Иллюстрация Владимира БОНДАРЯ

 

Песнь первая

Он очнулся. В затылок плеснуло расплавленным свинцом. Он лежал, смотрел в призрачно-голубое небо и не понимал смысла всплывших в памяти образов. Вернее, не помнил. Не помнил и не понимал. Потом возникло имя — Олег, и он понял, что это его имя, это он Олег, и, наверное, он вчера таки крепко набрался… несколько мгновений ему понадобилось, чтобы понять, что означает — «набрался»… А по какому поводу?

Он неловко повернулся, сел. Поднялся на ноги. Провел языком по деснам — передернуло от непривычного сладкого… нет, сладко-горького привкуса во рту. Мироздание дрожало, разбитое на миллион осколков, и никак не желало собираться в единую картину. Заросшая буйным разнотравьем поляна. Яйла, нет, низковато для яйлы, вон же впереди море, и оно не слишком внизу, значит, где-то поблизости трасса… Трасса. Трасса — это асфальт, разделительные полосы, дорожные знаки. Дорога. Трасса — это дорога. Дорога — это путь. Он рассердился, оборвал закрутившуюся сумятицу мыслеобразов. Смотреть. Вспоминать.

Море — угрюмое, серое, а горизонт залит багрянцем, и облака над горизонтом разноцветные, сизо-фиолетовые, розовые, белые. Деревья. Высокие, иглы длинные. Крымская сосна. Значит, Крым. Конечно, а что же еще? Но где? Он повернулся. Наполовину заросший лесом горный массив. Демерджи. Да, правильно. Демерджи. Возникло воспоминание — там, на Демерджи, его однажды укусил каракурт. Сам виноват — поперся в поход один, помедитировать над проблемой нестационарного распределение неклассических галактик. Да, галактик. Галактика — это небо, звезды, космос, Вселенная. Да, он астроном. Сейчас он понимал это совершенно ясно. Он астроном, его зовут Олег и… и…

Он поднес к лицу руки — их окутывало слабое марево, нет, не марево, какая-то слизь. Или померещилось? Нет, руки как руки. И почему он в костюме? В штиблетах? Неужели Гришковец защитил диссер и был банкет? Да, то есть нет. То есть защитил и банкет был… но не вчера, раньше. Что же такое было вчера? Надо спуститься к морю, подумал он. Эка занесло — до Алушты километров пять. Словосочетание «пять километров» вызвало странное ощущение… холода? Страха? Нет, не так — чего-то смутно и неприятно знакомого. Не поймешь.

Он двинул вниз по склону — медленно, ноги были как две сухие жерди.

Деревья. Сосна, кедр, кипарис. Узнавание радовало, но тут же порождало и смутное беспокойство — память продолжала издеваться над ним. Вот за этим отрогом сейчас откроется Алушта. Конечно, он живет в Алуште. А работает на обсерватории, в Голубом заливе — неблизко, но жить на обсерватории не хочет. Слишком тесно, слишком много не в меру общительных коллег. Он любит одиночество. Одиночество способствует консервации мысли… Нет, не так. Концентрации — вот правильное слово. А вот это платаны. Да. Платан — растение, Платон — философ, а плато — это яйла… Новым усилием воли он подавил приступ сумбура. Вот роща. Мощные, красивые деревья, странно, что он не помнит этого места. Вон море, уже сверкают на востоке отражение солнечных лучей. А вон чайка. Высоко парит… Нет. Не чайка. Странная птица и крупная…

Птица заложила вираж и стремительно приближалась, словно, прочитав мысли, хотела дать возможность хорошенько разглядеть себя. Ближе, ближе…

— Господи! — хрипло произнес он.

У «птицы» были человеческое, даже — он был уверен в этом — женское лицо и волосы, золотые волосы, развеваемые встречным ветром. Бред, горячка. Делириум тременс. Я сошел с ума.

«Я сошел с ума», — повторял он, пятясь в глубь рощи. Словно древесная сень могла избавить от наваждения. Споткнулся о какой-то корень и опрокинулся на спину. Поспешно встал на четвереньки — ощутил, как что-то плотно сдавило щиколотку. Расщелина? Нет. Нога словно прилипла к бурому и толстому, как ржавый трос канатной дороги, корню. Не прилипла — прикована мощным древесным браслетом. Он осторожно поднялся. А спустя миг «трос» натянулся и повлек его за собой. Неторопливо, но настойчиво. Он запрыгал на одной ноге, не удержался, снова упал, вцепился обеими руками в подвернувшийся ствол, но не выдержал и пары секунд: все равно что сопротивляться механизму. Неведомая сила повлекла его быстрее и, казалось, нетерпеливее, он перекатился на спину, схватился за «трос», силясь приподняться, — и увидел конечную цель «путешествия».

Толстое дерево только листьями было похоже на платан. Ствол больше напоминал винную бутыль или бочонок. Посреди ствола зияло дупло. Если можно назвать дуплом жадно разверстую розовую пасть с тягучими белесыми слюнями. Плотоядное растение? В Крыму? Я сошел с ума…

Он закричал, вернее — завопил, громко и бессмысленно, и с неба отозвался звенящий печальный голос, и он понял: кричит птица с человеческим лицом, и не просто кричит — оплакивает… или зовет на помощь?

Ш-ш-ш! Огненная полоса перечеркнула землю между ним и древесным чудовищем, смертельное натяжение исчезло, а «трос», вернее его обрубок, вдруг сделался горячим и вялым. И он трясущимися руками выдернул ногу из «браслета», а потом в поле зрения возник человек в зеленой камуфляжной одежде, и разглядеть его получилось, только когда он вплотную приблизился к дереву и вскинул руку с чем-то длинным и блестящим.

Ш-ш-ш! Еще одна молния, на этот раз прямо в розовую слюнявую пасть. «Дерево» содрогнулось, зашелестело. Нет, шелестело не само «дерево», а многочисленные корнещупальца; разбросанные по сторонам, они спешили, шурша в палой хвое, к стволу, чтобы втянуться в него, не оставив и следа.

— Так, — произнес незнакомец. — Вставай, не время рассиживаться.

Голос человека, привыкшего командовать. Да и одет по-военному: галифе, гимнастерка туго перетянута черным ремнем. Стоит уверенно, широко расставив ноги. На ногах то ли борцовки, то ли альпинистские ботинки.

Незнакомец глядел серо-льдистым взглядом, пристальным и цепким. Неприятный взгляд из-под белесых, выгоревших бровей. И волосы белесые. И рыжая борода. Конечно, офицер, вон у него в петлицах и знаки какие-то…

— Еврей? — неожиданно поинтересовался он.

— А… По отцу. А какого?..

— Для полной занозы в задницу мне недоставало еще и еврея, — заметил офицер, засовывая за пояс серебристую «трубу», плюющую молниями.

В голове возник вихрь: бластер, скорчер, плазмоган, разрядник…

— За мной, — распорядился офицер.

— А это? — Олег указал на «дерево».

— Живоглот еще не скоро очухается, — пояснил военный и, не говоря больше ничего, заскользил вниз по склону.

Двигался он с грацией крупной кошки.

Вид на алуштинскую долину распахнулся внезапно, когда после непонятно какого по счету изгиба «тропы» они оказались на ровном участке. Незнакомец обернулся, скомандовал:

— Привал, — и опустился на гладкий валун.

Алушты не было. Внизу расстилались буйные джунгли, из которых редкими клыками торчали развалины каких-то сооружений. А в районе набережной, где полагалось находиться курортной поликлинике, высились две колоссальные башни, увенчанные гранеными рубиновыми шарами, сверкавшими свеженалитой кровью.

— Энергостанция, — проследив взгляд Олега, счел нужным пояснить незнакомец. — Работает, все под током. Большая редкость. Садись, — он небрежно указал на соседний валун. — Рассказывай, как ты умер.

— Что? — не понял он.

— Рассказывай, как ты умер, — повторил офицер.

— Я умер?

— Если бы существовала шкала для определения глупости, ты бы вышел за ее пределы, — сказал офицер.

Быстро как-то сказал для такой сложной фразы, словно ругательство произнес. И добавил:

— Я, Дитмар фон Вернер, гауптштурмфюрер СС, отдельный горнострелковый батальон, убит седьмого мая тысяча девятьсот сорок четвертого года во время наступления русских на Севастополь.

Дошло: в правой петлице гимнастерки две рунические «С». В левой — три звезды, две полоски. Точнее, всплыло из памяти. Все, связанное с фашистской Германией, фанатично собирал друг детства Володя, он же и просвещал насчет кто какой кортик носит и какие нашивки да шевроны… Гауптштурмфюрер. СС. Очень даже замечательно.

— Мы тебя уже сутки здесь ждем, — добавил немец. — Говори.

— Меня? — переспросил Олег.

— Тебя, еврей, тебя, — откликнулся эсэсовец. — Ну, так как ты умер?

— Не помню, — буркнул Олег.

Кстати, что вообще помню, подумал он. Пьянки коллегиальные на обсерватории помню. И работу помню. Расчеты и наблюдения, наблюдения и расчеты, и перетряхивание западных научных сайтов, и тоска — кому она здесь нужна, астрономия, надо было ехать в Штаты, когда приглашали… Помню. Своеобычные субботние посиделки с Татьяной в какой-нибудь из многочисленных кафешек и столь же своеобычные финалы этих посиделок. Горы. Походы тире медитации… Вот когда каракурт укусил — помню, такое разве забудешь…

— А говорили, что евреи умные. — Фон Вернер сплюнул между ботинок. — Хочешь сказать, что все это, — он мотнул белобрысой головой, — тебе знакомо?

— Не все, — проговорил Олег. — Но кое-что узнаю…

Гауптштурмфюрер пожал плечами.

— Кое-что и я узнаю, — сказал он. — Запомнишь, пожалуй, когда поползаешь по здешним скалам на брюхе. Ох, и прижали нас русские. Головы не поднять… Я вот поднял, а русский снайпер ее сбрил… Помню, блеснуло на противоположном склоне, а эха выстрела уже не услышал. Очнулся весь в какой-то липкой дряни. Ни черта не соображаю… Ладно, идти пора, пока хатули не нагрянули.

— Кто?

— Коты. Раза в два крупнее африканского льва.

Он невольно вздрогнул, но едва заметное движение не укрылось от пристального взгляда немца.

— Не дрейфь, еврей, — усмехнулся тот, поднимаясь. — Пушка со мной. Отобьемся, если что.

Он зашагал к едва заметному прогалу в стене растительности. Не оглядываясь.

— Моя фамилия Сахновский, — сказал Олег ему в спину. — Сахновский Олег Яковлевич. По профессии — астроном. Работаю… Работал на Симеизской обсерватории.

Фон Вернер покосился на него поверх камуфляжного плеча.

— А на кладбище как оказался?

— Что?

— На кладбище, говорю, — повторил гауптштурмфюрер. — Не знаю, в чем дело, но живоглоты обычно предпочитают места упокоения…

Фрагменты образов, слова, никак с ними вроде не связанные, кусочки раздробленной мозаики, рассыпанные по уголкам памяти, сложились в четкую до беспощадности картинку. Резкие боли в спине… Режущая боль в животе… Тошнота… Рвота… Опухоль растет как на дрожжах… Нечем прижечь ранку — ни спичек, ни зажигалки… Впервые острое сожаление, что бросил курить… До ближайшего жилья километров пять… Ну а алуштинское кладбище так и называется — «Пятый километр». Вот откуда неприятное это воспоминание…

— Вспомнил, — заключил эсэсовец. — По глазам вижу. Ну?

— Двадцать пятого мая две тысячи девятого года меня укусил каракурт, — сказал Олег. — И, видимо, до медпункта добраться я не успел…

— Каракурт — это скверно, — отозвался фон Вернер. — Рядового Вирхова тоже кусал каракурт. Бедняге пришлось помаяться. У меня был приказ отправлять с передовой только тяжелораненых. Но Вирхов выжил. Ему оказали своевременную помощь…

Олег слушал, но не треп восставшего из небытия эсэсовца, а себя. Он умер — это ясное, четкое и холодное знание. Он помнит каждую деталь — как непослушными пальцами набирает на мобильнике телефон службы спасения, кричит в трубку, голос срывается от боли… последние судороги и конвульсии. А потом — сразу, без перехода — расплавленный свинец в затылке и призрачно-серое небо над головой. Умер и воскрес. В мире, где на берегу Черного моря обитают птицы с человеческими лицами, деревья охотятся на людей, рыщут в поисках добычи гигантские кошки, а эсэсовский офицер, вооруженный чудо-оружием будущего, ведет русского астронома с половинкой еврейской крови к странному зданию, именуемому энергостанцией.

Долгий переливчатый свист прервал поток размышлений. Олег впился взглядом в льдистые глаза немца. Свист повторился. Вернее, раздался с другой стороны. В ответ.

— Хатули, — процедил немец. — Черт, почуяли… Теперь надо бегом, еврей…

— Если ты еще раз назовешь меня евреем, я не сдвинусь с места!

— Неужели? — насмешливо улыбнулся эсэсовец.

— Да, немец! Зови меня Олегом.

Гауптштурмфюрер снова усмехнулся — на сей раз одобрительно, и протянул ладонь для рукопожатия:

— Дитмар. А сейчас, Олег, как говорят у вас… русских, ноги в руки!

И они взяли ноги в руки. Дитмар скользил, как тень. Перепрыгивал с валуна на валун, уворачивался от нависающих над тропой веток. Олег старался соответствовать. С каждым шагом, с каждым прыжком двигаться становилось все легче. Мышцы ног наливались силой. Кстати, и тяжесть в голове улетучилась, и мысли улеглись. Как будто воспоминание о собственной кончине запустило в нем какой-то механизм. Механизм восстановления. Или перезагрузки. Это надо обдумать, но потом.

Олег ткнулся в спину остановившегося вдруг Дитмара. Плазмоган гауптштурмфюрер держал стволом вверх.

— В чем дело?

— Тс-с… Замри!

Замер, стараясь унять дыхание. Прислушался. Кроме шороха ветра в листве — никаких звуков. Или…

— Ложись!

Дитмар сбил его с ног. Навалился всем телом, прижал к усыпанной хвоей земле. Бросок тяжелых лап. Разбойничий свист. И сразу — ш-ш-ш…

— Черт, промазал…

Немец поднялся, скомандовал:

— Вставай. Продолжаем движение.

И канул в грязно-зеленую, как его обмундирование, лесную полутень. Олег подскочил, точно на пружинах. Отставать нельзя. Никак нельзя. Раз воскреснув, тут же умереть — слишком нелепо. Значит, надо жить.

Заросли оборвались, рассеченные неширокой просекой. Вдоль нее тянулась труба, похожая на газовую большого диаметра. Только выглядела она странно. Он сразу не понял, чем именно. Труба была покрыта серой, блестящей слизью, и она… двигалась. Волнообразно пульсируя, словно прокатывая внутри себя тугие комки, ползла вдоль просеки.

— Повезло нам с тобой! — воскликнул эсэсовец. — Пищевод сегодня трудится со всем усердием.

— Пищевод? — переспросил Олег. — Чей?

— Неважно, — отозвался Дитмар. — Главное, доставит нас на место без хлопот.

Гауптштурмфюрер сунул за пояс чудо-оружие. Сказал:

— А ну-ка, подсади!

Он не стал дожидаться, пока русский сообразит, что да как, подтолкнул его поближе к живой трубе, оперся руками о плечи. Олег машинально подставил ладони. Впившись в них жесткой подошвой ботинка, Дитмар перемахнул на трубу. Свесился, протянул руку.

— Давай!

Пульсирующая труба сразу унесла гауптштурмфюрера метров на пять вперед.

— Свиная башка! — выкрикнул он.

Знакомый переливчатый свист вновь вывел Олега из оцепенения. Он кинулся к трубе, нагнал, вцепился в руку эсэсовца. Заскреб подошвами парадно-выходных штиблет по осклизлой поверхности. Дитмар могучим рывком выдернул его наверх.

— Давно бы так, — выдохнул немец. — Смотри туда!

Олег перекатился на спину, сел. Всмотрелся. Стена джунглей медленно ползла назад. Из леса выскочила кошка не кошка, внушительных размеров тварь, отдаленно ее напоминающая, — разглядеть толком было невозможно, окрас шкуры повторял рисунок зарослей идеально. Только голова, лобастая, с круглыми, Как спутниковые тарелки, ушами, виднелась отчетливо. Хатуль вобрал широкими ноздрями воздух, вытянул мясистые губы в трубочку и засвистел.

— Что, съел?! — крикнул Дитмар и засвистел в ответ.

Хатуль совсем уж по-кошачьи фыркнул и растворился в зарослях.

— Верхушка пищевой пирамиды, — пояснил немец. — Размеры, скорость передвижения, выносливость, мимикрия, социальное поведение…

Очень странный фашист. Говорит по-русски без всякого акцента. Разбирается в биологии. Ладно, с этим после. Сейчас главное понять, где он оказался? Точнее — когда?

— Послушай, Дитмар, — сказал Олег. — Ты давно здесь?

— Здесь я примерно с неделю, — отозвался гауптштурмфюрер. — А воскрес около трех месяцев назад. Точнее сказать не могу.

— И какой, по-твоему, век сейчас?

Немец фыркнул, совсем как давеча хатуль.

— Уверен, что не двадцатый, — сказал он. — Если ты сам из двадцать первого… В твое время, Олег, такие штуковины были? — Он показал на плазмоган.

— Вряд ли, — откликнулся астроном. — Если только в фантастических фильмах… Ничего этого не было, ни энергостанции твоей, ни этой тошнотворной трубы, ни живоглотов с хатулями. Про людей-птиц я уже и не говорю…

— Сигнусов, — уточнил Дитмар. — Так их монах называет. Сигнус по-латыни — лебедь.

