Фантастика и Детективы, 2013 № 05

Журнал «Фантастика и детективы»

В номере:

Арпад Балаж

. Встреча

М. Р. Куэвильяс.

Пастух и пришелец из космоса

Гарри Гаррисон

. Рука закона

О. Генри

. Золото и любовь

Фридрих Дюрренматт

. Пилат

Петр Любестовский

. Кольцо с голубым сапфиром

Кирилл Берендеев

. Кот Шрёдингера

 

Встреча

[1]

Арпад Балаж

 

Научно-исследовательский корабль «Меркурий» вошел в систему Эпсилон Эридана.

— Координаты 423–688–321, — доложил штурман.

— Выключить автоматическое управление. Посадка на планете номер семь, — отдал распоряжение капитан Ларр.

Зелено-голубой диск на щите видеографа все увеличивался, пока наконец не заполнил весь экран. Двигатели «Меркурия» взревели, корпус его начал мелко вибрировать, затем все стихло. Перегрузка, вызванная ускорением, ослабла; люди с облегчением почувствовали, что снова могут двигаться нормально.

— Сила притяжения 0.9 g, температура окружающей среды 80 градусов Цельсия, атмосфера слегка отравленная, — бормотал Ларр, диктуя данные. — Ну, здесь не стоит высаживаться. Включить манипуляторы на взятие пробы.

Из космического корабля, ощупывая все вокруг, выдвинулись гигантские механические руки.

Шарообразное Существо неподвижно покоилось на скале и размышляло над сложнейшей математической проблемой. Но вот оно вздрогнуло, потревоженное оглушительным ревом снижающегося космического корабля.

— Стоило только сосредоточиться, и решение, кажется, было близко, — нервно пульсировало Существо, укоризненно разглядывая непрошеных пришельцев. — На редкость примитивная колымага! Когда-то в Центральном Музее я видел макет подобного сооружения. Ну что ж, поразмыслить всерьез теперь все равно не удастся, по крайней мере хоть рассмотрю оригинал. И Существо направилось к «Меркурию».

Манипулятор помещал один за другим живые организмы в камеру для изучения мыслительных способностей. Сейчас на дно клетки шлепнулось какое-то палочкообразное существо. Космофилолог в шлеме с конвертером привычно крутил трансформатор устройства, читающего мысли и ощущения подопытных. Постепенно клокочуще-булькающие звуки стали разборчивее.

— Все кругом непривычное. Я ощущаю страх. Не нахожу пищи. Бежать отсюда, бежать!

Ларр махнул рукой и нажал кнопку дезинтегратора. По клетке промелькнул сине-фиолетовый луч, и организм исчез, распавшись на атомы.

Загудели вентиляторы, и манипулятор взял очередной экземпляр для исследования. Это было гигантское животное. Агрессивная натура его выявилась с первых же мгновений. Оно яростно кидалось на прутья клетки.

Снова зазвучал трансформатор:

— Незнакомое место. Я никогда здесь не бывал. Чувствую злость и голод. Только бы перегрызть эти тонкие прутики, и я сожру их всех, слабых и явно беззащитных тварей. Если бы эти палки не были такими прочными! Голод! Боль! Голод!

Ларр узнал все, что требовалось. Глаза его блеснули, и он снова привел в действие дезинтегратор. И в этот момент манипулятор подцепил Существо. Капитан с интересом рассматривал пульсирующий, переливающийся всеми цветами радуги шар.

— Активизирую свои мысли в 98-м мозговом поле, — прозвучало из трансформатора. — Я очутился на космическом корабле архаической конструкции, назначение камеры пока не установлено. Меня разглядывают. У этих пришельцев странное строение: из тела выступают пять отростков. Им свойственна только двусторонняя симметрия. Перехожу на более короткие волны. Ага! Это разнополые позвоночные млекопитающие. Судя по строению и скелету, это уроженцы планеты с гравитацией средней мощности и умеренным климатом. Мозг у них помещается в верхнем отростке. Он составляет чуть больше одной сотой всей массы тела. Концентрация нейронов 10^7 в 1 куб. см, следовательно, у них лишь 10^10 клеток мозга. Период реакции нейрона… сотая доля секунды. Ну что ж, при таком интеллекте и то, чего они добились, можно считать достижением…

— Покорнейше благодарю, — фыркнул про себя капитан, с возрастающим интересом присматриваясь к Существу.

— Мне следовало бы быть внимательнее к их конвертору мыслей. Ведь я нахожусь в непосредственной связи с мозгом филолога, — дернулось Существо, досадуя на собственную рассеянность. — Нужно тотчас же перейти на инверсию. По крайней мере узнаю, откуда они прилетели.

Капитан склонен был не верить самому себе, а между тем все это происходило на его глазах. Регуляторы трансформатора мыслей сами собой переключились на обратную связь, космофилолог, как загипнотизированный, уставился на «пленника» в клетке, а конвертор возобновил свои показания:

— Исследовательский корабль «Меркурий» с третьей планеты…

Ларр привел в действие дезинтегратор. Никто посторонний в космосе не должен знать — без особого на то разрешения, — откуда они прибыли. Ведь пока что не известна природа исследуемого. А вдруг утерянная информация навлечет на Землю смертельную опасность?

Существо в клетке продолжало спокойно пульсировать. Словно невидимая оболочка защищала его от смертоносных лучей.

— Солнечной системы, — продолжал трансформатор. — Галактоцентрические координаты…

Ларр выхватил пистолет и несколько раз выстрелил в проклятый шар.

— …136 градусов 21′ 42″; 0 градусов 02′ 14″…

Лицо капитана окаменело. Он стиснул зубы и выстрелил в филолога.

— Варвары! — ужаснулось Существо. — Надо провести немедленную ретрансформацию объекта.

Ларр начал сомневаться в собственном рассудке. Шарообразное существо необъяснимым образом вдруг оказалось возле филолога и обволокло кровоточащую голову.

— …30 637,5238 световых лет, — закончил трансформатор. — Немедленно — старт! — вне себя скомандовал капитан.

Двигатель взревел, огромный столб огня вырвался из нижних дюз корабля, люди снова почувствовали, как им стискивает горло и как все тело наливается невыносимой тяжестью от перегрузок; кровообращение словно замерло. «Меркурий» с максимальной скоростью удалялся от планеты.

Существо освободило филолога и своеобразными перекатывающимися движениями, словно ртуть, — без малейших признаков колебаний или поисков — направилось прямо к кабине пилота и замерло у пульта управления.

— Мы отклоняемся от запрограммированной траектории, — сообщил через некоторое время штурман.

Ларр проверил приборы, внес возможные коррективы, прибегнув к своему богатому опыту космонавта, и наконец вынужден был прийти к заключению, что послушный и надежный доселе «Меркурий» теперь не подчиняется его воле. Он знал, что пришла пора выполнить категорический приказ, рассчитанный на подобную ситуацию. Он еще раз взглянул на таинственного пришельца — медленно пульсирующий шар, лицо его скривилось в горькой упрямой улыбке, и он нажал кнопку самоуничтожающего устройства. Ослепительно яркий взрыв разнес корабль на миллионы частиц.

Существо, окутанное предохранительной оболочкой, парило в космосе, задумчиво рассматривая разлетающиеся обломки «Меркурия».

— На редкость гордая порода! Предпочли умереть, но не покориться. Обидно было бы дать им погибнуть. Испробую локальную инверсию времени. Они того заслуживают.

— Голод! Боль! Голод! — ревел трансформатор, и Ларр привел в действие дезинтегратор. Затем усталым жестом потер лоб. — Очевидно, я слишком долго работал, начинает мерещиться всякая чушь. Будто мы исследовали какое-то шарообразное существо и… Да, что-то здесь не ясно. Надо поговорить с экипажем. «Появились загадочные психические аберрации, — записал он позднее в бортовой журнал. — Впредь до выявления их причин предлагаю объявить систему Эпсилон Эридана запретной зоной!» И он отдал приказ стартовать.

— Должно быть, я действовал недостаточно точно. Какие-то воспоминания у них все же остались, иначе бы они не покинули планету, не выполнив до конца программу исследований. Так на чем же меня прервали? Никак не удается толком сосредоточиться! — раздраженно пульсировало Существо на скале…

 

Пастух и пришелец из космоса

[2]

М. Р. Куэвильяс

 

Межзвездный корабль пробил облака и, готовясь к приземлению, начал описывать круги над пустынным плоскогорьем.

Иклес, пилот корабля, имел вполне конкретное задание: получить для своей базы на планете Уплон информацию об умственном развитии землян.

Для этого он согласно инструкции должен был вступить в общение с двумя людьми, находящимися на двух полюсах человеческого общества: с пастухом Мартином Ромеро, жившим близ испанского города Сория, на равнине, по которой течет река Дуэро, и с Германом Руффом, всемирно известным финансистом, владельцем заводов и трестов, президентом могущественных компаний и главным вкладчиком многих банков.

Иклес быстро установил, где находится пастбище, на котором пас овец Мартин.

А пастух между тем уже добрых десять минут наблюдал за движением летающего блюдца. Овцы испуганно сбились вокруг Мартина, а собака надрывно лаяла.

— Да замолчи ты, Султан, чепуха все это, — успокоил Мартин собаку.

Корабль мягко приземлился. Иклес увидел Мартина — накинув на плечи рваный плащ, пастух сидел перед своим убогим шалашом и раздувал жар полупогасшего костра.

Пришелец из космоса был удивлен спокойствием пастуха — он ожидал встретить страх или восхищение, а Мартин спокойно придерживал яростно лаявшего Султана.

— Добрый вечер, — приветствовал пастуха Иклес.

— Вечер добрый, — отозвался Мартин. — Присаживайтесь к огоньку — сейчас не жарко.

Ошеломленный пилот последовал его совету. «Да он дурак, наверное», — подумал Иклес и громко спросил Мартина:

— Ты знаешь, откуда я?

— Я так думаю, что издалека, — ответил пастух.

— Видишь вон ту звезду? А я прилетел со звезды, которая еще дальше.

Мартин почесал небритый подбородок и ответил гостю:

— Я всегда думал, что там, наверху, живут люди.

— Как получилось, что ты стал об этом думать?

— У пастуха много свободного времени, думай, сколько хочешь.

— И часто ты думаешь? — спросил Иклес тоном, в котором явно звучала ирония.

— Частенько. Время тянется медленно, а занять его чем-то надо…

— Можешь мне рассказать, о чем ты думаешь?

— Почему не могу? Вот игры придумываю разные.

И он стал выкладывать камешками на земле квадрат, который разделил потом на два равных треугольника. Иклес с любопытством следил за его движениями. Когда он увидел, как Мартин делит прямые углы диагоналями, брови пилота от изумления поползли вверх: пастух доказывал теорему, которую земляне называют теоремой Пифагора!

Наконец Мартин взглянул на Иклеса и, улыбнувшись, сказал:

— Ведь как интересно получается: сложить эти два квадратика, что поменьше, и выйдет один большой.

И он показал на квадрат, построенный на гипотенузе треугольника.

— Ты изучал когда-нибудь геометрию? — воскликнул Иклес.

Мартин снова почесал подбородок.

— Геометрию? А что это? Нет, не слыхал про такое. В школу ходил мальчишкой, читать и писать умею и считаю немножко.

Иклес не верил своим глазам: этот мудрый невежда самостоятельно, без чьей-либо помощи доказал теорему, увековечившую имя великого ученого!

Пастух протянул пилоту кусок хлеба и сыр. Иклес, взяв их, спросил:

— Какими же еще играми ты развлекаешься в одиночестве?

Мартин снова начал раскладывать камешки, но теперь — на большом расстоянии один от другого. Просто, но умно он изложил своими словами суть теории относительности и закончил так:

— Длина, ширина и высота — это далеко не все. Есть еще одна мера, а может, и много других…

Иклес был потрясен.

— Ты слышал когда-нибудь об Эйнштейне?

— Не слыхал, сеньор. А кто это такой?

У пилота не оставалось больше сомнений: этот землянин с его интуитивным знанием высшей математики был гением. Из задумчивости его вывел голос пастуха:

— В первый раз сюда спускаетесь?

— Я в первый, но другие спускались и раньше.

— А что ж мы их не видели?

— Они прилетали на Землю больше тридцати миллионов лет назад, и следы их пребывания не исчезли по сей день. На плоскогорье в Андах, на границе между Перу и Боливией, они воздвигли огромные сооружения.

В долине реки Наска остался гигантский космодром, где приземлялись и взлетали их корабли. Эти существа, мои предки, построили город, куда можно было пройти через глубокое ущелье только по мосту из света, точнее — из ионизированного вещества, появлявшегося по их желанию. В конце концов, они вернулись на мою планету, Уплон, оставив на Земле множество следов своего пребывания.

Оплавленный песок, который можно видеть в некоторых местах вашей пустыни Гоби, — память об их атомных взрывах. До вас дошли остатки их календарей, географических карт, мер, которыми они пользовались, а вы и не подозреваете даже, каково их происхождение.

— Ну, а вы зачем к нам прилетели? — спросил Мартин.

— Познакомиться с вами, узнать вас. Я должен побывать еще у одного жителя Земли — Германа Руффа.

— Герман Руфф, Герман Руфф…

Пастух наморщил лоб. Имя было знакомое… и он вспомнил:

— А, знаю. Читал про него в газете. Большой человек.

— Умный?

— Еще бы!

— Умнее тебя?

— Сравнили тоже! Я — бедный пастух, без образования…

Иклес ничего не сказал. Он уже принял решение немедленно отправиться в обратный путь. Если у этого землянина, прозябающего в безвестности и нищете, столь могучий мозг, то каковы же должны быть способности Германа Руффа!

Попрощавшись с пастухом, он вернулся на корабль, который двумя минутами позже поглотило ночное небо.

А в это самое время знаменитый Герман Руфф пил виски в своем фешенебельном клубе. За весь этот день его мозг не родил ни одной мысли — по той простой причине, что был к этому совершенно не способен. День он начал с посещения финской бани и парикмахерской. Позавтракал, потом сел в машину, затем последовали аперитив и второй завтрак в модном ресторане.

Во второй половине дня — скачки, а потом спектакль, показавшийся ему смертельно скучным, и в заключение — приятное общество, которое он осчастливил набором банальностей и общих мест, а также несколькими фразами о международных делах, вычитанных им из какого-то журнала.

Герман Руфф был глуп, как пробка. Инженеры, техники, специалисты в самых различных областях вели его дела и управляли его заводами, обеспечивая их почти автоматическое функционирование. Своим влиянием, престижем, славой он был обязан исключительно деньгам, приобретенным когда-то его прадедом не слишком честными путями.

Пришелец из космоса вынес, таким образом, совершенно ложное представление о жителях Земли. Он не знал простой истины: «Я — это я и мои обстоятельства».

Мартин Ромеро был гений, которого страшные, роковые, беспощадные обстоятельства (его происхождение) сделали пастухом и обрекли на жизнь среди овец и овчарок. Что же касается Германа Руффа, то его жизнь предопределили другие обстоятельства, которым — и ничему другому — был он обязан своим сказочным богатством и славой.

Вернувшись на свою базу, Иклес доложил: «Земля населена существами с колоссальными способностями, способностями, настолько выдающимися, что тех, кто достигает всего лишь уровня гения, отправляют пасти овец».

 

Рука закона

[3]

Гарри Гаррисон

 

Гарри Гаррисон

12 марта 1925 г. — 15 августа 2012 г.

 

~

Это был большой фанерный ящик, по виду напоминавший гроб и весивший, похоже, целую тонну. Мускулистый малый, водитель грузовика, просто впихнул его в дверь полицейского участка и пошел прочь. Я оторвался от регистрационной книги и крикнул ему вслед:

— Что это еще за чертовщина?

