Стены Муткарга возвышались над пустыней, приковывая взгляд. Они казались необъятными, неизмеримыми, неприступными, словно сила камня впитала нрав его хозяев. Еще никому и никогда в истории не удалось осадить Муткарг. Чтобы добраться сюда, нападающим бы предстояло зайти в самый центр пустыни Алькая. Даже система оазисов здесь была оборонительная. Редкие участки, где когда-то была вода или росли деревья, по приказу одного из сайеров древности переделали в организованные стоянки. На их месте вырастали палаточные лагеря, в мирное время промышляющие торговлей. В случае же, если стае грозила опасность, такие стоянки легко снимались с места, оставляя после себя голый песок. Даже колодцы, вырытые с таким трудом, обрушивались и засыпались шутя. Вендази были готовы отдать все, но не свою столицу. Алькая вообще была местом, где никто не жил. Эту пустыню можно было только пересекать.

Морайна застыла в седле, впившись глазами в огромные булыжники, составлявшие кладку цитадели Муткарг.

«Никто и никогда, – подумала она. – Мы так привыкли кичиться этим. Даже не верится, что уже скоро нашему миру придет конец. Канонада мортирных залпов обрушит на эти стены сотни ядер, в небе будет черно от дирижаблей, проливающих на головы защитников жидкий огонь. Когда они ворвутся внутрь, то улица за улицей, дом за домом будут переходить под их контроль, а мы будем умирать, как животные на бойне, не в силах понять, как это произошло».

Из мрачных мыслей девушку вырвал звонкий удар кнута. Один из рабов споткнулся, и погонщик мгновенно и без предупреждения приступил к воспитательным работам. Едва замеченное промедление каралось здесь болью, а зазевавшегося раба уже подхватили ближайшие соседи, поднимая с колен.

Для таких, как они, действовал лишь один закон – слово господина и его тамрагов. Вереницы рабов уже несколько дней тянулись к цитадели со всех концов необъятного юга. Как муравейник, пришедший в движение, Зоркундлат пульсировал днем и ночью. Страна словно перестала спать и стремительными бросками накачивала Муткарг все новыми и новыми рабами. Кого тут только не было! Все те, кто сгинул в родных краях в приграничных столкновениях, и те, кто, рискуя жизнью, бросал все на кон и пускался за удачей в самое сердце песчаного моря. Согласно последнему из пактов, что заключались между Зоркундлат и Союзом Севера, обе стороны обязались отказаться от рабовладения и ограничения свободы военнопленных. И обе стороны это соглашение нарушали. Были здесь и свои преступники из числа осужденных советом стаи. Сайер никогда не занимался мелкими спорами и проблемами, поручая данную функцию первым тамрагам. Осужденных за преступление ждал простой выбор: смерть или рабство. Выбравшим рабство вендази отсекали крылья. Тальгеды и мурхуны лишались левой кисти. Осужденный навсегда терял право вернуться в стаю полноправным клыком, но жил. Даже в гордом Зоркундлат встречались те, кто выбирал такую судьбу.

Горячий воздух снова со свистом прорезал хлесткий удар кнута. От погонщика не укрылось, что очередной раб, изможденный дневным переходом, чуть качнулся в сторону, натянув цепь. Этого вполне было достаточно, чтобы заслужить наказание. Морайна раздраженно отбросила с лица упавшую на щеку прядь и остановила на тамраге взгляд. Клык ничуть не смутился, продолжая свою работу, ехидно улыбаясь. Выдержав взгляд девушки, он все так же надменно отвернулся, поигрывая в ладони кнутом и хищно скользя взглядом по раскачивающейся процессии идущих рабов. Морайна не отрываясь смотрела на тамрага, а затем легко пустила верблюда шагом вперед. Ее спина была натянута, как струна, и ни один мускул на лице не дрогнул, когда она поравнялась с погонщиком и остановилась, все так же пристально изучая его:

– Ты излишне рьяно относишься к своей работе. Запамятовала твое имя… Рово, кажется?