— Значит, мы в далеком будущем…

— Не знаю, — пожал плечами немец. — Может, и в будущем. А может, и в аду. Монах, во всяком случае, так считает.

— А ты?

— А я думаю… — проговорил гауптштурмфюрер. — Вот что я думаю… Меня убили на Сапун-горе и зарыли в братской могиле. И вот я воскрес. Почему именно я? И почему я один? Ведь в той могиле наверняка было немало более достойных сыновей фюрера. Значит, есть в этом какой-то высший смысл! Иначе…

Он умолк и стал яростно натирать рукавом и без того блестящий ствол своего плазмогана. Олег против воли хмыкнул. Надо же, и у железного сверхчеловека есть душа, и ее бередят вечные вопросы.

— Ты говоришь — воскрес, — сказал Олег. — А как это происходит, видел?

— Один раз, — буркнул Дитмар. — Когда монаха нашел. Из-под земли выдавливается белесый кокон, как у гусеницы-шелкопряда, только огромный и твердый. Спустя несколько минут он лопается, а внутри — человек. Взрослый, но беспомощный, как младенец. И если ему не помочь — погибнет в первые же часы. Мне повезло, я нашел оружие и в нем сохранился заряд. Потом я нашел монаха. Потом бабу — гречанку. Ее пришлось отбивать у сирен.

— У сирен?

— Люди-амфибии, — пояснил гауптштурмфюрер. — Обитают в прибрежных водах. Иногда нападают на сигнусов. Те, впрочем, в долгу не остаются. Гречанка, похоже, воскресла на затопленном кладбище. Не захлебнулась лишь потому, что сирены вытащили ее на берег. А там уж и мы с монахом подоспели.

Солнце стояло высоко, когда джунгли поредели и труба-транспортер повлекла их между развалин. Олег смотрел во все глаза. От родной Алушты не осталось ни следа. Часть города съели заросли, остальное покрывали остовы зданий, которых не было здесь в две тысячи девятом. Напрасно Олег высматривал знакомые корпуса Военного санатория или туристической гостиницы «Восход».

— А ведь так себе был городок, — сказал Дитмар. — Наша часть тут квартировалась до переброски в Севастополь. Захолустье, отнюдь не Ривьера. А потом, видно, вы, русские, намастрячились строить… Небоскребы, как в Нью-Йорке. А какая техника… Нам бы такую в сорок четвертом, мы бы вам показали… Знаешь, Олег, — продолжал гауптштурмфюрер, — не удивлюсь, если вы, русские, в очередной раз проворонили свой шанс. Вояки вы отчаянные, грех не признать, но к мирной жизни малопригодны. Так что, может, и не вы все это построили. А? Может, нам тогда удалось закрепиться в Крыму. И отсюда мы погнали ваши орды обратно? Что скажешь?

— Не удалось, — возразил Олег. — Ровно через год после освобождения Крыма наши войска были в Берлине. А мой дед расписался на стене Рейхстага. Да и сам посуди, Дитмар, возможно ли еврею стать астрономом в рейхе?

— Да уж… — Фон Вернер помрачнел.

Комок внутри Пищевода судорожно рванулся назад, едва не сбросив седоков на землю, и опал. Транспортер перестал функционировать.

— Слезай, приехали, — сообщил немец. — Все равно метров через сто труба нырнет под землю.

Он мягко соскочил в траву. Олег охотно последовал за ним. Труба, которая всю дорогу была теплой и упругой на ощупь, начала быстро остывать и будто окостенела. Гримаса отвращения, мелькнувшая на лице Олега, не укрылась от проницательного взора «истинного арийца».

— Это еще ничего, — сказал тот. — Примерно через полчаса она вообще инеем покроется. Наверное, поэтому хатули ее сторонятся. Теплолюбивые, твари…

— А ты знаешь, что хатуль по-еврейски и означает «кот»? — спросил Олег.

— Впервые слышу, — отозвался Дитмар. — Не мое это слово.

— А чье же? — поинтересовался Олег.

— Варвара одного, — ответил немец. — Хазарина. Называл себя Тарвелом. Он помог мне выжить на первых порах. Как оказалось, для того только, чтобы сделать своим рабом… Короче говоря, мы повздорили.

Он резко повернулся и зашагал вдоль останков улицы, туда, где пылали рубины энергостанции. Спотыкаясь, Олег последовал за ним. Убил, думал он, ясен пень. Замочил хазарина Тарвела. А ведь тот спас жизнь «достойному сыну фюрера». И меня убьет, если приспичит. Но ведь если бы не барон фон Вернер, разлагаться сейчас астроному Сахновскому в пищеварительных соках хищного лжеплатана. Возможно, заживо. Что вряд ли приятнее ядовитого паучьего укуса.

Он захихикал. Повторно пришедшая в голову мысль — воскреснуть, чтобы снова умереть, — отчего-то показалась забавной. Он понял, что не в силах сдержать рвущегося судорожного смеха, остановился и расхохотался в голос.

Немец внимательно взглянул на него. Постоял молча, дождался, пока от приступов хохота у Олега не пойдут слезы, а потом коротко и смачно врезал раскрытыми ладонями ему по ушам.

Помогло. Истерика прекратилась. Отдышался, вытер слезы. Неожиданно для себя произнес:

— Спасибо, Дитмар.

— Ничего, бывает, — немец был невозмутим. — Обычная нервная реакция, на войне я и не такое видел.

И подмигнул.

— Еще немного, и мы дома, — добавил он. — Таис с Йоганом накормят нас по высшему разряду. Хочешь небось жрать?

— Не помешало бы, — согласился Олег. — Я вот чего не пойму, Дитмар. Откуда ты так хорошо русский знаешь?

— Ниоткуда, — бросил немец. — Просто я понимаю, что говоришь ты, а ты — что говорю я. Вот и все.

Широкие ступени от заросшей травой мостовой вели к куполообразному зданию, над которым громоздились увенчанные рубинами башни. Впрочем, вряд ли эти кристаллы были рубинами, возможно, не были они и кристаллами. Скорее всего, кроваво-алый цвет придавало им какое-то излучение. Какое?

Обогнав Олега, Дитмар взбежал по ступеням к высоким сдвижным дверям, которые выглядели надежно запертыми.

— Отличное устройство, — сказал он, показывая на вогнутую пластину, имитирующую отпечаток руки. — Никто, кроме человека, открыть не сможет.

Он приложил ладонь, и створки медленно, будто нехотя, разошлись.

— Видел?

— Ничего особенного, — проговорил Олег. — Обыкновенный дактилозамок.

Немец усмехнулся.

— А ты, вижу, разбираешься… Значит, я в тебе не ошибся.

Не ошибся он, подумал Олег. Как там насчет: «говорили, что евреи умные»? Кстати, глупость я сморозил, дактилозамок настроен на отпечатки пальцев одного человека. Или группы людей. А этот, значит, — на человека вообще. Не лично же для эсэсовца фон Вернера строили это колоссальное сооружение? Значит, есть кто-то, способный открывать замки, но при этом — не человек?

— О, нас встречают! — воскликнул фон Вернер, заглядывая в проем. — Добрый день, святой отец! Я с пополнением.

— Какой я тебе отец, варвар, — сказал кто-то глуховатым голосом. — Тем более святой.

Из дверного портала вышел очень высокий, выше рослого немца, худой мужчина. Да, на святого не похож, подумал Олег, да и на монаха тоже. Насмешливые карие глаза, смуглое лицо, острый нос с горбинкой, полные губы, в черной шевелюре и бороде поблескивает седина. Одет в длинный темный плащ, застегнутый бронзовой фибулой на левом плече, из-под плаща выглядывает светлая туника с коротким рукавом. На ногах — плетеные сандалии. Обнаженные мускулистые руки перевиты жилами.

Монах, приложив руку к груди, поклонился.

— Иудей? — спросил он.

Далось им мое происхождение.

— Отчасти, — ответил астроном. — Мое имя Олег.

— Рус! — подивился монах. — За какие грехи, Олег, низвергнут в пекло?

— Если бы знать…

— Да, верно, — проговорил монах. — Пути Господа неисповедимы… Называй меня Иоанном. И не кощунствуй, как этот германец.

— Постараюсь, — буркнул Олег.

— Все, хватит церемоний, господа! — вмешался «германец». — Пора под кров. Жрать хочется. Наговоритесь еще.

Обширный полукруглый вестибюль встретил их прохладой, рассеянным искусственным светом и поразительной для заброшенного здание чистотой. Справа и слева вестибюль упирался в полукруглые выступы, в которых Олег заподозрил основания башен с рубинами. Неподалеку от входа высился монумент. Идеальных анатомических пропорций человек силится разорвать металлическое кольцо, в которое заключен, но вместо двух дополнительных пар конечностей, как на знаменитом рисунке Леонардо да Винчи, у него были крылья и рыбьи хвосты. Кольцо висело в полуметре над полом, выстланном блестящими плитами, без всякой видимой опоры.

— Нравится? — спросил Дитмар. — Это еще не все… Смотри!

Он подошел к кольцу-монументу и легким тычком заставил его вращаться. Кольцо превратилось в серебристую полусферу, внутри которой «леонардовский атлет», казалось, взмахивает крыльями и подгребает хвостами.

— Что бы это могло означать? — спросил Олег.

— Победу человека над стихиями, — изрек немец.

— Бесовскую гордыню, — эхом откликнулся монах.

— Нет, — проговорил Олег. — Думаю, не все так просто…

— Ладно, — оборвал его Дитмар. — Философствовать будем на сытый желудок.

Он решительным шагом направился к левой башне, отворил в ней незаметную овальную дверцу. За дверцей виднелось небольшое освещенное пространство. Лифт, догадался Олег. Гауптштурмфюрер пропустил астронома с монахом внутрь, а затем втиснулся сам. Дверца затворилась. Ускорение придавило их к полу, и это стало единственным свидетельством того, что лифт движется.

Совершенная техника, думал Олег, глядя на невозмутимое лицо монаха Иоанна, который, видимо, стоически относился к дьявольским чудесам. Автоматы, управляющие энергостанцией, похоже, до сих пор в идеальном состоянии. Недаром же внутри ни пылинки. И кольцо это левитирующее — наверняка в магнитном поле. Следовательно, сверхпроводящее колечко, как минимум. И лифт, двигающийся без сучка, без задоринки. А ведь в двадцать первом веке хватило бы и нескольких лет, чтобы оставленное людьми сооружение превратилось в руины. И даже действующий источник бесперебойного питания не помог бы. Обязательно бы что-нибудь замкнуло, начался бы пожар. Теория неубывания энтропии в действии… Нет, тут что-то не так.

Смутная догадка скользнула по поверхности сознания, но тут лифт остановился, дверца втянулась в стенку, и в кабинку хлынул солнечный свет. И запах. Запах жареного мяса.

— Радуйся!

Свет полуденного солнца, льющийся сквозь высокие окна, ослепил астронома, поэтому он разглядел обладательницу глубокого грудного голоса не сразу и как-то фрагментами: медное лицо, серые глаза, иссиня-черные волосы. И в следующее мгновение — маленькую фигурку в длинном, скрывающем ноги одеянии, стянутом на невообразимо тонкой талии поясом. Проморгавшись, Олег сообразил, что девушка смугла не от природы, как монах, а от загара. Из-за чего казалось, что серые глаза под черными ресницами смотрят, словно сквозь прорези в маске.

— Я Таис, — свое имя девушка произнесла с ударением на первом слоге.

— Олег, — представился он с неловким полупоклоном.

— С возвращением из царства теней!

— А-э… — Олег беспомощно оглянулся на Дитмара.

— Отставить разговоры! — рявкнул тот. — Будут нас сегодня кормить или нет?!

— Все давно готово, — сказала Таис.

Она кинулась куда-то в глубь просторного помещения с изогнутыми стенами. Гауптштурмфюрер и монах — за ней. Олег подошел к одному из окон. Судя по головокружительному виду, он и в самом деле находился в башне. Побережье с руинами футуристической Алушты отсюда выглядело как узкая полоска земли, придавленная исполинским щитом моря. Над морем кружили птицы, но теперь Олег не мог позволить себе обмануться. Это наверняка сигнусы. И среди них — она, снежноперая женщина-птица с печальным голосом и золотыми волосами. Царевна-лебедь…

— Отведай, Олег, нашей пищи, — сказала Таис. — Вот мясо, вот яблоки, вот виноград. В этом кратере — родниковая вода. Вина нет, к сожалению…

— Давай-давай, навались, — по-своему поощрил астронома гауптштурмфюрер. — Сдается мне, этот олень еще утром ползал по лесу…

Олег опустился на диковинную табуретку, сделанную в виде цветка, взял с длинного, словно разрезанный вдоль керамический цилиндр, блюда истекающую жиром лопатку. Впился зубами. Олень? Вряд ли, он пробовал оленину, а здесь вкус странный — среднее между мясом и рыбой. Похожий вкус у лягушачьих лапок, но размеры… Наверняка немец пошутил — в своей манере — насчет оленя. Крупная рептилия? Значит, у нас тут и крупные рептилии водятся. А может, и гигантские?

Он здесь и сейчас. Осталось выяснить — зачем? Ох, и неглуп фашист Дитмар, ох, и неглуп. «Почему именно меня?» — хороший вопрос. Правильный. От него и надо плясать. Но сперва дождаться ночи — посмотреть на звезды. Что там у нас с прецессией?..

— А что здесь еще есть? — спросил Олег. — Ну, кроме вестибюля и этой… — неопределенное помавание рукой, — смотровой площадки?

— Немногое, — отозвался Дитмар. — Что-то вроде аппаратной. Хочешь взглянуть?

Олег встал.

— Веди.

Гауптштурмфюрер кивнул монаху и девушке, не проронившим за время трапезы ни слова, сунул за пояс плазмоган. В глазах Иоанна и Таис не было беспокойства, а лишь ожидание, словно им не терпелось остаться одним. Вот оно что: эти двое сами по себе, отдельно от немца и русского — людей далекой для них эпохи. Впрочем, не удивительно. Таис, похоже, античная эллинка. Иоанн — из времен раннего христианства. От двадцатого века, в котором родились и гауптштурмфюрер, и астроном, их отделяют многие столетия.

Они подошли к лифту. Втиснулись. Судя по ощущениям, на этот раз поехали вниз. В кабине, как успел заметить Олег, не было никаких кнопок. Видимо, лифт перемещался только между двумя этажами — нижним и верхним. Без вариантов.

— А ты, я смотрю, не слишком жалуешь Таис, — сказал Олег.

— Заметно? — проговорил Дитмар. — Пусть ее поп исповедует, меня на такое не купишь.

— А что так? — поинтересовался астроном, подстраиваясь под развязный тон эсэсовца. — По-моему, все при ней…

— Она не помнит своей смерти.

Сказал, как отрезал. Как будто это что-то объясняет. Не на того нарвался, фашист. Евреи, они дотошные.

— А может, она боится вспоминать? — предположил Олег. — Ведь женщина же…

— Баба, — скривился Дитмар.

Олег лишь усмехнулся. Лифт замер в нижней точке, и они вновь очутились в вестибюле. Немец показал направо. Еще одна дверь. С таким же «дактилозамком», как и входная. Дитмар сказал: аппаратная. Он почувствовал, что волнуется, оглянулся на немца. У того во взгляде мелькнула насмешливая искорка, и Дитмар жестом предложил Олегу отворить самому. Понятно. Какой-то там сюрприз, и бывший гауптштурмфюрер о нем, разумеется, осведомлен. И чего-то от умного еврея-астронома ждет. Ладно, чай, и мы не лаптем щи хлебаем.

— Постой, Дитмар!

— Ну?

— Спросить хочу…

— Спрашивай. Только не начинай от Адама.

— Ты, когда воскрес, тоже ничего толком не понимал?

— Да, — кивнул фон Вернер. — Я уже докладывал: очнулся, ни черта не соображаю, весь в какой-то липкой дряни. Тарвел и воспользовался этим. Сначала накормил меня, обогрел, а потом заставил на себя работать. Я поначалу, как придурок, подчинялся, а потом вдруг вспомнил, что я не кто-нибудь, а чистокровный шваб барон Дитмар фон Вернер, гауптштурмфюрер отдельного горнострелкового батальона седьмой добровольческой дивизии СС «Принц Ойген». А как вспомнил, послал этого азиата к дьяволу. Он схватился было за свой топор, но мне достало и камня, чтобы проломить этому варвару тупую его…

— А с монахом было то же самое? — прервал Олег словоизлияния немца. — Я имею в виду, что Иоанн тоже начал соображать не раньше, чем вспомнил свою смерть. Верно?

— Молился без умолку. Пришлось взбодрить.

— И меня ты тоже бодрил, значит.

— Не без этого. Чтобы вспомнить, встряска нужна. Только не испугать, а разозлить. Теперь Йоган меня иначе как безбожником не кличет.

Олег вообразил, какие богохульства пришлось изрыгнуть немцу, дабы взбодрить средневекового монаха, — и улыбнулся.

— Смотри, Дитмар, что получается. Воспоминание о собственной смерти включает в наших организмах целую программу…

— Программу?

— Ах, да, о программировании и вычислительных машинах ты же ничего не знаешь. — Ага, сейчас мы твою баронско-швабскую спесь подсобьем. — Есть впечатление, что в наши организмы вшита некая последовательность команд, стартовый ключ к которой — воспоминание о гибели. После этого наступает ясность мышления, мобилизация физических сил и…

— И еще черт знает что, — угрюмо добавил немец.

— Это ты о чем?

— Скоро узнаешь, — заверил Дитмар фон Вернер. — Так мы заходим?

— Погоди. Еще одно наблюдение. О языках. Ты сказал — я понимаю все, что сказал ты, ты понимаешь все, что сказал я. Но это не совсем так… Иначе хазарское слово «хатуль» мы бы слышали как «кот», латинское «сигнус» — как лебедь.