— А я почем знаю, — ответил он, вскакивая в кабину.

Когда я встал из-за стола и склонился над ящиком, на зубах у меня скрипела пыль. Начальник полиции Крейг, должно быть услыхав шум, вышел из своего кабинета и помог мне бессмысленно созерцать ящик.

— Думаешь, бомба? — сказал он скучающим тоном.

— Кому это только понадобилось взрывать нас? Да еще бомбой такого размера? И надо же — с самой Земли!

Начальник кивнул в знак согласия со мной и обошел ящик. Снаружи нигде не было обратного адреса. В конце концов нам пришлось поискать ломик, и я принялся отрывать крышку. Когда я поддел ее, она легко соскочила и свалилась на пол.

Вот тогда-то мы впервые и увидели Неда. Нам бы повезло куда больше, если бы мы его видели не только в первый, но и в последний раз. Если бы мы только водворили крышку на место и отправили эту штуку обратно на Землю!

Теперь-то я знаю, что значит «ящик Пандоры».

Но мы просто стояли и глазели на него как бараны на новые ворота.

А Нед лежал неподвижно и глазел на нас.

— Робот! — сказал начальник.

— Тонкое наблюдение: сразу видно, что ты окончил полицейское училище.

— Ха-ха! Теперь узнай, зачем он здесь.

Я училища не кончал, но это не помешало мне быстренько найти письмо.

Оно торчало из толстой книги, засунутой в одно из отделений ящика.

Начальник взял письмо и стал читать его без всякого энтузиазма.

— Так, так! Фирма «Юнайтед роботикс» с пеной у рта доказывает, что… «роботы при правильной их эксплуатации могут оказывать неоценимую помощь в качестве полицейских…» От нас хотят, чтобы мы провели полевые испытания… «Прилагаемый робот — новейшая экспериментальная модель; стоимость — 120 тысяч».

Оба мы снова посмотрели на робота, обуреваемые единым желанием увидеть вместо него денежные знаки. Начальник нахмурился и, шевеля губами, прочел письмо до конца. Я думал, как вытащить робота из его фанерного гроба.

Не знаю, экспериментальная это была модель или нет, но вид у механизма был красивый. Весь синий, цвета флотской формы, в выходные отверстия, крюки и тому подобное — позолоченное. Кому-то пришлось здорово потрудиться, чтобы добиться такого эффекта. Он очень напоминал полицейского в мундире, но карикатурного сходства не было. Казалось, не хватало только полицейского значка и пистолета.

Тут я заметил слабое свечение в глазных линзах робота. До этого мне не приходило в голову, что эту штуку можно оживить. Терять было нечего, и я сказал:

— Вылезай из ящика.

Робот взвился стремительно и легко, как ракета, и приземлился в двух футах от меня, молодцевато отдав мне честь.

— Полицейский экспериментальный робот, серийный номер ХПО-456–934 Б, готов к исполнению обязанностей, сэр.

Голос его дрожал от усердия, и мне казалось, что я слышу, как гудят его упругие стальные мышцы. У него, наверно, была шкура из нержавеющей стали и пучок проводов вместо мозга, но мне он казался настоящим новичком-полицейским, прибывшим для прохождения службы. Тем более, что он был ростом с человека, имел две руки, две ноги и окраску под цвет мундира.

Стоило мне чуть-чуть прищурить глаза, и предо мной стоял Нед, новый полицейский нашего участка, только что закончивший школу и полный служебного рвения. Я потряс головой, чтобы отделаться от этого наваждения.

Это всего лишь машина высотой в шесть футов, которую ученые головы свинтили для собственного развлечения.

— Расслабься, Нед, — сказал я. Он по-прежнему отдавал мне честь.

— Вольно! При таком усердии ты заработаешь грыжу выхлопного клапана.

Впрочем, я здесь всего лишь сержант. А вон там начальник полиции.

Нед сделал оборот налево кругом и скользнул к начальнику стремительно и бесшумно. Начальник смотрел на него, как на чертика из коробки, слушая тот же рапорт о готовности.

— Интересно, а может он делать что-нибудь еще или только отдавать честь и рапортовать? — сказал начальник, обходя вокруг робота и поглядывая на него с интересом… как собака на колонку.

— Функции, эксплуатация, а также разумные действия, на которые способны полицейские экспериментальные роботы, описаны в руководстве на страницах 184–213.

Голос Неда на секунду заглох — робот нырнул в ящик и появился с упомянутым томом.

— Подробные разъяснения тех же пунктов можно найти также на страницах с 1035 по 1267-ю включительно.

Начальник, который за один присест с трудом дочитывал до конца юмористическую страничку журнала, повертел толстенную книгу в руках с таким видом, будто она могла его укусить. Прикинув ее на вес и ощупав переплет, он швырнул ее мне на стол.

— Займись этим, — сказал он, уходя к себе в кабинет. — И роботом тоже.

Начальник не был способен долго сосредоточиваться на каком-либо деле, а на этот раз ему пришлось напрячь внимание до предела.

Из любопытства я полистал книгу. Вот уж с кем мне никогда не приходилось иметь дела, так это с роботами, и поэтому я знал о них не больше любого простого смертного. Возможно, даже меньше. В книге уместилось великое множество страниц мелкой печати с мудреными формулами, электрическими схемами и диаграммами в девяти красках и тому подобным.

Изучение ее требовало внимательности, на что я в то время не был способен. Захлопнув книгу, я воззрился на нового служащего города Найнпорта.

— За дверью стоит веник. Знаешь, как с ним управляются?

— Да, сэр.

— Тогда подмети комнату, стараясь при этом поднимать как можно меньше пыли. Справился он превосходно.

Я наблюдал, как машина, стоящая сто двадцать тысяч, сгребает в кучу окурки и песок, и думал, почему же ее послали в Найнпорт. Наверно, потому, что во всей Солнечной системе не было более крохотного и незначительного полицейского подразделения, чем наше. Инженеры, видимо, считали, что для полевых испытаний как раз это и нужно. Даже если эта штука взорвется, никому до нее не будет никакого дела. Потом кто-нибудь когда-нибудь получит сообщение о ней. Что ж, место выбрано правильно. Найнпорт как раз затерялся в безвестности.

Именно поэтому, разумеется, и я здесь. Единственный настоящий полицейский. Хотя бы один такой человек непременно нужен, чтобы была видимость, будто дело делается. У начальника Алонцо Крейга только и хватает ума на то, чтобы не ронять деньги, когда ему суют взятку. Есть у нас и два постовых. Один старый и вечно пьяный. У другого еще молоко на губах не обсохло. Я служил десть лет в столичной полиции на Земле. Почему я ушел — это уж мое личное дело. Я уже давно заплатил за прежние ошибки, забравшись сюда, в Найнпорт. Найнпорт — не город, это лишь место, где останавливаются по пути. Постоянно живут здесь лишь те, кто обслуживает проезжающих: содержатели гостиниц, шулера, шлюхи, бармены и тому подобные.

Есть и космопорт, но туда садятся лишь грузовые ракеты, чтобы забрать металл с тех рудников, которые еще работают. Некоторые поселенцы приезжают сюда за провиантом. Найнпорт можно назвать городом, который так и не увидел настоящей жизни. Хорошо если через сотню лет на этом месте хоть что-то будет торчать из песка в знак того, что Найнпорт когда-то существовал. Меня в то время уже не будет, и потому мне наплевать…

Я вернулся к регистрационной книге. В камерах сидят пятеро пьяных — средний улов. Пока я записывал их, Фэтс втащил шестого.

— Заперся в дамском туалете в космопорте и сопротивлялся при аресте, — доложил он.

— Нарушение общественного порядка в пьяном виде. Тащи его в камеру.

Фэтс повел свою жертву, пошатываясь ей в такт. Я всегда изумлялся, наблюдая, как Фэтс обращается с пьяным, — обычно у него было заложено за галстук больше, чем у них. Я никогда не видел его ни мертвецки пьяным, ни совершенно трезвым. Несмотря на это его мутные глаза никогда не подводили — стоял ли он на часах у камер или ловил пьяных. Это он делал превосходно.

В какой бы уголок они не заползали, он находил их. Несомненно, потому, что инстинкт вел их в одно и то же место.

Фэтс захлопнул дверь шестой камеры и, выписывая вензеля, вернулся назад.

— Что это? — Он показал на робота.

— Это робот. Я забыл номер, который дала ему мама на заводе, и потому мы зовем его Недом. Он теперь работает у нас.

— Ну, и молодец! Пусть почистит камеры после того, как мы выкинем оттуда шантрапу.

— Это моя обязанность, — сказал Билли, входя в комнату. Он сжимал дубинку и хмуро смотрел из-под козырька форменной фуражки. Билли был не то чтобы глуп, просто природа наделила его лишней силенкой за счет ума.

— Теперь это обязанность Неда, потому что ты получил повышение.

Будешь помогать мне.

Билли порой бывал очень полезен, и я дорожил его атлетическим сложение. Мое объяснение подбодрило его, он уселся рядом с Фэтсом и стал смотреть, как Нед подметает пол.

Так дело шло примерно с неделю. Мы наблюдали за тем, как Нед подметает и чистит, пока участок не начал приобретать явно стерильный вид.

Начальник, который всегда проявлял заботу о порядке, обнаружил, что Нед может подшить целую тонну докладных и прочих бумаг, захламлявших его кабинет. Работы у Неда оказалось много, а мы так привыкли к нему, что едва замечали его присутствие. Я знал, что он отнес свой фанерный гроб на склад и устроил себе там подобие уютной спаленки. Все остальное меня не интересовало.

Руководство по роботу было похоронено в моем столе, и я ни разу не заглянул в него. Если бы я это сделал, то имел бы некоторое представление о больших переменах, которые ждали нас впереди. Никто из нас не знал ничего о том, что робот может, а чего не может делать. Нед превосходно справлялся с обязанностями уборщицы-делопроизводителя и этим ограничивался. Дело не двинулось бы дальше, если бы начальник не был слишком ленив. С этого все и началось.

Было часов девять вечера, и начальник как раз собирался уйти домой, когда раздался телефонный звонок. Он взял трубку, послушал и положил ее.

— Винный магазин Гринбека. Его снова ограбили. Просят срочно приехать.

— Это что-то новое. Обычно мы узнаем об ограблении только через месяц. За что же он платит деньги Китайцу Джо, если тот его не защищает? Почему теперь такая спешка?

Начальник пожевал нижнюю губу и после мучительных раздумий в конце концов принял решение.

— Поезжай-ка да посмотри, в чем там дело.

— Сейчас, — сказал я и потянулся за фуражкой. — Но на участке никого нет, придется тебе присмотреть, пока я не вернусь.

— Так не годится, — простонал он. — Я умираю с голоду, а тут еще сидеть и ждать?..

— Я пойду возьму показания, — сказал Нед, выступив вперед и, как обычно, молодцевато отдав честь.

Сперва начальник не поддался на удочку. Представьте себе холодильник, который вдруг ожил и предложил свои услуги.

— Как же это ты возьмешь показания? — проворчал он, ставя на место холодильник, вообразивший себя умником. Но подковырка была облечена в вопросительную форму, и винить за это ему пришлось только себя. Точно за три минуты Нед рассказал начальнику, как полицейский производит первичное дознание при получении сообщения о вооруженном грабеже или ином виде воровства. Судя по выпученным глазам начальника, Нед очень скоро вышел за пределы скудных знаний Крейга.

— Хватит! — наконец рявкнул начальник. — Если ты знаешь так много, почему бы тебе не взять показаний?

Для меня это прозвучало как вариант фразы: «Если уж ты такой умный, то почему ты не богатый?», которую мы обычно говорили умникам еще в школе.

Нед понимал такие вещи буквально и направился к двери.

— Вы хотите сказать, что я должен взять показания об этом ограблении?

— Да, — сказал начальник, чтобы только отвязаться от него, и синяя фигура Неда исчезла за дверью.

— По его виду не скажешь, что он такой смышленый, — сказал я. — Он так и не спросил, где находится магазин Гринбека.

Начальник кивнул, а телефон снова зазвонил. Начальничья рука, которая все еще покоилась на трубке, машинально подняла ее. Секунду он слушал, и лицо его становилось все бледней, будто у него из пятки выкачивали кровь.

— Грабеж все еще продолжается, — с трудом произнес он наконец. — Рассыльный Гринбека на проводе — хочет узнать, что мы предпринимаем. Я, говорит, сижу под столом в задней комнате…

Я не услышал остального, потому что бросился в дверь и к машине.

Могли бы произойти тысячи неожиданностей, если бы Нед прибыл в магазин прежде меня. Началась бы стрельба, пострадали бы люди… И во всем этом обвинили бы полицию — за то, что послали консервную банку вместо полицейского. Хотя Нед выполнял приказ начальника, я знал, что как пить дать это дело пришьют мне. На Марсе никогда не бывает очень тепло, но я вспотел.

В Найнпорте действуют четырнадцать правил уличного движения, и я, не проехав и квартала, нарушил их все. Но как я не торопился, Нед оказался проворнее. Завернув за угол, я увидел, как он распахнул дверь магазина Гринбека и вошел внутрь. Я нажал на тормоза — они взвизгнули, но на мою долю досталось лишь участь зрителя. Впрочем, это тоже было небезопасно.

В магазине хозяйничали два приезжих грабителя. Один склонился над конторкой, словно клерк, другой опершись на нее, стоял рядом. Оружия у них не было видно, но стоило синему Неду показаться в дверях, как их взвинченные нервы не выдержали. Оба ружья поднялись одновременно, словно были на резинках, и Нед остановился как вкопанный. Я схватил свой пистолет и ждал, когда полетят в окно куски разорванного робота.

Реакция Неда была мгновенной. Таким, я думаю, и должен быть робот.

— БРОСЬТЕ ОРУЖИЕ, ВЫ АРЕСТОВАНЫ!

Он, видимо, включил звук на полную мощность, его голос загремел так оглушительно, что у меня заболели уши. Результат был такой, какого и следовало ожидать. Раздались два выстрела одновременно. Витрины магазина вылетели со звоном, а я упал плашмя. По звуку я понял, что стреляли из базуки пятидесятого калибра. Ракетные снаряды — их ничем не остановишь.

Они прошибают все, что стоит на их пути.

Но Неда они, кажется, нисколько не побеспокоили. Он только прикрыл глаза. Щиток с узкой прорезью соскользнул сверху на глазные линзы. Затем робот двинулся к первому головорезу.

Я знал, что он проворен, но не представлял на сколько… Еще два снаряда ударили в него, когда он пересекал комнату, но прежде чем грабитель снова прицелилися, его ружье оказалось в руках у Неда. Все было кончено. Выхватив из слабеющих пальцев ружье и опустил его в сумку, Нед вынул наручники и защелкнул их на запястьях грабителя.

Громила номер два помчался к двери, где я приготовил ему теплую встречу. Но моя помощь не понадобилась. Он не одолел и полпути, как Нед очутился перед ним. Они столкнулись, раздался стук, но Нед даже не пошатнулся, а грабитель потерял сознание. Он так и не почувствовал, как Нед, защелкнув наручники, бросил его рядом с товарищем.

Я вошел, забрал ружья у Неда и официально подтвердил арест. Вот и все, что видел выползший из-за конторки Гринбек, а больше мне ничего и не требовалось. Магазин был по колено засыпан битым стеклом, и пахло в нем как в бочке из под спирта. Гринбек начал выть по-волчьи над своим разорением. Он, видимо, знал о телефонном звонке не больше моего, и поэтому я вцепился в прыщавого юнца, приковылявшего со склада. Он-то и звонил.

