, мы с ним даже посидели в ресторанчике, и он порывался расплатиться… Если я ничего не путаю.
— Возможно, и порывался. Возможно, и не путаете. Его скольжение вниз началось как раз вскоре после этого визита. Он мне про него, помнится, рассказывал. Это была его единственная попытка опубликоваться. Он даже выбрал себе псевдоним: «Сверло».
— Да, кстати… — Полежаев положил тетрадку с попугаем на краешек стола. — Вот, отыскали. Здесь несколько рассказов. Гм, «Сверло»… Неплохо!
— Спасибо! — Хабибуллин завладел тетрадкой и начал ее листать. — Похоже, кроме этих сочинений в голове Степы ничего и не было. Последнее время бедняга практически не выходил из квартиры. Интересно будет почитать.
Хабибуллин с любовью разогнул заломившийся уголок тетрадного листа.
— Однако же меня чуть не изнасиловал, — неожиданно встряла Вилена Николаевна. — Пришел как-то раз за утюгом, может, повод просто, а может быть, как раз к вам собирался… — говорившая кивнула в сторону Полежаева, — так я его, пардон, едва сумела выставить. Слово за слово… Ну, вы знаете, как это бывает. Пельменей два килограмма съел. Я по душевной наивности… Поджидал меня за каждым углом. Из дома невозможно выйти. Ужас! А у меня социальная жизнь богатая, сорри за хвастовство. Хотя и одна живу. Вообще, странно все это.
— Гм, сделаю вам признание, госпожа Скворцова, мой пациент любил вас!
— Любил? Меня? Ха! Так мы же почти не были знакомы! Так, пару раз в лифте вместе спускались, ну может быть, в «Копеечке» пересеклись.
— Как я вам сказал, у Степана был очень ограниченный круг знакомых. Очень. Поэтому неудивительно, что столь… видная соседка заняла особое место в его воспаленном сознании. А вас, Геннадий Сергеевич, он почитал как друга, хотя вы с ним и виделись-то всего…
— Два раза, — на секунду задумавшись, помог Полежаев.
— Ну а я для Степана был и вовсе не одушевленным человеком, а лишь составной частью его болезни, как бы докучливым предметом, с которым приходится считаться… Одним словом, как вы только что заметили, Степан Афанасьевич явился невольным организатором пожара, сжигая свои рукописи. Случилось это три месяца назад. Пытаясь спастись, он вылез на подоконник, уцепился за водосточную трубу. Труба не выдержала и увлекла его вниз, переломилась через балкон квартиры этажом ниже, и Степан Афанасьевич влетел в кухню гражданина Упакова. Упаков этот, как выяснилось впоследствии, оказался известным по всей России хакером по кличке Паук Степан Афанасьевич угодил головой в емкость с жидким азотом. Паук как раз готовился к эксперименту с «разгоном» Pentium 4. Не буду тратить время на объяснения, хотя и провел несколько часов в Интернете, пытаясь разобраться, что это за эксперименты такие и с чем эти «разгоны» процессоров едят.
— Я что-то слышал такое… — неуверенно буркнул Полежаев.
Скворцова метнула на него быстрый взгляд.
— Остановимся на фактах, — продолжил Хабибуллин, — Степан угодил в жидкий азот по шею. На этом его пребывание в нашем мире и оборвалось. Но после себя он оставил вот это.
Не сводя с посетителей глаз, Хабибуллин выдвинул ящик стола, вслепую порылся в нем и положил на стол ярко-желтую пластмассовую игрушку в виде бегемота. На спине бегемота имелись две кнопки.
— Боже, а это еще что? — с надрывом воскликнула Вилена.
— Диктофон, — охотно пояснил Хабибуллин. — Только детский. Наверное, чтобы записывать бормотание детишек. Но вполне функциональный. И даже с хорошей памятью.
— Хорошо, что не утюг… — буркнула Вилена.
— Начитал завещание? — предположил Полежаев.
— Вроде того. История одной жизни. Рассказ. Драма…
— Интересно, — по-профессиональному заинтересовался лысый.
Хабибуллин нажал на одну из кнопочек, и нижняя челюсть бегемота отвалилась. Внутри оказался динамик.
— Знаю, что вы люди занятые, но, гм… настаиваю. От этого будет зависеть решение, которое вы примете там, — кивнул врач в сторону занавески. — А решение это ответственное.
Полежаев посмотрел на часы, потом на Вилену. Та скрестила руки на груди и надула губки.
— Что ж, запускайте! — за двоих разрешил Полежаев.
Хабибуллин натянуто улыбнулся и вдавил скрипучую кнопку.
— В двадцать пять лет я эмигрировал в Канаду, — очень ясно и сочно сказал бегемот голосом Степана.
— Громкость нормально? — шепнул Хабибуллин
Полежаев утвердительно кивнул и устроился поудобнее.