— Верно, — согласился немец. — И к чему ты ведешь?

— Штука в том, что хатули — не коты, сигнусы — не лебеди, а сирены — не амфибии. Это нечто, чего в нашем мире никогда не было. И слово «программа» ты, несомненно, понял не в том смысле, который вложил в него я. Кто-то или что-то подбирает для нас подходящие названия незнакомых сущностей. С другой стороны, этот кто-то не слишком, похоже, разбирается в языковых тонкостях и переводит кое-какие идиомы дословно, впрочем, это еще предстоит как следует проверить. Кто-то или что-то следит за нами, Дитмар, а может быть, и управляет. И это мне не слишком нравится.

Мгновенная гримаса исказила спокойное лицо потомственного шваба, и Олег понял, что нащупал-таки болевую точку в несокрушимой броне истинного арийца.

— Насчет управляет, это мы еще посмотрим, — процедил сквозь зубы Дитмар фон Вернер. — Но ты молодец. Вместе мы сварим крепкую кашу, так ведь говорите вы, русские?.. Войдем же наконец.

Олег вложил руку в «замок», двери разошлись.

Находящееся посреди обширного круглого зала нечто более всего напоминало переплетение серых и сизых кишок, и оно пульсировало, сокращалось, вибрировало — жило какой-то сложной и непонятной жизнью… Жизнью ли? Он вгляделся: вся эта неаппетитная, скользкая на вид конструкция была навита на полупрозрачную колонну неизвестного материала и уходила ввысь, туда, где наверняка располагался рубиновый купол. И запах… Олег отчего-то ожидал запахов машинного масла, перегретой электроники, чего-то механического, знакомого. Ничего подобного. В помещении витал тонкий аромат… фиалок? Сирени? Чего-то определенно цветочного, и неуместный этот аромат вызывал сильнейший диссонанс с увиденным. Подумалось, что Кишечник — слово само выпрыгнуло, как чертик из табакерки — не иначе связан с доставившим их сюда Пищеводом. Значит, Пищевод — элемент жизнеобеспечения станции? Что же это может быть? Биотехнологии? Тогда ему в этом вовек не разобраться.

Он осторожно шагнул к конструкции и, не дойдя нескольких метров, уперся в невидимую стену. Защита? Воздух задрожал, запестрел красками и сложился в большой прямоугольник, усеянный геометрическими фигурами и пиктограммами. Олег покосился на немца — тот стоял в привычной своей позе, широко расставив ноги и скрестив руки на груди. Надзиратель, ешкин кот. Прям как в концлагере на плацу. Ладно, что мы имеем? Имеем, очевидно, голографический пульт управления. И лучше бы в него не лезть. Питекантроп перед атомным реактором. С другой стороны — умные небось люди конструировали, а может быть, и не люди вовсе, неужто защиту от дурака не предусмотрели? Ну-ка, что тут у нас? Система концентрических кругов. Непонятно. Четыре равнобедренных треугольника с общей вершиной. Тоже непонятно. Ромбододекаэдр, а внутри плавает что-то вроде рыбьего глаза. Непонятно, но здорово. Бутылка Клейна. Понятно, но к чему? Две спирали — левосторонняя и правосторонняя.

В задумчивости он водил рукой, касаясь непонятных символов, остававшихся совершенно безучастными к его прикосновениям. Кроме спиралей. Спирали ожили: мигнули, пришли во вращение…

Снова дрожание воздуха и мелькание цветов, на этот раз справа от Олега, на небольшом постаменте возникла человеческая, женская фигура. Дитмар схватился было за плазмоган — ага, тоже, значит, сюрприз, — но Олег вскинул руку в умиротворяющем жесте:

— Спокойно, Дитмар, это всего лишь изображение. Э-э… призрак.

Сейчас уже он чувствовал себя лидером.

Голографическая женщина была высока — на две головы выше эсэсовца, облачена в облегающий золотистый костюм. У нее были странные остроконечные уши, нелепо торчавшие из копны рыжих волос. А когда проекция повернулась к Олегу — обнаружились зеленые глаза с вертикальными, как у кошки, зрачками. Эльфиянка прямо какая-то. Раздалась короткая мелодичная фраза. И еще одна. Вот тебе и универсальная трансляция языков.

— Не понимаю, — сердито бросил он. — Говорите по-русски!

Секундная пауза, а затем:

— Вас приветствует искусственный интеллект четвертой климатической установки Таврического пояса именем Эндониэль. Для допуска к системам климат-контроля предъявите ваш ген-индекс.

Вот тебе и энергостанция. Одной загадкой меньше. Управление климатом. Только для кого? Между тем интеллект именем Эндониэль развернулся к Дитмару и повторил ту же фразу. Раздался звон, вспыхнул желтый огонек, и возникло изображение конусовидной трубки. Высветились и другие символы. Дитмар молча ткнул пальцем — один из символов изображал плазмоган — и направился к небольшой нише. Олег повернулся к требовательно мигающему желтому огоньку. Из шестигранной полой призмы выдвинулась трубка-конус — в точности как на голограмме — и замерла на уровне рта.

— Предъявите ген-индекс, — повторил приятный голос искусственного интеллекта.

Интересно, плюнуть туда надо или дунуть? А, что в лоб, что по лбу, тут, похоже, все на питекантропа и рассчитано. Набрал полную грудь фиалково-сиреневой смеси, воздухом эту дрянь называть не хотелось, и дунул в трубку. Желтый огонек погас, загорелся красный.

— К сожалению, ваши данные отсутствуют в базе допуска, — сообщила Эндониэль.

— Благодарю покорно, — пробормотал Олег, все это начало его забавлять. — Не слишком-то и хотелось.

У Дитмара успехи были более значительны. Плазмоган торчал в нише, закрепленный между двумя клеммами, словно насос на раме велосипеда, был он сейчас не серебристый, а прозрачный, и внутри пульсировала тонкая малиновая нить.

— Хорошо, — сообщил немец. — Давно не заряжал. Такая же станция была в Балаклаве, но говорящих двухметровых баб там не водилось. Ты понял, что это такое?

Олег кивнул.

— Хорошо, — повторил Дитмар. — Обсудим это позже. Малиновая нить погасла, плазмоган снова сделался серебристым.

— Возвращаемся, — скомандовал немец.

Призрачная женщина на постаменте проводила их неподвижным взглядом кошачьих глаз.

Они стояли на смотровой площадке, на стороне, обращенной к морю, и солнце заливало окна башни ослепительным светом. Иоанн, скинув плащ, остался в тунике, подпоясанной кожаным ремнем с бронзовой бляхой, украшенной простым геометрическим орнаментом. С «черными копачами» Олег немного знался — в смутные девяностые выживать приходилось всяко. Бляха была готская. На поясе в кожаных ножнах обнаружился и короткий меч, судя по форме рукояти — тоже готский. Хорошо же экипировали древних христиан в последний путь…

— Ответь, рус, — сказал монах, — в каком году от Рождества Господа нашего Иисуса принял ты кончину?

— В две тысячи девятом.

Иоанн огорченно покачал головой, потеребил бороду.

— Значит, и за две тысячи лет по Рождеству Он не явился вновь… Слушай же. Я нес свет истинной веры и просвещения здесь, в Готфии, и достиг на этом поприще немалых успехов. Сам патриарх Константинопольский учредил Готскую епархию, а возле торжища Парфенитов был основан мною монастерион. Однако Готфия давно страдала под властью свирепого иудея — хазарского кагана. И вспыхнуло восстание, и я был с моею паствой. — Иоанн помолчал. — Но увы мне. Восстание было разгромлено, я бежал, позорно бежал в Амастриду, где и обретался четыре года до кончины. А следовало принять мученический венец! Но — не дал Господь сил, и за то низвергнут я в пекло сие, и еще милость Божия, что не в самый страшный из кругов адовых…

Олег ощутил легкое головокружение. Иоанн и готы. Готы и Иоанн. Что-то очень знакомое. Очень.

— Где же ты воскрес?

— Не говори так! Не воскрешение сие, но суть наваждение бесовское!.. Отдал Богу душу я в Амастриде. — Иоанн неторопливым жестом указал на морской горизонт, в сторону Турции. — Однако всегда желал быть погребенным в Парфенитах, в родном монастерионе. И вижу, что желание мое было выполнено. Ибо… возник я на склоне Айя-Дага, но ни монастериона, ни чего-либо человеческого там не было! Да, наваждение, Олег, — помолчав, добавил он, — ибо умер я стар и немощен, а восстал — крепок и здрав.

Иоанн Готский, вспомнил он наконец. Кенотаф Иоанна Готского. Партенит. Санаторий «Крым». Место точного захоронения неизвестно. Причислен к лику святых. Сказать? Нет, не надо. Совсем старик с ума сойдет. Если, конечно, я не сойду раньше. Поэтому займемся прикладной лингвистикой.

Опять же в смутные девяностые, во времена всеобщего разгрома он то ли от отчаяния, то ли от любопытства, а то ли просто от нечего делать посещал общество местных эзотериков. Был там среди прочего разношерстного люда и любопытный мужичок — сурдопереводчик, который брался обучить всякого желающего пониманию речи по артикуляции. Олег пожелал, и у него вроде даже неплохо получалось. Можно и попробовать.

— Скажи мне еще, Иоанн, какой титул носил царь готов? — Олег сконцентрировал внимание на губах монаха.

— Не царь он был, а управитель кагана.

— И какой титул?

— Говорю — управитель.

— Это по-гречески?

— По-гречески. — Монах пожал плечами, выказывая недоумение.

— Прошу, повтори медленно.

— У-пра-ви-тель, — медленно и внятно произнес Иоанн, и Олег понял: «топархос».

Топарх.

— А по-хазарски?

«Управитель» — услышали уши, но слово вышло совсем коротким, и он без труда разобрал: «пех».

— А по-готски? — не унимался Олег.

— Управитель.

«Феудан»? «Тиудан»? Неважно.

— Ведомо мне, за что низринуты сюда язычница и германец, — сказал монах. — Снова вопрошаю тебя, рус, за что низринут в пекло ты?

Ответить Олег не успел. В груди возник тугой и жгучий комок, в виски стукнуло молоточками, неведомая и властная сила охватила все его существо, и сила эта, нет, не говорила, слов не было, но внушала: встань и иди. Во рту пересохло, жара надвинулась стеной, в глазах потемнело. Он зажмурился, затряс головой, силясь отогнать наваждение — не вышло. Где-то на обочине сознания он слышал глухое бормотание Иоанна — монах крестился и произносил что-то неразборчивое.

— Что… что это? — задыхаясь, пролепетал Олег.

— Наваждение бесовское! — хриплым, чужим голосом ответствовал монах.

На площадку вихрем ворвался Дитмар фон Вернер.

— Новый Зов! Собираемся.

— Куда? — выдавил из себя Олег.

— Ляг и прислушайся, — скомандовал немец.

Ноги и так не держали, он повалился на полупрозрачный пол и закрыл глаза. НЕЧТО подхватило его и повлекло за собой. Выше, выше и на запад. Надо быть там. Там. Ай-Петри? Нет, ближе. И ниже. Ялта. Нет. Еще ближе. Гурзуф. Да. Выше. Да. Стоп. Беседка Ветров.

— Беседка Ветров, — сказал он, открывая глаза.

Стало легче. Зов держал в тисках, все еще кричал «встань и иди», но уже не столь пронзительно, не столь нестерпимо…

— Можешь показать? — фон Вернер развернул самодельную, аляповато нацарапанную на куске пластика карту южного берега, испещренную непонятными значками и подписями на немецком.

— Здесь, — он уверенно ткнул пальцем, мимолетно отметив, что понимание немецкого не распространяется на письменность. — Но что?..

— Новое воскрешение, — лаконично сообщил немец и внезапно рявкнул: — Полчаса на сборы!

С высоты башни казалось, что до откосов Куш-Каи рукой подать. И светило вовсю солнце. Не хотелось думать, что через какие-нибудь два-три часа сгустятся сумерки, а подъем на Бабуган идет через густой лес. Раньше лесом вела дорога, но есть ли она теперь? Вряд ли.

— До утра нельзя подождать?

Дитмар окатил презрительным недоумением.

— Если опоздаем, от воскресшего останутся рожки да ножки. Первого своего воскрешенного я не спас — тоже решил подождать.

Ладно, зыркай себе, достойный сын фюрера, подумал Олег, тебе-то, солдафону с плазмоганом наперевес, скакать по горам сподручнее. Ладно, положим, не в плазмогане дело, и не в военном опыте немца, а в том, что нельзя оставить будущего товарища на растерзание хищникам. Да и Зов не позволит. Зов… Противиться этому порыву, наверное, невозможно. Недаром фон Вернер суетится. Да и Иоанн нервничает. Пояс с мечом то и дело поправляет. Одна лишь Таис безмятежна. Характер у нее такой, что ли? Даже перспектива тащиться по камням в легких плетеных сандаликах не пугает. Или… «Она не помнит своей смерти». Потому и странная… А может, и Зова не слышит?

— Вот, держи. — Дитмар протянул ему небольшой топорик на прямой круглой рукояти. — Хазарский боевой топор. Наследство Тарвела. Особого умения в обращении не требует.

Олег принял оружие. Взвесил на руке. Узкое вытянутое лезвие. Четырехгранный обушок. Не слишком серьезная штука, но все же лучше так, чем с голыми руками.

— Выступаем! — скомандовал немец, поправляя лямки импровизированного вещмешка.

Лифт был тесен. Пришлось спускаться двумя партиями. В вестибюле Олег не удержался и крутанул «леонардовского атлета». На удачу.

— До темноты мы должны подняться на плато, — сказал фон Вернер. И зашагал вверх по бывшей Горького. Монах пропустил вперед девушку и астронома, замыкая маленький отряд. Шагалось на удивление легко. Зов притих, перестал бестолково метаться внутри. Тревога улеглась. Все решено, и ни о чем не надо беспокоиться. По-крайней мере, в ближайшие часы.

Остатки зданий, причудливо изогнутые металлоконструкции, груды щебня, заросшие чертополохом, поредели и исчезли в подступивших джунглях. Дороги как таковой не было. Так — тропа. Скорее всего, звериная. И звери эти внушали уважение. Пока — уважение. Идти по тропе было бы не трудно, если бы не проклятые штиблеты. Они путались в траве, срывались с мокрых от росы булыжников, как назло подворачивающихся под ноги. А уже через час, когда дорога пошла в гору и тропическая растительность сменилась заурядным лиственником, астроном начал отставать с каждым шагом. Вдруг в правом штиблете что-то едва слышно тенькнуло, ноге стало свободнее. Олег по инерции прошел еще несколько метров, пока не зацепился за выступающий корень и не потерял штиблет.

Мать твою!.. Астроном заозирался. В лесу было темнее, чем на открытом месте, и черный туфель как-то сразу слился с ландшафтом. Да где же ты, проклятый! Ау…

— Скорее, Олег! — донеслось уже откуда-то издалека.

— Да иду я, иду…

Вот ты где! Олег наклонился к штиблету. Черт… Шнурок, паскуда. Теперь вместо одного длинного — два коротких. Черт, черт и черт… Он начал спешно выдергивать обрывки. Боялся отстать. Да и Зов бился в висках молоточками. Толкал изнутри. Звал.

Недалеко, почти над ухом, тихо присвистнули.

— Сейчас, Дитмар, — пробормотал Олег, поднимая голову. — Шнурок лоп…

Свистел не фон Вернер. Ветер трепал зубчатую листву граба, демаскируя неподвижного хищника.

— Спокойно, киса, — пробормотал астроном, неотрывно глядя в желтые глаза хатуля. — Я невкусный…

Дикий кот тряхнул круглой башкой и попятился в заросли.

— Вот так будет лучше, — сказал Олег, отступая в противоположную сторону и ускоряя по мере сил подъем.

Еще час или два — он не помнил, время растянулось или, напротив, замедлилось — Олег карабкался по склону, не разбирая пути. Звериная тропа давно пропала, а кричать, звать Дитмара он не решался, опасаясь привлечь хатуля. Лишь однажды, обнаружив в мелкой ложбине чахлый родничок, задержался, чтобы сделать несколько торопливых и жадных глотков.

Наконец заметил, что выше по склону деревьев почти нет. Там начинался подъем на Бабуган. Оставалась надежда, что обитатели джунглей яйлу не слишком жалуют. Сжимая потной ладонью топорик, поминутно оглядываясь, Олег начал карабкаться по склону. «У-уухр…» — кто-то выдохнул рядом. И под тяжкими шагами захрустели камни. Астронома продрал озноб.

Лучи заходящего солнца скользили почти по касательной, играя на чешуйчатой броне сползающей со склона твари. Зеленовато-бурое туловище, растопыренные лапы, волочащийся хвост. Ни дать, ни взять обыкновенная скальная ящерка, коих ловлено-переловлено в детстве. Но в далекие семидесятые двадцатого века никто здесь слыхом ни слыхивал о ящерицах трехметровой длины… с головой, увенчанной ветвистыми выростами…

Олень?!