Случай оказался совершенно нелепым. Малый работал у Гринбека всего несколько дней, и у него не хватило ума сообразить, что о всех грабежах надо сообщать не в полицию, а ребятам, взявшим магазин под свою защиту. Я велел Гринбеку просветить малого — пусть посмотрит на то, что он натворил.

Потом я погнал обоих экс-грабителей к автомобилю. Нед сел на заднее сиденье вместе с ними, прильнувшими друг к другу, словно беспризорные сиротки в бурю. Робот молча достал из своего бедра пакет первой медицинской помощи и перевязал одного из громил, получившего ранение, чего сперва в пылу схватки никто не заметил.

Когда мы вошли, начальник все еще сидел без кровинки в лице. Поистине, он был бледен как смерть.

— Вы произвели арест, — прошептал он. Не успел я выложить все, как ему в голову пришла еще более ужасная мысль. Он схватил первого грабителя за грудки и склонился к нему.

— Вы из банды Китайца Джо? — прорычал начальник.

Грабитель сделал ошибку, думая отмолчаться. Начальник влепил ему затрещину, от которой у громилы искры из глаз посыпались. Когда вопрос был повторен, он ответил правильно.

— Не знаю я никакого Китайца Джона. Мы только сегодня приехали в город и…

— Свободные художники, слава Богу, — со вздохом облегчения сказал начальник и повалился в кресло. — Запри их и быстро расскажи мне, что там случилось.

Я захлопнул за грабителями дверь камеры и показал дрожащим пальцем на Неда.

— Вот герой, — сказал я. — Взял их голыми руками… Это ураган, а не робот, добродетельная сила в нашем обществе. И к тому же пуленепробиваемая.

Я провел пальцем по широкой груди Неда. Снаряды лишь сбили краску, но царапин на металле почти не было.

— Это будет стоит мне неприятностей, больших неприятностей, — стонал начальник.

Я знал, что он говорит о банде вымогателей. Они не любят, когда арестовывают грабителей и когда ружья начинают стрелять без их одобрения.

Но Нед думал, что у начальника другие неприятности, и поторопился дать разъяснения.

— Не будет никаких неприятностей. Я никогда не нарушал Законов ограничения деятельности роботов, они вмонтированы в мою схему и действуют автоматически. Люди, которые достали оружие и угрожали насилием, нарушили законы не только наши, но и человеческие. Я не причинил людям никакого вреда — я лишь призвал их к порядку.

Для начальника все это было слишком сложно, но я, кажется, понимал. И даже поинтересовался, как робот — машина — может разобраться в вопросах нарушения и применения законов. У Неда было ответ и на это.

— Эти функции выполняются роботами уже много лет. Разве радарные измерители не выносят суждение о нарушении людьми правил уличного движения? Робот — измеритель степени опьянения — справляется со своими обязанностями лучше, чем полицейский, задерживающий пьяного. Одно время роботам даже позволяли самим решать вопрос об убийстве. До принятия Законов ограничения деятельности роботов всюду применялось устройство автоматической наводки орудий. Впоследствии появились самостоятельные батареи больших зенитных орудий. Автоматический радар обнаруживал все самолеты. Но те самолеты, которые не могли послать правильный опознавательный сигнал, засекались, их курс вычислялся, автоматические подносчики снарядов и заряжающие готовили управляемые вычислительными машинами орудия к бою, и робот производил выстрел.

С Недом нельзя было не согласиться. Возражения вызвал разве что его лексикон профессора колледжа. Поэтому я переменил тему разговора.

— Но робот не может заменить полицейского — тут нужен человек.

— Разумеется, это так, но замена человека-полицейского не является задачей полицейского робота. Я главным образом выполняю функции многочисленных видов полицейского снаряжения, интегрирую их действия и нахожусь в постоянной готовности. К тому же я оказываю механическую помощь случае принятия принудительных мер. Арестовывая человека, вы надеваете на него наручники. Но если вы прикажете мне сделать то же самое, то я моральной ответственности не несу. В данном случае я просто машина для надевания наручников…

Подняв руку, я прервал поток роботодоводов. Нед по самую завязку был набит фактами и цифрами, и я сообразил, что его не переспоришь. Когда Нед производил арест, никакие законы не нарушались — это несомненно. Но были и другие законы, кроме тех, что публикуются в книгах.

— Китайцу Джо это не понравится, совсем не понравится, — сказал начальник, отвечая собственным мыслям.

Закон джунглей. Такого в юридических книгах не было. А именно этот закон царил в Найнпорте. В городе жило довольно много обитателей игорных и публичных домов и питейных заведений. Все они подчинялись Китайцу Джо. Как и полиция. Все мы были у него в кулаке и, можно сказать, у него на содержании. Впрочем, это были штуки не такого рода, чтобы объяснять их роботу.

— Точно, Китайцу Джо не понравится.

Сперва я подумал, что это эхо, а потом понял, что кто-то вошел и стоит у меня за спиной. Тварь по имени Алекс. Шесть футов костей, мышц и неприятностей. Он фальшиво улыбнулся начальнику, который вдавился в кресло поглубже.

— Китаец Джо хочет, чтобы вы ему объяснили, почему ваши резвые полицейские суют нос не в свое дело, трогают людей и заставляют их стрелять по бутылкам с хорошими напитками. Он особенно рассердился из-за хуча. Он говорит, что с него хватит трепа, и с этих пор вы…

— Я, робот, налагаю на вас арест согласно статье 46, параграфу 19 пересмотренного Уложения…

Мы и глазом моргнуть не успели, как Нед арестовал Алекса и тем самым подписал наши смертные приговоры.

Алекс не был медлительным человеком. Поворачиваясь посмотреть, кто схватил его, он уже доставал пистолет. Он успел выстрелить прямо в грудь Неду, прежде чем робот выбил у него из рук пистолет и надел наручники. Мы с разинутыми ртами смотрели на арестованного, а Нед снова продекламировал обвинение. И клянусь, тон у него был довольный.

— Арестованный — Питер Ракьомски, он же Алекс Топор, разыскивается в Канал-сити за вооруженное ограбление и попытку убийства. Так же разыскивается местными полициями Детройта, Нью-Йорка и Манчестера по обвинению в…

— Уберите от меня эту штуку! — завопил Алекс.

Мы бы это сделали и все было бы шито-крыто, если бы Бенни Жук не услышал выстрела. Он просунул голову в дверь ровно настолько, чтобы усечь происходившее.

— Алекс… они тронули Алекса!

Голова исчезла. Я бросился к двери, но Бенни уже скрылся с глаз. Ребята Китайца Джо всегда ходят по городу парами. Через десять минут он все узнает.

— Зарегистрируй его, — приказал я Неду. — Теперь уже ничего не изменишь, даже если его отпустить. Настал конец света.

Бормоча что-то себе под нос, вошел Фэтс. Увидев меня, он ткнул большим пальцем в сторону двери.

— Что случилось? Коротышка Бенни Жук выскочил отсюда, будто из горящего дома. Он чуть не разбился, когда рванул на своей машине.

Потом Фэтс увидел Алекса в наручниках и мгновенно протрезвел. Он размышлял с открытым ртом ровно секунду и принял решение. Совершенно твердой походкой он подошел к начальнику и положил на стол перед ним свой полицейский значок.

— Я старый человек и пью слишком много, чтобы быть полицейским.

Поэтому я ухожу из полиции. Если там стоит в наручниках один известный мне человек, то я и дня не проживу, оставшись здесь.

— Крыса! — с болью процедил сквозь стиснутые зубы начальник. — Бежишь с тонущего корабли. Крыса!

— Хана, — сказал Фэтс и ушел.

Теперь уже начальник ни на что не обращал внимания. Он и глазом не моргнул, когда я взял значок Фэтса со стола. Не знаю, почему я сделал это — видно, считал, что так будет справедливо. Нед заварил всю кашу, и я был настолько зол, что мне хотелось видеть, как он ее будет расхлебывать. На его грудной пластинке было два колечка, и я не удивился тому, что булавка значка пришлась точно по ним.

— Ну вот, теперь ты настоящий полицейский.

От моих слов так и разило сарказмом. А мне бы надо было знать, что роботы к сарказму нечувствительны. Нед принял мое заявление за чистую монету.

— Это очень большая честь не только для меня, но и для всех роботов. Я сделаю все, чтобы выполнить свой долг перед полицией.

Герой в жестяных подштанниках. Слышно было, как от радости у него в брюхе гудели моторчики, когда он регистрировал Алекса.

Если бы со всем прочим не было так скверно, я бы наслаждался этим зрелищем. В Неда было вмонтировано столько полицейского снаряжения, сколько его никогда не имел весь найнпортский участок. Из бедра у него выскочила чернильная подушечка, о которую он ловко промокнул пальцы Алекса, прежде чем сделать их отпечатки на карточке. Потом он отстранил арестованного на вытянутую руку, в животе у него что-то защелкало. Нед повернул Алекса в профиль, и из щели вывалились две моментальные фотографии. Они были прикреплены к карточке, куда вписывались подробности ареста и тому подобные сведения. Нед продолжал действовать, а я заставил себя отойти. Надо было подумать о более важных вещах. Например, как остаться в живых.

— Придумал что-нибудь, начальник?

В ответ послышался только стон, и я больше к шефу не приставал. Потом пришел Билли, остаток нашего полицейского подразделения. Я ему коротко обрисовал ситуацию. Либо по глупости, либо от храбрости он решил остаться, и я был горд за мальчика. Нед упрятал под замок арестанта и начал уборку. В это время вошел Китаец Джо.

Хотя мы ждали его появления, оно все равно потрясло нас. Он привел с собой банду дюжих и свирепых громил, которые толпились у дверей, похожие на команду раздобревших бейсболистов. Китаец Джо стоял впереди, пряча руки в рукавах своего длинного мандаринского халата. Азиатское лицо его было невозмутимо. Он не терял времени на разговоры с нами, просто дал слово одному из своих ребят.

— Очистите место. Скоро явится сюда новый начальник полиции, и я не хочу, чтобы тут торчала всякая шантрапа.

Я разозлился. Пусть я люблю брать взятки, но я все-таки полицейский. Мне платит жалованье не какой-нибудь дешевенький бандитик. Меня тоже интересовала личность Китайца Джо. Я и прежде пытался подобрать к нему ключи, но узнать ничего не удалось. Любопытство все еще не покинуло меня.

— Нед, присмотрись-ка к этому китайцу в вискозном купальном халате и скажи мне, кто он.

Ну и быстро же работает эта электроника. Нед выпалил ответ мгновенно, будто репетировал его несколько недель.

— Это псевдоазиат, использующий естественную желтоватость своей кожи и усиливающий ее цвет краской. Он не китаец. Глаза у него оперированы, еще видны шрамы. Это, несомненно, было сделано, чтобы попытаться скрыть свою подлинную внешность, но обмер его ушей по Бертильону и другие признаки дают возможность установить личность. Он срочно разыскивается международной полицией, его настоящее имя…

Китаец Джо пришел в ярость — и было от чего.

— Эта штука… этот жестяной громкоговоритель… Мы слышали о нем, мы о нем тоже позаботились!

Толпа отшатнулась и очистила помещение, и я увидел в дверях малого, который, стоя на одном колене, целился из базуки. Наверно, собирался стрелять специальными противотанковыми ракетами. Это я успел подумать, прежде чем он нажал на спуск.

Может быть, такой ракетой и можно подбить танк. Но не робота. Полицейского робота по крайней мере. Нед пригнулся, и задняя стена разлетелась на куски. Второго выстрела не было. Нед сомкнул руки на стволе орудия, и он стал похож на старую мятую водосточную трубу.

Тогда Билли решил, что человек, стреляющий из базуки в полицейском участке, нарушает закон, и пустил в ход дубинку. Я присоединился к нему, потому что не хотел отказываться от потехи. Нед очутился где-то внизу, но я был уверен, что он за себя постоит. Раздалось несколько приглушенных выстрелов, и кто то вскрикнул. После этого никто не стрелял, потому что у нас получилась куча мала. Громила по имени Бруклинский Эдди ударил меня по голове рукояткой пистолета, а я расквасил ему нос.

После этого все как бы заволокло туманом. Но я отлично помню, что потасовка продолжалась еще некоторое время. Когда туман рассеялся, я сообразил, что на ногах остался я один. Вернее, я опирался о стенку. Хорошо, что было к чему прислониться.

Нед вошел в дверь с измолоченным Бруклинским Эдди на руках. Хотелось думать, что именно я его так отделал. Запястья Эдди были скованы наручниками. Нед бережно положил его рядом с телами других головорезов — я вдруг заметил, что все были в наручниках. Я еще полюбопытствовал, изготавливает ли Нед эти наручники по мере надобности или у него в полой ноге имеется порядочный запас.

В нескольких шагах от себя я увидел стул. Я сел, и мне полегчало. Кругом все было испачкано кровью, и если бы некоторые из громил не стонали, я бы подумал, что это трупы. Вдруг я заметил настоящий труп. Пуля попала человеку в грудь, большая часть пролитой крови принадлежала ему.

Нед покопался в телах и вытащил Билли. Он был без сознания. На лице застыла широкая улыбка, в кулаке зажаты жалкие остатки дубинки. Некоторым людям нужно очень мало для счастья. Пуля попала ему в ногу, и он не пошевельнулся, даже когда Нед разорвал на нем штанину и наложил повязку.

— Самозваный Китаец Джо и еще один человек бежали в машине, — доложил Нед.

— Пусть это тебя не беспокоит, — с усилием прохрипел я. — Он от нас не уйдет.

И только тут я сообразил, что начальник все еще сидит в кресле в той же самой позе, в какой он сидел, когда началась заваруха. Все с тем же отсутствующим видом. И только начав разговаривать с ним, я понял, что Алонцо Крейг, начальник полиции Найнпорта, мертв.

Убит одним выстрелом. Из маленького пистолетика. Пуля прошла сквозь сердце, кровь пропитала одежду. Я прекрасно знал, кто стрелял из пистолета. Маленького пистолета, который удобно прятать в широких китайских рукавах.

Усталость и дурман как рукой сняло. Осталась одна злость. Пусть начальник не был самым умным и самым честным человеком в мире. Но он заслуживал лучшей участи. Он отправлен на тот свет грошовым гангстером, который вообразил, что ему стали поперек дороги.

И тотчас я понял, что мне надо принять важное решение. Билли вышел из строя, Фэтс удрал, из найнпортской полиции остался я один. Чтобы выбраться из этой заварухи, мне надо было только выйти за дверь и не останавливаться. И я оказался бы в сравнительной безопасности.

Рядом жужжал Нед, подбирая громил и разнося их по камерам.

Не знаю, что повлияло на мое решение. Возможно, синяя спина Неда, маячившая перед глазами. Или мне просто надоело увиливать? Внутренне я был подготовлен к этому решению. Я осторожно отцепил золотой значок начальника и прицепил его на место своего, старого.

— Новый начальник полиции Найнпорта, — сказал я, ни к кому не обращаясь.

— Да, сэр, — проходя мимо, сказал Нед. Он опустил арестованного на пол, отдал мне честь и снова взялся за работу. Я тоже отдал ему честь.

Больничная машина умчалась с ранеными и покойниками. Я злорадно игнорировал любопытные взгляды санитаров. После того, как врач забинтовал мне голову, все встало на свое место. Нед вымыл пол. Я проглотил десять таблеток аспирина и ждал, когда перестанет колотиться сердце и я обрету способность обдумать, как быть дальше.

— Собравшись с мыслями, я понял, что двух мнений быть не может. Это очевидно. Решение пришло мне в голову, когда я перезаряжал пистолет.

