Ася давно уже сделала уроки. Папы все нет, а мама — у себя в комнате. Не выходит. Ей нельзя мешать. Папа предупредил: «Что бы ни случилось, к маме входить нельзя. Сама все решай. На свой риск! Не маленькая!» — «А если пожар?» — нарочно сказала Ася. Но папа остался непреклонным, даже не улыбнулся. «Выноси вещи, вызывай пожарную команду, а к маме — чтоб ни ногой».

Пожара нет никакого…

Зато пришла почтальон, принесла бандероль на папино имя.

— Кому можно вручить? — говорит.

— Мне можно, — решила на свой риск Ася.

Нет, ей почтальон не согласна. У Аси паспорта нет. Неизвестно, может ли она еще расписаться.

Ну, уж это просто смешно. За кого хочешь может расписаться! С крючком и с росчерком. Что Ася, маленькая?

— Все равно нельзя, — вздохнула почтальон.

Ей самой обидно, что она зря на третий этаж поднималась. У нее одышка. Ступеньки высокие, старый дом. Но бандероль заказная, нельзя рисковать. Вдруг она пропадет?

Тут в коридор вдруг выскочил Фингал. Ася ему строго-настрого приказала сидеть в комнате, что бы ни случилось. А он все равно выскочил! Придется с ним потом серьезно поговорить…

Фингал, — папа считает, — самый крупный в семье политик. Он со всеми разный. Маму он, например, не слушается совершенно. Когда мама одна, Фингал носится по квартире как ненормальный. Лает, тапки грызет, может стащить у нее из-под рук колбасу. На диван завалиться с ногами. Не считает зазорным! «Я для него просто хорошая коммунальная соседка для игр», — вздыхает мама. «Сама распустила, — объясняет папа. — Никогда его не наказываешь!» — «Разве? — удивляется мама. — По-моему, я наказываю. Я его наказываю презрением. Или великолепным молчанием. Или внутренним неприятием. Просто он меня не ставит ни в грош. Не ремнем же его наказывать?»

Но папа считает, что иногда — именно ремнем. Он пару раз наказывал! И Фингал очень даже понял, больше не требуется. Во всяком случае, папу он высоко теперь ставит. Может, папа придумал насчет ремня? Ася не видела. Но Фингал, видно, чувствует, что — в принципе — папа может. Пойти на эту крайнюю меру. И слушается папу безукоризненно, с первого раза. При папе он к обеденному столу вообще не подходит, а из маминых рук даже не берет сахар. Делает вид, что он сахар терпеть не может. Ему тошно на этот сахар смотреть! Уберите скорей! А стоит папе на секунду выйти, Фингал мгновенно подскакивает к маме и тычется носом в руки: «Давай сахар! Быстрее! Копаешься!» Схватит, за щеку сунет и отойдет, как пуся. Будто и не просил. «Фу, какая двойная душа», — стыдит его мама. Фингал смирно лежит, где папа ему приказал, грызет свой сахар и на маму даже не смотрит.

Такой политик!

А Асю Фингал охраняет. Когда он с Асей наедине, Фингал, конечно, дурачится, скачет на равных, даже еще дурее. Но стоит кому-нибудь появиться, чужому, и он сразу меняется — Фингал как-то вдруг подбирает тогда в мощный комок свое длинное тело, ставит шерсть на загривке дыбом, белые клыки сдержанно и строго белеют из-под черной верхней губы, слышен сдавленный рык, и глаза вдруг твердеют по-взрослому. Такой твердый, точный и пристальный взгляд! Будто Фингал каждого сразу предупреждает: «Вы на эту девочку голос никогда не повышайте, потому что я ее люблю…»

Почтальон говорила тихо. Но Фингалу все равно не понравилась. Может — зачем бандероль Асе не отдает?

Вышел и рядом с Асей встал. Рыком своим рокочет тихонько.

— Это твоя собачка? — сразу заинтересовалась почтальон. — Красивая какая собачка! Она не кусается?

— Без команды он никогда не кусается, — объяснила Ася.

Почтальон только что присела на тумбу для обуви, чтоб отдышаться. И рядом с ней заказная бандероль.

— Я, пожалуй, пойду, — вдруг заторопилась. — Уже отдохнула. Мне еще столько разносить!

И протянула руку — забрать бандероль.

Это Фингалу совсем не понравилось. Он рыкнул громче.

Почтальон отдернула руку и тихо положила себе на колени.