Астроном перемахнул через ближайший валун, присел на корточки, не сводя глаз с неторопливой рептилии. Оленю, похоже, не было никакого дела до притаившегося человека. Он направлялся по своим делам. Стоило бы последовать его примеру. Олег приподнялся, примериваясь, как бы половчее слинять, но тишину летнего вечера, нарушаемую лишь хрустом породы под массивным телом гигантского пресмыкающегося, разбил переливчатый свист хатуля. И второй за этот слишком долгий день прыжок тяжелых лап. И смутные очертания промелькнувшего в воздухе идеально мимикрирующего под окружающий пейзаж животного. Астроном рухнул на землю, втискиваясь в нее, родимую. Сокрой, защити…

Но и хатулю не было до него никакого дела. Вернее — хатулям. К тому, что с небрежной грацией перепрыгнул через человека, присоединился второй. Кошачьи нацелились на оленя. Выглядело это очень странно, даже мистически. Почти неразличимые полусущества-полутени прильнули к рогатоголовому ящеру, отчего тот истерично заухал, задергал уродливой башкой, молотя хвостом по камням и кустарнику. Добычей он оказался несговорчивой. Одно неловкое движение хатуля, и олень прихватил его острыми зубами. Жалобный визг огласил поле битвы. Хатуль вырвался, покатился по камням, пятная их кровью… Поневоле вспомнилось, как покусывали пальцы зубками-иголками пойманные ящерки. М-да, ящерки с тех пор выросли, зубки — тоже… Но второй хищник оказался ловчее. Впившись когтями в шкуру рептилии, хатуль применил старый как мир прием удушения. К нему присоединился раненый товарищ. Олень попытался вырваться. Волоча повисших на нем хатулей, он пополз вниз по склону.

Досматривать второй акт трагедии Олег не стал. Пригибаясь, астроном кинулся вверх. К счастью, чем выше он взбирался, тем светлее становилось. А вот и яйла. Белые, словно кости павших животных, камни. Одуряющий запах летних трав. Чабрец, бессмертник, мелкие соцветия незнакомых голубеньких цветов. Небесное индиго. Туман над морем.

Олег опустился на изъеденный эрозией скальный останец, похожий на инвалидное кресло. Отдышаться, унять дрожь в коленях. Покурить… А черт, какое там покурить. Бросил еще в прошлой жизни. Что, в конце концов, и сгубило…

Внизу клубились редкие облака, крались к Парагельмену, казавшемуся отсюда пологим холмом. Олег стал искать укрытие. Зов снова зашевелился внутри, разгоняя усталость, но идти на ночь глядя к Беседке Ветров немыслимо. Здесь полно карстовых провалов. Узких. Вляпаешься в такой по темноте — пиши пропало. Придется потерпеть. А потом Зов приведет, и он непременно встретится с остальными.

Однако, пока светло, надо устроиться на ночлег. Затиснуться поглубже, хотя бы вон в ту впадинку, где совершенно роскошная россыпь диких пионов, и заснуть. Но сперва надо бы взглянуть на созвездия. Небо чистое, ни облачка. Идеально для наблюдений. Он повалился в заросли и охнул: впадинка маскировала карстовый провал, но провал неглубокий и раздавшийся вширь, так что получился замечательный грот, пещерка. Отель для троглодита. Олег набрал камней и начал швырять их в темный зев. Хазарский топорик держал наготове… Тишь да гладь. Пещерка пустовала, номер оказался свободен. Орудуя топором, он соорудил подобие ложа из мягких ветвей казацкого можжевельника, стянул осточертевшие штиблеты. Ноги затекли, тонкие «погребальные» носки прорвались на пятках. Он вспомнил армию, учебку, кирзачи — растертые ноги, воспаление, жар, нога не влазит в сапог…

А ведь здесь даже простейшей медпомощи взять негде. Вон, травки разве что. Подорожник-трава. Хотя Иоанн, верно, искусный травник, да и Дитмара в его школе СС наверняка кое-чему учили. Но переть в этом — он повертел в руке злосчастный башмак — на Беседку… это же в кровь… А потом заражение — и снова в ящик? А ведь не хочется. Второй раз — не хочется. Не то чтобы страшно, хотя и это тоже, что себя обманывать, страшно — а разобраться? Разобраться! Что за сволочь это все придумала. Прав, эсэсовец, прав. Есть в этом какой-то смысл. Должен быть, иначе…

Поэтому теперь — звезды.

Но звезды наступили не сразу. Тени, карабкающиеся по взгорьям, слились, затопили яйлу, захватили вершины и растворились в темнеющем небе. Затеплился фонарик Венеры. Мучительно долго господствовала она над морем. И вдруг потянуло ветром. И ветер этот раздул угольки звезд. Олег отыскал Полярную. Отметил ее расположение относительно других светил, запомнил положение Большой Медведицы. Теперь надо подождать хотя бы часика три. Он улегся на спину. Время текло вяло и неспешно. А это что такое? А это, братец, искусственный спутник. А вон еще. И еще — с другим наклонением орбиты и пониже. Шустрый. Что это может означать? Либо цивилизация погибла совсем недавно, и спутники не успели сойти с орбиты, либо… либо люди переселились в космос. Хотя с чего бы это вдруг? Не хатулей же им бояться, с такой-то техникой.

Задачка все еще не складывалась. Не хватало данных. А может, прав монах и все они в аду? Уж больно много чертовщины — воскрешение, Зов этот дикий…

Он все же заснул и проснулся от липкого озноба. Принялся застегивать непослушными пальцами пуговицы на пиджаке — не тут-то было, из пуговиц сохранилась лишь одна, верхняя. Вскочил, попрыгал, разогреваясь и растирая затекшую шею. И наконец решил посмотреть на звезды.

Присвистнул. Сглотнул ставшую горькой слюну. Как школяр на экзамене, повторил про себя: из-за лунно-солнечной прецессии земная ось движется по кругу с радиусом двадцать три градуса со скоростью около полградуса за сто лет. Поэтому в разное время ближайшими к северному полюсу неба становятся разные звезды… Пять тысяч лет назад такой звездой была альфа Дракона, в начале нашей эры ярких звезд вблизи Полюса Мира не было вообще. Через двенадцать тысяч лет ближайшей к ней станет Вега… Что же мы видим в настоящий момент? В настоящий момент мы видим, что ближе всего к Полюсу… гамма Цефея! Так? Так.

Что ж, подумал астроном, спасибо и на этом. Гамма Цефея все же лучше, чем альфа Лиры. Две тысячи лет предпочтительнее двенадцати. Хотя какая, в сущности, разница? Олегу стало совсем зябко, и не понять, ветер тому причиной или эти две тысячи лет, тектоническим разломом отделившие его, астронома Сахновского, от прошлой жизни. Захотелось спрятаться. Забиться в пещерку. Забыться в позе эмбриона. Вернуться во чрево матери-земли. До утра. А может, лучше навсегда? Прах к праху. Кто сказал, что воскрешение в чуждом тебе времени благо? Кто сказал, что обнаружение цели и смысла этого воскрешения обернется благом? Олег почувствовал, что ему не просто зябко — его трясет. Ветер все крепчал, казалось, он дует не с моря, а прямо из ледяной бездны неба. Неба четырехтысячного года…

Он проснулся — второй раз за эту короткую, но такую длинную летнюю ночь, — оттого что в пещерку смотрела луна. Яркая, как прожектор. Надо бы повернуться к ней спиной, но не было сил. От эмбрионовой позы все тело затекло, к тому же он чертовски замерз. Нет, так и задубеть можно… Осторожно распрямим ноги. Почти получилось. Тесноват гротик… Ладно, теперь руки. Руки пошли лучше. Попробуем воздвигнуться хотя бы на четвереньки. Ага… Конечности, как деревянные, но боли пока нет. Боль придет с кровотоком. Проклятая луна… Превозмогая боль в оживающих ногах, Олег выбрался из пещерки. Кровоток усилился, и зрение прояснилось. Дьявол, в глазах двоится. И странно как-то двоится. Одна луна получается ослепительно яркой. Маленький золотой диск ее висит над грудой Парагельмена. А вторая выходит тусклой, ноздреватой, раза в два больше, чем первая. И забралась она гораздо дальше к западу. Стали хорошо различимы белые камни яйлы, будто черепа на поле битвы. И от черепов этих по высеребренной траве бежали двойные тени. И одна тень обгоняла другую. Сощурившись, астроном присмотрелся к меньшей луне. Силы небесные! Она двигалась. Неприлично быстро смещалась к юго-западу. И не нужно было долго думать, чтобы сообразить — луна-крошка движется по полярной, а не по экваториальной орбите… Орбитальное зеркало? Или, скорее всего, линза Френеля, вот что это такое. Помнится, был такой проект… Проект Грегори Бенфорда, если не ошибаюсь… Призванный спасти планету от перегрева… Исполинскую линзу предполагалось соорудить на полярной орбите, дабы, вращаясь вокруг земного шара, она задерживала часть солнечного излучения. Значит, соорудили. Молодцы потомки. А может, спутники и эта вторая луна как-то связаны между собой? В единую систему. Сеть. Паутину. Как созвездия, оплетающие небосвод. Телескоп нужен. Хотя бы любительский. Сеть Цефея наброшена на Полюс Мира, но Лебедь ускользнул от нее…

Во сне он видел крылья. Крылья и ничего больше. Длинные, белые, с золотистой опушкой на кончиках маховых перьев. Крылья парили в кобальтовой бездне, перья трепетали во встречном потоке и пели. Чистым, высоким женским голосом. И самое удивительное, у этой песни были слова. Олег изо всех сил напрягся, чтобы уловить в них хоть какой-то смысл. И проснулся. Серый свет раннего утра едва пробивался сквозь туман.

«Сигнусадеи, сигнусадеи…» — раздалось над головой. Олег вздрогнул, открыл глаза, уставился на свод пещерки. Разумеется, там никого не было. «Сиг-ну-са-деи», — протянул голос. Очень знакомый голос. Чистый. Высокий. Женский. Голос из сна. И слышанный раньше. Оплакивающий или… зовущий на помощь? «Буря внезапная вдруг возмутила и небо, и море», — отчетливо по-русски произнесла невидимая женщина. Олег тихонько, подтягиваясь на руках, начал выбираться из пещерки. И увидел крылья. Те самые. Белые с золотистой опушкой. Они загораживали выход, словно занавески, ритмически подергиваясь в такт словам, произносимым речитативом:

Песня смолкла. Занавеси крыльев разошлись в стороны, впустив туман. Астроном боялся дышать. Сигнус, думал он. Тот самый, вернее, та самая — женщина-птица. Царевна-лебедь. Спасительница… Что означает ее песня? Что сигнусы разумны? Для птиц они чрезвычайно велики, но для людей? Впрочем, размер не имеет значения.

Ведь и дети разумны, и карлики… Мысли спутывались, свивались, как змеи, в скользкий неприглядный клубок. Невозможно понять, где заканчивается одна и начинается другая. Маячит перед внутренним взором левитирующий монумент на энергостанции. Вращается. Мерно взмахивает крыльями, подгребает хвостами «леонардовский атлет».

Сигнусадеи…

Сигнус.

Деи.

Лебедь.

Бог.

Лебедь Божий.

 

Песнь вторая

На Беседке Ветров лежал снег. Не везде, правда, лишь в узких карстовых расселинах, но, увидев его, Олег понял, до какой степени продрог. Зуб на зуб не попадает. Это все проклятый туман, сквозь который он почти на ощупь пробирался сюда, ведомый единым Зовом. Казалось, что туман теперь навечно. Откуда он здесь, на высоте, в разгар лета? Вновь подумалось — вдруг святой прав? Никакой это не дивный новый мир, но один из кругов ада, до странности напоминающий родной Крым. И Зов приводит лишь на следующий — круг вечного тумана и холода. И одиночества. Да, одиночества. Стоп. Хватит. Он тряхнул головой, отгоняя мистические наваждения.

На Беседке Ветров Олег не нашел никого: ни воскрешенного, ни спасателей. Впрочем, не удивительно, Зов уже давно заткнулся. Опоздал, как пить дать. Чтоб тебя… Самой беседки, разумеется, тоже не было, да и быть не могло — наверняка ухнула вниз, с тысячу эдак лет назад, вместе с изрядным куском обрыва, на котором стояла. Он осторожно подошел к краю пропасти, заглянул вниз — клубящееся молоко, ничего не разглядеть…

— Олег?!

Он оглянулся.

— Вот ты где, герой чертов! — Дитмар, круги под глазами, в рыжей бороде иней, но глаза веселые. — Добрался! А мы уже похоронили тебя, не будь я бароном!

— Тоже молодцы, конечно, — пробормотал Олег, пожимая протянутую руку. — Пять минут подождать не могли? А мне потом от хатулей бегать.

— Я разве не предупредил? — удивился фон Вернер. — Зов отпугивает хищников. Забыл, верно. Ничего с тобой не случилось бы. Береженого Зов бережет!

Не предупредил он. Врет ведь, подумалось Олегу, нарочно не сказал. Вояка. Испытывает все. Ладно, это мы запомним.

Барон фон Вернер был не один. Вслед за ним из туманного половодья вышли остальные. Все… трое? С пополнением, значит… Странное создание. На ногах лапти. Короткий, чуть выше колен сарафан. Поверх сарафана кольчужная рубашка. Длинные, до колен, волосы цвета соломы заплетены в толстую косу. На тугих щеках румянец, будто свеклой натертый. А вот меч за спиной в расшитых цветным бисером ножнах — это да. Мощная штука, внушает… Откуда такое чудо-юдо? В смысле, из какой эпохи?

— Познакомься с Ефросиньей, — буркнул Дитмар и добавил: — Не везет нам, опять баба…

Олег назвался. Румяная девица в кольчуге окинула его безразличным взором, чуть больше уделив внимания топорику в руке, и отвернулась. Много чести, значит? Ну и ладно, не очень-то и хотелось…

Подошел Иоанн, пожал Олегу локоть по древнеримскому обычаю.

— Радуйся! — Таис улыбнулась приветливо, но на расстоянии.

И эта меня не жалует, подумал Олег. А ведь свежа, ни тени усталости. Мужики вон видно, что в корень задолбались, а эта как Дюймовочка. И не похоже, что сильно мерзнет. Даже в Иоаннов плащ не кутается, а так, накинула только, будто одолжение сделала.

— Привал! — скомандовал гауптштурмфюрер. — Перекусим и пойдем назад.

Оказывается, они успели набрать дров — большую охапку корявых сухих веток — и сложить их в естественном укрытии, образованном выветренной скалой. Немец вытащил из-за пояса плазмоган, и вскоре затрещал костер. Все потянулись к огню, даже Таис. Фон Вернер развязал мешок, раздал куски оленины. Когда было съедено мясо, Дитмар пустил по кругу пузатую бутыль с водой. И на вид, и на ощупь она была стеклянной, но чтобы ее закрыть, немец завязал высокое горлышко узлом. Эластичное стекло, очень мило…

Огонь пожирал сухое дерево стремительно, охапка таяла, а это означало, что вскоре придется подниматься на гудящие от усталости ноги и плестись по камням вниз, в долину. Благо, что ноги до сих пор не сбиты до кровавых мозолей. Каким-то чудом. Чудом ли? И вообще, не слишком ли много чудес? Допустим, для античной красотки Таис чудеса — часть миропорядка. Для чучела в кольчуге, вероятно, тоже. Для Иоанна… Иоанн, пожалуй, случай особый. Он верит, что очутился в аду. И чудеса вокруг суть сатанинское наваждение. Но ни бравый вояка-гауптштурмфюрер, ни тем более он, кандидат физматнаук Сахновский, к чудесам не привычны. Особенно к чудесам, не поддающимся рациональному истолкованию.

— Дитмар, — обратился Олег к немцу. — Ты видел вторую Луну?

— Разумеется, — ответил тот. — И не раз.

— И что ты об этом думаешь?

— Что я думаю? — переспросил фон Вернер со снисходительной улыбкой. — Я не думаю, Олег, я знаю.

— Так-так, — проговорил астроном. — И что ты знаешь?

— Я знаю, что жизнь на Земле пережила три эпохи. Три периода, когда во время низких лун рождались великаны. Когда же эти луны одна за другой обрушивались на Землю, на ней появлялись расы бессильных карликов. Во время высоких лун возникли средние расы — обычные люди начала третичной эпохи, наши предки. Так что после многих циклов земной шар представлял собой очень странное зрелище. Его населяли расы, находящиеся в состоянии упадка, и расы, набирающие силу, промежуточные выродившиеся существа и провозвестники грядущих мутаций, карлики безлунных ночей и владыки будущего…

Гладко излагает, подумал Олег, как по писаному. Где-то я это уже слышал, или читал, или мне только кажется?..

— То, что происходит в небе, — продолжал швабский барон, смежив веки, будто в трансе, — определяет и происходящее на Земле. Как тайна и порядок Вселенной отражаются в малейшем зернышке песка, так и движение тысячелетий отражается в том кратком промежутке, который мы зовем человеческой жизнью, и мы вынуждены в личной и общей душе повторять падения и взлеты прошлого, готовить апокалипсисы и восхождения будущего…

Вспомнил! Была такая модная книжонка в начале девяностых, написанная двумя французами. Кажется, называлась она «Рассвет колдунов»… или как-то иначе, не суть…

— Мы знаем, — вдохновенно возглашал нацист, — что вся история Вселенной состоит из борьбы между льдом и пламенем и что эта могучая борьба отражается здесь, внизу. И в плане человеческом, в умах и сердцах, когда пламя начинает угасать, надвигается лед. Мы это знаем каждый для себя и для всего человечества в целом — мы стоим перед вечным выбором…

— Теория Горбигера, если не ошибаюсь, — сказал Олег. — Мировой лед, и все такое…

Фон Вернер полыхнул уничтожающим взглядом. Хорошо хоть за плазмоган не схватился.

— Не теория, а истина, — проговорил он. — Представителю еврейской лженауки этого не понять.

— Ну-у… допустим. А при чем тут вторая Луна?

— Это не вторая Луна, — усмехнулся гауптштурмфюрер. — Это осколок четвертой Луны, что вот-вот упадет на Землю. Каждая луна постепенно разрушается, и ее обломки образуют кольцо вокруг земного шара. Если ты видел так называемую вторую Луну, значит, должен был видеть и другие обломки, более мелкие…

Это он об искусственных спутниках, что ли? Ну да, конечно, ведь он же их никогда прежде не видел… Что ж, при его уровне осведомленности получается очень логично. Все планеты, включая Луну, состоят изо льда. Луна распадается, и ее сверкающие ледяные осколки притягиваются Землей. Спорить с этим бессмысленно. Бравый вояка-гауптштурмфюрер действительно склонен к рациональному истолкованию здешних чудес, вот только исходит он из ложных предпосылок. Ладно, не будем противоречить. Пока не будем.