— Пополни запас наручников, Нед. Мы идем.

Как и всякий хороший полицейский, он не задавал вопросов. Уходя, я запер дверь и отдал ему ключ.

— На. Весьма вероятно, что к вечеру, кроме тебя, других полицейских в Найнпорте не будет.

Я ехал к дому Китайца Джо как можно медленней. Пытался найти другой выход из положения. Его не было. Убийство было совершено, и притягивать к ответу надо было именно Джо. А для этого необходимо его арестовать.

Из предосторожности я остановился за углом и коротко проинструктировал Неда.

— Эта комбинация бара и воровского притона является исключительной собственностью того, кого мы будем называть Китайцем Джо до тех пор, пока ты не выберешь времени сказать мне, кто он на самом деле. С меня хватит, надоело! Нам нужно войти, разыскать Джо и передать его в руки правосудия. Ясно?

Ясно, — суховатым профессорским тоном ответил Нед. — Но не проще было бы арестовать его сейчас, когда он отъезжает от дома вон в той машине, а не ждать его возвращения?

Машина мчалась по боковой улице со скоростью шестьдесят миль в час.

Когда она проезжала мимо нас, я увидел Джо, сидевшего на заднем сиденье.

— Останови их! — закричал я главным образом самому себе, потому что сидел за рулем. Я одновременно нажал на акселератор и рванул рычаг переключения скоростей, но толку от этого не было никакого.

Остановил их Нед. Крик мой прозвучал как приказ. Нед высунул голову наружу, и я сразу понял, почему большая часть приборов смонтирована у него в туловище. Наверно, мозг тоже. В голове, разумеется, оставалось мало места, раз там была запрятана такая пушка.

Семидесятимиллиметровое безоткатное орудие. Пластинка, прикрывавшая то место, где у людей бывает нос, скользнула в сторону, и показалось большое жерло. Здорово сделано, если подумать. Точно меж глаз, чтобы удобней целиться. Орудие помещено высоко, лазить за ним не надо.

БУМ! БУМ! Я чуть не оглох. Разумеется, Нед был прекрасный стрелок — я тоже был бы прекрасным, имей я вычислительную машину вместо мозга. Он продырявил задние скаты, и машина, зашлепав по мостовой, встала. Я медленно выбирался наружу, а Нед рванулся вперед со спринтерской скоростью. На этот раз они даже не пытались бежать. Остатки их мужества улетучились, когда они увидели меж глаз у Неда дымящееся жерло орудия.

Роботы аккуратны в этом отношении, и, надо думать, он нарочно не убрал торчавшую пушку. Видимо, у них в школе роботов проходят психологию. В машине сидели три человека, и все они задрали руки вверх, как последнем кадре ковбойского фильма. Пол машины был уставлен любопытными чемоданчиками.

Сопротивления никто не оказал. Китаец Джо только заворчал, когда Нед сказал мне что настоящее имя Джо-Стэнтин и что на Эльмире его ждут не дождутся, чтобы посадить на электрический стул. Я обещал Джо-Стэнтину, что буду иметь удовольствие доставить его на место в тот же день. Пусть он и не пытается увильнуть от наказания при помощи местных властей. Остальных будут судить в Канал-сити.

День был очень хлопотный.

С тех пор наступило спокойствие. Билли выписался из больницы и носит мои сержантские нашивки. Даже Фэтс вернулся, хотя теперь он время от времени трезв и избегает встречаться со мной взглядом. Дел у нас мало, так как город наш стал не только тихим, но и честным.

Нед по ночам патрулирует по городу, а днем работает в лаборатории и подшивает бумаги. Возможно, это не по правилам, но Неду, кажется все равно. Он замазал все пулевые царапины и непрерывно начищает значок. Не знаю, может ли быть счастливым робот, но Нед, видимо, счастлив.

Могу поклясться, что иногда он жужжит что-то себе под нос. Но, разумеется, это шумят моторы и прочие механизмы.

Если задуматься, то мы, наверно, создали прецедент, сделав робота полноправным полицейским. С завода еще никто не приезжал, и я не знаю, первые мы или нет.

Скажу еще кое-что. Я не собираюсь оставаться навечно в этом захудалом городишке. Приискивая новую службу, я уже написал кое-кому.

Поэтому некоторые будут очень удивлены, узнав, кто станет их новым начальником полиции после моего отъезда.

 

Золото и любовь

[4]

О. Генри

 

О. Генри

1862 г. — 1910 г.

 

~

Старик Энтони Рокволл, удалившийся от дел фабрикант и владелец патента на мыло «Эврика», выглянул из окна библиотеки в своем особняке на Пятой авеню и ухмыльнулся. Его сосед справа, аристократ и клубмен Дж. ван Шуйлайт Саффолк-Джонс, садился в ожидавшую его машину, презрительно воротя нос от мыльного палаццо, фасад которого украшала скульптура в стиле итальянского Возрождения.

— Ведь просто старое чучело банкрота, а сколько спеси! заметил бывший мыльный король. — Берег бы лучше свое здоровье, замороженный Нессельроде, а не то скоро попадет в Эдемский музей. Вот на будущее лето размалюю весь фасад красными, белыми и синими полосами — погляжу тогда, как он сморщит свой голландский нос.

И тут Энтони Рокволл, всю жизнь не одобрявший звонков, подошел к дверям библиотеки и заорал: «Майк!» тем самым голосом, от которого когда-то чуть не лопалось небо над канзасскими прериями.

— Скажите моему сыну, чтоб он зашел ко мне перед уходом из дому, — приказал он явившемуся на зов слуге.

Когда молодой Рокволл вошел в библиотеку, старик отложил газету и, взглянув на него с выражением добродушной суровости на полном и румяном без морщин лице, одной рукой взъерошил свою седую гриву, а другой загремел ключами в кармане.

— Ричард, почем ты платишь за мыло, которым моешься? — спросил Энтони Рокволл.

Ричард, всего полгода назад вернувшийся домой из колледжа, слегка удивился. Он еще не вполне постиг своего папашу, который в любую минуту мог выкинуть что-нибудь неожиданное, словно девица на своем первом балу.

— Кажется, шесть долларов за дюжину, папа.

— А за костюм?

— Обыкновенно долларов шестьдесят.

— Ты джентльмен, — решительно изрек Энтони. — Мне говорили, будто бы молодые аристократы швыряют по двадцать четыре доллара за мыло и больше чем по сотне за костюм. У тебя денег не меньше, чем у любого из них, а ты все-таки держишься того, что умеренно и скромно. Сам я моюсь старой «Эврикой» — не только по привычке, но и потому, что это мыло лучше других. Если ты платишь больше десяти центов за кусок мыла, то лишнее с тебя берут за плохие духи и обертку. А пятьдесят центов вполне прилично для молодого человека твоих лет, твоего положения и состояния. Повторяю, ты джентльмен. Я слышал, будто нужно три поколения для того, чтобы создать джентльмена. Это раньше так было. А теперь с деньгами оно получается куда легче и скорей. Деньги тебя сделали джентльменом. Да я и сам почти джентльмен, ей-богу! Я ничем не хуже моих соседей — так же вежлив, приятен и любезен, как эти два спесивых голландца справа и слева, которые не могут спать по ночам из-за того, что я купил участок между ними.

— Есть вещи, которых не купишь за деньги, — довольно мрачно заметил молодой Рокволл.

— Нет, ты этого не говори, — возразил обиженный Энтони. — Я всегда стою за деньги. Я прочел всю энциклопедию насквозь: все искал чего-нибудь такого, чего нельзя купить за деньги; так на той неделе придется, должно быть, взяться за дополнительные тома. Я за деньги против всего прочего. Ну, скажи мне, чего нельзя купить за деньги?

— Прежде всего, они не могут ввести вас в высший свет, ответил уязвленный Ричард.

— Ого! неужто не могут? — прогремел защитник корней зла. — Ты лучше скажи, где был бы весь твой высший свет, если бы у первого из Асторов не хватило денег на проезд в третьем классе?

Ричард вздохнул.

— Я вот к чему это говорю, — продолжал старик уже более мягко. — Потому я и попросил тебя зайти. Что-то с тобой неладно, мой мальчик. Вот уже две недели, как я это замечаю. Ну, выкладывай начистоту. Я в двадцать четыре часа могу реализовать одиннадцать миллионов наличными, не считая недвижимости. Если у тебя печень не в порядке, так «Бродяга» стоит под парами у пристани и в два дня доставит тебя на Багамские острова.

— Почти угадали, папа. Это очень близко к истине.

— Ага, так как же ее зовут? — проницательно заметил Энтони.

Ричард начал прохаживаться взад и вперед по библиотеке. Неотесанный старик отец проявил достаточно внимания и сочувствия, чтобы вызвать доверие сына.

— Почему ты не делаешь предложения? — спросил старик-Энтони. — Она будет рада-радехонька. У тебя и деньги и красивая наружность, ты славный малый. Руки у тебя чистые, они не запачканы мылом «Эврика». Правда, ты учился в колледже, но на это она не посмотрит.

— Все случая не было, — вздохнул Ричард.

— Устрой так, чтоб был, — сказал Энтони. — Ступай с ней на прогулку в парк или повези на пикник, а не то проводи ее домой из церкви. Случай! Тьфу!

— Вы не знаете, что такое свет, папа. Она из тех, которые вертят колесо светской мельницы. Каждый час, каждая минута ее времени распределены на много дней вперед. Я не могу жить без этой девушки, папа: без нее этот город ничем не лучше гнилого болота. А написать ей я не могу — просто не в состоянии.

— Ну, вот еще! — сказал старик. — Неужели при тех средствах, которые я тебе даю, ты не можешь добиться, чтобы девушка уделила тебе час-другой времени?

— Я слишком долго откладывал. Послезавтра в полдень она уезжает в Европу и пробудет там два года. Я увижусь с ней завтра вечером на несколько минут. Сейчас она гостит в Ларчмонте у своей тетки. Туда я поехать не могу. — Но мне разрешено встретить ее завтра вечером на Центральном вокзале, к поезду восемь тридцать. Мы проедем галопом по Бродвею до театра Уоллока, где ее мать и остальная компания будут ожидать нас в вестибюле. Неужели вы думаете, что она станет выслушивать мое признание в эти шесть минут? Нет, конечно. А какая возможность объясниться в театре или после спектакля? Никакой! Нет, папа, это не так просто, ваши деньги тут не помогут. Ни одной минуты времени нельзя купить за наличные; если б было можно, богачи жили бы дольше других. Нет никакой надежды поговорить с мисс Лэнтри до ее отъезда.

— Ладно, Ричард, мой мальчик, — весело отвечал Энтони. Ступай теперь в свой клуб. Я очень рад, что это у тебя не печень. Не забывай только время от времени воскурять фимиам на алтаре великого бога Маммона. Ты говоришь, деньги не могут купить времени? Ну, разумеется, нельзя заказать, чтобы вечность завернули тебе в бумажку и доставили на дом за такую-то цену, но я сам видел, какие мозоли на пятках натер себе старик Хронос, гуляя по золотым приискам.

В этот вечер к братцу Энтони, читавшему вечернюю газету, зашла тетя Эллен, кроткая, сентиментальная, старенькая, словно пришибленная богатством, и, вздыхая, завела речь о страданиях влюбленных.

— Все это я от него уже слышал, — зевая, ответил братец Энтони. — Я ему сказал, что мой текущий счет к его услугам. Тогда он начал отрицать пользу денег. Говорит, будто бы деньги ему не помогут. Будто бы светский этикет не спихнуть с места даже целой упряжке миллионеров.

— Ах, Энтони, — вздохнула тетя Эллен. — Напрасно ты придаешь такое значение деньгам. Богатство ничего не значит там, где речь идет об истинной любви. Любовь всесильна. Если б он только объяснился раньше! Она бы не смогла отказать нашему Ричарду. А теперь, я боюсь, уже поздно. У него не будет случая поговорить с ней. Все твое золото не может дать счастья нашему мальчику.

На следующий вечер ровно в восемь часов тетя Эллен достала старинное золотое кольцо из футляра, побитого молью, и вручила его племяннику.

— Надень его сегодня, Ричард, — попросила она. — Твоя мать подарила мне это кольцо и сказала, что оно приносит счастье в любви. Она велела передать его тебе, когда ты найдешь свою суженую.

Молодой Рокволл принял кольцо с благоговением и попробовал надеть его на мизинец. Оно дошло до второго сустава и застряло там. Ричард снял его и засунул в жилетный карман, по свойственной мужчинам привычке. А потом вызвал по телефону кэб.

В восемь часов тридцать две минуты он выловил мисс Лэнтри из говорливой толпы на вокзале.

— Нам нельзя задерживать маму и остальных, — сказал она.

— К театру Уоллока, как можно скорей! — честно передал кэбмену Ричард.

С Сорок второй улицы они влетели на Бродвей и помчались по звездному пути, ведущему от мягких лугов Запада к скалистым утесам Востока.

Не доезжая Тридцать четвертой улицы Ричард быстро поднял окошечко и приказал кэбмену остановиться.

— Я уронил кольцо, — сказал он в извинение. — Оно принадлежало моей матери, и мне было бы жаль его потерять. Я не задержу вас, — я видел, куда оно упало.

Не прошло и минуты, как он вернулся с кольцом.

Но за эту минуту перед самым кэбом остановился поперек дороги вагон трамвая. Кэбмен хотел объехать его слева, но тяжелый почтовый фургон загородил ему путь. Он попробовал свернуть вправо, но ему пришлось попятиться назад от подводы с мебелью, которой тут было вовсе не место. Он хотел было повернуть назад — и только выругался, выпустив из рук вожжи. Со всех сторон его окружала невообразимая путаница экипажей и лошадей.

Создалась одна из тех уличных пробок, которые иногда совершенно неожиданно останавливают все движение в этом огромном городе.

— Почему вы не двигаетесь с места? — сердито спросила мисс Лэнтри. — Мы опоздаем.

Ричард встал в кэбе и оглянулся по сторонам. Застывший поток фургонов, подвод, кэбов, автобусов и трамваев заполнял обширное пространство в том месте, где Бродвей перекрещивается с Шестой авеню и Тридцать четвертой улицей, заполнял так тесно, как девушка с талией в двадцать шесть дюймов заполняет двадцатидвухдюймовый пояс. И по всем этим улицам к месту их пересечения с грохотом катились еще экипажи, на полном ходу врезываясь в эту путаницу, цепляясь колесами и усиливая общий шум громкой бранью кучеров. Все движение Манхэттена будто застопорилось вокруг их экипажа. Ни один из нью-йоркских старожилов, стоявших в тысячной толпе на тротуарах, не мог припомнить уличного затора таких размеров.

— Простите, но мы, кажется, застряли, — сказал Ричард, усевшись на место. — Такая пробка и за час не рассосется. И виноват я. Если бы я не выронил кольца…

— Покажите мне ваше кольцо, — сказала мисс Лэнтри. Теперь уже ничего не поделаешь, так что мне все равно. Да и вообще театр это, по-моему, такая скука.

В одиннадцать часов вечера кто-то легонько постучался в дверь Энтони Рокволла.

— Войдите! — крикнул Энтони, который читал книжку о приключениях пиратов, облачившись в красный бархатный халат.

Это была тетя Эллен, похожая на седовласого ангела, по ошибке забытого на земле.

— Они обручились, Энтони, — кротко сказала тетя. — Она дала слово нашему Ричарду. По дороге в театр они попали в уличную пробку и целых два часа не могли двинуться с места. И знаешь-ли, братец Энтони, никогда больше не хвастайся силой твоих денег. Маленькая эмблема истинной любви, колечко, знаменующее собой бесконечную и бескорыстную преданность, помогло нашему Ричарду завоевать свое счастье. Он уронил кольцо на улице и вышел из кэба, чтобы поднять его. Но не успели они тронуться дальше, как создалась пробка. И вот, пока кэб стоял, Ричард объяснился в любви и добился ее согласия. Деньги просто мусор по сравнению с истинной любовью, Энтони.

