Проводник встал из-за стола, поклонился образам, затем хозяевам, поблагодарил за трапезу и подался к выходу. Анна, достав из сумочки деньги, рассчиталась с ним, и все вышли на крыльцо. Солнце по московским меркам было уверенно весеннее. С крыши текло, на ветках чирикали воробьи. Напротив дома, через долину, покатая гора вершиной упиралась прямо в облако.

«Какая идиллия! Неужели за все перенесенные страдания я вознаграждена такой необыкновенной красотой и новыми ощущениями блаженства? А ведь, действительно, Господь поступает мудро. Нельзя оценить солнце, не познав тьмы!» – думала москвичка.

Санная повозка поехала, позванивая колокольчиком, и вскоре наступила светлая тишина. Остались только хрустальный перезвон капели, воробьиный гомон да кудахтанье кур…

«Как мы живем? К чему эта бессмысленная гонка за сомнительными ценностями? Ради чего? Есть над чем подумать», – Анна незаметно смахнула непрошенную слезу.

– Аннушка, чего на ужин желаете? – поинтересовалась баба Маричка.

– Что вы будете, то и я.

– Тогда, Василь, слазь на чердак и собери чего для грибной юшки.

– Может, чуть позже? Голова что-то немного кружится, – отнекивался дед.

– А хотите, я слажу? Чай, моложе буду, – предложила гостья.

– И то правда, – согласилась хозяйка.

Проинструктировав, что взять и где это хранится, бабка вручила Анне лукошко. Переступив порог чердака, она очутилась в каком-то сказочном мире, где пахло самым настоящим летом.

Откуда-то с высоты свисали длинные гирлянды грибов. Анна зачем-то куснула один. Гриб с легким хрустом обломился, но вскоре разбух и стал мягким, как желе. Отступив на шаг в сторону, гостья увидела пузатенькие холщевые мешочки. Не удержалась и пощупала, чтобы определить, что в них. Судя по твердым кругляшкам и исходящему аромату – ягоды: черника, земляника, малина, шиповник. На отдельной веревочке были развешены гроздья калины. Анна дошла до дымохода. Обернутые в холстину на крючьях висели окорока, вяленое мясо, колбасы и даже форель. На деревянных полках покоились копченые сыры.

Сложив в корзинку продукты, Анна спустилась вниз. Оставив лукошко у порога, присела на завалинке рядом со стариками. Дед посмотрел на нее, видимо, оценивая как слушателя, затем прикурил сигарету, пыхнул несколько раз и вычистил мундштук.

– Ой, доню, сколько здесь всего во время войны было! К нам сам генерал Ковпак приходил. Так мы ему быка своего отдали. Бойцам на пропитание. Да! – начал свой рассказ дед. – Он тогда моему батьке расписочку на бычка выдал. Написал, что Попович Иван помогал партизанам. А подписи, свою и комиссара, печаткой скрепил. Вот после войны нас и не тронули. Здесь жить оставили. После смерти Сталина Ковпак к нам опять приехал. Погостить, могилы боевых друзей-товарищей проведать. Так батька и я проводниками были. А когда собрались перед отъездом за столом, батька ему расписочку и вернул. Генерал поглядел на нее и сильно на отца осерчал, чего, говорит, до последнего молчание хранил? Поднялся из-за стола и велел батьке с ним в район ехать. Там моему родителю персональную пенсию выхлопотал. И по расписке, как компенсацию, двух бычков выделили. Вот какой командир был! Все обещания выполнял. Не брехло, как нынче… – Смотри, Маричка, – дед показал супруге на черную точку, движущуюся вдоль реки. – Иванко до Василины идет…

– Видать, скоро на веселье позовут, – предположила старуха.

– О чем это вы? – спросила Анна, понимая, что любопытство, конечно, порок, но для журналиста это одно из главных рабочих качеств.

Старик достал остаток сигареты, прикурил и начал очередной рассказ. Анна поспешно стала делать в блокноте пометки, а когда хозяева ушли заниматься домашними делами, взяла любимую тетрадь…

Тихо, безветренно, сильный мороз,

Подле распадка парит водосброс.

Снежные горы красит заря,

Двадцать второе приходит не зря.

Самый короткий зимний денек.

Голову в плечи вобрав, паренек

С хрустом ступает, тропинку кладя,

Имя любимой дивчины твердя.

Низкое солнце горит в небесах,

И нипочем ему иней в усах.

Мыслью о встрече парень ведом,

Сказочный в елях привиделся дом.

Быстрым оленем по склону бежит,

От предвкушения тело дрожит.

Крыша под снегом и снег под окном,

Нет в этом доме мужчины давно.

Красным рубином пылает закат,

Самою длинною ночью распят.

Скрипнули двери, открыта изба,

Двое обнялись – и это судьба.