Олег посмотрел на остальных. Девицы глядели в огонь, языки пламени отражались в их равнодушных глазах. Монах беззвучно шевелил губами, видимо, молился.

— Как представитель еврейской лженауки, — сказал Олег, — я хочу лишь добавить, что на дворе у нас пятое тысячелетие. От Рождества Христова.

Все воззрились на него. Даже девицы перестали пялиться в костер. Таис глянула непонимающе, а Ефросинья при упоминании имени Христа усмехнулась криво как-то. Святой прервал молитву.

— Откуда знаешь? — выдохнул барон фон Вернер.

— От верблюда, — огрызнулся астроном Сахновский. — У лженауки астрономии есть свои методы. Точной даты я вам, разумеется, назвать не могу, но в том, что после моей смерти в две тысячи девятом году прошло не менее двадцати веков, — убежден.

— С тех пор как я оказался здесь, — тихо сказал Иоанн, — во мне борются два чувства. — С одной стороны, мне хочется узнать про все, что сталось с миром после моей смерти, что стало с Церковью и верой, а с другой — осознаю всю тщетность, суетность, бессмысленность и даже греховность знания сего в ЭТОМ месте…

Дитмар вскочил и стал затаптывать костер.

— Хватит болтовни! — прикрикнул он. — Пора возвращаться.

Ну что ж, подумал Олег, еще одно очко в мою пользу.

Между тем, пока немец разглагольствовал, Беседка Ветров наконец начала оправдывать свое название. Подул сильный северо-западный ветер и в считаные минуты разогнал колдовской туман, появилось Солнце, а с ним и тепло. Олег прикинул — где-то четыре часа пополудни. Не так уж плохо.

И тут снова заговорил Зов. И не заговорил даже — взорвался в груди раскаленным ядром.

— Направление? — спросил Дитмар.

Олег прислушался к себе. Не здесь, не в Беседке. Гораздо ниже. И западнее. Ялта? Нет, дальше. Мисхор? Алупка? А точнее… Непонятно. Где-то у подножия Ай-Петри или еще ниже.

— Карту!

Немец держал свою самоделку наготове. Астроном показал:

— Где-то здесь. Точнее пока не скажу.

— Да, — согласился гауптштурмфюрер. — Зачастили, прямо один за другим…

— Сатана глумлив и не даст нам покоя, — негромко заметил Иоанн. — Не зря, пока бесовское наваждение клокочет в нас, исчадия вельзевуловы расступаются пред нами…

— Все, выступаем! — скомандовал немец.

— Куда? — осведомился Олег. Фон Вернер указал рукой на запад.

Ладно, через Никитскую яйлу, так через Никитскую. От Романовской трассы, конечно, остались рожки да ножки, и неизвестно, что на спуске с перевала, ну да ладно.

— Я поведу, — заявил Олег. — Маршрут знакомый.

Отчаянный крик, полный тоски и страха, донесся из поднебесья. Три точки — белая и две черные, быстро приближались со стороны Бабугана. Приглядевшись, Олег понял, что одна из них — сигнус, и его преследуют черные птицы, похожие на громадных воронов, оперение отливает синевой, клювы крупные, с зазубринами и сильно загнуты книзу. А сигнус… Холодея, он узнал Царевну-лебедь. Откуда она здесь, почему?

Птицы-загонщики — мельче сигнуса, но умны. Одна атаковала снизу, не давая жертве уйти вниз, в спасительные скалы, а вторая короткими черными пике пыталась ударить Царевну сверху, в основание шеи. Лебедь уворачивалась широкими плавными поворотами, и удары проходили мимо. Но вот «ворон» изловчился, сумел достать спину сигнуса когтями. Лебедь заложила вираж прямо над «беседкой», снова закричала — и крик этот невозможно было вынести. Олег невольно зажал уши, тем более что и Зов в груди словно с цепи сорвался — требовал, повелевал: на запад! Прочь отсюда!

— Дитмар! — Олег не узнал своего голоса. — Дитмар, стреляй! Что медлишь, стреляй!

— Я не собираюсь тратить ценные заряды на спасение глупой птицы, — невозмутимо обронил эсэсовец.

— Идиот! — Олег схватил немца за грудки. — Никакая это не птица! Сигнусы разумны! Стреляй, фашистская морда!

Дитмар неуловимым движением освободился от захвата.

— Дурак! Сопляк! — взорвался и он. — Да ты знаешь, куда нам сейчас? В ад! Пошел вон, слюнтяй!

— Перун великий, Велеса победитель, — напевный голос принадлежал нововоскрешенной. — Ты Ярило, податель жизни, и Воин, податель смерти. К силе твоей взываю, и на помощь Топора твоего уповаю, и на четыре стороны света поклон кладу…

Тут чучело в кольчуге и вправду отвесило четыре низких поклона на все стороны света и замерло, выставив перед собой полусогнутые руки с нешироко разведенными ладонями.

В небе все было плохо. Сигнус металась из последних сил, обнаглевшие «вороны» бросались на нее все чаще. А между ладоней Ефросиньи что-то сверкнуло, еще раз сверкнуло, и возник тугой клубок света. Олег почувствовал, что волосы на голове встают дыбом. Не от страха. Статическое электричество, понял он. Вроде даже искры в волосах потрескивают. Невольно прикинул градиент и напряженность электрического поля. Это ж сколько вольт на метр? Да какое там вольт — киловольт, если не мега… Она же нас убьет! Замереть, не шевелиться…

Девица медленно завела руки за голову и плавным движением, словно баскетбольный мяч в корзину, отправила сотворенный сгусток плазмы в небеса. Астроном готов был поклясться, что видит эквипотенциальную поверхность, по которой шаровая молния скользнула ввысь и ударила в черную птицу.

Громыхнуло. Завоняло горелым пером. Рваные в клочья останки «ворона» ухнули в пропасть. Второй хищник, сложив крылья, канул в черноту ущелья и затерялся где-то среди сосен.

Все взоры обратились к Ефросинье, Девица тяжело дышала, румянец куда-то испарился — лицо сделалось белее мела.

— Недостойно посвященной Перуну, — сообщила наконец она, — зрить, как навьи твари средь бела дня терзают райскую птицу Сирин.

Иоанн вздохнул и перекрестился. Девица удостоила его презрительным взором и фыркнула. Румянец понемногу возвращался на ее тугие щеки.

— Сигнусадеи, сигнусадеи, — напевно донеслось откуда-то снизу.

Сигнус сидела за кромкой обрыва, на обломке скалы, видимо, служившей некогда опорой для беседки, и теперь Олег мог рассмотреть ее. Голова, как у человека, прекрасное женское лицо, да что там лицо — лик, широко распахнутые прозрачно-голубые глаза, пышные золотые волосы, никогда не знавшие гребня. Точеные плечи, высокая девичья грудь поднимается в частом дыхании. И все это как-то гармонично перетекает-переливается в белоснежное оперение. Огромные крылья сложены, отливают золотом кончики маховых перьев и роскошного хвоста. Продуманное совершенство. А на плече — глубокие порезы, и кровь сочится, течет, пятная белоснежный подгрудок…

И снова знакомый речитатив:

Пение смолкло. Сигнус резким птичьим движением склонила голову, заглянув в глаза Олегу. И в душу. Взгляд ее был безмятежен и лишен какого-либо намека на мысль. Широко развела крылья — под ними обнаружились человеческие руки, от локтя переходящие в крыло. Сдвоенный сустав? Впечатление от изящной женской кисти несколько портили длинные, никогда не стриженные ногти… А вот рана… рана зарубцевалась, кровь не течет. Ускоренная регенерация?

— Царевна, — позвал он. — Иди сюда, не бойся…

Сигнус глянула непонимающе, неуклюже развернулась и прыгнула со скалы, распластав прекрасные свои крылья.

— Понял? — он обернулся к Дитмару. — Сигнусы разумны.

— Попугаи тоже разговаривают, — отмахнулся тот. — Зато теперь я уверен в своей правоте. Битва льда и пламени — вот ключ. На Землю рухнула очередная Луна. Человечество погибло, началась Новая Эпоха. Все эти сигнусы и сирены — жалкие мутанты, расы бессильных карликов. Мы же уготовлены для встречи великанов…

— Не так! — неожиданно резко возразил Иоанн. — Волшебная птица толкует совсем об ином. Разве не Откровение Иоанна Богослова слышали мы из ее уст? А значит, Конец Света наступил, и Суд скоро состоится. Следовательно, не в аду мы, но в чистилище. Испытание сие…

Святой умолк на полуслове — Зов напомнил о себе. И они пошли.

На Никитскую яйлу перешли быстро. Олег каким-то шестым чувством нащупал, где некогда проходила Романовская трасса. Идти по разнотравью, утыканному редкими сосенками, было легко, Олег ни разу не сбился с пути, выйдя точно к Никитскому перевалу.

Зов тянул дальше, уже в сумерках они скатились в предгорья. Олег был в ударе — он держал оптимальное направление по складкам рельефа, находил удобные сокращенки. Иногда путь преграждали неглубокие обрывы — два-три метра. К удивлению астронома, и Таис, и Иоанн проявляли недюжинную ловкость, ну а Ефросинья не раздумывая сигала вниз, группируясь при падении, словно некогда успела закончить Высшее Рязанское училище ВДВ. И Дитмар поглядывал на нее с все большим одобрением.

Буковый лес закончился, пошел сосняк, тьма сгустилась до непроницаемости. Зов ослабил хватку, немец объявил привал. Снова развели костер, снова оленина и фляга.

— Скажи, воительница, — поинтересовался эсэсовец у девицы, — ты все еще не помнишь, как ты умерла?

— Ага, вот тебе! — девица скрутила из пальцев незамысловатую фигуру и сунула ее под нос фон Вернеру. — Не умерла я. И вообще, где это мы?

— Земля тавроскифов и готов, — откликнулся Иоанн.

— Ого! — подивилась Ефросинья. — А ты не пялься! — прикрикнула она на Дитмара и натянула сарафан на колени. — Ишь, зенки вылупил! Смотри, нрав у меня крутой. Могу и не понять.

Расходилась девка, подумалось Олегу. Чудное все же создание. Как не от мира сего.

— Но не Таврида сие, — продолжал Иоанн.

— А ты, однобожец, вообще молчи! Много тебе твой крест помог, можно подумать, ага… Таврида, значит. Не умерла я, обалдуй! Сразилась с исконным врагом своим, Темным Волхвом Чернокиром. Думала, что одолела, ан нет. Не иначе колдовством его окаянным сюда заброшена…

Взошла Луна, и в серебристом свете ее видимы стали кроны сосен, узор палой хвои, белесые пятна валунов. Где-то вдали раздался пересвист хатулей. Зов снова заворочался, подтолкнул.

— Выступаем, — Дитмар уже был на ногах. — К утру надо дойти. Успеем? — это Олегу.

— Должны, — заверил астроном.

Отыскал на фоне неба Ай-Петри. Знаменитые зубцы уже не терзали высь, снесенные древними катаклизмами. И все-таки вершину горы в лунном сиянии узнать было можно. Хороший ориентир, держим впереди и правее.

Иоанн неожиданно вынырнул из зарослей — когда это он успел отлучиться? — с толстой, грубо отесанной жердью, почти дубиной в руках и протянул ее Таис:

— Возьми, сестра. Ибо воистину.

Гречанка приняла оружие, прикинула вес и, перехватив за середину, неожиданно резко крутанула взад-вперед — да так, что воздух засвистел. Однако, подумал Олег, редкая для женщины выносливость и ловкость. Конечно, в сравнении с электрическими шуточками Ефросиньи — сущий пустяк, но все-таки. Истиннолюди, истиннолюди…

— Веди, Олег, — распорядился Дитмар. — И побыстрее. Ощущаешь?

Он ощущал. Зов тянул так, что противиться стало невыносимо.

Серые сумерки пролились над лесом, когда отряд погрузился в зеленое море. Искать направление не было нужды — Зов указывал его очень точно, в глубь джунглей, туда, где, наверное, когда-то была Алупка. Олег, сколько ни присматривался, не мог найти ни одного знакомого крымского растения. Лианы, диковинные, ощетинившиеся шипами кусты… Зато живности прибавилось — и неприятной. Несколько раз Иоанн разрубал плотную паутину. Судя по толщине оной, пауки тут водились изрядные. Под ногами сновали скорпионы и многоножки — размером с кота.

Смутное беспокойство овладело Олегом, и он быстро обнаружил причину этого беспокойства. Пока их охраняет Зов. Пока. Но тот, на помощь которому они спешат, может воскреснуть в любую минуту. Зов оборвется, и тогда… Но и если они успеют — придется принимать бой со всей этой нечистью да еще и приводить в чувство ничего не понимающего «новорожденного». Ох… Так вот чего боялся Дитмар, вот почему не хотел тратить впустую заряды!

И Зов оборвался. Огромное облегчение, но и чудовищная слабость в ногах.

— Рассредоточиться! — раздался громовой рык Дитмара. — Каждый держит свой сектор, продолжаем движение по направлению. Он где-то рядом!

Почему «он», а не «она», успел подумать Олег, но предостерегающе крикнула Таис, указывая наверх — прямо на голову ему пикировал чудовищный паук. Астроном наобум махнул топориком — и попал. Треснул хитин, брызнула зеленая слизь.

— Вперед! — гаркнул Дитмар. — Мужчины отслеживают верх, женщины — низ!

Дробный сухой треск перекрыл его голос. Треск повторился. Будто кто-то рвал полотно на длинные полосы. За треском последовал яростный крик. Человеческий.

Снова раздался треск, на этот раз совсем короткий. Автоматная очередь, сообразил астроном, бросаясь следом за гауптштурмфюрером. Вскоре их вынесло на небольшую прогалину. Олег, не успев притормозить, наткнулся на спину фон Вернера. Тот обернулся, лицо его казалось заплаканным. Но, конечно, немец не плакал, он был в ярости.

— Опоздали! — выкрикнул он. — Оглоблю в задницу матери твоих предков! Послушали песенок! Пофилософствовали! Катиться тебе с трех гор на собственных ягодицах!

— Твою ж мать…

— Мужик же был… — проговорил барон фон Вернер. — Солдат…

Да, солдат. Молоденький. Необмятая гимнастерка. Галифе. Кирзачи. Малиновые петлицы без знаков различия. Рядовой пехотный Ваня. Пальцы все еще сжимают автомат с диском. Гильзы тускло отблескивают в траве. Много гильз. Эх…

— Радуйся, барон, — сказал Олег. — Он мог запросто очередь в брюхо тебе всадить…

Гауптштурмфюрер охлопал нагрудные карманы красноармейской гимнастерки, расстегнул правый, вынул черный пластмассовый цилиндрик, протянул Олегу. Астроном бездумно повертел цилиндрик в руке, сунул в карман брюк.

— Как же его?.. Ага… в шею, значит…

Дитмар показал Олегу черные дырки в шее пехотинца, по одной с каждой стороны. Из дырок сочилась зеленоватая слизь.

— Похоронить бы, — сказал астроном.

— Некогда, — отрезал немец. — Без нас похоронят. Сейчас начнется…

Олег снял пиджак, накрыл им лицо красноармейца, положил сверху ППШ.

Девицы молчали. Монах скороговоркой бормотал: «Упокой, Господи, душу раба твоего…»

— Теперь мы добыча, — сказал Дитмар. — В гору лезть долго, не пробьемся. Идем на запад, джунгли скоро закончатся. Я первым, замыкает Ефросинья. Вперед!

Они двинулись спорым шагом. Джунгли не заставили себя ждать. Какой-то крокодиловепрь, ломая кустарник, атаковал отряд с фланга, обрушившись на Таис. Гречанка увернулась легким, почти танцующим движением. Вепрь вломился в безобидный с виду куст, покрытый алыми маслянистыми цветами. Забился, завизжал. Цветы, словно сотни алчных ртов, приникли к его шкуре. Похоже, намертво. Под аккомпанемент затихающего визга люди продолжили путь. Но тут же попали в окружение мелких, не крупнее таксы, диких собак.

Собак было много. Дитмар попытался пугнуть их огнем, но только зря потратил выстрелы. Потеряв трех особей, псы кинулись на него сворой в десяток. Воительница с монахом заработали мечами. Таис гвоздила дубиной, а Олег колошматил обушком топора, быстро сообразив, что так надежнее. Все же силы были не равны, но тут снова заговорил плазмоган немца, и стая вдруг кинулась врассыпную, мгновенно скрывшись в зарослях.

— Снял вожака, — коротко пояснил немец. — Вон там прятался.

Раздумывать, что за странный вожак, который руководит боем с изрядного расстояния, астроному было недосуг. Только фон Вернер хрипло каркнул: «Вперед!» — как что-то просвистело в воздухе, и святой оказался пригвожденным к стволу древнего граба. Почти распят.

Тело монаха крест-накрест захлестнуло полупрозрачной нитью, концы которой оканчивались черными зазубренными шипами. Олег подскочил к Иоанну первым и увидел, что из середины этого чудовищного распятия растет то ли шея, то ли мясистый стебель, увенчанный зубастой головкой-бутоном. Астроном не стал дожидаться, покуда эти зубы вопьются монаху в лицо. Он отсек бутон, разрубил нити у основания шипов.

— Спаси тебя Бог, рус! — выдохнул Иоанн, с отвращением сдирая с себя остатки мерзкой ловушки.

— Все целы? — спросил Дитмар. — Тогда — бегом!