– Меня зовут Мекона, – процедил клык раздраженно. – Это мясо скверно движется. Если они и дальше будут так ползти, то мы не успеем до закрытия ворот!

– Если не успеете, то заночуете под стенами и продолжите с рассветом, – невозмутимо проговорила Морайна бархатным голосом. – Я везу это мясо для нашего великого сайера. Мы же не хотим привезти ему меньше, чем могли бы. Не так ли?

– Нет, мависи, не хотим, – прохрипел тамраг, поняв, что его чуть не поймали за язык.

Дело было, конечно же, не в жалости, ведь Морайна никогда не отличалась излишней сентиментальностью. Погонщик позволял себе позабавиться за чужой счет, тогда как его прямой обязанностью было сохранить товар. Последние дни прошли для нее, как в тумане, из которого никак не удавалось вырваться, сколько ни иди в любую из сторон. Иногда ей казалось, что выхода нет вовсе, и тогда черное отчаяние охватывало ее истерзанную душу, сжимая и заставляя дрожать, как стяг на ветру.

Брата забрали три дня назад. Вспоминая об этом, Морайна каждый раз приходила в бешенство. Злость девушки была настолько всеобъемлюща, что окружающие сторонились ее. Хуже всего в такие моменты приходилось служанкам-рабыням. Им некуда было деваться, и, белея от ужаса, они покорно застывали, как будто стараясь стать невидимыми. Что, надо сказать, было серьезной ошибкой. Лишь одна черта раздражала Морайну в рабах сильнее, чем наглость, и это была покорность. Те из прислуги, кто не сразу это понял, заработали множество гематом и переломов, прежде чем разобрались, что к чему.

Шабора взяли под стражу прямо в доме их отца. Организовать побег было бы плевым делом, но гордый братец не собирался бежать, поджав хвост. Предстоящая военная кампания в конечном счете пленила его открывающимися возможностями и перспективами. Предмет обвинения, выдвинутого советом знати Чанранского рынка, терял бы смысл в случае победы в большой войне с империей, но прославлял бы в веках героев, принесших славу своему сайеру. Сколько Морайна его ни отговаривала, Шабор упрямо стоял на своем, что должен отправиться в поход вместе с ней в качестве простого тамрага. Они оба стали мависи по праву рождения, и сохранить это почетное звание было, без сомнения, делом жизни. В конце концов младшая сестра сдалась и теперь жалела об этом.

Как они ни пытались его скрыть, кто-то все же проговорился, и за Шабором пришли ловары. Все случилось так быстро, что Морайна даже не успела удивиться. Перед глазами снова возникала сцена поимки брата.

– Я не окажу сопротивления. Она здесь ни при чем. Я заставил ее молчать. – Таковы были последние слова Шабора, когда ловчие явились за ним.

Вереница рабов плелась очень медленно. Морайна привела всего три неполных десятка, что, тем не менее, считалось значимым вкладом в общее дело. Ей никогда не доставляло удовольствия распоряжаться чужими жизнями, даже тех, кто не считался за личность в Зоркундлат. Что-то чуждое, инородное, постыдное казалось девушке в том, что один распоряжается судьбой другого, как собственной вещью. Однако времена диктуют нравы и обычаи, а мависи не могла уронить достоинства памяти своего отважного предка и вынуждена была вести себя, как подобает верному клыку великой стаи. Большинство из рабов, что привела она, были пойманы или выиграны Шабором, и лишь пятерых из невольников она добыла сама.

На входе в цитадель творился форменный кавардак. Из-за несоизмеримого размерам ворот наплыва верноподданных южан стража не справлялась с пропускным контролем. Усиленные меры безопасности из-за возросшей военной угрозы привели к тому, что досматривали даже рабов, и продвижение на вход в Муткарг порой и вовсе останавливалось. Палящий зной, облака пыли, запахи немытых тел и нечистот сплетались в поистине ужасающей смеси ненависти и отчаяния, царящих в воздухе и головах мерно идущих колонн.