— Ну ладно, — ответил старик. — Я очень рад, что наш мальчик добился своего. Говорил же я ему, что никаких денег не пожалею на это дело, если…

— Но чем же тут могли помочь твои деньги, братец Энтони?

— Сестра, — сказал Энтони Рокволл. — У меня пират попал черт знает в какую переделку. Корабль у него только что получил пробоину, а сам он слишком хорошо знает цену деньгам, чтобы дать ему затонуть. Дай ты мне ради бога дочитать главу.

На этом рассказ должен бы кончиться. Автор стремится к концу всей душой, так же как стремится к нему читатель. Но нам надо еще спуститься на дно колодца за истиной.

На следующий день субъект с красными руками и в синем горошчатом галстуке, назвавшийся Келли, явился на дом к Энтони Рокволлу и был немедленно допущен в библиотеку.

— Ну что же, — сказал Энтони, доставая чековую книжку, неплохо сварили мыло. Посмотрим, — вам было выдано пять тысяч?

— Я приплатил триста долларов своих, — сказал Келли. Пришлось немножко превысить смету.

Фургоны и кэбы я нанимал по пяти долларов; подводы и двуконные упряжки запрашивали по десяти. Шоферы требовали не меньше десяти долларов, а фургоны с грузом и все двадцать. Всего дороже обошлись полицейские — двоим я заплатил по полсотне, а прочим по двадцать и по двадцать пять. А ведь здорово получилось, мистер Рокволл? Я очень рад, что Уильям А. Брэди не видел этой небольшой массовой сценки на колесах; я ему зла не желаю, а беднягу, верно, хватил бы удар от зависти. И ведь без единой репетиции! Ребята были на месте секунда в секунду. И целых два часа ниже памятника Грили даже пальца негде было просунуть.

— Вот вам тысяча триста, Келли, — сказал Энтони, отрывая чек. — Ваша тысяча да те триста, что вы потратили из своих. Вы ведь не презираете денег, Келли?

— Я? — сказал Келли. — Я бы убил того, кто выдумал бедность.

Келли был уже в дверях, когда Энтони окликнул его.

— Вы не заметили там где-нибудь в толпе этакого пухлого мальчишку с луком и стрелами и совсем раздетого? — спросил он.

— Что-то не видал, — ответил озадаченный Келли. — Если он был такой, как вы говорите, так, верно, полиция забрала его еще до меня.

— Я так и думал, что этого озорника на месте не окажется, — ухмыльнулся Энтони. — Всего наилучшего, Келли!

 

Пилат

[5]

Фридрих Дюрренматт

 

Лишь только распахнулись железные двери в противоположной стене зала, прямо напротив его судейского кресла, и лишь только эти отверстые гигантские пасти изрыгнули потоки людей — их с трудом сдерживали легионеры, ставшие цепью, взявшись за руки, спиной к беснующейся толпе, — он осознал, что человек, которого чернь точно щит несла перед собой ему навстречу, — не кто иной, как бог; а между тем он не решился даже второй раз взглянуть на него, так ему стало страшно.

Избегая смотреть на лик бога, он рассчитывал также выиграть время, за которое как-то сумеет разобраться, приспособиться к своему ужасному положению. Ему было ясно, что этим явлением бога он отмечен среди всех людей, не закрывал он глаз и на опасность, которая неминуемо содержалась в таком отличии. И потому он заставил себя скользнуть взглядом по оружию легионеров, проверил, как всегда, плотно ли пригнаны подбородные ремни шлемов, начищены ли мечи и копья, точны ли и уверенны движения, крепки ли мускулы, и лишь потом искоса посмотрел на толпу, которая застыла, сгустившись в недвижную массу, и теперь беззвучно заполняла зал, выставив вперед бога — жадно облепленный множеством рук, он спокойно ждал, а Пилат еще и сейчас избегал глядеть на него.

Более того, он опустил глаза на свиток с императорским указом, развернутый у него на коленях. А сам размышлял о том, что же мешает ему принародно воздать почести этому богу. Ему отчетливо представился тот миг, когда бог поразил его своим взглядом. Пилат вспомнил, что встретился с богом глазами, когда двери, через которые толпа втолкнула бога, едва отворились, и что он увидел лишь эти глаза, и больше ничего. То были всего-навсего человеческие глаза, без всякой сверхчеловеческой силы или того особого света, который восхищал Пилата на греческих изображениях богов. И не было в них презрения, какое питают к людям боги, когда они спускаются на землю, чтобы истребить целые поколения, но не было и непокорства, какое тлело в глазах преступников, приводимых к нему на суд, — бунтовщиков, восставших против империи, и дураков, умиравших смеясь. В этих глазах выражалось безусловное подчинение, что, однако же, наверняка было коварным лицедейством, ибо благодаря этому стиралась грань между богом и человеком и бог становился человеком, а человек — богом. Посему Пилат не верил в смирение бога и полагал, что тот, приняв человеческий облик, лишь прибегнул к уловке, чтобы испытать человечество.

Для Пилата важнее всего казалось узнать, как воспринял бог его собственное поведение; ибо он ясно осознавал, что перед лицом бога от него требуются какие-то поступки. Его охватил страх, что, переведя глаза на свиток, он упустил решающий миг, ведь в этом движении его глаз бог мог увидеть пренебрежение. Поэтому Пилат счел за лучшее поискать на лицах своих солдат признаки, подтверждающие его подозрение. Он поднял как бы невидящие глаза, медленно, не торопясь и не выдавая своего страха, обвел ими легионеров, словно удивляясь, зачем они находятся в этом зале.

Однако, не обнаружил на их лицах никаких поводов для беспокойства, но также и ничего такого, что могло бы устранить его опасения, ибо он тут же сказал себе, что легионеры умеют скрывать свои мысли; с другой стороны, возможно, что им совершенно безразлично, как он вел себя по отношению к богу, они ведь не распознали в этом человеке бога. Итак, он решился второй раз взглянуть на толпу, и от его взгляда она дрогнула. Передние отпрянули, а в середине возникла давка, поскольку задние, жаждая во что бы то ни стало истолковать его взгляд, в это время стали напирать. Перед ним были неприкрытые в своей откровенности лица; обезображенные ненавистью, они показались ему безобразными до отвращения. У него мелькнула мысль, не отдать ли приказ легионерам запереть двери, а затем, обнажив оружие, со всех сторон врезаться в толпу; однако он не решался поступить так перед лицом бога. При этом, видя неистовство толпы и ярость, с которой она вцепилась в свою жертву, Пилат ясно понял, что эти люди потребуют от него казни бога, и он невольно повернулся к связанному веревками, хотя ему по-прежнему было неимоверно страшно второй раз встретиться с ним глазами. Но вид его был таков, что Пилат долго не мог отвести от него взгляда.

Бог был невысокого роста, его можно было принять за тщедушного человека. Руки связаны впереди, на них вздулись синие жилы. Одежда грязная и изодранная, в прорехах сквозило голое тело в кровоподтеках и ссадинах. Пилат понял, какой жестокостью со стороны бога было избрать обличье, которое не могло не обмануть людей, понял и то, что только невообразимая ненависть могла внушить богу мысль явиться в маске такого оборванца. Но самое ужасное — что бог не счел нужным взглянуть на него; ибо, хотя Пилат и боялся его взгляда, думать, что бог пренебрегает им, было ему невыносимо.

Бог стоял опустив голову, щеки у него были бледные, ввалившиеся, и великая скорбь, казалось, разлилась по его лицу. Взгляд был как бы обращен внутрь, словно все окружающее было бесконечно далеко от него: толпа, облепившая его, легионеры с их оружием, но также и тот, кто сидел перед ним в судейском кресле и кто единственный понял истину.

Пилат хотел, чтобы время повернуло вспять и бог посмотрел бы на него, как тогда, когда распахнулись двери, и он знал, что теперь бы он преклонил перед ним колена, и стал плакать в голос и вслух читать молитвы, и перед легионерами и всем народом назвал бы его богом. Но, увидев, что богу нет больше до него дела, Пилат судорожно сжал руки, будто хотел разорвать свиток, лежавший у него на коленях. Теперь он знал: бог явился для того, чтобы убить его. И поняв это, он откинулся на спинку трона, на лице его выступил холодный пот, а свиток выскользнул из рук и упал к ногам бога. Но когда к нему наклонилось скучающее и усталое лицо легата, Пилат, словно речь шла о чем-то незначащем, вполголоса отдал приказ, а после повернулся к одному из префектов, только что возвратившемуся из Галилеи, поманил его к себе; легат между тем громко и безразлично повторил его приказ, и, слушая доклад префекта, Пилат смотрел вслед толпе, которая с ропотом удалялась через раскрытые двери. Но бога он больше не видел — так тесно обступили его люди, скрывая, словно свою тайну.

Теперь двери снова были заперты и зал перед ним пустынен. Пилат знаком приказал оставить его одного. Он откинулся в кресле и смотрел на свиток на полу, который легонько касался его ноги. Руки спокойно охватывали подлокотники. Слегка склонив голову, Пилат прислушивался к удаляющимся шагам своих центурионов; с ним остался только один раб.

Потом Пилат внимательным взглядом обвел зал, словно бы для того, чтобы обнаружить в нем следы бога. Он видел мощные стены, воздвигнутые без всякого архитектурного замысла и лишенные красоты, железные створки дверей, тех самых, через которые толпа вынесла бога, они были расписаны причудливым орнаментом кричаще-красного цвета. Пилата охватило безразличие, дотоле ему неведомое. Страх лишил его силы. Этот страх был везде. Стены давили его. Пилат встал и прошел мимо раба. Узким коридором он вышел из башни и ступил на двор. Фигуры легионеров на угловых башнях и высоких стенах выделялись на фоне глубокой синевы неба. Камни, которыми был вымощен двор, сверкали на солнце.

Пересекая двор, Пилат словно бы проходил сквозь огонь, так много света было вокруг. Он направился к главному зданию дворца, который высился перед ним, похожий на топорной работы блестящую игральную кость, и шагнул в главный зал. Потом поднялся по лестнице, прямо напротив входа, она вела на верхний этаж, в путаницу маленьких покоев с проломами в стенах и узкими зарешеченными окнами под самым потолком, сквозь которые слабо сочился послеполуденный свет. Стены были голые, потому что Пилат редко жил в столице этой ненавистной страны; однако пол был устлан коврами и подушками. В самом большом покое его ждал легат, он уже возлег на пиршественное ложе.

Пилат подсел к легату, но к еде не прикоснулся и выпил совсем немного вина. Он спокойно вел беседу, слушал и отвечал. В глубине души Пилату очень хотелось перевести разговор на бога; но он не решился, потому что не доверял легату, очень уж выжидающим был его взгляд. Пилат стал задавать конкретные вопросы, касающиеся войска, и это сбило с толку легата, потому что разговор вдруг стал сугубо деловым.

Теперь Пилат мог в глубине своего существа, как бы наблюдая из потаенного места, с удивительной отчетливостью воспроизвести каждое мгновение своей встречи с богом. Он считал маловероятным, чтобы Ирод оставил бога у себя, ибо догадывался, что лишь ему одному, Пилату, дано было прозреть истину. Он и боялся, что бог вернется к нему — ведь пришел же он к нему, и ни к кому другому, — и, как это ни странно, страстно желал этого. Пропасть между человеком и богом бесконечна, и теперь, когда бог перекинул мост через эту пропасть и стал человеком, он, Пилат, должен погибнуть по милости бога, разбиться об него, как пловец, которого волна швыряет на риф.

Но вот явился гонец: оказалось, что бог, отосланный Иродом, снова стоит, связанный, у ворот дворца, а вокруг беснуется толпа; Пилат отдал приказ ввести бога во дворец, желая вырвать его из рук толпы, и выждал время, потребное для того, чтобы легионеры привели бога в зал дворца. Потом встал и прошествовал мимо императорского бюста у двери, по привычке остановив взор на мраморном изваянии: венценосная голова, недвижно парившая над ним во мраке, казалась удивительно чуждой.

Он миновал длинный коридор, ведущий к лестнице, по сторонам которого стояли легионеры. Их фигуры выступали из сумрака, резко очерченные в свете факелов, которые здесь были уже зажжены, и на легионеров желтыми и красными волнами, одна за другой ударяющимися в обитые железом щиты, падал мерцающий свет. Пилат спускался к выходу, и он уже виделся ему как светлый прямоугольник, через который можно было заглянуть в зал, и снова в его воспоминании возник взор бога. Мгновение Пилат словно бы помедлил; зато оставшиеся несколько шагов сделал столь решительно, что ему пришлось энергично раздвинуть копья легионеров, и вышел из полумрака в светлое помещение зала. Чуть наклонив голову, глянул.

С ужасом увидел легионеров, в глазах которых едва успела погаснуть насмешка. Бог недвижно стоял между ними. Руки его по-прежнему были связаны, только теперь на плечи ему накинули белый плащ, перепачканный человечьим дерьмом. Пилат понял, что над богом надругались, понял и то, что это его вина, ведь именно он, Пилат, послал бога к Ироду. Да, так и было, как он предполагал: все, что он предпринимал для своего спасения, на самом деле вело к его проклятью; и, поняв это, Пилат вернулся тою же дорогой, какой пришел, мимо легионеров, отложив покамест всякие мысли о боге.

Бичевать бога он приказал во время третьей ночной стражи, но еще до этого срока явился на обычное место экзекуций между дворцом и ближайшей к нему башней. Прошедший день был жарким, и солнце, катившееся над двором по безоблачному небу, жгло немилосердно; теперь же ночь опустилась на город, луна еще не взошла, лишь колючие огоньки звезд пробивали тьму, так что казалось — весь мир ограничен неосвещенными плоскостями этих стен и этих башен, на которых, как на сваях, покоилось небо; пространство, неизмеримое по глубине, хотя в длину и ширину оно измерялось определенным числом шагов.

Пилат подошел к столбу, предназначенному им для бога; столб отвесно торчал из земли, вонзаясь в ночь, едва освещенный факелом в руке раба. Обхватив деревянный столб ладонями, Пилат ощутил гвозди и сучки, которые до крови расцарапали ему кожу. Потом он повернулся к стене дворца, где в проеме небольших боковых ворот стояло кресло, и, опустившись в это кресло, велел рабу погасить факел, ибо ему показалось, что он уже слышит шаги легионеров; однако прошло еще некоторое время, пока до него донеслись голоса.

На противоположной стене, наискосок от него, появился едва заметный отблеск приближающихся факелов, на глазах он становился все ярче, и наконец стена осветилась так ярко, что стал ясно виден каждый камень кладки. И с особенной отчетливостью выделялся на фоне стены позорный столб, его тень, прямая как стрела, лежала на мощеной поверхности двора, круто переламывалась у подножия стены и вертикально бежала дальше вверх по стене, растворяясь в бесконечности ночи; но по мере того, как приближались факелы, она начала раскачиваться из стороны в сторону, как взбесившийся маятник гигантских часов. По освещенному двору к столбу темной массой лилась толпа, она постепенно растеклась во все стороны и вот уже заполнила пространство густой мешаниной бесформенных голов, неистово развевающихся перьев на шлемах и судорожно сжатых кулаков, и наконец глазам Пилата предстали легионеры: буйное переплетение тел и оружия, а некоторые высоко во тьму вздымали факелы; раздавались смех и возгласы, ведь никто не знал, что Пилат упрямо ждет их, застыв в своем кресле, едва замечая тяжелое дыхание раба за своей спиной. Он знал, что среди легионеров, там, где всего гуще толпа и неистовей людской водоворот, шагает бог, невидимый ему; его острый глаз различал, однако, как именно в том месте резко поднимались и опускались рукоятки мечей и кулаки, иногда даже останавливалось все шествие, потому что каждый стремился протолкаться, нанести удар, потом пронзительным смехом разрядить свое напряжение, а после снова поспешить к столбу, который постепенно окружала прибывавшая толпа. Но людей было так много, что Пилат не мог разглядеть среди них бога.

