Лес начинался у самого села, густой, сумрачный, настороженный. Отряд красных следопытов продвигался в глубь леса по едва заметной старой тропе, сквозь густые заросли боярышника и цепкого держи-дерева, перепутанные лозой дикого винограда, плюща и ежевикой.
В лесу было сыро, стояла тишина. Лишь зоркие сороки, перелетая с вершины на вершину, оглашали окрестности скрипучим стрекотом да хрипло кричала вспугнутая сойка.
Вёл отряд невысокий плотный мужчина в тужурке из зелёного армейского сукна и грубых солдатских ботинках, с двуствольным ружьём за плечами. Следом за ним, осторожно раздвигая колючие ветки, шла девушка — пионервожатая — в голубой испанке, из-под которой выбивались светлые волосы, в голубой кофточке, с красным галстуком на груди.
За девушкой, след в след, шли школьники: мальчишки в голубых рубахах и зелёных шортах, с рюкзаками на плечах; девочки — налегке — в таких же, как на вожатой, кофточках и зелёных юбках. Голубые испанки с красными звёздами придавали школьникам праздничный вид.
Последней шла девочка лет четырнадцати, курносая, с зеленоватыми быстрыми глазами на загорелом лице. В русых косичках её голубели яркие банты. Испанка и кофточка, в отличие от других, были зелёными. Она шла, чуть отстав от колонны, и чутко прислушивалась.
Из чащи донеслась короткая трель соловья. Девочка замедлила шаги и подождала, пока отряд пионеров скроется за поворотом. Убедившись, что все ушли, она сложила ладошки рупором и засвистела иволгой. Из чащи леса ей ответила другая, более искусная иволга. Кустарник раздвинулся, и на тропу вышли два мальчика в зелёной пионерской форме без галстуков. У одного из-за пояса торчал маленький топор, рядом была приторочена верёвка, а из берестяного колчана выглядывали оперённые стрелы; тугой лук, перекинутый через плечо, чертил нижним концом землю. Другой мальчишка, чуть пониже первого и поплотней, нёс рюкзак. В руке он держал крепкую, обожжённую в костре дубинку.
- Ну? — спросил девочку Вовка. — Скоро придём, Кузьма Захаба не говорил?
Девочка смотрела на него насмешливо:
- Наверно, скоро. Зачем ты всё это выдумал, Вовка? Сам подбил отряд, чтобы в поход идти, а сам прячешься...
Вовка остановил её жестом:
- Всё правильно, Танька, — в голосе его зазвучала обида. — Я подбил отряд; я убедил Зою Петровну идти по этому маршруту; я разузнал о партизанах всё, что мог. А кого командиром отряда следопытов сделали? Андрея Грозового! Что он сделал для похода? Чем он лучше меня, скажи?..
Танька слегка сощурила глаза и сделалась строгой.
- Меньше тебя мудрит и выдумывает, прилежнее учится, лучше ведёт себя. А ты хочешь, чтобы тебя с твоими тройками командиром назначили? Да ещё Яху подстрелил...
Вовка нахмурился:
- Ничего ты не понимаешь, Танька. Всё это Кузьма. Он сильно против этого маршрута. Зоя Петровна меня бы назначила. А за то, что Андрей учится хорошо и ведёт себя по-другому, — он отличник. Поход - эго не английский зубрить. Смекалка нужна, находчивость, ловкость...
- Андрей такой же ловкий, как ты, сильный и смелый, — начала девочка, но Вовка опять перебил её:
- Ладно, Танька, не будем спорить: время покажет. А теперь беги, а то хватятся тебя да ещё подследят. Про нас с Димкой ни одна живая душа не должна знать. Мы только тебе доверили, что следом за отрядом пойдём. Твое же дело — всё примечать, обо всём расспрашивать Захабу, всё запоминать и нам с Димкой докладывать. Ясно?
Вовка вскинул над головой руку:
- Салют!
- Салют! — взмахнув рукой, ответила девочка и убежала.
Танька догнала отряд, пристроилась в хвосте, а затем постепенно пробралась в голову колонны.
- Куда забралась, Волчиха?! — сейчас же раздался сердитый голос Яшки Захабы: в колонне он шёл третьим.
- Тебя не спросила, — отмахнулась Танька.
- Дура! — Яшка ткнул её в спину.
- Сам дурак! — девочка обернулась и показала Яшке кулак. — Только тронь ещё раз — схватишь!
- Перестань, Яков! — оглянулся отец.
Мальчишка сердито посмотрел Таньке в затылок:
- Волкова на моё место залезла...
