– Ну что, друг мой Феликс, готов пообщаться со Вселенной? – как-то особенно торжественно спросил Теркель. – Готов услышать ответы на свои вопросы?

– Да! – уверенно ответил Саенко, испытывая невероятный подъем от созерцания бесконечности пустыни.

– Ты мне доверяешь?

– Да!

– Тогда берем с собой только воду и дружбу.

– Согласен.

Теркель достал из машины небольшой сверток, вынул из него рулончик ткани, напоминающей бинт, но значительно более плотной, и обмотал голени от ботинок до колен, посоветовав Феликсу сделать то же самое.

Мужчины шли по пустыне несколько часов к ряду, а вокруг только барханы и ничего кроме песка. Солнце палило нещадно. Поднявшись на очередной бархан, они увидели темные силуэты, колышущиеся в потоках раскаленного воздуха, создавая иллюзию. Во рту настолько сухо, что язык не поворачивается. Иннокентий жестами указал Феликсу, что именно туда они и держат путь.

Двое мужчин стояли посреди Вселенной, плечом к плечу. Стояли молча, потому что было бессмысленно сотрясать воздух ничего не значащими словами. Они созерцали и думали…

«Как же сурова жизнь в пустыне… – размышлял Феликс. – Солнце и ветер высушивают все живое. Вот почему во время вчерашнего рукопожатия мне показалось, что руки у кочевников деревянные. А сегодня и мои руки стали такими же… Как хочется пить! Почему Иннокентий не предлагает воды? Неужели не хочет пить?»

 

Двое мужчин стояли посреди Вселенной, плечом к плечу. Стояли молча, потому что было бессмысленно сотрясать воздух ничего не значащими словами. Они созерцали и думали…

Иннокентий смотрел на маленький, иссушенный ветрами и палящим солнцем кустик. У его основания зашевелился песок и на поверхность выполз жучок.

«Все считают пустыню абсолютно безжизненным местом, где нет ничего, кроме камней и песка. Это заблуждение. Здесь есть жизнь: растут деревья, кустарники. Спрятавшись в песок от палящего солнца, мелкая живность выходит ночью поживиться».

Когда дневной зной сменился вечерней прохладой, Теркель достал из рюкзака двухлитровую бутылку воды, и в два приема они ее осушили. Затем Теркель развязал свой рюкзак и вынул из него упакованный в вакуумный пакет плед из верблюжьей шерсти. Расстелив плед на песке, уставшие путники улеглись на него и уснули. Прохладный воздух освежал лицо, а разогретый за день песок отдавал свое тепло, грел спину…

Иннокентий проснулся и, как ни старался, все же разбудил своего товарища.

– Что случилось? – полушепотом спросил Феликс.

– Все хорошо, просто хочу в туалет.

– Слышь, друг, а сноси и моего, а то вставать лень, – пошутил Саенко, поднимаясь на ноги.

Справив нужду, мужики снова прилегли. Воздух был чист и прозрачен, а небо сверкало невообразимым количеством ярких звезд. К тому же это было время звездопада, и они не успевали загадывать желания, глядя на яркие росчерки небесных светил. Смотреть на звезды перед сном, это совсем не то, что любоваться ими, бодрствуя. Россыпи необычайно ярких точек завораживают и заставляют воображение рисовать фантастические картины.

И вот наступает момент, когда четко и ясно приходит понимание того, что сделано не так. Незаметно воображаемые картины превращаются в сон. Проснувшись через некоторое время, понимаешь, что спал с открытыми глазами. Балансировать на грани сна и реальности довольно сложно, но чрезвычайно занятно. Исчезают пространство и время. Прожитое кажется бессмысленной суетой. Все доводы не убедительными… Наступает шаткое состояние, ни сон, ни явь, и тогда душа замирает от осознания бесконечности Космоса. Дыхание останавливается, и только тикающее словно часы сердце напоминает о том, что ты существуешь…

Но вот уже не сердце, а холод напомнил путешественникам о связи с Землей. Земля теперь не дарила тепло, а забирала его. Теркель и Феликс поджали ноги и, дрожа всем телом, прижались друг к другу спиной. Но не было сил унять эту дрожь. Через несколько минут от сна не осталось и следа.

