Феликс сидел за журнальным столиком напротив Иннокентия, когда тот, возвращаясь в сознание, встрепенулся и открыл глаза.
– Меня зовут Феликс, – заговорил Саенко. – Вы обо мне знаете буквально все. Я приношу свои извинения за вторжение в ваше сознание, но у нас не было другого выбора.
– Надо было попробовать созвониться. Мы бы договорились о встрече.
– Уверен, что да. Учитывая то, что, завладевая чужим имуществом, вы пользуетесь весьма цивилизованными методами, думаю, я бы даже остался жив. Весьма гуманно заставить кого-то ежедневно играть в гольф, разводить пчел в горах или содержать гостиницу в Карловых Варах. Ведь, усиливая свое влияние на массы или укрупняя бизнес, вы не взрывали конкурентов, а вместе с ними невинных граждан на многотысячных стадионах. Вы не сбивали самолеты с сотнями людей на борту, якобы ошибочным пуском ракет во время плановых армейских учений…
– Если вы и так знаете обо мне все, – Теркель запнулся и стал массировать виски, – просканировав мои мозги, то ради чего наш дальнейший разговор?
– Все очень просто. Я бизнесмен с миллиардным капиталом, вы владеете капиталом в сорок тысяч раз большим. Мы схожи в том, что, увеличивая свой капитал, никогда не опускались до физической ликвидации оппонентов или конкурентов. Посему мне интересен ваш взгляд на будущее.
– Именно об этом я думал перед вашим появлением. Собственно ради ответа на подобные вопросы я и рылся в ваших файлах. К сожалению, я знаю вас гораздо хуже, чем вы меня. Но основываясь на своих наблюдениях, я вам доверяю. Однако хотелось бы узнать вас получше, заглянув в вас, как вы заглянули в меня.
– Пожалуйста. Вот свежий скан моей памяти, – и Феликс протянул Иннокентию флэшку.
Как оказалось, родители Феликса, в отличие от родителей Теркеля, были обычными работягами. Отец попал в шахтострой Донецкого угольного бассейна из города Рогачева. В те далекие пятидесятые поднятие Донбасса было первоочередной задачей правительства, вот и гребли сюда молодежь под любым предлогом. Саенко-старший попал в милицию за драку на танцах. Следаки, натасканные вербовать халявных рекрутов, пригрозили парню тюрьмой и тут же предложили альтернативу – работу на шахте. Отец Феликса согласился и в двадцать четыре часа покинул родной город.
Мать Феликса родилась в селе Устиновка, что на Киевщине, и с детства насмотревшись, как односельчане гнут спину на полях и ферме, мечтала вырваться в город. Но деревенские жители 50-х XX века мало чем отличались от крепостных XVIII столетия. Они не могли свободно перемещаться по стране по одной причине – им не выдавали паспортов. Чтобы покинуть село, девушка согласилась поехать на коммунистическую стройку по комсомольской путевке. Она попала на донецкие земли, и ее обучили управлять грузовым лифтом. Вот так судьба и свела молодых людей в одном забое.
Феликс появился на свет в роддоме Луганска. Когда грудничку исполнилось семь месяцев, мать вышла на работу, а в два года он остался сиротой. Родители погибли в один день под завалами в шахте. Все, что помнил Феликс об отце, так это ответ на вопрос, откуда появляются дети: «Из кукурузного зернышка, которое я нашел в шахтной породе. Мама его съела и родила тебя, моего сына».
Воспитывали Феликса сестра отца да дед с бабкой. А когда тетка поехала на заработки в Москву, туда же по окончании школы приехал поступать в институт и Феликс…
К обеду Теркель прервал изучение биографии Саенко и по привычке переключился на обязательный контроль финансовых потоков. Раздав распоряжения управленцам, обратился к новому знакомому:
– Феликс Сергеевич, в некоторой мере я составил о вас представление. Теперь, имея возможность обратиться к первоисточнику информации, а не к электронной копии, я готов перейти к важному для нас разговору, суть которого заключена всего в двух словах: «Что делать?»
– Тогда давайте приступим к диалогу прямо сейчас.
– Нет проблем, я готов, – ответил Теркель. – Мне импонирует, что вы не ставите перед собой имперских задач. Ведь все мы Земли единой дети.
– Вы точно подметили. И ваши мысли мне по духу. А раз так, то, как говорится, «один ум хорошо, а два лучше». Но прежде чем углубиться в детали, обрисуйте вкратце ваше видение устройства мира.
– А видится оно мне маятником. Представьте себе, Феликс, длинную низку жемчуга, одним концом подвешенную на гвоздик. Оттянем нижнюю бусинку и отпустим. Маятник придет в движение. Нижняя жемчужина окажется самой подвижной и будет совершать самый длинный путь, но при этом никак не повлияет на гвоздик, к которому прикреплена вся нитка. Вывод: нижняя бусинка имеет много свободы и никакой власти. Вторая бусина имеет меньше свободы, но имеет власть над нижней. И так по всей цепочке. А главный в этой системе – гвоздь. Он держит всех! А что имеет взамен? Полное отсутствие свободы. Любая вольность точки подвеса приведет к обрыву маятника. Жемчужины рассыплются, и наступит хаос из пляшущих шариков. Перенеся это на общество, мы получим бунт, и как следствие, аннигиляцию общественного строя.