Один из легионеров взобрался на столб и прикрепил факелы вокруг его верхушки, после чего бросил вниз веревку и спрыгнул в самую гущу толпы, которая теперь, громко крича, сгрудилась вокруг столба, создав неимоверную давку. Факелы сверху освещали ее ярким нереальным светом, от которого во все стороны разбегались тени, подобные лепесткам внезапно раскрывшегося огромного редкостного цветка. Однако потом толпа распалась, разделилась на одиночек, спешивших прочь за круг света огненной короны и садившихся на землю в темноте, подчас так близко к Пилату, что они едва не касались его ног. Он же не замечал этого и сидел не шелохнувшись, ибо теперь бог явился его глазам, и вид его был ужасен.

Бог был наг, и приподнятые его руки были обвиты веревкой, которая, косо натянувшись под его тяжестью, свисала с верхушки столба. Бог стоял на некотором расстоянии от столба, он был один у этого древа позора, один под бесконечно темным и вместе огненным небом, отчетливо видный в свете факелов, окружавшем его как колесо, он был загнан в этот круг и был живым свидетельством власти того, кто недвижно сидел во мраке в проеме боковых ворот лицом к лицу с богом. Однако тень бога выходила за пределы светового круга и падала прямо в сердце Пилату, и все, что сейчас свершалось, разыгрывалось между ними двоими, Пилатом и богом. Ведь все это — легионеры, и пламя факелов, столб, вонзающийся в небо, суровая каменная кладка стен, жесткая мощеная поверхность двора, тихое дыхание раба и огненные массы звезд, — все это существовало лишь потому, что существовал бог и существовал он, Пилат, — только поэтому; а они оба существовали потому, что в споре между богом и человеком не может быть иного решения, кроме смерти, и иного милосердия, кроме проклятия, и иной любви, кроме ненависти.

И не успел Пилат додумать эту мысль до конца, как выступили из скрывавшей их ночи легионеры — немногие из них — и, обнаженные до пояса, со всех сторон окружили бога, одни — ярко освещенные, другие — видные лишь как силуэты. Бичи в их руках извивались словно змеи, играя, обвивали могучие руки, далее скользили, подрагивая, по земле, точно жестокие твари с уродливыми головками из свинца. Легионеры будто водили вокруг бога хоровод, как бы играя касались его тонкими бичами, а затем вдруг набрасывались на него с бешеной яростью, и свинцовые головки глубоко вгрызались в его тело, так что выступала кровь, и это переполняло Пилата в его кресле невыразимой мукой, ибо он втайне ожидал, что бичевание не причинит вреда богу, как если бы он был мраморный. Но теперь Пилат видел, как бог упал под страшными ударами легионеров, как его подняли, сильно дернув за веревку, к которой были привязаны его руки, как ноги его протащились по земле, как его швыряло из стороны в сторону под градом ударов, как снова и снова опускались на него свистящие бичи полуголых легионеров, водивших вокруг него хоровод, чтобы настигать его со всех сторон.

В колеблющемся свете факелов тени призрачно повторяли этот хоровод на каменных плитах двора, подобного зеркалу, подобного тонкому льду на поверхности бездонного моря. Но вот тело бога безжизненно поникло: легионеры отступились, их лица уже одеревенели, а бичи в руках устало повисли; мало-помалу легионеры исчезли в ночи, их нестройные шаги отзвучали, и Пилат остался наедине с богом. Факелы горели теперь ровнее; но они готовы были вот-вот погаснуть, и смола капала на окровавленное тело, обвившее подножие столба. Пилат поднялся со своего кресла и медленно подошел к богу. Он подошел к нему так близко, что мог бы коснуться его; и видел он теперь обнаженное тело бога совершенно отчетливо. Тело это не было красиво: кожа дряблая, в ссадинах и глубоких ранах, некоторые из них гноились, и все было залито кровью. Но лица бога Пилат не видел, потому что голова его была опущена и скрыта между руками. Да, тело это было обезображено и некрасиво, каким бывает тело всякого человека после пытки, и все равно в каждой ране и в каждой ссадине Пилат узнавал бога; и он застонал и удалился в ночь, а за его спиной над богом погасли факелы.

Скрючившись, как зверь, от ужаса, Пилат лежал без сна где-то в своих покоях среди голых стен, отражавших пламя масляного светильника. Всей своей душою погрузился он в страх, он был совсем одинок среди людей, и никто из них не понял бы его страха — никто из тех, кто проходил перед его взором, не вызывая никаких чувств; так видишь в морозную ночь смутные тени людей в мертвенном свете луны. Здесь, вдали от глаз людских, руки Пилата блуждали по узору ковра, судорожно зарывались в подушки или, дрожа, хватали кубок с вином. Порой он искоса полубезумным взглядом скользил по лицу императора, белевшему в темноте, казалось, на губах императора мелькала улыбка, нереальная, как улыбка мертвецов среди могил, — улыбка, терявшаяся во мраке. Потом Пилат безмолвно переводил глаза на раба, и тот отворачивался, смущенный непонятной завистью, которая брезжила во взгляде господина. Утром же, едва взошло солнце, Пилат приказал позвать музыкантов, и однообразная мелодия коснулась его слуха; но ничто не могло ни развлечь, ни взволновать его, потому что образ бога отныне и навсегда поселился в его душе.

Раз уж ему не удалось вынудить к действию самого бога, он попытался снять с себя часть вины, переложив ее на толпу. Местом для осуществления своего замысла Пилат выбрал лестницу, ведущую к главному порталу дворца, а временем — раннее утро следующего дня после своей первой встречи с богом; ведь все события разыгрались всего за несколько дней. Лестница и главный портал находились в тени, которая узкой полоской тянулась вдоль дворца и покрывала часть площади и собравшейся на ней толпы. Люди, которые всю ночь распевали песенки, хулящие бога, еще спозаранок появились у ворот крепости и, неистово галдя, стали вливаться во двор; теперь они целиком заполняли огромный двор, не беспокоясь о том, что находятся во власти легионеров, которые, обнажив оружие, окружали народ.

Когда Пилат из своих покоев дошел до зала, он увидел через открытую дверь, что бог и Варавва уже стоят на лестнице перед толпой, ненамного возвышаясь над нею, как он и приказывал; несмотря ни на что, он спокойно выступил из полутемного зала и неожиданно встал между богом и разбойником, столь величественный в своем белом плаще, что чернь окаменела под его взглядом. Он равнодушно взглянул на море голов, без конца и края простиравшееся перед ним, море лиц, на которых налитые кровью глаза напоминали ржавые гвозди, а меж желтых зубов тяжело покоился бесформенный черный язык. Казалось, у толпы одно-единственное лицо, общее для всех людей, огромный устрашающий лик; от него исходило грозное безмолвие, которое заволокло все окружающее. Толпе предстояло сделать выбор: бог или разбойник, истина или насилие… и единодушным пронзительным воплем толпа потребовала, чтобы бог был предан смерти. И поскольку бог допустил все это, Пилат приказал рабу принести чашу с водой и умыл руки в знак своей невиновности, не обращая больше внимания на неистовствующую толпу. Однако же, когда Пилат повернулся и увидел немой лик бога, он понял, что не может переложить на толпу даже малую часть своей вины, потому что только он один знал истину. Он невольно причинял богу одну боль за другой, потому что знал истину, но не разумел ее, — и поняв это, он закрыл лицо руками, с которых еще капала вода.

И с этой минуты Пилат, как казалось ему, стал мертвецом среди мертвецов. Он проверял, как идет подготовка к распятию бога, и наблюдал, как над богом измываются легионеры. Он стоял лицом к лицу с богом, смотрел на него спокойно, равнодушным взглядом; не воспрепятствовал он также и тому, чтобы на бога надели терновый венец. Потом Пилат велел, чтобы ему показали крест и поставили перед ним это сооружение из необструганного дерева вертикально, а сам придирчиво провел руками по коре. Он выбрал легионеров для участия в казни и потом смотрел вслед процессии, пока вся толпа не вывалилась за ворота, увлекая с собой бога, который, шатаясь под тяжестью огромного креста, брел посреди отряда легионеров. Пилат повернулся, чуть не налетев на ребенка кого-то из рабов, хныча бежавшего через двор туда, где под аркой ворот исчез бог. Он возвратился в свои покои и приказал приготовить ему поесть. Недвижно возлежал он у стола и словно издалека слышал игру лидийских музыкантов, которые, надувая щеки, дудели в свои флейты, а по ту сторону толстых стен, ограждавших его покои, опустилась ночь.

Солнце померкло. Небо превратилось в камень, и все, кто был здесь, вздрогнули. Музыканты отняли флейты от побелевших губ и, вытаращив глаза, уставились на зарешеченные окна. Посреди неба недвижно стояло мертвое солнце, диск, лишенный блеска и света, подобный огромному шару, испещренному глубокими дырами. И тут сотряслась земля, так что все попадало, и люди с криками вжались в землю. Пилат понял, что в эту самую минуту бог, творя устрашающие чудеса, сошел с креста, дабы наконец свершить возмездие. Он встал и вышел во двор. Велел подать ему коня и ускакал в сопровождении немногочисленной свиты. Лошади понесли, как будто были сильно напуганы. Улицы города опустели, провалившись в разрушенную землю, придавленную небом, и нельзя было больше отличать день от ночи. Лица спутников Пилата были бледны, а шлемы — как панцирь улитки на голом черепе с потухшими глазами. Пилат испугался, увидев свои руки: будто пауки обвились они вокруг поводьев.

Всадники выехали из города, направляясь к холму, где были воздвигнуты кресты. Они проезжали мимо людей, которые, обхватив руками колени, сидели на корточках вдоль дороги и громко и быстро произносили непонятные слова. Некоторые молча бросались на дорогу перед всадниками и так и оставались лежать, растоптанные копытами. Пальмы были сломаны посередине, оливы расщеплены. Гробы, высеченные в скалах, стояли разверстые, и мертвецы выступали, чуть не вываливались из гробов, и их бесплотные руки как стяги поднимались в густом тумане. Толпы прокаженных ковыляли навстречу в развевающихся плащах, похожие на черных птиц, и их гнусавые голоса напоминали неблагозвучный птичий свист.

Тропа поднималась вверх среди скал. На ней валялись изуродованные останки самоубийц, которые бросались с вершин. Лошади становились все беспокойнее по мере того, как они приближались к месту, где были воздвигнуты кресты, посредине — крест бога, сейчас, вероятно, покинутый, а сам бог, быть может, прислонился к нему, обнаженный и прекрасный, громко смеясь, и поджидает Пилата, чтобы разорвать его в клочки. Солнце, перегоревшее и недвижное, по-прежнему стояло в зените, как будто время перестало существовать. Сделалось еще темнее, и Пилат чуть не налетел на крест, вздымавшийся прямо перед ним; с большим трудом удалось ему определить, что это и есть крест бога. Он уже было отвернулся, чтобы продолжать поиски; но в это время на востоке взлетела в небо огромная зеленая комета, и Пилат увидел, что этот крест вовсе не пуст, как он ожидал. Прежде всего он увидел ступни. Они были пробиты гвоздем, а когда взгляд Пилата скользнул выше, он увидел тело, выгнувшееся и тяжело свисавшее вниз, и вытянутые руки, нечеловеческим отчаянным жестом воздетые к небесам; а прямо над его лицом склонился мертвый лик бога.

Через три дня рано утром к нему явился гонец и возвестил, что ночью бог покинул свой гроб, он оказался пуст; Пилат тотчас поскакал туда и долго глядел в глубь пещеры. Да, она была пуста, и рядом лежали обломки тяжелого камня, которым завалили вход. Пилат медленно повернулся. А за спиной у него стоял раб, и теперь он увидел лицо господина. Как будто бескрайний ландшафт царства мертвых разостлался перед рабом — таково было это лицо, бледное в свете занимающегося дня, со смеженными веками, а когда глаза господина открылись, взгляд их был холоден и безучастен.

 

Кольцо с голубым сапфиром

Петр Любестовский

 

Петр Любестовский

18 января 1947 г.

 

Часть вторая

Ошибка в объекте

 

1

Глубокой осенью, поздним ненастным вечером в Красном Бору произошло новое убийство. Ножом в спину была убита молодая женщина Елена Уличева — жена сотрудника милиции и подруга Таисии Лясниковой, которая невольно оказалась свидетелем убийства.

Это случилось два года спустя после убийства Галины Лясниковой — Тасиной матери, как раз в канун помолвки Таисии Лясниковой и Олега Езерского. Незадолго до этого Тася и Олег решили пожениться, и после свадьбы Езерский собирался переехать на постоянное жительство в Красный Бор.

В ту пору Тася заочно училась на последнем курсе сельхозинститута и работала в совхозной бухгалтерии. Там она и познакомилась с Леной Уличевой, женой Сергея Уличева — оперуполномоченного районного отдела внутренних дел. Будущий Тасин муж и муж Елены работали в одном отделе, оба были сыщиками, поддерживали тесные дружеские отношения, поэтому девушки быстро нашли общий язык и крепко подружились. Кроме того, девушки были очень похожи, как внешне, так и характерами, отчего их в поселке называли сестрами.

Нередко, когда друзья задерживались на службе или находились на дежурстве, Тася и Лена коротали вечера вместе. Елена Уличева была беременна, и подруги были заняты шитьем и вязанием: готовили шапочки, пинеточки, пеленки и распашонки для будущего малыша.

В тот злополучный вечер их мужья дежурили в составе оперативно-следственной группы и подруги решили отложить все дела и сходить в поселковый клуб на концерт заезжих артистов, которые не часто заглядывали в медвежий угол.

Из клуба возвращались поздно, в кромешной тьме. Дул ветер, моросил холодный осенний дождик. Подруги пробирались на ощупь, поддерживая друг друга. Когда взошли на мостик через ручей, разделяющий поселок на две части, Лена неожиданно вскрикнула: «Ой!» и стала падать.

— Что случилось? — заглянула в лицо подруги Тася, решив, что та подвернула ногу. Но Лена застонала, резко наклонилась вперед и едва не растянулась на мостике. Тасе с трудом удалось зацепиться за перила и прислонить к ним подругу, чтобы та не упала. И только тут Тася заметила на белом плаще подруги темное пятно — из раны на спине сочилась кровь. Охваченная ужасом девушка машинально взглянула на свои руки — они были в крови.

«Помогите!» — закричала Тася, словно безумная. Из темноты вынырнул молодой парень. Тася узнала его. Это был совхозный шофер Юрий Хрипачев. Он бросился к ним, подхватил Лену под мышки, встащил себе на спину и помог донести ее до дома поселкового фельдшера Ивана Фролова.

По дороге Лена не проронила ни слова. Пока ждали машину скорой помощи из районного центра, в ней еще теплилась жизнь. Фролов суетился возле девушки, всячески пытался реанимировать угасающую Лену. Но все хлопоты оказались напрасными. Когда «скорая» прибыла, она была уже мертва.