Собрав вещи, мужчины сначала трусцой, а затем бегом направились к кромке скал, навстречу занимающемуся утру. Пока бежали, согрелись. Тем временем густая тьма уступила место рассвету, расписавшему небо легкими мазками теплых тонов. С каждой минутой он накладывал на холст неба все новые и новые слои. За песками поднималась заря.

– Видишь, друг Феликс, как легкий туман набросил на утро прозрачные шелка. Детали еле выражены и мягко переходят одна в другую. Так и мы не всегда понимаем, что делать! Наши мысли неопределенны, мы ищем. А ведь утро расписывает зарю каждый день и, никогда не повторяясь, творит совершенство. Миллионы лет человек, восхищаясь торжеством нового дня, не может оставаться равнодушным. И тот, кто заворожено устремив взгляд в алую даль востока, с трепетом и радостью встречает новое утро, – совершенствуется. Разве ты, Феликс, не чувствуешь, что именно сейчас и здесь совершенствуешься, меняешься в лучшую сторону? Здесь, в пустыне, «умирает» циник, насмехающийся над всем. Прагматик, планирующий каждую минуту своей никчемной жизни, перерождается в романтика-поэта. Неуклюжий увалень превращается в танцора и, подняв к солнцу лицо, кружит в невиданном танце. Здесь каждый чувствует себя музыкантом, касающимся струн невидимой скрипки легким ветром, как смычком…

– Ты прав, Кеша… Менее чем за сутки я пережил массу доселе неизведанных ощущений. Изнемогал от жажды под палящими лучами солнца, обжигал легкие, дыша раскаленным воздухом. Падал и взбирался на барханы, сплевывая пересохшими губами песок. От глотка обычной воды получал несравнимо большее наслаждение, чем от самого дорогого из известных мне напитков. Я приблизился к познанию вечности и бесконечности. Несколько минут назад стучал зубами от холода, я сейчас, увидев восход, – словно родился заново. Ты прав. Здесь невозможно оставаться таким как прежде.

– Пустыня – место самых ярких суточных перевоплощений! – резюмировал Теркель, подняв палец к небу, а затем повернулся лицом к Саенко. – Ты заметил, что здесь понятие «жизнь» приобретает совершенно иной смысл? Здесь идет непрерывная борьба за жизнь! Хотя в нашем цивилизованном мире мы все время на передовой: то новых технологий, то новых приемов конкуренции. Так вот, вернувшись к нашему разговору о справедливом обществе, хочу тебя спросить: может ли оно существовать без справедливых людей? Ответь мне, Феликс?

– Априори невозможно!

– А скажи мне, дорогой, кто может его создать?

Саенко вдохнул полные легкие воздуха, на некоторое время задержал дыхание, как бы укрепляясь в мысли, и произнес:

– Его могут создать только свободные, равные в правах люди.

– Вот именно! Это верно, как дважды два четыре! – воскликнул Теркель, – Так вот, Феликс, в этом обществе необходимо создать ассоциации равных и свободных производителей, – утвердительно предложил Иннокентий. – А чтобы создать и контролировать деятельность таких промышленных объединений, необходимы управленцы, выбираемые из желающих заниматься подобной деятельностью. И мы с тобой, Феликс, это хорошо знаем. – Теркель поднялся с земли, прикрыл глаза ладонью, как козырьком, осмотрелся. – Такие попытки предпринимались неоднократно и во многих государствах. Все претенденты первоначально обещают создать справедливое государство.

– Да, и все приходящие к власти обещали вести постоянный мониторинг состояния общества и открытость для контроля за выбранными, – дополнил Феликс и, оживившись, добавил: – Повсюду пестрят бигборды, а с них всякие рожи обещали и обещают: «Услышу каждого». И что в итоге? Справедливого общества как не было, так и нет. Считаю, что главная задача общества – не допускать во власть разного рода бездарей, проходимцев и казнокрадов…

– Следовательно… – Теркель прервался, чтобы сделать глоток воды, а затем, подняв голову к небу, продолжил. – Перед тем, как применить «Интел-реврайтер» для отбора претендентов с их последующим тестированием, надо определиться, по какому пути пойдем: по пути развития или деградации.

– Иннокентий, сегодня из семи миллиардов населения полтора управляют автомобилями, и никто из них не подверг сомнению метод компьютерного тестирования при сдаче экзаменов.