— Что, собачка? — говорит. — Понимаешь, нужно работать…

Уважительно так с Фингалом разговаривает. Рассказывает ему про свою работу, что нужно ходить по разным квартирам, кому — журналы, кому — перевод. Она бы, может, и не ходила, по возрасту. Но приходится, жизнь так сложилась. Времени совершенно нет, чтоб посидеть вот так без дела…

— Вы идите, пожалуйста, если некогда, — сказала Ася. Фингал до утра может слушать, а человеку действительно некогда. Прикрикнула на него, чтоб отошел с дороги. — Фу, Фингал! Расселся!

Усталая почтальон вдруг вскочила резво, как девочка, и выскочила за дверь. Быстро-быстро уже бежит по лестнице вниз. Даже не попрощалась.

Из-за тумбы для обуви высунулся любопытный уж Константин. Увидел, что почтальона нет, и спрятался обратно.

А заказная бандероль на папино имя так и лежит на тумбе. Забыла бандероль! Ася только сейчас заметила. А ведь она даже не расписалась. Фингал нюхает бандероль, и шерсть у него на загривке дрожит от чужого запаха.

— Дай сюда, — приказала Ася.

Фингал с отвращением взял зубами и подал бандероль Асе. Все-таки он ее тоже с первого раза слушается, не только папу…

Папы все нет.

Ася подошла тихонько к маминой двери. Послушала. У мамы было тихо. Машинка, во всяком случае, не стучит. Ася цыкнула на Фингала, чтоб не вздумал лезть, тихонько нажала дверь и вошла.

Мама неподвижно сидела за своим столом, перед машинкой.

Такой у нее, честно говоря, был сейчас вид, будто маму силком затащили в эту комнату, набитую толстыми книгами до потолка, посадили на этот стул в тяжелом осеннем свете, тревожно текущем из медленных окон, и приказали сидеть так вечно. А зачем — объяснить забыли. Вот она и сидит, смотрит в стенку куда-то перед собой, даже позу переменить боится, сесть поудобней…

— Мам, — окликнула ее Ася. — Там папе бандероль.

— Сейчас получим, — не сразу отозвалась мама, все еще глядя куда-то в стенку, где ничего не было.

— Я уже получила, — сказала Ася.

— Молодец, — мама, наконец, обернулась. Хоть папа и запретил ее беспокоить, но было видно, что мама обрадовалась. И Ася ее поняла! Что за интерес, в самом деле, смотреть в стену, где ничего все равно нету? Надо хоть картинку нарисовать и туда повесить. — Положи куда-нибудь…

— Я не буду мешать, — сразу предупредила Ася. — Ты работаешь?

— Как тебе сказать, — мама задумалась. Наверное, сперва хотела соврать. Но потом тряхнула головой и призналась. — Нет, по-моему, не работаю. По-моему, скоро пойду водить трамвай. Ты не против?

— Не знаю, — честно сказала Ася.

Мама давно собирается. Чуть что у нее не ладится, сразу: «Все. Пойду лучше водить трамвай». Сама, между прочим, не умеет. Даже ни разу не пробовала. Если там тоже не получится? «Научусь. Я способная. Кончу курсы». Ася видала в трамваях объявления: приглашают. Правда, что ли, пойдет? «Трамваи от страха с ума сойдут», — уверяет папа. Мама такая рассеянная! Она же не заметит, когда рельсы кончатся. Свой трамвай загонит куда-нибудь в капусту. «Где это ты капусту в городе видел?» — смеется мама. С ее-то рассеянностью?! Бегемот, например, будет сидеть на рельсах и на пианино играть. Мама все равно не заметит, если задумается. Запросто сделает этого бегемота уродом. «Не сделаю, — протестует мама. — Он меня заметит». — »Да, это на него произведет неизгладимое впечатление», — объясняет папа.

— Может, тебе не понравится, — осторожно говорит Ася.

Хуже нет маму напрямик отговаривать, Ася по себе знает. А вот если так, осторожно…

— Понравится, — уверяет мама. — Я скорость люблю.

Глаза заблестели, так она любит. Вскочила из-за своего стола и теперь по комнате бегает.

— Быстро буду мчаться! Без остановок. По прямым сверкающим рельсам через весь город наискосок…

Размечталась.

Ася представила, как она несется. Трамвай под уздцы схватила, будто он лошадь. Он вздыбился! На задних колесах уже несется. Ржет и красными боками поводит. Мама никак не может остановить. Тут Ася бросается с Фингалом наперерез…

Ух, даже дух захватило!

— А как же пассажиры будут садиться?