Морайна не знала, догадывались ли идущие в цепях смертники, какая судьба им уготована. Наверное, догадывались. Именно поэтому она и наняла этого идиота Мекона для конвоирования товара. Нет, она не боялась, что обезумевшие от страха рабы решат бежать, нападут и расправятся с ней. В свои годы, даже при ее тщедушной комплекции юной вендази, Морайна могла за себя постоять. Брат хорошо ее обучил, а жизнь в стае всегда закаляла, даже тех, кто был равнее прочих равных и, как они, был мависи. Тем не менее ей было чуждо насилие всегда и в особенности сейчас. И хотя с момента, как забрали Шабора, у нее случались приступы ярости и агрессии, она старалась минимизировать то зло, что способна была причинить другим. Хрупкая и наивная девушка пропала без вести, уступив место мависи, которая собиралась совершить такое, что и не снилось даже тальгедам.

Когда подошла очередь ее каравана на прохождение досмотра, солнце уже скрылось за горизонт, и базальтовые стены цитадели вспыхнули светом сотен факелов и жаровен.

– Имя, род, – пробасил из-под глухого шлема мурхун, сжимавший в руках тяжелую алебарду.

– Морайна Анарет Шандайла, – игриво подмигнув, прошептала девушка, проведя пальцем по отполированному нагруднику стража. – Можно мне и моим подаркам великому сайеру уже пройти внутрь? Я очень застоялась на этой жаре и хочу наконец расслабиться!

– Мы бы тоже не прочь поразмяться и отдохнуть, мависи! – подал голос второй страж, почуяв, что разговор может привести к интересному финалу. – Но служба есть служба. Сколько рабов вы привели?

– Двадцать семь голов. Все для великого сайера и стаи! – девушка чуть наигранно выхватила из-за пояса тонкую рапиру, и отписав в воздухе крученый вензель, вонзила лезвие между камней брусчатки, склонив голову.

– Ладно, давай, проводи их, только не быстро, – пробасил первый страж, посмеиваясь.

Морайна вновь одарила его ослепительной улыбкой и, кокетливо подмигнув, обернувшись, скомандовала:

– Сибижа, толкай сюда этих обезьян!

– Меня зовут Мекона, – зло прошипел погонщик, но повиновался, подхватив за свободный конец цепи, сковывавшей рабов.

– Какая нам-то разница? – рассмеялась Морайна, подмигнув стражникам.

Те поддержали ее дружным гоготом и принялись к осмотру весьма бегло и формально. Когда последний из рабов переступил врата цитадели, Морайна вынула из седельной сумки два небольших, но тяжелых кошелька.

– Для нашей доблестной стражи от дочери пустыни! – промурлыкала она, подкинув кошельки в воздух.

Стражи проворно подхватили столь ожидаемые подарки и довольно отсалютовали девушке вслед, посмеиваясь между собой о богатой недотепе.

Узкие коридоры Муткарга встретили дочь пустыни столь оживленным движением, какое раньше можно было увидеть здесь только днем. Создавалось впечатление, что в городе вообще отменили ночь и сейчас был обычный, просто очень хмурый и отчего-то не солнечный день. На площади Рока народу было еще больше, чем на улицах. Морайна насчитала пять трибун, с которых наперебой друг с другом визжали глашатаи.

– Нам бросили вызов, и мы должны его принять! – кричал зычным басом пожилой вендази в расшитом золотом камзоле с вкраплениями из стальных пластин.

– Незаконченные дела всегда приходится начинать сначала! – поддакивал ему другой, потрясая кулаками.

– Каждый раб, каждый золотой, каждый меч послужат великому сайеру, который поведет нас к победе! – вторил первым двум пожилой мурхун в кожаной безрукавке в цветах Тижановых камнеедов.