- Ты его что — купил? —спросил отец. — Пусть идёт здесь, раз ей нравится. Не трожь...
Яшка ничего не ответил, но девочку больше не задевал.
- Дядя Кузя, далеко ещё? — спросила Танька. — Я устала...
Захаба-отец раздвинул плечом ветки колючего боярышника и, останавливаясь, ответил:
- Скоро привал. Потерпи.
И снова шли молча, сосредоточенно. Там, где тропа круто пошла на подъём, Захаба остановился, поправил на плече ружейный ремень и долго присматривался к местности, кося глазом в сторону старого развесистого дуба, вознёсшего свою крону над густым разнолесьем. Тане показалось, что лицо его побледнело, в глазах мелькнуло беспокойство.
«Отчего бы это?» — подумала она, оглядываясь по сторонам.
- Скоро придём к поляне, где нас расстрелять фрицы хотели, — сказал Захаба и снова покосился в сторону корявого ствола.
«Понятно, — успокоилась девочка, где-то здесь дядя Кузя сбежал от фашистов...»
- Пойдёмте, — сказал Захаба и, не оглядываясь, зашагал прочь от дуба.
Лес расступился внезапно. Продолговатая поляна была усыпана, точно каплями крови, яркими тюльпанами, заросла травой. Захаба решительно пересёк её, подминая красные бутоны, и остановился у ветвистого вяза, рядом с неглубокой ямой.
- Это и есть могила, ребята. Отсюда я сбежал от немцев... А Костька и Вадим остались и... предали партизанский отряд...
Не было ничего интересного в полузасыпанной яме. Края её давно обвалились и заросли крапивой. По обе стороны — бугорки плотно слежавшейся глины, поросшие бурьяном.
С поляны хорошо видна роскошная крона старого дуба, лес в низине и далёкая степь за селом. В степи уже мреют жаркие солнечные миражи, а здесь утренняя прохлада холодит щёки. Солнце ещё не вышло из-за далёких гор, сплошь покрытых буковым лесом, ещё не осушило полновесную ночную росу на ветках, не осветило глубокую долину, в которой лежало маленькое лесное озеро.
- Привал, — объявил проводник и прислонил ружье к стволу вяза. — Передохнём малость, потом я расскажу, как дело было...
Захаба снова глянул на пышную крону дуба и поспешно отвёл взгляд. Танька заметила, как в его глазах снова промелькнула тревога. Она долго всматривалась в яму, оглядела ближние кусты, перевела взгляд на крону старого дуба. Всё было обычным и неинтересным, а между тем много лет назад у этой ямы стояли под дулами немецких автоматов трое мальчишек...
Побросав рюкзаки, школьники рассаживались под вязом тесным кружком. Сел у ног отца и Яшка, лихо сдвинув на затылок испанку.
Из-за далёких лесистых вершин вышло солнце и сразу стало припекать. Застрекотали в ветках невидимки цикады, зазвенел над колхозным полем жаворонок, в лесу, в той стороне, откуда пришёл отряд, раздался переливчатый свист иволги.
Танька насторожилась. Снова донёсся свист, чуть ближе и правей. «Что бы это могло значить?» — подумала девочка.
- Красиво поёт птица, — заметил Захаба. — Как дудочка.
- Да, голос флейты, — согласилась пионервожатая.
Опять раздался негромкий свист: Таньку звали настойчиво. Девочка встала и не спеша пошла на зов. Свист, как показалось ей, раздаётся в густой листве старого Дуба.
Войдя в кусты и убедившись, что за нею не следят, девочка припустила вниз по тропе, на бегу откидывая в стороны ветки.
Вот и старый дуб, и круглая полянка под дубом. Танька остановилась, перевела дыхание. Тишина. Ни шороха, ни свиста. Сложила ладошки рупором и залилась флейтой, искусно подражая иволге. Ей ответила тишина.
Затаившись у корявого толстого ствола, Танька долго стояла неподвижно. Неподалёку в кустах зашуршал прошлогодними листьями чёрный дрозд, будто осторожно пробирался сквозь кусты человек. Бил звонкую дробь красноголовый дятел, примостившись вниз головой на сухой ветке. В низине звонко курлыкала печальная горлинка. Шустрая белочка рыжей молнией метнулась по стволу дуба и исчезла в густой листве...
Потом раздались шаги человека. По тропе, со стороны поляны, кто-то шёл. Но это был не Вовка. И не Димка. Танька хорошо различала их шаги. Шёл кто-то другой. Девочка отступила в кусты и притаилась.