 

2

С первых шагов в расследовании убийства Елены Уличевой следователь районной прокуратуры Анатолий Дмитриевич Кирута понял одно — с этим делом придется изрядно повозиться. Ни прямых, ни косвенных улик по горячим следам обнаружить не удалось. Свидетелей и очевидцев происшествия, кроме Таисии Лясниковой, тоже не просматривалось.

Лясникова, которую следователь допросил первой, утверждала, что все произошло абсолютно неожиданно. Сойдя с крыльца поселкового клуба, они с Леной укрылись зонтом. Барабанная дробь дождя, завывание ветра, сыграли на руку убийце — подруги не услышали его шагов. Кроме Юрия Хрипачева, который прибежал на крик Лясниковой, она в тот момент никого рядом не видела.

Вслед за Лясниковой Кирута вызвал на допрос Хрипачева. Тот сообщил, что, возвращаясь из поселкового клуба, услышал впереди у ручья душераздирающий крик. Кричала девушка, звала на помощь. Он сорвался и бросился в темноту. На мостике через ручей увидел Таисию Лясникову и Елену Уличеву. Они стояли, облокотившись на перила. Тася сквозь слезы сообщила, что Лена ранена. Он взвалил девушку на спину и быстро понес к дому поселкового фельдшера. «Но спасти Лену, к глубокому сожалению, не удалось», — вздохнул Хрипачев.

— Когда бежали на крик, вам никто не встретился? — спросил его Кирута.

— Нет, никого не видел, — ответил Юрий.

— А вы не пытались заглянуть под мостик или в кусты на берегу ручья, чтобы обнаружить убийцу?

Хрипачев удивленно взглянул на следователя и сказал:

— Нет. Для меня гораздо важнее было спасти девушку.

Следователь отпустил Хрипачева, но предупредил его, что он вскоре может ему понадобиться.

Кирута пригласил в кабинет Езерского и первым делом спросил:

— Как себя чувствует Тася?

— Как себя может чувствовать девушка, у которой год назад убили мать, а теперь вот и лучшую подругу? — вопросом на вопрос ответил Олег. И добавил:

— Убеждаю взять больничный, а она говорит, что на работе, в коллективе, ей будет немного легче пережить горе.

— Да, незавидное положение у твоей будущей жены, — вздохнул Кирута и потянулся за сигаретой. — Но мне придется ее еще не раз побеспокоить, как это ни печально. Очень важно как можно больше узнать об Уличевой. А кому, как ни подруге она доверяла самое сокровенное. Кстати, как Сергей держится?

— На него смотреть жалко. Крепкий парень, но кого не надломит такая трагедия — в одночасье потерять и жену, и будущего ребенка, — сокрушенно покачал головой Езерский.

— Не знаю, как с ним побеседовать, чтобы не причинить дополнительных страданий, — задумался следователь.

— Я пробовал поговорить, интересовался по поводу врагов. Сергей утверждает, что не припомнит, чтобы ему или жене открыто кто-то угрожал.

— Прошу тебя, Олег Павлович, навести справки о Юрии Хрипачеве. Насколько я знаю, он был судим, до суда скрывался и задержал его тогда никто иной, как Сергей Уличев. Не месть ли это со стороны Хрипачева?

— Маловероятно, — сказал Езерский. — Хрипачев после заключения в корне изменился, никаких связей с уголовным миром не поддерживает. То, что произошло тогда — ошибка молодости. Теперь он совершенно другой. Окончил техникум, скоро станет механиком. Собирается жениться. Тася хорошо отзывается и о нем, и о его будущей жене.

 

3

Кирута еще раз тщательно осмотрел место происшествия, излазил мостик и прилегающие к нему кусты. На большую удачу он не рассчитывал, принимая во внимание непогоду в ночь происшествия. И все же ему удалось кое-что обнаружить. Правда, улик было с гулькин нос, да к тому же они требовали дополнительного исследования. Но и это была удача.

Кинолог старшина милиции Куров с собакой Альфой, вызванные следователем на место происшествия, старались вовсю. Вначале Кируте показалось, что Альфе удалось взять след. Но затем собака бросилась на мостик, закрутилась и вернулась на дорогу.

Это обстоятельство и найденный на месте происшествия окурок сигареты «Ява» побудили Кируту еще раз внимательно проверить версию мести со стороны Хрипачева. Следователь принимает решение повторно допросить Хрипачева.

Во время нового допроса Юрий по-прежнему утверждал, что никого не видел — шел позади на приличном расстоянии от погибшей и ее подруги. И только когда услышал крик — бросился на помощь. К погибшей никаких претензий у него не было, никогда не угрожал ни ей, ни ее мужу. «Да и за что? За то, что поплатился тогда за хулиганскую выходку по пьяной лавочке? Так сам виноват…»

— Какие сигареты вы курите? — неожиданно спросил Кирута.

— Предпочитаю сигареты «Ява», — спокойно ответил водитель.

— Припомните, пожалуйста, у вас была в руках сигарета, когда вы услышали крик о помощи?

— Да, я как раз закурил, и успел затянуться, как раздался крик.

— Где вы бросили окурок?

— Не помню. Кажется, у моста…

 

4

Как ни откладывал Кирута встречу с Сергеем Уличевым, но больше тянуть было нельзя — его следовало допросить по всей форме. Сергей рассказал следователю, что не может взять в толк, кому они с женой перешли дорогу и допекли так, что человек пошел на крайность. Сколько ни пытался он отыскать среди своих знакомых врагов, но так и не нашел. «Недоброжелатели, конечно, есть, как и у каждого человека. Но чтобы пойти на убийство, нужны очень веские причины. Лена никогда не говорила о том, чтобы ей кто-то угрожал. Не припомню и я», — сокрушенно вздохнул Уличев.

— Не заметили ли вы в поведении жены что-то необычное в последнее время? — поинтересовался Кирута.

— Нет, все было как всегда.

— А не мог ли на это пойти кто-то из ваших бывших соперников, тот, с кем Лена встречалась до замужества?

— Нет, это исключено. Я дружил с ней с той поры, когда она еще училась в школе, в одиннадцатом классе.

— Простите, на каком месяце беременности была ваша жена?

— На пятом. Мы ждали сына…

— Из тех, кто недавно освободился, у вас ни с кем не было конфликта?

— Слышал, что вернулся из заключения Алик Сотов, которого я повязал на блатхате. Я ему тогда испортил всю обедню…

 

5

Прокурор района пригласил Кируту к себе и спросил:

— Ну что Анатолий Дмитриевич, просматривается какая-либо версия?

— Пока ничего определенного? — ответил следователь.

— Неужели все так мрачно?

— Почти так же темно, как и в ночь происшествия, — пошутил следователь.

— Мне импонирует ваш оптимизм, — пошутил в ответ прокурор. — Что показывает Хрипачев?

— Он утверждает, что никого не видел, а сам не причастен.

— И у вас нет сомнений относительно его показаний? — пристально посмотрел прокурор на следователя.

— Мотив слабоват. Чтобы пойти на убийство, нужен очень серьезный мотив. А Хрипачев, по своей дурости, еще малолеткой отбыл срок и напрочь забыл об этом. Ведет вполне нормальный образ жизни.

— А ежели это чья-то наводка, он трусит, не выдает сообщника?

— Нет, он не робкого десятка, к тому же с бывшими зеками не водится. Есть еще один веский довод в его пользу. Дело в том, что удар в спину Уличевой нанесен сверху вниз, на основании чего эксперты утверждают, что человек, покушавшийся на ее жизнь, был высоко роста, примерно под метр восемьдесят, а Хрипачев ростом ниже среднего.

— Надо проверять всех ранее судимых в районе? — посоветовал прокурор.

— Мы уже работаем в этом направлении, — сказал Кирута. — Установлено, что их всего шесть и двое из них судимы за нанесение телесных повреждений. У одного из них алиби, а вот другой путается в показаниях. Это Алик Сотов.

— Это тот, которого задерживал Сергей Уличев, рискуя жизнью?

— Да, он ему тогда здорово подпортил день рождения.

— Проверьте Сотова основательно. Он давно освободился?

— Около года назад.

— На работу устроился?

— Нет, не работает — находится на иждивении матери.

 

6

Во время очередной беседы Таисия Лясникова сказала следователю, что видела Алика Сотова в клубе во время концерта.

Сотова арестовали. Кирута неоднократно допрашивал его. Сотов признался, что в клубе был и сразу после концерта отправился домой. Подтвердить или опровергнуть показания Сотова никто не мог.

Езерский навестил мать Сотова, и та сообщила сыщику, что сын пришел домой за полночь. Где пропадал два часа в непогоду, Сотов объяснить не мог. Бормотал о том, что мать сослепу могла ошибиться, перепутать время. Езерский вынужден был вновь встретиться со старушкой, и она прояснила ситуацию: «Я радио никогда до конца не выключаю, а только приглушаю. В тот вечер я услышала, как Алик прошел на свою половину дома — определила по скрипучим половицам. И почти сразу же радио просигналило двенадцать раз и замолкло».

«Почему лукавит Сотов? Что он скрывает? Если это его рук дело, то каков мотив его покушения? Месть? Но прошло уже немало времени, как он на свободе. Почему не сделал это раньше? Ждал удобного случая? Но даже если допустить, что это сделал он, то возникает другой вопрос: почему решил отомстить таким образом — покушением на жену Уличева, а не на самого опера? Боялся, что не совладает с ним, получит достойный отпор?»

Это были вопросы, на которые следователь упорно искал ответы и пока не находил их. Может быть, потому, что ему с самого начала казалось, что версии, которые он выдвинул первоначально, шатки. В них не хватает чего-то очень важного.

Кирута вновь вызвал Сотова на допрос и сделал попытку уличить его во лжи. Но тот твердил одно, что на мокрое дело не способен. И когда следователь высказал сомнение по этому поводу, Сотов сказал: «Значит, плохо вы меня знаете». После чего замкнулся и отказался говорить.

Анализируя протокол допроса Сотова, Кирута пришел к выводу, что тот к убийству Уличевой не причастен. Да, он что-то скрывает, не исключено, что какие-то другие преступления числятся за ним, возможно, не желает кого-то выдавать. Но к убийству Уличевой все это никакого отношения не имеет.

Кирута принимает решение освободить Сотова, но дает указание оперативникам проследить за ним.

 

7

В поселке Красный Бор с момента ареста Сотова упорно муссировались слухи о том, что Елену Уличеву убил ни кто иной, как Алик, в знак мести ее мужу за шесть лет колонии. Находились свидетели того, как Сотов в пьяном угаре заявлял, что Уличев дорого заплатит за каждый год его отсидки.

Кирута никогда не пользовался слухами, следуя восточной пословице: «Если ты пьешь воду из мутного источника, не удивляйся, что у тебя испортился желудок». Но на этот раз сомнения о том, не поспешил ли он с освобождением Сотова, закрались в его сознание, и он уже всерьез подумывал, чтобы исправить ошибку. Но все разрешилось само собой.

Участковый инспектор Александр Дорохов, который вел наблюдение за Аликом Сотовым, сообщил следователю, что сразу после освобождения из-под ареста Сотов отправился к Антону Чернову, ранее судимому за грабеж. Друзья по несчастью о чем-то долго беседовали меж собой, осушив в ходе беседы не одну бутылку, и едва не подрались.

Кирута приказал немедленно арестовать Чернова и доставить в прокуратуру. В ходе допроса следователь намекнул Чернову, что у прокуратуры есть основания подозревать его и Сотова в убийстве жены сотрудника милиции Елены Уличевой. И тогда перепуганный Чернов признался следователю, что у него и у Сотова алиби. В ту ночь, когда была убита Уличева, они ограбили магазин в селе Заречье. Награбленное надежно спрятали, и теперь Сотов испугавшись, что на него вешают убийство Уличевой, склоняет его к тому, чтобы толкнуть товар, деньги поделить и бежать. Чернов же убеждал подельника залечь на дно и переждать, пока суматоха в поселке уляжется, убийца Уличевой будет найден и тогда они смогут спокойно выйти из подполья и воспользоваться награбленным.

Кирута справился у сыщиков по поводу кражи в Заречье и те подтвердили, что такой факт имел место и теперь они принимают меры по раскрытию этого преступления, но пока безуспешно. Следователь уточнил время кражи. По данным оперативников оно совпадало со временем убийства Уличевой, но Кирута решил заручиться дополнительными данными на этот счет.

— Ваше алиби требует проверки, ибо никто не может подтвердить, что именно с десяти до двенадцати часов вечера в день убийства вы ограбили магазин в Заречье, — сказал Чернову следователь.

— А у нас есть свидетель, — неожиданно заявил Чернов. — Примерно около одиннадцати часов мимо магазина проходил парень в светлой куртке и спортивной шапке и едва не обнаружил нас. Дело в том, что перед тем, как проникнуть в магазин мы отключили фонарь на столбе. Парень что-то заподозрил, поднялся на крыльцо магазина и заглянул в окно. Мы находились в подсобке и наблюдали за ним. Это обстоятельство и позволило нам остаться незамеченными.

По поручению следователя случайный свидетель вскоре был установлен. Им оказался житель Заречья Эдик Максимов. В тот вечер он засиделся у друга — смотрели по телевизору футбольный матч. Когда возвращался домой, моросил дождь, поднялся ветер. Эдик был у самого магазина, когда у него под носом погас фонарь. Парень насторожился. Ему показалось, что в помещении магазина кто-то есть. Он заглянул в окно, но никого не обнаружил. Кирута приказал арестовать Сотова и вместе с Черновым передать их следователю милиции, который ведет дело об ограблении магазина в Заречье.

 

8

Новый рабочий день Кирута начал с того, что попросил принести к нему в кабинет одежду убитой Елены Уличевой.

Следователь развернул узелок с одеждой и стал внимательно осматривать все, что в нем находилось: шерстяная вязаная кофта серого цвета, высокие черные сапожки, широкая юбка под цвет кофты, белый плащ. Слева на спине плаща — пятно бурого цвета, а в центре пятна — дыра, размером около трех сантиметров. Кирута с помощью лупы долго исследовал то место, куда был нанесен удар. Ему показалось, что в этот момент в голове мелькнула какая-то важная догадка. Следователь попытался сфокусировать на ней внимание, но она быстро ускользнула от него.

В этот момент в кабинет вошел капитан Езерский. Сыщик заметил, что перед следователем одежда погибшей, изучая которую Кирута выглядит весьма озабоченным. Езерский подошел к столу и сказал:

— Это плащ моей Таисии…

— Не понял, — в недоумении посмотрел на сыщика следователь и от неожиданности опустился на стул. — Поясни…

— Тут вот какое дело. Вчера вечером я долго беседовал с Тасей и просил ее вспомнить все, что предшествовало покушению на Лену — до и после концерта. И вот что выяснилось. Они договорились пойти на концерт еще днем, а встретиться условились у центрального магазина в восемнадцать часов тридцать минут, за полчаса до концерта. Когда Лена подошла к магазину, Тася была уже там. Она взглянула на подругу и первым делом сказала: «Лена, ты оделась не по сезону и не по погоде. Дождь передавали, а ты в одной кофточке. Будущего сына не бережешь». «Зато зонтик захватила. А тебя от дождя твой плащ не спасет», — сказала Лена.

На Тасе была темная вязаная кофта и белый плащ, на голове у обеих — легкие бежевые косынки. Тася тут же предложила подруге плащ, но та отказалась.

Когда закончился концерт, было темно, поднялся ветер, моросил холодный дождь. Прямо на крыльце клуба Тася сняла с себя плащ и отдала подруге. На этот раз Лена уступила. Быстро накинула на себя плащ, раскрыла зонтик, взяла Тасю под руку и они живо направились по тропинке ведущей на окраину поселка через ручей.