Морайна еще раз оглядела площадь, чувствуя восхищение. Нет, ее, конечно, радовала не взвинченная толпа, подбадривающая себя дешевыми лозунгами. Среди этих лиц она видела решимость, которая нужна была и ей самой для осуществления задуманного. Подняв глаза, она задержала взгляд на одинокой статуе, вырезанной прямо в скале, основание которой служило естественными стенами здания ратуши. В темноте было трудно разглядеть даже позу, в которой застыло каменное изваяние, но Морайна знала наизусть каждую черту этой статуи. Ширифанди смотрела на площадь безумными глазами, которые теперь заменяли два огромных рубина. Рот ее искривился в зловещем боевом кличе, а правая рука, сжимающая копье, была занесена для удара.

Морайне вдруг как никогда захотелось стать маленькой, слабой и забиться в укромный теплый уголок своего дома. Она ощутила накатившую волну двухдневной усталости и вдруг почувствовала себя старой. Дернув головой, словно отряхиваясь от воды, девушка со всего размаха залепила себе пощечину и под улюлюканье толпы завопила, надрывая горло:

– Стая пустит кровь северным рыцарям! Мы разорим их дома, и тогда весь Имаргис будет принадлежать нам! Стае!

Окружающая толпа взорвалась одобрительным гомоном, и довольная произведенным эффектом Морайна двинулась дальше, увлекая за собой тамрага, ведущего рабов. Все чаще, чтобы прийти в себя, ей приходилось прибегать к таким уловкам. Когда сознание подводило, забивалось в клетку доброй души и принималось скулить, как щенок, девушка высвобождала свои эмоции таким образом, давая выход злости и злость же порождая. Она чувствовала, что это неправильно, что теряет себя, и вспышки ярости становятся все чаще и естественней, но уже не могла остановиться. Последний, кому она могла довериться, сейчас сидел за решеткой в ожидании смерти.

Когда площадь Рока осталась позади, Морайна свернула в квартал Змей и Быков и направилась прямиком к бойцовским ямам. Здесь было не так оживленно, как на площади, но тоже, невзирая на ночь, велась работа. Бойцовские ямы были накрыты, а на их местах собирались большие кострища.

– Мекона, спасибо за службу, ты свободен, – бросила Морайна, не глядя на тамрага, подкинув в воздух такой же кошель, как те, что достались стражам.

Похоже, подобная несправедливость не укрылась и от погонщика, поскольку тот состроил крайне недовольную рожу и уже было раскрыл рот, чтобы начать торг, но так и не успел ничего сказать.

– Я видела, как ты срезал кошелек у зеваки на площади Рока. Исчезни! – прошипела девушка, по-кошачьи прищурив глаза.

Тамрага и след простыл. Минуя рабочих, Морайна, подхватив кольцо с цепями, направилась прямиком к секции подготовки бойцов, сейчас перестроенной под тюремные камеры. Завидев ее еще издалека, навстречу вышел седовласый вендази, сделав краткий, но почтительный поклон девушке.

– Чем могу быть полезен в эту чудную ночь? – проговорил он голосом, в котором не читалось ни единой эмоции.

– Мое имя Морайна Анарет Шандайла. Я привела своих рабов по приказу сайера, – быстро сказала девушка, спрыгивая с верблюда, также кратко кивнув в ответ.

– Анарет… – проговорил мужчина, словно смакуя слово. – Этот род кажется мне знакомым. Чем вы знамениты?

– Мой отец Этош Анарет был отмечен в войне за Багровый шрам. Сайер Кошра оказал ему честь стать мависи за проявленную отвагу, – с благоговением пропела девушка, улыбнувшись.

– Анарет… – проговорил собеседник снова. – Ну конечно! Этот тот головорез и саботажник, которого привезли позавчера. Шабор, кажется.

– Это мой брат, – процедила Морайна, буравя его ненавидящим взглядом. – И, кстати, с кем я говорю? Назовитесь!

– Бросен Красемара, распорядитель бойцовских ям, к вашим услугам! – ответил вендази, ничуть не смутившись.