Вскоре ветки колючего боярышника раздвинулись, и на полянку вышел Кузьма Захаба. Возле дуба он остановился, внимательно и долго разглядывал кучу бурых листьев, заваленных сучьями, посмотрел вверх на ветки дуба, оглянулся на тропу, откуда пришёл. Потом Захаба неторопливо ушёл назад, и тяжёлые шаги его скоро затихли. А Танька все ещё стояла в зарослях и прислушивалась.
В густой листве старого дуба, над головой у Таньки, переливчато запела иволга. Девочка подняла палку, с силой швырнула вверх. Раздался характерный шум крыльев, большая ярко-жёлтая птица вырвалась из ветвей, мелькнула в прогале листвы и скрылась за деревьями. Девочка, рассмеявшись, пошла по тропе к поляне. Обогнула её и вышла к отряду совсем с другой стороны.
Захаба уже рассказывал. Танька примостилась неподалёку от Яшки и стала слушать.
- ...Любаву казнили под вечер, — говорил Захаба негромко. — Вдобавок ко всему в её доме, при обыске, нашли пачку листовок штаба КСП...
- А что такое КСП, дядя Кузьма? — помня наставление Вовки, спросила Танька.
- КСП? — полувопросительно молвил проводник. — Это Красные советские патриоты — отряд партизанский так назывался...
Он помолчал, собираясь с мыслями.
- Но мы отомстили за Любаву. Вышли к перелеску с автоматами и гранатами, залегли в камнях. У Клима Птахи пулемёт ручной, Гриша Костров с миномётом у опушки засел. Того офицера, что казнил Любаву, я самолично из автомата скосил... К концу боя остался я один. Держался, пока были гранаты да патроны, потом в лес отступил и ушёл к партизанам. После и Вадим с Костькой в отряде объявились...
- Дядя Кузьма, а почему Любавы в братской могиле нет — задала Танька новый вопрос.
- Как в воду канула Любава, — ответил негромко тот. — Видно, фашисты сожгли её тело вместе с домом...
Рассказчик протяжно вздохнул:
- Потом мы с Вадимом и Костькой в разведку ходили...
Танька придвинулась ближе:
- А страшно в разведку ходить, дядя Кузьма?
- Страшно, — ответил Захаба. — Очень страшно. Ночь. Тишина. Кругом немцы. Схватят — несдобровать... Нас схватили в Васильевке, возле церкви. Били, мучили, морили голодом, но мы молчали. Потом вывезли на эту поляну и заставили рыть яму. Страшно было, ребята. Очень страшно. Поставил нас офицер перед ямой и говорит: «Где партизан? Три минуты думать...» Потом скомандовал солдатам: «Ахтунг!» — и те вскинули автоматы. Вижу затрясся подбородок у Костьки, руки задрожали у Вадима. Всё внутри колотилось и у меня. «Ну! Десять секунд! Где есть партизан?» — спросил фашист, а сам руку поднял, готовясь подать знак солдатам... Тут Вадим не выдержал: «Не стреляйте... я...» «Мы всё расскажем», — добавил Костька, заикаясь от страха. Офицер сказал что-то солдатам — они опустили автоматы. Тогда я в два прыжка очутился у опушки и шмыгнул в кусты, кубарем скатился в овражек.
«Хальт!» — заорал офицер. Да где там! Я только сильнее наддал. Ну, они, понятно, из автоматов чесанули. Но в овраг, в заросли, не сунулись — то ли опасались, то ли решили плюнуть на одного мальчишку...
Захаба на минуту умолк. Пионеры сидели, затаив дыхание, боясь нарушить тишину.
- Вот так было дело, ребята, — снова заговорил проводник. — Предупредить партизан о предательстве я не успел: немецкие вездеходы меня опередили. Фашисты окружили лагерь, прежде чем я пробежал полпути. Ни один человек не вырвался из вражеского кольца. Никого не щадили и не брали в плен. Раненых добивали, давили гусеницами... Ну, а Вадима и Костьку в Германию увезли. И никто не видел их больше в наших краях.
В ветвях вяза оглушительно зазвенела цикада. Захаба вздрогнул. Он хорошо помнит тот жаркий день, поляну, свежевырытую яму, немецкие вездеходы. Он сидел в кабине одного из них и сквозь пуленепробиваемое стекло смотрел в сторону старого дуба, куда четверых увели на расстрел...
Так же светило яркое солнце, и на небе не было ни одного облачка; так же громко в ветвях стрекотали цикады, но ещё громче прострекотали внизу у дуба короткие автоматные очереди, и звонкое эхо выстрелов повторила долина.