– Правильно. Тестирование избираемых на пост главных управленцев должно быть обязательным. Все, подавшие заявку на участие, проходят медицинское освидетельствование, публично открывая себя. И все это до того, как станут кандидатами. Ведь, отбирая людей для полета в космос, не берут хилых и старых, четко понимая, что для них это смерть. Но на земле хиляки, как никто другой, рвутся к власти. А когда дорываются, то вся их деятельность сводится к борьбе за свое здоровье. Понятно, что окружению, временно исполняющему работу лидера, такая ситуация на руку. Им выгодно, чтобы это тянулось десятилетиями. А общество страдает…

– Кеша, и к этому еще одна поправка: за «ошибки молодости» – исключение из списков.

– Ты имеешь в виду судимость или что-то еще?

– В первую очередь это. В таком случае кандидат будет четко знать: идешь в управление обществом – ты открыт для всех со всеми своими прошлыми, настоящими и будущими деяниями и мыслями.

– Именно так и должно быть, а иначе ничего не изменить. Истина обогащает человека и делает его жизнеспособней. Ложь, выдаваемая за правду, делает человека слабее и уязвимее.

– Да, Феликс, общаясь с добрым, честным руководителем, подчиненные выполняют свою работу с большим энтузиазмом. – Теркель зачерпнул горсть песка и тонкими струйками просыпал сквозь пальцы. – Алчный и лукавый руководитель сеет зло, а зло, как песчинки, что соединяются вместе, вырастает в гору ненависти. Ненависть убивает всякое стремление к созиданию и порождает желание свергнуть лживую власть.

Наступила пауза. Феликс тоже набирал и просыпал песок сквозь пальцы.

– Послушай, Феликс, – прервал тишину вопросом Теркель, – а как ты думаешь, наши мысли согласуются с религией?

– Там, где начинается сфера физических взаимодействий, заканчивается действие божественного промысла. Так говорил еще Исаак Ньютон. Будучи искренним христианином, он все-таки разделял материальное и духовное.

– Здорово, что ты все понимаешь. Вот мы и подошли к ответу на главный вопрос: «Интел-реврайтер», управляя мозгом, находится в сфере Бога или в области физических процессов?

– Кеша, ты ведь программист, и сам понимаешь, что процесс записи, хранения и удаления информации на носителе есть процесс физический. В случае, когда это проделывается с биологической структурой мозга, процесс превращается в физико-химический. И здесь нет никакого божественного промысла.

– Я тебя так дотошно выпытываю лишь для того, чтобы до конца уяснить для себя, что в твоем понимании сканирование человеческого мозга всего лишь синергия современной науки: медицины, математики, электроники, нанотехнологий, а не религия. Может, мы лезем в святая святых? Может, это промысел самого Господа?

– Религия и наука, Иннокентий, сходны в том, что и первая и вторая нацелены на познание истины. Но только религия – это особая форма осознания мира. Определенная совокупность духовных представлений, основывающихся на вере в организованное поклонение высшим силам. Основы большинства мировых религий записаны в священных текстах. По убеждению верующих, писания продиктованы или вдохновлены непосредственно Богом либо святыми. В фундаментальных религиях движение вперед остановлено, так как истина, по убеждению верующих, найдена.

А наука – это непрерывное движение в поиске истины. Сначала ученый вырабатывает прикладную теорию, или гипотезу, объясняющую определенные открытия. Затем ставит эксперименты, чтобы установить, работает ли гипотеза. Если да, то она становится проверенной теорией. С этого момента теория или закон считаются истинными до тех пор, пока они объясняют все известные факты. Но как только будут открыты новые детали – теория или закон могут утратить силу.

– Ты не ответил, а лишь очертил понятия науки и религии.

– Да, «Интел-реврайтер» – наука! – с нотками раздражения в голосе произнес Саенко.

– Пойми меня, мой новый друг Феликс, мы не имеем права ошибиться, предлагая обществу новый инструмент для отбора и контроля «избранных». Мы ни в коем случае не должны столкнуть лбами науку и религию. Бог нам этого не простит.

– Я тебя понимаю. Но нельзя узнать вкуса вина, не испив его. Мы должны рискнуть и попробовать. Здесь пан или пропал. Я готов рискнуть, – подвел черту Феликс. – А правы мы или ошибались, будет известно очень скоро.