– Я пришла по делу. – девушка снова заговорила светским тоном, словно ничего не произошло. – Во-первых, я хочу передать в качестве подношения сайеру двадцать шесть голов рабов.

– Полагаю, вы хотите кого-то оставить себе, поскольку я вижу здесь двадцать семь голов, – ответил Бросен.

– Совершенно верно, со мной уйдет он. – Морайна ткнула пальцем в изможденного вендази, у которого было отрублено сразу оба крыла.

– Странный выбор. Впрочем, решать вам, – кивнул распорядитель, махнув рукой двум мурхунам у входа в барак.

Поигрывая шипастыми дубинками, подручные распорядителя увели рабов в глубь строения. Проводив их взглядом, Бросен снова уставился на Морайну, еще более нагло и надменно, чем до этого. На его лице читался целый сонм порочных мыслей и желаний, самым сильным из которых было чувство собственного превосходства. Он был настолько отвратителен, что прежде чем снова заговорить, Морайна с усилием сделала глубокий вдох, будто опасаясь, что ее стошнит.

– У меня есть к вам еще одно дело, – сказала вендази, стараясь сдержать подступающее волнение.

– И я очень надеюсь, что оно щекотливое, – сыто ухмыльнулся распорядитель. – Чем я могу помочь столько прекрасной особе?

– Вы упомянули, что видели Шабора Анарет. Я хочу увидеть его до того, как произойдет ритуал. Позвольте мне в последний раз взглянуть в глаза брату. Моя щедрость не будет знать границ, я озолочу вас, – процедила Морайна сквозь зубы, изо всех сил стараясь скрыть отвращение.

Бросен некоторое время помолчал, причмокивая губами и теребя щетину. Он специально тянул время, наслаждаясь своей властью над положением, в котором оказалась столь юная и привлекательная вендази.

– Думаю, мы могли бы обсудить это дельце, – уверенно кивнул он, наклонившись к самому лицу Морайны. – Ночь – прекрасное время для того, чтобы вершить такие дела безотлагательно. Не правда ли?

– Возможно, вы правы, – тихо ответила девушка.

– Тогда, как деловые люди, не будем терять ни минуты. Прошу вас, мависи! – елейно улыбнувшись, пропел распорядитель, жестом указывая дорогу. – Продолжим разговор в моей спальне.

Когда спустя два часа Морайна вышла из дома Бросена, то первое, что она увидела, было лицом оставшегося при ней раба. Иссохшийся, сутулый вендази сидел прямо на земле, глядя немигающим взглядом сквозь нее. Ему не было никакого дела ни до ее поступка, ни, казалось бы, даже до собственной жизни.

– Вставай, скоро твой выход, – устало бросила девушка, проходя мимо него.

На ее губах появился свежий кровоподтек, воротник рубашки был надорван, а на лице застыла маска безразличия. Лишь в красных, как никогда живых глазах плескалась бездна ненависти и злости. Отойдя от дома распорядителя на пару улиц, она изо всех сил завопила и, выхватив кинжал, с яростью вонзила острие в стену ближайшего дома. Глухой вой перешел в рыдание, но Морайна тотчас одернула себя и, убрав кинжал обратно за голенище сапога, уверенно зашагала обратно в квартал Змей и Быков. Скользя словно тень по ночным улицам столицы, она мчалась навстречу своей цели, может быть, последней столь страстно желаемой в этой жизни. Вернувшись к бойцовским ямам, она разыскала подручных распорядителя, тех самых мурхунов, что увели рабов, и сунула им небольшой обрывок пергамента, который подписал Бросен перед ее уходом. Посмеиваясь между собой, те проводили Морайну вглубь барака, где содержались заключенные под стражу смертники.

