Беседу мужчин прервал Шайтан. Он остановился у края дороги и остервенело лаял в сторону зарослей.
«Какой-то лай у собаки особенный – высокий. Видать, человек чужой рядом», – решил про себя лесник и осадил лошадь. За ним остановились и остальные телеги обоза.
Митрич спрыгнул с телеги, достал двустволку и, бросив: «Вы пока посидите, а я гляну, что к чему», – ушел за собакой.
Вернулся минут через пять, неся на руках чуть живого олененка.
– Сергеич, освободи немного места, чтоб уложить зверя, и пойдем со мной. А ты, Юра, ноги олененку стреножь, пока мы за ейной мамкой сходим.
Все с нетерпением стали ждать, а мужики все не возвращались. Прошло немало времени, пока люди, сидящие на подводах, увидели медленно идущих Митрича и Феликса. Видимо, ноша была не из легких.
– Мать с ребятней в силки попала, – подходя к обозу, известил лесник. – Браконьерничает народ. На звериной тропе петель наставили. Во дела! Да если бы с голодухи, ан нет, на базар, да в кафешки мясо снесут. Вновь вернулись лихие девяностые. Все по-быстрому денег срубить хотят. Так что, Юрка, работы нам много предстоит переделать.
– Николай, так оленят двое должно быть, а ты одного принес, – удивилась Петровна.
– Второго Шайтан спугнул, – ответил лесник.
– Ничего, думаю, не пропадет. Они в это время полностью на подножном корме. Давай, мать, через лесхоз пойдем. Дичь сдадим в холодильник, а раненого олененка ветеринару на лечение оставим.
Получив в награду за бдительность добрый шмат оленьего мяса, обоз продолжил путь к дому.
Настя, жавшаяся к Наташе, вдруг спросила:
– Мама, а кто этот красивый дядя?
– Это мой муж. Его зовут Феликс.
– Мама, а можно я у тебя на ушко спрошу?
Наталья склонила голову к девчушке.
– Если Феликс тебе муж, значит, он мне папа? – прошептала малышка.
– Феликс, Настеньку интересует, если я ей мама, а ты мне муж, то она твоя дочь?
– Да, Настенька, я твой папа.
– И мне ты папа? – радостно спросил Коля.
– Выходит, что так.
– Ура! – закричали дети и с двух сторон обхватили Феликса.
Петровна, наблюдавшая за этой сценой со второй подводы, утирала слезы умиления.
Домой прибыли часам к пяти вечера. Митрич обязал Юру заняться баней, а сам с Феликсом на новой телеге отправился за сеном. Добравшись до покоса, на берегу большого лесного озера, мужчины спешились. Николай вручил горожанину грабли и вилы, а сам, достав из-за голенища сапога точильный камень, подправил косу. Плавными, размеренными, широкими движениями, поворачивая корпус из стороны в сторону, косарь стал укладывать в валки душистое зелье, удаляясь в высокие травы, как в тоннель, а за ним ложилась зеленая волна.
Картина косьбы унесла Феликса в детство.
«Так же косили траву дед Михаил и дед Павел. Дома их стояли у реки, за огородами простирался луг. Там и косили траву мои старики с мая и до конца сентября.
Трава на влажной почве росла буйная. После покоса они купались в реке. Вот только Михаил в Каменке, а Павел в Друти, обе речушки питали былинный Днепр. Вечерами, между покосами, оба деда любили порыбачить. Михаил «хваткой», а Павел «пауком». Но выглядело это абсолютно одинаково. Старики опускали снасти в воду, а сами усаживались на перевернутое ведро и сидели, наслаждаясь покоем. К середине сетки они прикрепляли марлевый мешочек с белым хлебом или кашей. Это была приманка для рыбы. В сеть заходила всякая рыбешка и множество раков. Ловили не долго, от силы час, но этого было достаточно, чтобы в нужный день к столу была рыба…
И мне сейчас хорошо! Хорошо оттого, что неделю назад я не мог о таком и мечтать. Завтра с утра пойду рыбачить, – решил Феликс. – Ради этого стоит жить! И чем чаще мы будем общаться с природой, тем чище будут наши помыслы».
На этой оптимистичной ноте он принялся собирать сено в небольшие стожки.
Потом Митрич взял кобылу под узду и стал переходить от стожка к стожку, а Феликс загружал сено на телегу. Его собралось много, выше человеческого роста.