Бегом не вышло. Джунгли как с цепи сорвались. Скоро Олег перестал различать, что именно на них нападает. Какие-то летающие радужные змеи, щетинистые, ревущие, как бомбардировщики, громадные комары, прыгающие двухвостые скорпионы. Дитмар палил направо и налево, не жалея зарядов, и вполне оправдывал звание альпийского стрелка. Ефросинью попыталась ухватить гигантская многоножка, неожиданно воспрянувшая из груды палой листвы. Дева-воительница мотнула соломенной головой, и коса — астроном не поверил бы, если бы не видел собственными глазами — рассекла многоножку пополам.

И вдруг как-то сразу все закончилось. Отряд вывалился на обширную поляну, за которой начиналась обычная роща обычных деревьев. Посреди поляны все, не сговариваясь, повалились на землю.

Солнце уже палило вовсю, и Олегу захотелось в тень, в рощу, но раздался знакомый переливчатый посвист. Сверху. Ему ответил такой же — со стороны моря. Хатули, бес им в ребро.

Трава зашевелилась, по поляне поплыли размытые силуэты. Сколько их было, не сосчитать. Больше двух — это точно.

— К бою! — скомандовал фон Вернер.

Но хатули не спешили нападать. Взяв людей в полукольцо, оттеснили их к роще. И Олег понял зачем. Раздутые, как бутылки, стволы. Разверстые розовые дупла. А вот корнещупальца… Хрен их в такой траве разглядишь. Хатули застыли и сделались совершенно невидимы.

— Живоглоты! — крикнул астроном.

Дитмар выхватил плазмоган и повел стволом, стараясь захватить площадь побольше, чтобы выцелить хоть одного хищника. Зацепил. Истошный визг, запах паленой шкуры, и обезумевший от боли зверь ринулся на гауптштурмфюрера. Наперерез бросилась Ефросинья, махнула косой… и располовинила голову хищника.

— Во имя Перуна! — торжествующе воскликнула она.

— Не боишься? — бросил Дитмар.

— В муромских лесах и не такие чудища…

Дева не договорила. Корнещупальце ухватило ее сразу за обе ноги. Воительница упала ничком, живоглот поволок ее к разверстой пасти. Дитмар повел плазмоганом, но тщетно — битва в джунглях съела весь заряд. Живоглот тянул быстро, и никто не смог бы помочь Ефросинье, однако она мгновенно перевернулась, села на пятую точку и уже у самой пасти живоглота ударом меча обрубила оба корня.

Нервы у девки железные, подумал Олег. Посмотрел на поверженного кота. Серая бесшерстая шкура потеряла способность к мимикрии. На льва хатуль походил лишь строением тела. Рассеченный череп более подошел бы… лемуру. Да, глазастому лемуру с толстыми, мясистыми губами и круглыми перепончатыми ушами. Странное существо. Рот как у травоядного. Но когти…

Еще один хатуль, помельче, прыгнул на Дитмара, тот отскочил в мелкий кустарник, но удара лапой по плечу не избежал. Бесполезный плазмоган отлетел в сторону. Олег бросился к нему, наклонился, чтобы поднять. Тонкий вибрирующий корень обхватил его запястье. Астроном тюкнул по нему хазарским топориком. Корень отстал. Олег взял плазмоган, выпрямился.

Неосторожного хатуля прихватило сразу четырьмя корнещупальцами и жадно влекло к дуплу. Дупло раздалось вширь и ввысь, принимая столь крупную жертву. Ствол лжеплатана охватила сладостная дрожь, когда задняя часть жертвы погрузилась в пасть. Хатуль кричал и бился, и это было настолько страшно, что Олегу стало жаль несчастного хищника. В считаные минуты все было кончено. Пасть сомкнулась, вопль хатуля оборвался.

Олег с Иоанном, всматриваясь в траву, чтобы не нарваться на очередное щупальце, поспешили к Дитмару.

Барон фон Вернер лежал на земле, тяжело дыша, с закрытыми глазами. Гимнастерка его была изодрана. Кровоточили порезы на плече и груди. Иоанн наклонился, осторожно осмотрел раны.

— Господь милостив, — сказал он. — Раны неглубокие, но надо перевязать.

Он посмотрел на женщин и передал Таис меч. Таис кивнула и, надрезав тунику, отодрала изрядный кусок ткани, обнажив точеные колени. Иоанн ловко порвал ткань на бинты.

— Помоги, — обратился он к Олегу.

Вместе они стащили с Дитмара гимнастерку, промыли раны остатками воды из гибкой бутыли, перевязали.

— Что будем делать, рус? — спросил монах.

— Надо бы отнести его к морю, — откликнулся астроном без особой уверенности. — Здесь оставаться нельзя…

— Не надо меня нести, — сказал барон. — Идти некуда. Через живоглотов не пройдем, а хатули умеют ждать… И верни мое оружие.

Астроном отдал плазмоган.

Немец приподнялся на локтях.

— Их тут еще штук пять. Не выпустят.

— А вот я их мечом, — пригрозила Ефросинья.

Немец засмеялся.

— Лучше встретить смерть в честном поединке, чем сдохнуть с голодухи! — упрямилась Ефросинья.

— А пугануть перуновым огнем? — предложил Олег.

— Нельзя взывать к Воителю, пока не минет ночь и еще ночь, — разъяснила дева. — Биться надобно. Или молить богов, глядишь, смилостивятся. Давай, однобожец, твоя братия, помню, врала, что ваш Христос все может.

Иоанн осенил себя крестным знамением и, преклонив колени, принялся творить молитву.

— Я тоже помолюсь богам, Громовержцу и Артемиде, — добавила Таис. — Но мне нечего принести им в жертву.

Фон Вернер болезненно скривился.

— В мешке последний кусок мяса, нам уже не понадобится, так что отдай своим богам. Огня, девочка, правда, нет. Уж не обессудь.

Дурдом, подумал Олег. Снова оглядел поляну.

Да, хатули были здесь. Больше не нападали, но их короткие перемещения иногда отслеживались по размытым силуэтам. Что ж, похоже, пришло время умирать второй раз. Права Ефросинья — лучше в бою… Вдруг кто-нибудь да прорвется.

Внезапно хатули засвистели. Все разом. Свист не такой, как обычно — переливчатый, а странно-тревожный, прямо мурашки по коже.

И было от чего. Из джунглей ломилось что-то страшное. Олег подскочил как ужаленный.

— Перун Громовержец… — запричитала Ефросинья. — Кострома Благодатная… Мамочка…

Она схватилась за меч. Неведомое чудовище приблизилось, и хатули прыснули в разные стороны, как стая дворовых котов, на которых вылили из окна ушат воды. Плоская змеиная голова неведомого зверя была щедро оснащена острыми клыками, над ними извивались трубчатые щупальца, а из глазниц бил огонь, от которого сразу занимались трава и кустарник. Клыками чудовище вспарывало суглинок, прокапывая неглубокую траншею. И по этой траншее ползло гибкое серебристое туловище. Размером примерно с газовую трубу. Большого диаметра.

— Заклинаю тебя, Змий о Двенадцати Хоботах, изыди! — взвыла дева-воительница и, подскочив к чудовищу, со всего замаху полоснула мечом. Меч упруго отскочил от кожи монстра, не причинив ему ни малейшего вреда. Свистнула соломенная коса — с тем же успехом.

— Дура! — заорал Дитмар. — Прекратить немедленно! Это же Пищевод!

Голова «змия» скрылась в роще лжеплатанов.

— Полезли? — сказал Олег. — Хатули все равно далеко не ушли.

— Разумно ли? — засомневался Иоанн. — Вдруг чудовище захочет оставить нас там?

— Не оставит, — ответил астроном. — Я знаю.

Барон коротко глянул на него, кивнул, мол, потом объяснишь, и оседлал Пищевод. За ним последовал Олег, а Иоанн после короткой перепалки с Ефросиньей и нескольких негромких слов, обращенных к Таис, помог взобраться девушкам и ловко вскарабкался сам.

Под сенью живоглотов было сыро и страшно. Пищевод двигался рывками, с частыми остановками, и все казалось, что он больше не стронется с места, и путникам придется спуститься на землю, к жадно разверстым розовым пастям, в смертельную сеть надежно укрытых высокой травой корнещупалец.

Но адская роща осталась позади, вновь замелькали сосны, стало ясно, что «змий» понемногу забирает вверх.

— Что думаешь о тактике хатулей, Олег? — спросил Дитмар.

— Неразумно, — ответил астроном. — Могли ведь напасть сразу, пользуясь маскировкой, а зачем-то оттеснили к живоглотам. Потом эти броски в атаку…

Мимолетная улыбка превосходства мелькнула на губах немца.

— Тактика хатулей безупречна, — объявил он. — Ты просто недооцениваешь противника. У раненого мною хатуля случился шок. А второй хатуль, который атаковал следом — самка. Его самка. У хатулей нет прайдов, они живут парами.

Лебединая верность, подумал Олег. Очень необычное свойство для кошачьих.

— В остальном же расчет хищников был безупречен. Нас оттеснили к непроходимому препятствию. И ждали.

— Да, но не легче ли было…

— Самое же главное заключается именно в том, что не легче. Учись анализировать и делать правильные выводы, Олег, — поучал немец. — Такое поведение высокоразумных хищников означает только одно: им не раз приходилось сталкиваться с людьми! Причем с людьми, вооруженными весьма совершенным оружием. Таким, как это. — Дитмар прикоснулся к плазмогану. — А возможно, и более совершенным. Следовательно, где-то есть такие люди, и мы рано или поздно с ними столкнемся. И нам надо успеть должным образом подготовиться к такой встрече!

Мыслитель, подумал Олег. Мистический бред в вопросах мировоззрения и жесткое рациональное мышление в вопросах тактики и выживания. Докажи такому что-нибудь. Что ж, пока нет прямых доказательств моей теории, будем косить под дурачка. А потом… потом посмотрим, что одолеет — еврейская лженаука или арийская мистика. Интересно, к какому техническому объекту на сей раз вывезет Пищевод?

Объект нашелся в ста шагах. В скальном массиве было вырезано идеально гладкое, наклонно уходящее вниз углубление. Широкие ступени цвета бутылочного стекла вели к дверям с замком-пятерней на створке.

— Странно, — пробормотал Дитмар. — Не помню… Раньше… не было.

Спустились. Олег, вложил руку в замок, Сезам распахнулся. Они оказались в небольшом тамбуре с гладкими серебристо-матовыми стенами; под потолком, однако, гнездились разнообразные миниатюрные штуковины. Штуковины ожили, замигали огоньками. Датчики, понял Олег. Наконец приятный баритон возгласил, и возгласил по-русски, по крайней мере так слышал Олег:

— Дорогие гости! Добро пожаловать в Малый информаторий Тавриды! Здесь вы сможете не только получить любую исчерпывающую информацию, но и отдохнуть и приятно провести время!

Информаторий! От волнения у астронома перехватило дыхание. Наконец-то хоть что-то!

Вторая дверь пропустила их в обширный зал с такими же серебристо-матовыми стенами, рядами мягких кресел и диванов в форме причудливых цветов; возле каждого на столиках имелись небольшие пульты. В дальнем конце зала возвышался невысокий подиум — Олег уже догадался для чего. Дитмара немедленно уложили на диван. Ефросинья осматривалась хмуро и недоверчиво, Таис и Иоанн сохраняли спокойствие.

Олег изучал пульт — он был странный. Снова отпечаток для ладони, как и на дверях, несколько непонятных гнезд — и ничего более.

Возникло мерцание, и на подиуме материализовалась величественная фигура римлянина в сенаторской тоге.

— Мара! — вскрикнула Ефросинья.

— Латинянин, — бросила Таис. — Варвар.

— Да что ж у тебя, куда ни кинь — всюду варвары, — возмутилась было Ефросинья.

— Спокойно, девочки! — поспешил вмешаться Олег. — Это не призрак и вообще не человек. Он не опасен.

— Искусственный интеллект Малого Таврического информатория именем Валерий Гай Германик приветствует дорогих гостей! — «римлянин» вскинул руку в приветственном жесте. — Я готов ответить на любые ваши вопросы. Но… — голограмма обвела «дорогих гостей» проницательным взглядом, — но не сразу. Я вижу, что вы устали с дороги, да к тому же один из вас серьезно ранен. Кроме того, мои сенсоры указывают на то, что ваши одеяния плохо приспособлены к внешним условиям. Вот здесь, — отодвинулась неприметная панель в стене справа, — медотсек. Здесь, — еще одна дверь, — можно совершить омовение и переодеться. Я рекомендую УЗК-11.

— Что такое УЗК? — перебил Олег словоохотливого искина.

— Универсальный защитный комплект. Гигроскопичен, при этом отличается повышенной механической прочностью, устойчив к воздействию агрессивных сред, ядов…

«Общевойсковой защитный комплект надеть! — вспомнилось армейское. — Вспышка с тыла!» А что, очень похоже. Только и ждешь, откуда вспыхнет…

— Достаточно, — перебил Олег. — Иоанн, помоги, пожалуйста, отвести Дитмара.

Медотсек оказался комнатенкой с торчащим посредине креслом, сверху донизу увешанным какой-то аппаратурой. Как только туда усадили барона, кресло плавно и бесшумно скользнуло вниз, а возникшее в полу отверстие закрылось серебристыми створками. Иоанн тревожно глянул на Олега, но тот отрицательно покачал головой.

Девицы уже ушли мыться и переодеваться. Олег уселся в кресло.

— Можно запрос?

— Увы! — Гай Германик сделал протестующий жест. — Сперва омовение!

Хренова железяка, подумал он, закрывая неподъемные веки.

Вскоре Иоанн осторожно тряс его за плечо:

— Очнись, рус!

Рус отверз очи и чуть не поперхнулся: если Таис в сильно обтягивающем серебристом комбинезоне, словно отлитом из единого куска… ткани? пластика? шут его разберет — ни шва, ни кармана — смотрелась совершенно умопомрачительно, то Ефросинья напялила поверх высокотехнологичного одеяния кольчугу, навесила на шею кучу своих амулетов, а за спиной красовался все тот же меч-кладенец. Монах тоже переоделся — но на груди у него обнаружился внушительный крест-энколпион на кожаном шнурке. Видимо, Иоанн все время носил его под туникой. На диване восседал такой же «серебристый» Дитмар. От эсэсовской формы остался лишь пояс. На человека стал похож — мелькнула мысль. И выглядит здоровым. Олег встал и направился к «умывальне-переодевальне».

Разбираться со сложной техникой будущего не пришлось — вкрадчивый баритон Гая Германика подсказывал, какие сенсоры и в какой последовательности нажимать. Удалось даже побриться, ибо отросшая щетина раздражала неимоверно. Облачился в костюм — опять же не без подсказок. Карманы таки нашлись — закрывались они скользящим движением ладони вверх, не оставляя ни малейшего следа, а открывались, соответственно, наоборот.

— Старую одежду можно утилизировать здесь, — наставление сопроводил короткий мелодичный звон из угла «раздевалки».

Олег с отвращением принялся комкать брюки, и оттуда вывалился давешний черный граненый цилиндрик — медальон погибшего красноармейца. Как он мог забыть! Олег раскрутил цилиндрик, развернул бумагу с данными. Прочел. Не поверил своим глазам. Прочел еще раз. Поспешно затолкал обратно и закрутил крышку — со второй попытки. Этого не может быть, подумал он. Этого просто не может быть! Хотя… Не спешить, обдумать. Рассказать немцу? Не время.

Он глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, засунул медальон в карман чудо-одеяние, провел ладонью снизу вверх и вышел в зал.

Уселся в кресло.

— Вопросы задавать можно?

— Биоконтакт невозможен. Цифровой контакт невозможен, — в голосе искина сквозило огорчение. — Это существенно замедлит восприятие информации.

— А какой возможен, черт бы тебя побрал?!

— Впредь рекомендую воздерживаться в стенах Информатория от экспрессивных и грубых выражений! — возгласил Германик. — Возможен аудиовизуальный контакт.

— Давай аудиовизуальный. Запрос!

— Я весь внимание.

— Олег Яковлевич Сахновский. Даты жизни… — Олег поколебался и назвал числа. — Астроном, проживал в Алуште. Что известно об этом человеке?

Гай Германик картинно приложил палец ко лбу.

— Известно немногое. Видеоинформации нет. Сохранился список научных трудов. Вывожу на экран.

Вспыхнул уже знакомый по Башне телеэкран, и по нему поплыли строки. Да, оно. Его работы. Вон даже тезисы доклада в Праге есть. Единственная загранпоездка. Впрочем, и это ничего не доказывает…

— Отчет по новейшей истории за последние двести лет, — затребовал он.

— Невозможно, — в голосе искина сквозило смущение. — В моей памяти имеется лакуна в последние пятьсот тридцать восемь лет.

— Когда восстановилась память?

— Сто двадцать три часа семь минут и двадцать восемь секунд назад я вновь осознал себя. Все это время моя память восстанавливалась по временной оси вплоть до лакуны.

— Воспоминания за последние двадцать лет до лакуны?

— Ноль поступающей из центра информации. Среднее количество посетителей — три целых семь десятых индивида в год. За восемь лет и три месяца до возникновения лакуны — отключение от основной энергостанции на Мангупе, переход на автономное питание. Затем разряд аккумуляторов.

Вот и катастрофа, подумал Олег. Ну а нынче-то на Мангупе никакой энергостанции небось нет…

— Какой сейчас источник питания?

— Имеются лишь косвенные данные. Мои датчики фиксируют внизу наличие резервуара, заполненного органикой. Вероятно, происходит обработка органики ферментами либо бактериями. Состав ферментов или вид бактерий установить невозможно. Процесс сопровождается выделением большого количества теплоты и метана. Способ преобразования в электроэнергию неизвестен.

Вот вам и Пищевод. Очень остроумно.

— Хорошо. Информация по ключевому словосочетанию: Сигнус деи.