Внутри здание тюрьмы, в которой теперь жили не гладиаторы, а рабы для думиваро, выглядело намного больше, чем могло показаться снаружи на первый взгляд. Множество залов и коридоров соединялись в невообразимый лабиринт, и Морайне, следующей за сторожевыми мурхунами, постоянно приходилось то подниматься, то спускаться по винтовым лестницам. Между некоторыми переходами не было даже дверей, а иные закрывались тяжелыми решетками с тройными замками и усиленными засовами, способными удержать даже таран. Чадящие факелы на стенах наполняли и без того спертый воздух кислым запахом, от которого слезились глаза и першило в горле.

«Может, это и к лучшему», – подумала Морайна, глядя по сторонам на ржавые камерные двери, прямо из-под которых сочились нечистоты.

Один из мурхунов остановился у двери, в которой отсутствовало смотровое окно, и зазвенел связкой ключей, выискивая нужный. Немного повозившись, он открыл небольшой зал, оказавшийся пыточной.

– А ты чего ожидала? – развел руками охранник. – У нас тут не постоялый двор. Свидания вообще-то запрещены!

Последняя фраза была сказана с хорошо читаемым умыслом, и вендази, ни слова не говоря, рассталась с последним из кошельков, приготовленных для сегодняшнего дела. Деньги уже не имели значения, впрочем, как и все остальное. Ее не досмотрели и даже не разоружили, когда привели сюда. В этом и не было необходимости. Сложно представить, чтобы кто-то рискнул позариться на трофеи для сайера в самом сердце Муткарга. Бескрылый раб вендази флегматично прошелся по пыточной, отрешенно разглядывая собранные здесь орудия умерщвления, и, подняв на Морайну белесые глаза, коротко кивнул:

– Место подходящее.

Она не ответила и, запустив кисти в свои волосы, замерла, оставаясь непоколебима, словно гранит, пока в отдалении не послышались шаги. Этот звук заполнил собой весь мир. Ничего вокруг больше не существовало, кроме звука шагов, каждый из которых вбивал в землю рок ее судьбы, приближая конец. Когда Шабора втащили в зал, то Морайна сначала даже не узнала брата. Его руки и ноги были закованы в кандалы, тело и лицо покрывала запекшаяся кровь от побоев, а крылья за спиной были переломаны и свисали до пояса, как рваные плети. Стараясь держать себя в руках, Морайна жестом указала на стол.

– У вас один час, – прорычал мурхун и с грохотом захлопнул входную дверь, с другой стороны.

Когда шаги тюремщиков стихли, девушка рассеянно подошла к брату и опустила ладонь на его лоб. Шабора сильно лихорадило, цвет лица и многочисленные язвы говорили о заражении крови. Он угасал буквально на глазах. Не в силах больше молчать, Морайна его тихонько позвала. Ответа не последовало. Шабор уже находился на грани жизни и смерти, и ей доставило большого труда привести его в сознание. Тяжело открыв веки, он некоторое время просто смотрел на нее, ничего не говоря.

– Я тоже не знаю, что сказать… – проронила девушка дрогнувшим голосом. – О, Шабор, что же ты наделал!

Он попытался подняться, но она тотчас перехватила его и мягко опустила обратно.

– Молчи! Прошу, молчи! Просто слушай меня, – выпалила Морайна и отвернулась от брата, украдкой смахнув слезу со щеки. – Мы оба знаем, что ты не жилец. Времени нет ни на что. Я прошу тебя ответить на один вопрос. Всего один!

Она снова отвернулась к стене и, закрыв лицо руками, разрыдалась. Ее плечи содрогались, а в плаче было столько страдания и скорби, что даже невозмутимый бескрылый раб поежился, словно от боли.

Морайна внезапно замерла и подошла к брату, запустив свои крошечные пальцы в его ладонь.

– Шабор, я не могу тебя потерять, – сказала она твердо звенящим в окружающей пустоте голосом. – Ты станешь моим кадвембисом?