— Пусть вскакивают, если смогут, — бесшабашно машет мама рукой.

Ей не до пассажиров. Она несется без остановок.

— А как же выходить?

Ася не замечает, что она уже кричит. Увлеклась тоже!

— Пусть соскакивают! — бесшабашно машет мама рукой.

— Ну, хоть на нашей остановке остановись!

— Не остановлюсь, — заупрямилась мама. — Я уже разогналась.

— А зачем же тогда трамвай? — кричит Ася.

— Как зачем? — удивляется мама. — Для красоты! Для домовитости города! Для удивленья!

— А метро?

— Нора крота изнутри, — кричит мама, ликуя. — Разве можно сравнить с трамваем? В нем солнце! Воздух! Он же звенит!

Это Ася когда-то нарисовала. Все черное. Прямо чернущее. И черные ступеньки ведут в черноту. А в этой черноте лежат на черных полках черные припасы на черный день: черный хлеб, черный сыр, черные коробки с черной икрой. И кругом все исключительно черное. А сверху, над черной чернотой, зеленая трава и красное солнце. «Нора крота изнутри». Ася писать тогда не умела, но устно она объяснила…

— Погоди, а чего это мы с тобой орем? — удивилась мама.

— Разве мы орем?

Ася так удивилась, что заговорила шепотом.

— По-моему, орем, — тоже шепотом сообщила мама.

— Может, это не мы?

Ася с мамой уставились друг на друга и замолчали. Стало сразу очень тихо. Только Фингал скребется у двери, это слышно.

— Нет, никто не орет, — сказала мама обычным голосом. — Значит, показалось. Вдруг почему-то приличное настроение! У тебя как?

— Тоже, знаешь, приличное, — подтвердила Ася солидно.

— Может, нам что-нибудь придумать под настроение?

— Можно, — солидно кивнула Ася.

Они с мамой часто придумывают. Если мама, конечно, свободна. Ася никогда бы не стала мешать. Например, сама к маме лезть. Но если она все равно сейчас не работает и сама так хочет…

— Абракадабру какую-нибудь, — размечталась мама. — В рифму, если не возражаешь. Пускай каждые две строчки у нас рифмуются. Нет, это скучно. Ну, потом усложним, в процессе.

— А про что?

— Предлагай, — прищурилась мама. — Может, лучше — про кого? Например, давай про лань? Доброе слово такое, располагающее.

— Давай, — согласилась Ася.

Она сразу поняла, почему мама выбрала это слово. И Асе стало приятно, что мама помнит. Хотя сама Ася как раз не помнит, а ей мама уже рассказывала. Удивительно это приятно, когда тебе про тебя же рассказывают, какая ты была маленькая. Ася очень любит. И требует всякий раз новых подробностей. Чтобы мама побольше вспомнила! И мама даже, кажется, понимает, почему она любит. Дело в том, что сколько сама о себе ни думай, все равно себя плохо знаешь. А когда тебе про тебя говорят, какой ты была и что делала, вдруг начинаешь что-то новое в себе понимать…

Слушаешь, слушаешь про себя и как будто сама себе учишься, какая ты есть…

Асе было лет пять, и они с мамой бродили по зоопарку, самое любимое Асино тогда было место. Пони кормили булкой, смотрели, как слон подбирает монетки и отдает своему служителю. Как мечется в клетке волк. А потом Ася застряла у клетки с ланями. Маму они никогда не волновали, лани и лани. Грация есть, а ума — не сильно заметно. А Ася стоит и стоит. Вдруг оборачивается: «Я профессию себе выбрала». Мама как-то не была подготовлена, удивилась. «И какую же? — спрашивает осторожно. — Что же ты будешь делать?» — «Буду работать с ланями, — сообщила ей Ася. — У них глаза печальные. Видимо, с ними никто не работает».

И, решив свое будущее, сразу же пошла дальше, к змеям.

А мама, рассеянно поспевая за ней, подумала тогда, что это совсем не плохая причина для выбора, достойная причина, — чьи-то печальные глаза. И что она с этой точки зрения не удосужилась посмотреть на ланей. А Аська посмотрела! И маме было за Асю радостно, а за себя чуточку грустно. Неужели она уже разучилась смотреть в глаза?…

— Первую строчку — ты, — попросила Ася.

— Ладно. Ну, например, — мама на секунду задумалась. — Например,»бежала трепетная лань…». Это пойдет?

— Она была такая дрянь, — легко подхватила Ася.