– Тогда давайте приступим к диалогу прямо сейчас.
– Нет проблем, я готов, – ответил Теркель.
Толпы людей, подстрекаемые разного рода авантюристами, уничтожат все, что попадет под руку и не будет согласовываться с их мнением. А когда вакханалия из-за урчания в животе поутихнет – общество выберет себе нового «гвоздя». Так было во все времена, чему свидетель история.
– Именно так и я считаю. В этом наше понимание спирали развития общества тождественно. – Феликс сдавливал свои руки, и по их движению было отчетливо видно, что внутренне он сильно возбужден.
– То, что в обществе равенства не было, нет и быть не может, известно всем. Но именно на этом спекулируют все рвущиеся к власти, обещая иллюзию – равенство. Тем самым грубо нарушают главную заповедь: не введи в искушение. Все, чего нам необходимо достичь, – это сделать общество справедливым. И это человеку под силу. – Теркель прикрыл глаза и вновь потер виски, как бы разогревая сознание.
– Иннокентий, а какие мысли на этот счет, – увлеченный силой собеседника, Феликс подталкивал его к главной цели разговора.
– В данный исторический момент сделать отношения в обществе более справедливыми за счет ограничения сосредоточения капитала в одних руках.
– Вы хотите сказать, что это изменит ситуацию?
– Однозначно! Рассмотрим, например, государство с бюджетом в триста миллиардов. В нем есть человек, сосредоточивший в своих руках пятую часть финансов этой страны. Следовательно, закон будет не на стороне последней и даже не средней жемчужины. Заказывать музыку будет «гвоздь». Посему, я уверен, что нельзя допускать сосредоточение капитала в одних руках более одного процента.
– Интересно. А как быть, если человек имеет бизнес в нескольких государствах?
– На здоровье. Пусть развивает его по всему миру. Да, он будет богат и даже очень богат, но не сможет существенно влиять на экономику или политику страны, в которой имеет бизнес.
– Тут я с вами соглашусь. Меня окружали и окружают люди, чей капитал настолько велик, что напрямую управляют Россией и, к сожалению, моей Родиной – Украиной, – с грустью сказал Феликс.
– Да, мы с вами земляки! – воскликнул Теркель. – Я из Белой Церкви, а вы из Луганска. Но в дни нашей молодости нас не делили на запад и восток, мы вообще были одним государством в рамках Союза.
– Да, именно так и было. Но это было давно. Выросло целое поколение… Кстати, раз уж мы заговорили о нашей родине. Не считаете ли вы, что историческое название – Киевская Русь – проигрывает перед внедренным некогда поляками и существующим поныне названием – Украина?
– Да, проигрывает. Но ничего плохого не произойдет, если бы вернулось историческое название Киевская Русь.
– Ну, вот. В одном у нас уже есть полное взаимопонимание. Так понемногу дойдем и до главного, – потер руки Саенко и спросил у Теркеля:
– А вы мне хоть немного доверяете, только честно?
Теркель встал из-за стола и, как обычно, ответил вопросом:
– Вы не будете возражать, если я предложу продолжить нашу беседу за обеденным столом?
– Согласен. Сказать по правде, есть хочется.
Мужчины перешли в кабинет, и первое, на что обратил свой взгляд Феликс, было шикарное бюро.
– Это один из самых дорогих предметов мебели – бюро «Бадминтон» – было изготовлено в 1726 году по заказу третьего герцога Бофорского – Генри Сомресета. Тридцать мастеров трудились над ним в течение шести лет, – заметив восторг во взгляде Феликса, пояснил Иннокентий. – Я приобрел его на аукционе «Кристи». Князь Лихтенштейна долго тянул цену вверх и дотянул до 37 миллионов баксов, а когда мой агент поднял руку и предложил сумму в 50 миллионов, герцог сдался.
Когда Феликс увидел на стене кабинета картину Сезана «Игроки в карты», по коже у него прошел озноб. Пресса сообщала, что картина ушла с торгов аукциона за четверть миллиарда долларов, но имени покупателя она не озвучивала.
«Замечательно то, что во взгляде этого человека нет зависти», – отметил Теркель с радостью и пригласил его к столу.
– О, мы будем обедать за столом английского краснодеревщика Джона Годдарда!
– Да, Феликс. Стол родился в 1760 году, но вряд ли прежние его владельцы сидели за ним. Не подумайте, что я обедаю за ним каждый день. Исключительно в честь нашей встречи я, как и вы, буду трапезничать за ним впервые. Надо же это сделать хоть раз за двести пятьдесят лет.