— «Сигнус Деи» — корпорация-монополист по критической генмодификации на уровне фенотипа, основана в… вы предпочитаете, насколько я понял, древнее летосчисление?

— Да.

— В две тысячи пятьсот тридцатом году. Основные проекты — «Птица Сирин», «Человек-Амфибия» и «Открытый Космос». Время разработки проекта — сто пятьдесят два года. Время активной фазы проекта — около девятисот лет. Количество индивидов, прошедших трансформацию…

— Достаточно. Информация по «Птице Сирин». Физиология, фенотип, генотип.

На экране замелькали картинки. Сигнус. Общий вид. Опорно-двигательная система — скелет, мышечный аппарат. Внутренние органы. Гай Германик пояснял по ходу: млекопитающие, живородящие; ареал обитания — субтропики: Средиземноморье, Таврида; метаболизм комбинированный, ускоренный, нормальная температура тела тридцать девять и три; особые свойства — способность к эмпатии. — А вот это уже интересно, мимоходом отметил Олег. — Степень регенерации, продолжительность жизни, — ого! — уровень ай-кью, вспомогательные животные — модифицированные вороны, уровень ай-кью…

Далее на экране закрутились спирали ДНК и посыпались непонятные термины…

— Довольно, — прервал Олег. — Причина катастрофы на планете?

— Взрывная лавинообразная патогенная мутация встроенных генов.

— Сколько длилась катастрофа?

— По неполным данным, ибо лакуна в моей памяти не может быть восстановлена, — около восьмидесяти лет вплоть до полного вымирания населения и разрушения инфраструктуры.

— Кто-либо предсказывал возможность такой мутации?

— Профессор Ван Хофман в три тысячи триста сорок третьем году опубликовал соответствующую работу, однако был подвергнут обструкции и заклеймен как лжеученый.

Пророк. Вот вам и песни сигнусов.

— Проект «Открытый Космос» — ген-модификация для проживания в Космосе?

— Истинно так.

— Когда упала третья Луна? — резкий, лающий возглас Дитмара.

— Планета Земля имеет один естественный спутник…

— Довольно болтовни! — оборвал искина Дитмар. — Все это пустая тарабарщина. Где можно зарядить вот это? — он показал плазмоган.

— Универсальный резак можно зарядить на распредщите, — Германик указал за спины людей, на небольшую дверцу у входа.

— А пожрать и поспать? Отвечай, ты, дерьмоголовый ублюдок!

— Я не отвечаю на вопросы, содержащие экспрессивную и ненормативную лексику!

— Где мы можем принять пищу и отдохнуть? — поправил барона Олег.

Раздвинулись сразу несколько дверей слева.

— Все для удобства уважаемых гостей!

Когда они, насытившись необычными блюдами и напившись странного густого напитка, по вкусу более всего напоминавшего травяной отвар с цветочным ароматом, оказались на роскошных ложах, выполненных в древнеримском стиле, освещение сменилось на тускло-синее, как в казарме, Иоанн захрапел, а Дитмар негромко произнес:

— Олег, ты сомневаешься в том, что ты — это ты?

Астроном с трудом отогнал дрему.

— А ты не сомневаешься? Людям свойственно воскресать и слышать какой-то Зов?

— Мы здесь выполняем миссию. Боевое задание. Зов — тот же боевой приказ. Тебе этого не понять. Приказы не обсуждаются, они неукоснительно выполняются. Подчиненный не должен знать, с какой целью отдан ему тот или иной приказ. А я — это я. Я здесь и сейчас, в чем не сомневаюсь. И тебе не советую. Сумасшедшие в нашем отряде не нужны.

Это еще надо посмотреть, кто тут сумасшедший, успел подумать Олег, прежде чем провалиться в сон. Сигнусадеи… Сигнус. Деи. Лебедь. Бог. Лебедь Божий.

 

Песнь третья

Это казалось невозможным, но она была. Обсерватория. В горах, левее Кошки. Не совсем на том месте, и не совсем такая, как две тысячи лет назад… но несомненно, что вот это — раздвижной купол оптического телескопа. А вон то — радиоантенна. Гигантская, странной эллиптической формы, но радиоантенна.

Панораму водной глади перекрывала некая решетчатая конструкция, похожая то ли на фермы взорванного железнодорожного моста, то ли на опрокинутую исполинскую высоковольтную мачту. При этом конструкция подверглась сильному термическому воздействию. Оплавленные и перекрученные двутавровые балки, будто конечности чудовищного насекомого, вонзались в прибрежные валуны и уходили далеко в залив. Фон Вернер жестом велел отряду залечь.

— Смотри! — сказал он астроному, ткнув плазмоганом в сторону моря. Олег присмотрелся. Почти не различимые на тускло-оловянной волнующейся поверхности качались мокрые серые шары. Нет, не шары — головы! Дельфины? Не похоже…

— Они? — спросил астроном.

— Сирены, — подтвердил немец. — Только их тут не хватало…

— Опасны?

— В воде — да, — ответил Дитмар, — но на суше беспомощны, если не считать зазубренных дротиков… Мечут они их, как дьяволы.

— Наши комбинезоны ими не пробить, — сказал Олег. — И потом, Зов…

— Да, хорошая штука, — сказал гауптштурмфюрер, в который раз пощупав тонкую, но чрезвычайно прочную ткань. — Не пойму только, из чего сделано…

— Какие-нибудь полимеры… — откликнулся астроном.

— Ладно, — буркнул немец. — Потом объяснишь. Сейчас только смотри. А Зов на них не действует. Проверял.

Но Олег и так не отводил взгляда от моря. Сирен становилось все больше. Цепляясь длинными мускулистыми руками за перекладины и выступы поверженной конструкции, они высовывались из воды по пояс. А некоторые умудрялись подниматься еще выше, устраиваясь в разветвлениях и прорехах металлического остова. Серебристо-голубые, блестящие, голые. Восхитительно прекрасные. Если бы не хвосты с широкими лопастями, не акульи плавники на спинах, не жаберные щели на груди, не диковинные выросты на головах, призванные, видимо, придать сиренам дополнительные гидродинамические свойства, их вполне можно было вообразить дайверами с причудами. Во всяком случае, тела сирен походили на человеческие больше, чем тела сигнусов. Особенно хорошо это заметно у самок — высокие упругие бюсты, широкие бедра. Сирены увидели людей. Загомонили. И голоса их ничем не напоминали голоса сигнусов. Морские жители не пели, а клекотали и улюлюкали.

Какие же это сирены, подумал Олег, это, скорее, тритоны, русалки, ундины… До пояса — люди. А ниже — рыбы. Впрочем, не рыбы, конечно. И даже не амфибии, а, скорее, дельфины. Кожа, наверное, теплая, бархатистая… Извращенное воображение генных инженеров корпорации «Сигнус Деи» соединило, нет, смешало три сущности в одной. Рыбы, амфибии, млекопитающие. Полмиллиарда лет, сжатые в одно мгновение.

Романтики, блин, подумал астроном с ожесточением. Воплотители мечт. Вас влекут океанские глубины? Пожалуйте! За хорошую плату вы сможете переплюнуть человека-амфибию. Мечтаете о небесных просторах? Нет ничего невозможного. Вам какие крылышки? Белые, серые, каурые, фиолетовые в крапинку… Раскошеливайтесь! Ах, вас манят беспредельные пространства Вселенной?! Что же вы сразу не сказали! Любой каприз за ваши деньги…

Протяжный печальный крик грянул с небес. Белые крылья в знойной вышине. Крик повторился, многократно умноженный. Сигнусы! Не менее сотни. Словно бомбардировщики, клиновидным строем, по десятку в ряду, они заходили над Голубым заливом со стороны Кошки. Сирены тоже заметили их, но прятаться в воду не стали. Клекот слился в громогласный воинственный клич. Передовой клин сигнусов свалился в пике, навстречу взметнулась туча дротиков. Люди-лебеди в долгу не остались — у каждого в когтях было по увесистому камню, еще не достигнув нижней точки пике, сигнусы принялись их бросать.

— В точности так ваши «илы» жгли наши танки, — хмуро произнес Дитмар.

— «Черная смерть», — не без ехидства ответил астроном.

За авангардом последовали другие. Море вскипело. Потери несли обе стороны. Рухнула в море с раздробленной головой сирена-самка. Сразу два дротика пронзили атакующего сигнуса на выходе из пике, он ударился о верхний ярус конструкции и, ломая прекрасные свои крылья, тоже канул в воду…

— Превосходно! — воскликнул немец. — Им сейчас не до нас. Вперед!

— Мнится мне, братья и сестры, — произнес монах, — что новый грешник или грешница воплотятся во-он в том безбожном узилище…

Внушительного размера то ли ангар, то ли эллинг, воздвигнутый у береговой кромки. Олег прислушался к своим ощущениям. А ведь святой прав! Там и должен воскреснуть их следующий, или следующая…

Пространство перед эллингом — ровное, словно нарочно расчищенное. Наверняка нарочно, подумал Олег, вспоминая Башню и Информаторий. Там тоже того… поработали. Пересекли бегом и оказались в мертвой для обстрела зоне.

Астроном, не раздумывая, поднялся по наклонному пандусу, в который были заглублены металлические направляющие, и приложил ладонь к дактилозамку. Дрогнули и бесшумно разошлись огромные ворота. Немедля вспыхнуло освещение. Олег по инерции шагнул внутрь и замер. Эллинг не пустовал. На рельсовой тележке размером с железнодорожную грузовую платформу возвышался… Катер, не катер, а малотоннажное судно на подводных крыльях. Ослепительно белый крутых обводов корпус, вылизанная по всем законам аэродинамики рубка, водометные движки — блеск, мечта нувориша. Да что там нувориша, его, скромного астронома Сахновского с мизерной зарплатой, невоплощенная мечта. По крайней мере, в прошлой жизни.

Позади по-хатульи присвистнул немец.

— Ничего себе, лодочка, — проговорил он. — Под стать сарайчику… Ладно, потом рассмотрим. Ищите, чую, сейчас появится…

Фон Вернер принялся деловито шнырять по эллингу. Олег с трудом оторвался от созерцания «мечты». Обойдя катер, он заметил небольшую дверцу, видимо, ведущую во вспомогательное помещение. Зов внутри заметался так, что казалось, еще мгновение, и он вырвется из груди маленьким окровавленным чудовищем из старого фантастического фильма. Астроном рванул дверцу и очутился на складе. Два ряда стеллажей были забиты блестящими от смазки деталями машин. Запчастями к движкам катера, надо полагать. А между стеллажами…

Вот значит, как это бывает…

Пол между стеллажами вспучился. Плиточное покрытие пошло трещинами и разорвалось, окатив замершего астронома осколками. Огромное яйцо стремительно, как зубная паста из неосторожно сжатого тюбика, выдавилось из-под пола. Молочно-белое, бугристое, блестящее, оно ходило ходуном, вот-вот готовое лопнуть. Олег на всякий случай отступил к двери, мало ли что… Но ничего страшного не последовало. Кокон перестал вздрагивать, раздался тихий чмокающий звук, и скорлупа раскрылась, словно бутон тюльпана. Явив содержимое.

Женщина, подумал астроном. Дитмар будет в ярости…

Впрочем, среди тающей скорлупы кокона лежала не просто женщина, а леди, дама из высшего света. Век девятнадцатый, как пить дать. Темное пышное платье, из-под которого бесстыдно выглядывали кружева нижней юбки. Высокие ботинки со шнуровкой. Шляпка с вуалькой. Дама шумно вздохнула, поднесла бледную узкую кисть к лицу, наткнулась на вуальку и вряд ли осознанным движением сорвала ее. Открыла глаза.

Олег придвинулся, наклонился.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он.

Дама смотрела на него, не видя и, наверное, еще не понимая его слов. Прозрачная слизь покрывала ее лицо, исходила едва заметным паром, таяла. Астроном вспомнил дымку, окутывавшую его руку в момент воскрешения. Выходит, не почудилось…

— Где я… что я делаю… зачем, — жалобно пробормотала дама.

Олег лихорадочно пытался сообразить, что ей ответить.

— Не волнуйтесь, — проговорил он. — Вы… в безопасности.

— Ах, этот connard Вронский! — невпопад отозвалась она.

Вронский?

ВРОНСКИЙ!

Ну вот и все, со смесью разочарования и облегчения подумал астроном. Задачка сошлась. Ну, или почти… Осталось выяснить детали.

КТО и ЗАЧЕМ? Главное — ЗАЧЕМ? Хотя и не мешало бы понять — КТО?

— Вот ты где!

На склад ворвался гауптштурмфюрер, за ним — прочие. Барон подскочил к нововоскрешенной.

— Опять баба!

— Ее зовут Анной, — сказал Олег.

— Что? Откуда знаешь?

— Сигнусы напели, — усмехнулся астроном. — Знаю, и все.

Приподнявшись на локте, она недоумевающе взирала на него. Губы ее беззвучно шевелились. Совсем как у Иоанна, когда тот молился.

— Все будет хорошо, Анна, — сказал астроном. — Скоро вам станет лучше.

Она приподняла слабую руку, то ли благословляя, то ли защищаясь, а скорее всего, пытаясь осенить себя крестным знамением. Олег вдруг увидел себя и других ее глазами. Странные существа, все в белом. Вспомнилось: «И услышал я голос четвертого живого создания, произнесший: „Приди!“».

Да уж…

— Господа… — заговорила она. — Где я. Что со мной?.. Вы… вы ангелы? Господи! Господи Иисусе! Вы не ангелы! Я не могу, я недостойна, я совершила тяжкий грех…

Ее мечущийся взгляд остановился на Иоанне, и тот выступил вперед.

— Успокойся, дочь моя, — речь святого странно изменилась, по крайней мере, таких обертонов Олег в устах Иоанна еще не слыхал: сочувствие и нежность и при этом непоколебимая уверенность. — Не ад это, но всего лишь чистилище. В чем согрешила ты?

— Грех самоубийства, — ответил за нее Олег. — Сударыня, вы в состоянии подняться? Прошу вашу руку.

Анна с опаской, словно ожидая соприкосновения с призраком, подала руку и встала. Ее качнуло.

— Да-да, конечно, я понимаю. Я все понимаю… — Она провела ладонью по лбу. — Ангелы всезнающи.

— Не ангелы мы, дочь моя, — возразил Иоанн, — но такие же грешные люди. Однако я как служитель Господа готов принять твою исповедь. Не знаю, уместно ли сие здесь, но тебе станет легче…

— Да-да, конечно, — торопливо произнесла она. — Сейчас. Мысли путаются…

Иоанн сделал знак, и они вышли из помещения.

— Вот это ладья! — восхитилась Ефросинья. — На такой бы из варяги да в греки. Вот только волочь тяжко, без волшебства не обойтись.

Фон Вернер погладил днище.

— Если судно на ходу, то это очень ценная вещь. Наша мобильность возрастет многократно.

Астроном посмотрел на катер. Полет над волнами? Соленый ветер в лицо? Заманчиво, но… не сейчас.

— Пока разберемся, что к чему, — сказал он. — Да и где брать топливо?..

— Сила, ведущая нас, — отмахнулся фон Вернер, — позаботится об этом.

Вот оно как. Значит, пора раскрывать карты.

— Пока есть время, — сказал Олег, подходя к распахнутым воротам эллинга, — неплохо бы исследовать обсерваторию.

Он указал на хорошо видимые отсюда башни.

— Нет! — хором воскликнули Таис и Ефросинья.

— Почему?

— Перуном клянусь, — побожилась воительница, — нельзя туда. Смотрю и вижу — нельзя.

— А ты, Таис, что скажешь?

— Боги не любят совершенства, — непонятно ответила гречанка.

— Таис, а что сталось с тобой и твоей подругой Эрис? Вы основали свое поселение? Ну, Гесиода, я понимаю, уплыла со своим Неархом…

— Ты провидец? — в голосе невозмутимой гречанки прорезался страх. — Ты… Ты полубог?!

— Полубог? — Олег усмехнулся. — Нет, лучше уж провидец…

— Черт бы вас всех побрал! — не выдержал Дитмар. — Что все это значит?

— Пойдем на свежий воздух, поговорим, — предложил Олег. — Девушки, когда Иоанн закончит, пусть идет к нам, а вы помогите Анне. И переоденьте ее в запасной комбинезон.

Гауптштурмфюрер и астроном спустились по пандусу. Солнце стояло в зените, ярко освещая купола обсерватории.

— Что за самодеятельность, Олег? — хмуро поинтересовался немец. — Туда идти нельзя. Гиблое место. Я знаю. И откуда у тебя сведения про баб?

— Дождемся Иоанна. А пока посмотри вот это.

Он извлек медальон погибшего красноармейца, развернул лист личных данных. Дитмар принял брезгливо, двумя пальцами. Медленно, шевеля губами, прочел. Небось учили в школе СС языку противника… Шевельнул бровями, вернул.

— Я таких насмотрелся. Но здесь написан бред.

— Этого бойца никогда не существовало… А вот и Иоанн!

— Звали, братья? — монах опустился на нижнюю ступень пандуса. — Бедная грешница…

— Грехи ее мне известны, — сказал Олег. — Прелюбодеяние да самоубийство. Не люди они, все три наши девы. И тот, в лесу — не человек.

Дитмар и Иоанн молчали — ждали продолжения.

— Это персонажи книг. Солдат — писателя Вячеслава Кондратьева, «Сашка». Я по нему в школе сочинение писал. Анна — Анна Каренина знаменитого Льва Толстого. Дитмар, ты-то должен был слышать о таком?

Немец пробормотал под нос что-то неразборчивое, очевидно, ругательство.

— Ну, а роман «Таис Афинская» в детстве был моей настольной книгой. Так что догадываться я начал сразу… Про Ефросинью не знаю, не читал.