— Ну, что же ты ее сразу! — ужаснулась мама. — Нет, так нельзя. Это мы будем теперь с тобой разбираться, почему она дрянь. Нам же никогда не выпутаться!

— А если не разбираться? — предложила Ася.

Мама честно подумала.

— Нет, — решила она. — Это слишком серьезное обвинение. Давай что-нибудь другое, ага?

— А на плечах носила рвань? — предложила Ася.

Но мама снова отвергла, потому что ей жалко бедную лань, у которой, значит, нет даже приличного костюма.

— Может, она нарочно, — сказала Ася. Но как богатый художник, у которого за душой бессчетно всего, не стала настаивать. А еще сказала. — Тогда «А на весу несла герань».

Маме опять не понравилось. Привередливая все-таки!

— Не люблю я эту герань, — поморщилась. — Она всегда пыльная и в горшках.

— Может, ее полили? — слегка обиделась Ася. Но тут же придумала по-другому и развеселилась. — «А на весу несла лохань, в которой пыльная герань». Ну? Дальше?

— Ничего, — засмеялась мама. И тут же опять придралась. Вечно она придирается! — Нет, рифму надо менять. Больно ее много!

Ася — наоборот — считала, что нисколько не много. Рифму как раз не надо менять. Она к ней привыкла!

Мама уперлась, что привычка — вредная вещь. Именно она и губит искусство. Надо ее в себе рушить. Крушить всеми силами. И опять искать новую рифму, вообще — новое.

Так, препираясь и споря, Ася с мамой, наконец, придумали «Абракадабру». Мама записала ее на машинке, чтобы прочитать папе. «Абракадабра» вышла такая:

Ася с мамой еще ужасно поспорили насчет «из алых роз».

— Из!алых! из!алых! Это какой-то ишачиный крик, — возмущалась мама. — Так в Бухаре ишаки под окном кричат.

— Не знаю никакой Бухары! — кричала Ася в ответ. — А ты чего предлагаешь? Из! синих! из!синих! Иссиних каких-то! Это осины так плачут, когда их ветер треплет.

Маме и возразить больше нечего. Действительно — «иссиних»…

— Может — просто «из красных»? — спросила робко мама.

— Чересчур ярко, — отрезала Ася.

И маме пришлось согласиться. Так и осталось, как Ася придумала: «В венке из алых роз». Нужно четко произносить, и никакого не будет ишачиного крика. Между прочим, последнюю строчку, самую абракадабристую, как даже мама признала, тоже Ася придумала. Ну, насчет матроса…

Только успели закончить, и папа пришел.

Прямо влетел в комнату:

— Ты маме мешаешь! Я же тебя просил!…

Но быстро понял, что тут никто никому не мешает. И замолчал.

Мама ему прочитала «Абракадабру».

Папе, конечно, понравилось. Но не очень, это было видно. Он такого уж восторга не выразил, как Асе хотелось. Не понимает стихов, что поделать! Нужно мириться с недостатками близких. Зато папе очень понравилось, что мама с Асей веселые. Румянец такой на щеках! А некоторые строчки, честно говоря, папу немножко ставят в тупик. Почему, например, «вышивали по канву?» Он не понял.

— А как, по-твоему, надо? — закричали хором Ася и мама.

— По-моему, «по канве», — сказал папа, смутившись. Ему так раньше казалось. Он, правда, не специалист!

— Но «по канву» же лучше! — закричали хором Ася и мама.

— Ну, если вы так считаете, — нерешительно согласился папа.

Это он только для вида с ними согласился. Раз они такие веселые! Все равно как-то чувствовалось, что ему было бы лучше, например: «Все гости кушали желе и вышивали по канве». Но тогда папа бы сказал, что тут неточная рифма. Ему нравятся рифмы классические или как там они называются, чтобы «люблю» — «сгублю».

Тут Ася с мамой папу никогда не поймут. У них разный взгляд на вещи. Они, например, как раз довольны.

— Не шедевр, кто спорит, — сказала мама, — но как упражнение для начинающих вполне годится…

— Потомки нас рассудят, — сказала Ася.

Это она где-то читала. Просто сострила! Но папа не улыбнулся. Ему почему-то кажется, что мама устала. А им с Асей лучше всего сейчас сходить в хозяйственный магазин. Дома мыла нет.

Будто нельзя один вечер прожить без мыла!

— С чего я устала? — удивилась мама. — Опять ничего не сделала.

Но папа уперся, что она устала. Именно потому, что она ничего не сделала. От этого сильней всего устаешь.