Он нашел в себе силы только чтобы моргнуть. Этого было достаточно. Раб, все это время стоявший в стороне, решительно шагнул к столу, на котором лежал истерзанный пленник. Осматривая тело Шабора, он беззвучно шевелил губами и водил раскрытыми ладонями над его головой, ощупывал вены, принюхиваясь и будто вслушиваясь во что-то. Наконец раб выудил из-за пояса костяную игру, и, смочив ее кончик в слюне, он начал наносить на тело Шабора какие-то символы. Его бормотание становилось все громче, но Морайна не могла разобрать ни слова, будто это был не их язык, хотя она совершенно отчетливо понимала, что это не так. Брат лежал на спине, почти не шевелясь, и только его глаза неотрывно следили за ней. В этом взгляде не было ни страха, ни осуждения, ни боли, только принятие. Он тоже сделал свой выбор. Но не тогда, когда его взяли под стражу без боя. Морайне показалось, что он благодарен ей за то, что свой выбор он может сделать сам, здесь, сейчас.

– Приготовь носитель души, – бросил ей через плечо раб. – Когда все начнется, постарайся его не уронить, от этого зависит, насколько сильно вы будете связаны.

Девушка медленно вынула из ножен рапиру, осматривая узорчатую вязь на клинке и рукояти. Это было не просто оружие, а произведение искусства. Брат подарил ей клинок на пятнадцатый день рождения. В каком же восторге она была тогда! Уроки фехтования стали чуть ли не единственным стоящим, по ее собственному мнению, занятием на ближайшие несколько месяцев. Она порхала словно мотылек на тренировочных площадках, срывая аплодисменты толпы изяществом и смертоносной красотой вихря, в который превращалось оружие в ее руках. Никогда Морайна не расставалась с клинком, но сейчас впервые в жизни она не чувствовала себя уверенной сжимая его холодную рукоять.

Шабора изогнуло с ужасающим хрустом, озноб перешел в лихорадку, и скоро конвульсии стали такими сильными, что ходил ходуном даже тяжелый пыточный стол. Он распахнул рот, но вместо крика издал лишь протяжный свист, переходящий в приступы кашля. Раб все громче шептал свой заговор, а игла в его руках продолжала вычерчивать какие-то символы, оставляя глубокие порезы на коже. Напряжение в камере достигло своего пика, а воздух потрескивал, будто перед грозой, когда раб повернулся к Морайне и что-то прокричал. Она не поняла его и попыталась шагнуть вперед, но ноги отказывались слушаться. Девушка снова дернулась и едва не упала, в последний момент успев сохранить равновесие. Плиты пола стали неразличимы, скрываемые какой-то желтой дымкой. Морайна вскинула руку, прикрывая глаза, которые от внезапно появившейся рези нещадно жгло. Не было видно даже стен зала, в котором они находились. Вокруг бушевал неистовый песчаный вихрь, сплошной стеной отгораживая не только тюрьму, но и будто весь остальной мир. Мир живых.

Тело Шабора вспыхнуло, как соломенная кукла, с треском отбрасывая в стороны искры. И хоть пламя и было осязаемо, Морайна понимала, что горит не плоть, а сама сущность ее брата, то, что делало его вендази. Когда мысли заходят в тупик, ударяясь о стены возводимых слабой душой барьеров, выручают инстинкты бойца, чутье, которое не обманешь и не спрячешь. Серебристый росчерк рапиры, ставшей продолжением руки вендази, был стремителен, как молния, и так же неотвратим. Сталь без труда вошла в грудную клетку, пронзая сердце. Шабор вздрогнул в последний раз и обмяк, более не шевелясь. Буря вокруг постепенно стихала, оставляя после себя чарующую картину разрушений, какой еще не знала даже эта пыточная камера. Воцарившаяся тишина казалась нереальной. Морайна подняла острие рапиры, глядя, как по нему стекает одинокая капля крови, оставляя за собой багровую дорожку.

– Такому клинку нужно дать имя, – прохрипел раб, поднимаясь с пола.

– Думаю, я его уже выбрала, – прошептала Морайна, отворачиваясь и поднося рапиру к самым губам. – На языке первых вендази есть подходящее слово. Туаканра – старший брат. Мы вместе отправимся на войну, как ты и хотел.