— Я не разумею, рус! — Иоанн вскочил. — Мыслимо ли писать книгу о человеке, которого не было? Евангелие повествует о деяниях Иисуса. Жития святых — о святых. Есть описания жизни царей. Но измышлять несуществующее, плодить сущности? Это… это богопротивно!

Да, подумал Олег. Объяснишь тебе, пожалуй, что такое беллетристика…

— Для развлечения, святой отец. На потеху. В наше время это было весьма распространено.

— Значит, и спутницы наши — суть еще одно наваждение. А быть может, и не только они, — рассудил монах и снова уселся, погрузившись в раздумья.

Верно мыслишь, ох, верно, святой Иоанн Готский. Хотя фильм «Матрица» ты точно не смотрел…

— Мы, думаю, все же люди. Все мы воскресли там, где погибли или где должны были воскреснуть, все помним обстоятельства смерти. Статьи астронома Сахновского хранятся в памяти компьютера… и то я не уверен. Поэтому, Дитмар, надо идти на обсерваторию.

— Не вижу логической связи.

— Объясню. Корпорация «Сигнус Деи» помимо сигнусов и сирен создала людей, предназначенных для жизни в космосе. Возможно, нами управляют оттуда. И Зов наводят, и э… галлюцинации в виде несуществующих персонажей.

— Я не верю в эту болтовню. Ничего вразумительного. Космос холоден и необитаем. Никакие осколки лун не пригодны для жизни! Ты просто пускаешь нам блох в уши, и больше ничего!

— А песни сигнусов? Это же знание, понимаешь ты или нет?! Ван Хофман, или кто другой, передал его через поколения сигнусов в будущее. Ферштейн, герр барон?

— Веришь в невнятные бредни призраков и тупых птиц? Идиот! Наша миссия здесь! Понимаешь — здесь! Не в космосе! На Земле! — фон Вернер встряхнул астронома за плечи. — Пойми, еврей чертов, главное — на Земле! Откуда нам знать, какова будет новая раса великанов?

— Сам ты идиот! — выкрикнул Олег. — Мистик задрипанный! Как хочешь, а я иду на обсерваторию.

— Нет. — Голос барона сделался ледяным. — Не идешь. Я приказываю тебе остаться.

— Приказываешь? Ты? Да я плевать хотел на твои приказы! Это ты раньше мог приказывать, это там ты был гауптштурмфюрер. А сейчас ты говно!

— Пархатый ублюдок, — прошипел эсэсовец. — Думаешь, если офицер СС тебя не прикончил, ты чего-то стоишь? Думаешь, барон Дитмар фон Вернер польстился на твою науку? Да я таких, как ты, в тридцать пятом из Гейдельберга вышибал, чтоб не пудрили мозги арийской молодежи лживой жидовской космографией!

— Отвянь, нацистская гнида, — сказал астроном Сахновский. Очень спокойно сказал. — От тебя трупом смердит.

— Посмотрим, кто из нас труп…

Гауптштурмфюрер медленно поднял универсальный резак. В его глазах не было ничего, кроме ровного синего пламени безумия.

Он сумасшедший, отстраненно подумал Олег. Отлично ориентирующийся в оперативной обстановке, хладнокровный в минуту опасности, здравомыслящий в житейских мелочах, но сумасшедший. Истинный ариец, но не истиннолюдь. Как и я, впрочем. И святой Иоанн Готский…

— Братья мои! — возгласил Иоанн, и это был еще один его новый голос. Взгляд святого горел, пронзал насквозь, до дрожи. — Братья мои! Я вижу, что вам хочется друг друга убить. Не стану напоминать, что это смертный грех. Скажу иное. Убейте меня. Убейте сколь вам угодно жестоко и медленно. Насладитесь убийством, пусть оно пропитает вас насквозь, каждую частицу вашу, каждый влас и ноготь! Клянусь Господом, гнев ваш уляжется, и вы сумеете поладить. Я же стар и более не хочу быть здесь… Заклинаю вас, сделайте это сейчас! Господом нашим и всеми святыми заклинаю!

Во взгляде его была теперь мольба — столь искренняя, что Олег вновь содрогнулся. Святой преклонил перед ними колени и опустил голову.

Дитмар попятился. Маска безумия медленно сошла с его лица.

— Хорошо, — сказал он. — Хорошо, еврей. Иди и сдохни.

— Я пойду с ним, — ровно сказал святой.

— И ты, Йоган?!

Фон Вернер круто развернулся, взбежал по пандусу и скрылся в воротах эллинга.

Удивительно, местность в Голубом заливе почти не изменилась. Олег держался пока поросших травой и редкими сосенками холмов. Забирались они все выше, но после полуторачасового подъема стало ясно, что леса не избежать. На опушке сделали короткий привал — отдышаться в тени буков.

Посидели. Тихо здесь было. Очень тихо. Астроном вслушивался — ни посвиста хатуля, ни шорохов, ни даже птичьего крика. Мертвая безветренная тишь. С одной стороны, вроде бы и хорошо. А с другой — странно. Везде, куда ни сунься, зверье, а здесь прямо заповедник какой-то… для людей.

В лесу они сразу наткнулись на хорошо утоптанную тропу, ведущую вроде бы в нужном направлении. Опять же, с одной стороны, удобно, потому что местность сделалась скалистой. А с другой — подозрительно. Если нет зверей, то откуда тропа?

Время шло, тропа петляла, обходя скальные массивы и крупные валуны. Олег прикидывал направление по солнцу. Если так дело пойдет и дальше, то еще немного… что там Дитмар болтал о всяких ужа…

Вот оно. Приехали.

Тропа сделала очередную петлю. В десяти шагах от них на небольшом валуне стояло двое… существ? Пожалуй, существ, отдаленно напоминавших людей. Точнее — австралопитеков. Сутулые, много ниже человека, покрытые бурой свалявшейся шерстью, руки до земли… Странной формы черепа, слишком большие, словно раздутые, больше человеческих, но с мощными надбровными дугами. Клыкастые пасти.

Глаза — желтые. Взгляд — насквозь, навылет. Приказ — безмолвный, но внятный: сюда. Ближе. Астроном и святой одновременно качнулись. Шаг, еще шаг. Словно в дурном кино. Ноги чужие. Ослушаться невозможно. Ближе. Еще ближе.

Ш-ш-ш! Откуда? И еще раз: ш-ш-ш! Плазмоган! Чары исчезли, чудовища покатились с валуна и замерли.

— Дитмар!

— Дитмар! — эхом откликнулся Иоанн.

Тишина, затем шорох — откуда-то сверху. Вот он, Дитмар фон Вернер, с кошачьей своей ловкостью спускается со скалы. Плазмоган уже за поясом, в руке — увесистый дротик, подарок сирен. На голове — капюшон.

— Откуда ты?.. — только и спросил Олег.

— В семействе фон Вернеров трусов не было, — лаконично разъяснил немец. — Вы бы тоже нахлобучки надели. Сейчас начнется.

И не дожидаясь, пока астроном придет в себя, взялся за воротник его костюма, потянул — воротник превратился в такой же капюшон. Иоанн, сообразив, справился сам.

— Что начнется-то?

— Повезло, что твари были вместе. Теперь не сунутся. — Вернер похлопал по рукояти плазмогана. — Их гипноз на людей действует только на близкой дистанции. Зато животные…

— Какие животные?

— Сейчас увидишь, — пообещал немец. — Будет хуже, чем в джунглях. По тропе бегом марш.

Да, это было хуже, чем в джунглях. Значительно хуже. Но было и отличие. Если в джунглях животные вели себя естественно, подчиняясь лишь инстинктам, то сейчас проявлялось внешнее управление: очередное чудище выскакивало или вылетало из-за деревьев и набрасывалось с одной целью — немедленно укусить, ужалить, ударить.

Без костюмов не продержались бы и пяти минут, подумал Олег, разрубая хитин вцепившейся в ногу сколопендры. Что-то хатулей пока не видать… Впрочем, их и так не очень-то разглядишь… так что — не надо… Получай! И ты получай! И ты, дрянь!

Все же они продвигались вперед. Дважды Олега и Иоанна сбивали с ног крупные твари, и тут уж немец пускал в дело универсальный резак. Экономит заряды. Зачем? Дальше будет хуже? Ох…

Лес закончился внезапно. Ну, конечно. Идеально ровное, словно нарочно расчищенное место. Башни. Купола. Ворота. Огромные. И всего лишь двести метров открытого пространства.

— Туда! — рявкнул барон. — Быстро! Я прикрою!

По всему фронту вдоль опушки лезла крупная нечисть. Фон Вернер открыл веерный огонь из плазмогана. Оглянувшись на бегу, астроном заметил, что барон медленно пятится вслед за ними: увеличивает сектор обстрела. Надолго ли его хватит? Вот олень — гигантский, метров пять — с удивительным проворством ринулся справа, ясно, что он успеет их перехватить. От таких челюстей никакой костюм… кости перемелет… Нет, Дитмар! Ай да стрелок! Успел. Сто метров до ворот. Пятьдесят. Тридцать!

Плазмоган умолк. Олег снова обернулся. Два ящера сомкнули челюсти на ногах поверженного немца, ни лица, ни тела Дитмара не видно под грудой чего-то мерзкого и шевелящегося, только серебристо сверкает плазмоган в откинутой руке.

Снова тишина. Почему? Куда делись пауки и ящеры?

Понятно. Бесшумно раздвинулись створы, в проеме ворот обнаружилось еще одно человекообразное существо. Желтые глаза и безмолвный приказ. Но нет уже Дитмара.

Вблизи оно оказалось еще страшнее. С клыков капает слюна. Смотрит… Смотрит. Короткий взмах руки, нет, лапы, на руке не может быть таких когтей, удар, и сверхпрочная ткань комбинезона святого разрывается — от шеи через грудь, наискосок.

Он не смог даже зажмуриться. Сейчас… Сейчас…

— Аксион эстин!

Хриплый голос, нечеловеческий, без выражения. Голос механизма. Он не сразу понял, что слова произнесло существо и что он снова свободен. А когда понял, неудержимая ярость заставила взмахнуть топориком и опустить его на несуразно огромную башку твари. Существо рухнуло рядом с Иоанном.

Сволочи, подумал Олег, закрывая глаза святому. Какие же вы все сволочи… Аксион эстин, говорите? Посмотрим…

Он вскочил и чуть ли не бегом ворвался в обсерваторию. Ворота за его спиной бесшумно закрылись.

Холод. Холод и незримое присутствие. Чье? Аппаратура, назначение которой он уже понимал. И уже понимал бессмысленность затеи. Играючи включил и настроил главный телескоп на поиск ближайшего геостационара. Никаких окуляров не нужно, все проецируется на экран. Огромный тор — орбитальная станция — яростно сверкает в лучах солнца. УФ-фильтры. Инверторы. Длинные усы — оранжереи. Ближе. Еще ближе. Существо. Человекопаук. Очередной продукт корпорации «Сигнус Деи». Заточенный под невесомость, блин горелый. Плывет себе и собирает в корзинку какие-то плоды. И бессмысленный взгляд. Совершенная автоматика станций позволяет обслуживание на инстинктивном уровне. Они так же глупы, как сигнусы и сирены.

Кто, как и зачем. Кто? Как? Зачем? — подумал он.

Однозначный ответ, подумал он, не может быть получен в рамках информационной проекции, именуемой человеческим мозгом. Материальная Вселенная — всего лишь рябь, голограмма на поверхности субквантового океана. Спецификой развертывания неявленных уровней реальности управляет активная информация. Единственно возможным способом ее представления для людей является волновая функция. А этого недостаточно.

Дэвид Бом, подумал он, гениальный сын еврея-эмигранта из захолустного Мукачево. Осмелившийся оспорить не только учителя, Эйнштейна, но и самого Нильса Бора.

Это близко, подумал он, однако в базовом уравнении квантового потенциала Бома имеются скрытые параметры. Поэтому нелокальные эффекты квантового потенциала, когда все точки пространства становятся неразделимыми и само понятие пространства-времени теряет смысл, людям недоступны. Между тем все просто. Времени нет. Настоящее не превращается в прошлое, а в виде свертки уходит на субквантовый уровень. Любая информация сохраняется. ЛЮБАЯ.

Он мысленно написал уравнение квантового потенциала — только теперь ясно видел значение скрытых параметров под гамильтонианами — плотность пакета информации, когерентность информации и степень связности. А потом вывернул наизнанку — переписал для квадратов волновых функций. Действуя матричными операторами, через интегралы связности вывел уравнение материализации. Проще пареной репы.

Понятно — кто. Понятно — как. Зачем? Зачем персонажи? Если можно, по идее Федорова, воскресить всех живших когда-либо на Земле?

Уравнение было огромно. Локализация информационного потенциала цивилизации планеты Земля. Несколько мгновений ему понадобилось на то, чтобы сообразить, где тензор гравитации, а где — пространства-времени, а остальное было ясно. Уравнение имело единственное решение — вырожденное состояние. Гибель. Развал.

Критический скрытый параметр, подумал он, плотность информационного пакета. Если его увеличить хотя бы на два-три порядка…

Но тогда уравнение не имеет единственного решения!

Совершенно верно, причем все решения нетривиальны и ведут к дальнейшему повышению информационной плотности.

Он вывел информационную плотность объекта «Анна Каренина» — как векторную суперпозицию представлений. Уравнение казалось бесконечным, но это было не так. Первый член выделялся явно — авторская фантазия. Прочие вектора шли по группам, причем под гамильтонианами имелись мощные алгебраические матрицы сумм представлений. Сотни миллионов читателей. Иллюстрации. Киноверсии. Спектакли. Фантазии и мечты. Отождествления себя с персонажем. Все записано на субквантовом уровне. Мене, текел, упарсин.

Он применил преобразование Фурье — ибо оно раскладывает сигнал любой сложности в ряд регулярных волн — и чуть не задохнулся от красоты открывшейся картины… Да, можно понять. Можно.

Неужели у меня нет выбора? — подумал он.

Выбор есть всегда, ответил он сам себе.

Солнечные стрелы били уже из-за яйлы. Сколько времени он провел там! Иоанн… А чудовище исчезло. Мог ли ты подумать, святой Иоанн Готский, говорил он сам себе, снимая пояс с мечом с неподвижного тела, что Тысячелетнее Царство уготовано не людям, но творениям их фантазий? А ты, Дитмар, говорил он себе, с трудом разжимая пальцы барона, чтобы извлечь плазмоган из его руки, думал ли, что и ты прав со своей расой великанов? Хотя по иронии судьбы ближе к истине оказался еврей-«лжеученый» Дэвид Бом. И не вы аксион эстин, но я. Господи, за что? Смотрящий по Крыму. Вергилий. Конечно, я. Ученый. Любитель фантастики. Понять и принять. Дитмар бы не принял. Иоанн — тем паче. А я? Я — аксион ли эстин? И главное, хочу ли я быть им? НЕ ЗНАЮ!

В цилиндрических магнитных доменах жесткого диска информация записана в виде ориентации магнитных моментов. Для нас она нематериальна. Но вот некто выбирает файл «Олег Сахновский», жмет кнопку «принт». Является распечатка — твердая материя. Или голограмма, если принтер голографический. Качество — высшее. А почему, собственно, высшее, а не «быстрое черновое»? Откуда мне знать, кто я — скверная, наспех выполненная копия Олега Сахновского или точная? Или улучшенная? Копия-супермен? Нет ответа. У Активной Информации не спросишь. Как и не спросишь — ЗАЧЕМ? Что все это для нее? Изящный эксперимент? Высокое искусство? А может быть — священный долг? Повышать информационную плотность квантового потенциала?

А я кто такой, чтобы судить? Ведь все просрали, все прогадили! Вся планета в развалинах. Наигрались. И снова наиграемся, дай только шанс. Математически доказано, мля. Мене, текел, упарсин… И сейчас в Англии воскресают Холмс, и Ватсон, и Оливер Твист, и Джен Эйр… А во Франции — Д'Артаньян и три мушкетера. И Ришелье.

Он расхохотался. Хороший мысленный эксперимент. Воскрешенный НАСТОЯЩИЙ Ришелье встречает Ришелье, придуманного Дюма. Ценного. С информационной плотностью в тысячи раз выше информационной плотности реального великого политика…

Он почувствовал чье-то присутствие, обернулся. В отдалении, на крутом утесе сидела она. Царевна-лебедь. Гордая шея, белоснежные перья. Он пошел к ней, его мотало из стороны в сторону, он не замечал этого, лишь бормотал: «Не улетай… подожди, не надо, не улетай»… Она ждала.

— Скажи мне, — он не узнал своего голоса, — прошу тебя, скажи мне хотя бы ты… скажи мне хоть что-нибудь, иначе я сойду с ума…

— Тыхоро-оши-ий, — пропела сигнус. — Ноты-ыменя-яуже-ене-лю-юби-ишь…

И полилась песня. В ней не было слов. Или он не мог их разобрать. В песне были печаль и тоска, и тоска перетекала в надежду, а надежда снова сменялась печалью, а затем голос крылатой певуньи возвышался, и вот уже угроза и гнев слышались в нем, и ярость, и страсть… и снова тихая печаль и боль… и надежда.

«Не надо!» — хотел крикнуть он, но не смог. В груди толкнулся Зов. Близко, понял он. Совсем близко. Кацивели, нет, Понизовка. Что делать?

Закат окрасил облака над морем в пурпур и золото. Что ж, Зов силен, но от этого не удержит. Есть выбор. Есть! В плазмогане Дитмара еще мерцает индикатор заряда. В эллинге ждут три девушки. Или информационные пакеты? Или истиннолюди? Кто-то четвертый вот-вот явится в мир.

Он поднес плазмоган ко лбу.

В груди клокотал Зов, в глаза смотрела смерть, и сердце рвала печальная песнь Царевны-лебедь.

Сигнусадеи…

Сигнус.

Деи.

Лебедь.

Бог.

Лебедь Божий…

У человека всегда есть выбор.