Асе совсем не хотелось сейчас идти. Пока папа ходит, они с мамой, может, еще что-нибудь выдумают. Что он, один мыло не донесет?

— Нет, я хочу с тобой, — заупрямился папа.

— Вот хорошо, — мама вдруг вспомнила. — Будете в магазине, заодно купите Туське бриллиантовое колье. Не забудете?

— Не забудем, — мигом вскочила Ася.

А папа опять чего-то не понимает.

— Ты думаешь… — это маме. Еще сомневается!

— Естественно, — объяснила мама. Все надо сегодня ему объяснять! — Мы же толком ее не поздравили. Все-таки стала бабушкой.

И Ася с папой сразу отправились.

Фингала не взяли. Будет там гавкать у магазина, пока они колье выбирают. Это дело нешуточное!

— A y нас денег хватит? — беспокоится Ася.

Папа толкам не помнит, сколько стоит бриллиантовое колье. Давно как-то не покупал. Но ему кажется, что на мыло семейное и на бриллиантовое колье у них должно хватить. У папы еще мелочь в кармане.

Сначала к Богдановым еще заглянуть…

Ася сколько раз уж сегодня бегала. Снова никого нет, звонили-звонили. Папа записку сунул в почтовый ящик. Непонятно, куда Богданов девался. Ася утром за ним зашла. Уже закрыто. Подергала дверь. Вроде кто-то внутри сопит. Нет, показалось. А в школе Богданова опять не было, Нина Максимовна волновалась.

— Увезла она его, что ли? — размышляет папа. — Вряд ли.

Если бы Богданова-мама вдруг Богданова увезла, он бы Асе давно сказал. Ася так и Нине Максимовне объяснила. Все равно Богданов придет и ей первой все расскажет…

В магазине папа ужасно долго выбирал мыло. Ася все кольца успела пересмотреть, цепочки всякие, блестящие ремешки и пряжки, разные брошки. А он все выбирает! Купил, наконец. И вдруг Асю ищет глазами, вроде — им уже пора уходить. Уже забыл!

— Папа, а колье для Марии-Антуанетты? — ужасным шепотом закричала Ася. Продавщица вздрогнула за прилавком и на нее посмотрела.

Тогда вспомнил. Вернулся.

— Да, нам еще, пожалуйста, бриллиантовое колье…

Молоденькая продавщица глядела на папу, как лягушка на Ивана-царевича.

— Бриллиантовое? — говорит. Будто она не слыхала! Папа же ясно сказал. — На девочку?

— Предположим, — папа спорить не стал. — Предположим — на девочку. Такое, знаете, небольшое бриллиантовое колье маленького размера. Поскромнее, если вам не трудно,

Молоденькая продавщица вдруг фыркнула. Закричала в глубь магазина:

— Нина Степановна, тут бриллиантовое колье спрашивают!

Сразу прибежала еще продавщица. Постарше. Очень серьезная.

— Это вы, гражданин, интересуетесь бриллиантовым колье?

Какая у них это, значит, редкость, чтоб интересовались! Ася даже расстроилась. Значит, эти колье никто не берет. Поэтому их и в витрине нету, Ася искала. Конечно, кому в наше время нужны бриллиантовые колье?!

— Я, — не отступил папа. — Да, интересуюсь.

— К сожалению, должна вас огорчить, — сказала продавщица постарше. — К великому моему сожалению, у нас в магазине в настоящий момент бриллиантовых колье нету…

— Неужели все вышли? — не поверил папа.

— Абсолютно все, — серьезно объяснила продавщица постарше.

А молоденькая фыркнула рядом:

— Эту девочку знаешь как зовут? Мария-Антуанетта!

Значит — их раскупили, это другое дело…

— Очень звучное имя, — похвалила продавщица постарше. — Я где-то его уже слышала.

— Наверное, в пятом классе? — предположил папа. — Но, может быть, в конце месяца? У нас, знаете, настоятельная нужда в этом колье.

— Понимаю, — серьезно кивнула продавщица noстарше. — Но боюсь обнадежить. Боюсь, что и в конце месяца не завезут. У нас, если по правде, последнее время перебои с бриллиантовыми колье…

И так сочувственно смотрит на Асю с папой.

— Значит, не повезло, — вздохнул папа. — Спасибо.

Взял Асю за руку и пошел с нею из магазина.

— Вы заглядывайте! — кричали сзади. — Или хоть телефон оставьте! Вдруг поступят?

Мы сразу позвоним!

Но папа так и не обернулся. Чего уж!

— Может, другое что-нибудь ей купить? — робко сказала Ася, чтобы папа так уж сильно не переживал.

— Разве его чем-нибудь заменишь? — грустно вздохнул папа.

И Ася только сейчас по-настоящему пожалела, что она так и не узнала, как выглядит это бриллиантовое колье, которое ничто заменить не может…

На лестнице возле их квартиры, прямо на грязных ступеньках, сидел Богданов. Почему-то — с портфелем и в школьной форме.

Папа так и рванулся к нему:

— Куда ж ты пропал, Вадик, дружище?!

— Никуда я не пропадал, — хмуро сказал Богданов. — Я дома сидел. Всё слышал, как вы звонили.

— А чего ж не открыл? — засмеялся папа.

— Ключа не было, — объяснил Богданов. — Мама меня закрыла. Будешь сидеть, говорит, покуда не передумаешь…

— Передумал? — спросил папа с живым интересом.

— Не, — мотнул головой Богданов.

— Ты к нам? — сразу заторопился папа.

— К вам, — кивнул Богданов. — У вас буду ночевать, она знает.

— Чур, я на раскладушке! — закричала Ася.

Раскладушка — это было то ложе, за которое в доме всегда боролись.

— Чур, я на диване! — сразу крикнул Богданов.

Как всегда, он сразу уступил Асе. Но все-таки тоже крикнул, чтобы она не подумала, что он уступает.

А когда Ася с Богдановым угомонились наконец в своей комнате, папа тихонько открыл входную дверь, чтоб Фингал не особенно лаял, если кто зайдет. И сразу же зашла Богданова-мама.

Она, оказывается, стояла на лестнице.

— Помогите, что делать! — сказала Богданова-мама. Она даже похудела за эти дни. — Я с ним измучилась. Он теперь вообще учиться не хочет. «Если ты, — грозит, — меня из этой школы не заберешь, нарочно останусь на второй год». Конюхом решил быть!

— Любопытно… — задумчиво протянула мама.

— Что? — испугалась Богданова-мама.

— Любопытно, что наши городские дети, которые знают только запах выхлопных газов, все равно почему-то хотят стать обязательно конюхами, коровьими докторами, погонщиками верблюдов, сидеть с орангутангами на секвойях и изучать их язык. И мы, взрослые, этого боимся панически, хотя этого как раз никогда не будет. Есть тут, наверное, какой-то тайный и важный смысл…

Так мама длинно высказалась и посмотрела на папу, понимает ли он то смутное, что мама сама не понимает. Или хоть чувствует?

Папа сразу зачувствовал:

— А ведь раньше мечтали идти в учителя, в доктора…

— В инженеры, — кивнула мама.

— Он мечтает в конюхи, — вздохнула Богданова-мама. — Я как раз боюсь, что это, наоборот, будет. Читать не любит. Ему нравится, как лошади пахнут. Не знаю, где он их нюхал.

— Ничего не будет, — печально сказала мама. Совсем невпопад! — Кончит школу без троек, поступит в институт связи и будет всю жизнь мотать телефонные провода на локоть…

Неизвестно, кого она даже имела в виду. Богданова? Асю?

— Почему — на локоть? — обиделась Богданова-мама. Но этот прогноз чем-то был ей приятен. — Хоть бы что-нибудь кончил! Я бы тогда была за него спокойна.

— И никогда мы не будем за них спокойны, — гнула мама свое.

— Лишь бы кончил, — вздохнула Богданова-мама. Они, вообще-то, говорили о разном, как часто — взрослые. Но делали вид даже перед собой, что говорят об одном и том же. — Дерганый стал! Войду в комнату, его так и дернет. Глаза разные, морда хитрая, уж не знаю, чего от него и ждать.

— Хорошего будем ждать, — сказал папа бодро.

— Нет, пускай он где хочет учится, — вздохнула Богданова-мама. — Хоть где! В спецшколу больше и не пойду, стыдно в глаза смотреть. Пускай кто хочет документы оттуда берет.

— Я завтра возьму, — предложил папа.

— Он же вам тут мешает…

— Ничуть! — закричали хором папа и мама. — Даже напротив! Аська все одна. А тут они вдвоем. Им веселее и нам легче.

— Неловко как-то… — сомневалась Богданова-мама.

Но ее все-таки уговорили. Богданова-мама выпила чаю и ушла ночевать к себе домой. А Богданов остался у Аси на диване. Тем более что он давно уже спал и ничего даже не слышал.