Кирута внимательно, не перебивая, выслушал сыщика, задумался и сказал:

— Присаживайся рядом и, как говорят в Одессе, слушай сюда. Мы потеряли много времени идя по ложному следу. Если бы мы сразу установили этот факт с переодеванием, все выглядело бы иначе, и мы не толкли бы в ступе воду. Ни ты, ни Тася, ни Уличев не сообщили мне об этом с самого начала. Но я никого не виню. Следуя совету мудрого Конфуция, я всегда помню о стрелке из лука: когда он делает промах, то не винит других, а ищет причину неудачи в себе. Видно я потерял нюх, если прокололся на таком пустяке. Ведь я с самого начала чувствовал, что что-то здесь не сходится…

— Ты хочешь сказать, что убить хотели Тасю, что произошла ошибка в объекте, — уставился на следователя Езерский.

— Именно так. Покушались на твою будущую жену. Просто преступник не знал, что Тася отдала плащ подруге. И, надо заметить, тем самым спасла себе жизнь, совершенно не подозревая об этом. У обеих из них на ногах были высокие темные сапожки, головы в светлых косынках были прикрыты зонтом, а кофточка у Таси, оказалась один к одному, как у Лены.

— Выходит, он видел Тасю раньше, до концерта, и знал, что на ней был белый плащ, — задумался капитан Езерский.

— Да, если он планировал покушение, он наверняка видел их, скажем у магазина. На концерт он наверняка не пошел, дабы не светиться, а поджидал Тасю у моста через ручей, зная, где она живет.

— Вот это оборот дела, — вырвалось у Езерского. — Ну, допустим, что эта версия наиболее вероятная и тогда возникает вопрос: кто это мог быть? — задумался сыщик.

— Могу сказать лишь одно, что преступник живет не в Красном Бору. При осмотре места происшествия, я обратил внимание на одну деталь — отпечаток колеса велосипеда. Думаю, что местный житель едва ли мог воспользоваться таким транспортом, разыскивая и ожидая жертву. По этой же причине он не появился в клубе — местные жители могли сразу узнать чужака. Выходит, что это залетный, — заключил Кирута. — А что ты думаешь по этому поводу?

— Я настолько ошеломлен, что не могу сразу ничего сообразить. Не представляю, как я скажу об этом Тасе — она и так не может пережить потерю подруги, а если ей станет известно, что это произошло по ее вине…

— Не надо пока ничего говорить. В этом нет ее никакой вины. Виновного обязаны найти мы с тобой и сделать это необходимо в самое ближайшее время. Будем работать денно и нощно, но обязательно отыщем того, кто загубил две ни в чем не повинные жизни, причинил столько страданий Сергею, Тасе и тебе.

 

9

Теперь Кирута только и думал о том, что произошла ошибка в объекте. Конечно, кроме плаща ничего не свидетельствовало о том, что покушение готовилось на Тасю. Но и этого обстоятельства было вполне достаточно, чтобы сделать такое умозаключение. Преступник не подозревал, что Тася отдала плащ подруге, он не видел их во время концерта. Скорее всего, он не был в клубе — не хотел светиться, ибо в поселке друг друга хорошо знают. Когда Кирута опрашивал лиц, которые были в клубе на концерте, никто не вспомнил, что там были незнакомые лица. А вот о Сотове сразу сказали: «Он был».

«Выходит это чужак? Каким ветром его занесло? В чем кроется мотив его покушения на Лясникову? Если чужак, то, несомненно, Тася встречалась с ним где-то ранее? Где? Кроме, как в областном центре, Тася нигде не бывала. Там она училась в институте, там продолжает учиться на заочном отделении… Стоп. Когда Тася училась на дневном отделении, она встречалась с парнем. Кажется, его звали Антон Коваль. Он предлагал ей выйти за него замуж. Похоже, она любила его и уже была готова сделать такой шаг. И вдруг трагическая смерть ее матери — Галины Лясниковой и все расстроилось. А дальше, как в кошмарном сне: арест отца Антона — Андрея Бруя, следствие, суд.

В ходе судебного процесса Тася неожиданно узнает, что отец Антона — военный преступник, да к тому же убийца ее бабушки и матери. Естественно после того, что стало известно Тасе на суде, о дальнейших отношениях с Антоном не могло быть и речи. Так, идем дальше, — мысленно дал себе команду Кирута. — Во время следствия в Тасю влюбляется Олег Езерский. Тася отвечает взаимностью. Проходит два года, все идет к свадьбе. И вдруг… Неужели месть со стороны Антона Коваля, за отца, за Тасину измену?»

Всю ночь Анатолий Кирута мысленно ворошил то дело, законченное два года назад. Вспоминал о том, как все было запутано и как пришлось продвигаться почти на ощупь, чтобы добраться до истины и разоблачить опасного военного преступника. Вспомнил Кирута и о другом. Когда дело было закончено, и Андрей Бруй получил по заслугам, следователь поймал себя на мысли, что окончательная точка в этом деле еще не поставлена. Богатый следственный опыт подсказывал ему, что дела военных лет имеют тенденцию к продолжению. Нередко преступные нити из прошлого тянутся в настоящее, запутывают в своих сплетениях большое количество лиц, приводят к новым жертвам. Выходит, интуиция не подвела его и на этот раз?

Как ни крути, но с самого начала расследования убийства Елены Уличевой Кируту насторожило то обстоятельство, что рядом оказалась Таисия Лясникова. Другой бы на его месте подумал, что это чистая случайность и не придал бы этому значения. Но Кирута твердо знал, что в его работе случайностей не бывает. Любая случайность должна быть хорошо организована — это главный постулат юристов. Поэтому, какую бы версию он не выдвигал, кого бы не допрашивал, все его мысли были о том, что рядом с убитой была Тася Лясникова, у которой год назад погибла мать от руки предателя, и которая хорошо знала его сына, встречалась с ним, собиралась за него замуж.

«В таком поселке, как Красный Бор, редко случаются убийства, а тут два в течение двух лет и в обоих свидетелем проходит Таисия Лясникова. Есть о чем задуматься», — размышлял следователь, но связать нити воедино никак не мог, пока не докопался до Тасиного плаща на теле убитой Уличевой. «А теперь ситуация, кажется, проясняется. Неужели ларчик открывается так просто?»

 

10

Рано утром Кирута пригласил Езерского в кабинет.

— Сдается мне, что дело об убийстве Галины Лясниковой получило свое продолжение, — сказал следователь.

— Неужели ты думаешь, что убийство Уличевой — дело рук бывшего Тасиного друга Антона Коваля? — искренне удивился Езерский.

— Скорее всего так. На судебном процессе ты наверняка обратил внимание на Антона Коваля — он достаточно высокого роста. И тот, кто нанес смертельный удар в сердце Уличевой, тоже был рослый — удар, как тебе известно, нанесен сверху вниз. Кстати, ты нечего не знаешь о дальнейшей судьбе Коваля-младшего? Где он, чем занимается?

— Вскоре после суда над его отцом Тася перевелась на заочное отделение института и с Антоном больше не встречалась. Слышала только, что он бросил учебу, продал отцовский дом и уехал в неизвестном направлении.

— Надо срочно навести справки о нем. В помощь тебе я подключу еще несколько оперативников, чтобы проверили транспорт, помогли опросить как можно больше людей. А фотографии Антона Коваля у Таси не было?

— Если и была, то теперь уж точно нет.

— Жаль. Придется тебе прямо сейчас ехать в областной центр. Там, в сельхозинституте, изъять фотографию из личного дела Антона Коваля и размножить. А заодно собрать все данные о нем.

В личном деле Антона Коваля Езерский нашел маленькую фотографию. Капитан увеличил ее, снял с нее не менее десятка копий и вернулся в район.

В ходе опроса соседей и друзей Коваля, Езерскому удалось выяснить, что Антон Коваль выехал в Карелию. В тот же день Кирута позвонил в Петрозаводск в республиканскую прокуратуру Карелии и попросил коллег навести справки об Антоне Ковале и первым делом выяснить, не выезжал ли он за пределы республики в период с семнадцатого по двадцатое октября текущего года.

Вскоре следователю сообщили, что Антон Коваль проживает в городе Кондопога, неподалеку от Петрозаводска, работает механиком в леспромхозе. На работе Коваль отсутствовал в период с пятнадцатого по двадцать пятое октября по болезни, о чем свидетельствует больничный лист.

 

11

На очередной оперативке прокурор района внимательно выслушал доводы Кируты и спросил следователя:

— Что думаете предпринимать дальше?

— Надо срочно направить капитана Езерского в командировку в Карелию.

— Вы уверены, что ваша версия найдет подтверждение в ходе проверки? А вы не допускаете того, что такие обстоятельства, как высокий рост Антона Коваля и то, что он во время покушения на Уличеву отсутствовал на работе, еще ни о чем не говорят. Вполне возможно, что это всего лишь совпадение. Ведь серьезных улик против Коваля у нас пока нет. Не выдаем ли мы желаемое за действительное? — пристально посмотрел на Кируту прокурор.

— Дело в том, что других мотивов покушения на Таисию Лясникову, кроме мотива мести со стороны Антона Коваля, даже при самом тщательном изучении всех обстоятельств дела, не просматривается. Единственное, что можно было бы предположить, это какой либо казус или эксцесс, но и они, на мой взгляд, исключаются. Психически больных в поселке тоже не установлено. А что касается совпадений, то их слишком много.

— Мне представляется, — сказал прокурор, — что вы все еще находитесь в плену уголовного дела его отца-предателя и проводите параллель между отцом и сыном. Но известно немало примеров, когда сыновья не идут по стопам своих непутевых родителей. Они избирают иной путь — честного служения Родине и своему народу, и нередко добиваются на этом пути значительных успехов, как бы реабилитируя себя за грехи родителей.

— Но известны и другие примеры. Не зря видно в народе говорят, что яблоко от яблони недалеко падает. Я действительно вспомнил о том уголовном деле, когда узнал, что свидетелем покушения на Уличеву была Таисия Лясникова, у которой два года назад трагически погибла мать. Два громких убийства за относительно короткий срок в одном поселке — невольно задумаешься о побудительной причине… А тут еще велосипед покоя не дает — откуда отпечаток колеса на берегу ручья. Ведь отец Коваля тоже приезжал в поселок в ночь убийства Галины Лясниковой на велосипеде. Быть может, это тоже совпадение. Словом, у меня нет никакой предвзятости к Антону Ковалю. Косвенные улики свидетельствуют против него, и мы обязаны их проверить. Если это действительно только совпадения, в чем я лично сомневаюсь, придется извиниться перед ним.

— Ну что же. Я думаю, наш разговор был весьма полезен, — заключил прокурор. — Направляйте капитана Езерского в Карелию — пусть проверит все тщательнейшим образом. А вы держите меня в курсе дела.

 

12

В тот же день сыщик выехал в Карелию, край тысячи озер и могучих лесов.

Прибыв на место, Езерский попросил себе в помощь участкового инспектора и первым делом проверил подлинность больничного листа Антона Коваля. Выяснилось, что больничный лист Ковалю выдал терапевт, с которым он часто рыбачит на ближайшем озере. Оперативник копнул дальше и установил, что в период болезни Антон Коваль выезжал за пределы республики и отсутствовал в Кондопоге примерно неделю.

Езерский доложил Кируте о результатах проверки и тот дал телеграмму в Петрозаводскую прокуратуру, в которой просил оказать содействие сыщику в задержании Антона Коваля в связи с тем, что он подозревается в убийстве жены сотрудника милиции. Вскоре Антон Коваль был арестован и помещен в следственный изолятор.

Из протокола допроса Антона Коваля.

— Где вы находились в период с пятнадцатого по двадцать пятое октября сего года?

— Я был болен, находился на амбулаторном лечении, о чем свидетельствует больничный лист, выданный мне врачом.

— Какой диагноз вам поставил врач?

— Хронический бронхит.

— Какие лекарства вам прописал врач?

— Таблетки и процедуры.

— Вы посещали процедуры?

— Нет. Я решил ограничиться таблетками.

— Во время лечения вы находились дома?

— Мне пришлось выехать за пределы республики.

— Куда и зачем?

— В Орловскую область, к другу по институту.

— Кто этот друг? Где проживает?

— Его зовут Василий Ижукин. Он проживает в поселке Руза, Суворова, 14.

— Сколько дней вы находились у Ижукина?

— Три дня.

— С какой целью вы отправились к другу во время болезни?

— Он позвонил мне, попросил приехать.

— Чем он объяснил свою просьбу?

— У него родился первенец — сын.

— Когда вы гостили у друга, вы никуда не отлучались из поселка?

— Нет. За пределы поселка не выезжал.

Капитан Езерский связался с Кирутой и передал ему содержание допроса Коваля. В ответ следователь распорядился:

— Пока буду проверять достоверность показаний Коваля, необходимо держать его под арестом. Жди дальнейших указаний.

 

13

Кирута выехал в Рузу. По указанному адресу отыскал Василия Ижукина и допросил его.

Ижукин подтвердил все, о чем говорил Антон Коваль. Следователь попросил его вспомнить, где находился Коваль вечером двадцатого октября. Ижукин не долго думая, сказал:

— Я хорошо помню тот вечер. За ужином мы выпили с Антоном вина, немного поговорили, вспомнили студенческие годы. Антон неожиданно почувствовал себя плохо, и я предложил ему отдохнуть. Он согласился, и я проводил его на другую половину дома, куда имеется отдельный вход. Около десяти часов вечера я хотел справиться о его самочувствии. Но дверь в той половине дома была закрыта, свет не горел. И я не стал беспокоить друга, решив, что ему стало легче, и он уснул. А утром Антон уже чувствовал себя нормально. Мы позавтракали, и он стал собираться в дорогу.

Следователь счел нужным допросить жену Василия — Ольгу Ижукину. На вопрос: не мог ли Антон отлучиться куда-либо вечером из поселка, Ольга сказала:

— Его годы молодые, холостые. Если и отлучился — не беда. Можно ли его за это осуждать?! Бывшая зазноба тут у него в Красном Бору живет. Быть может, ее навестил. В то утро я вышла на крыльцо и заметила, что Антон уже не спит и чистит грязные ботинки. А от нас он пошел, когда дождя еще не было. И куртка его была влажная, когда прощался с нами.

— А сколько от вас верст до Красного Бора?

— По грунтовой дороге верст семь — восемь будет, а через лес и того меньше.

— А велосипед у вас есть? — задал следователь очередной вопрос Ижукиной.

— Есть. Там, в сарайчике находится, — показала Ольга.

Кирута в присутствии хозяйки внимательно осмотрел шины велосипеда, отколупнул несколько комочков грунта, засохшего на резине, упаковал в пакет. Ижукина пристально смотрела на следователя и удивленно пожимала плечами. Она совершенно ничего не понимала — впервые перед ней был такой странный следователь.

Прибыв в районную прокуратуру, Кирута тотчас связался с Петрозаводском, а затем с Кондопогой и дал указание капитану Езерскому этапировать Антона Коваля на его малую родину.

 

14

На допросе Коваль держался уверенно. Он не выражал удивление и возмущение тем, что его подозревают в совершении преступления.

Кирута задавал ему традиционные вопросы, на которые Коваль уже отвечал Езерскому в Кондопоге на первом допросе. И вдруг неожиданно спросил:

— А почему вы не интересуетесь, по какому поводу вас арестовали и этапировали на вашу малую родину?

— Я уже спрашивал у вашего коллеги там, в Карелии, на первом допросе, но он ничего не ответил. Только сказал — узнаете позднее. Но здесь случайно узнал, что убили какую-то женщину и, выходит, вы подозреваете в этом меня.

— Да, и не какую-то, а жену капитана милиции Сергея Уличева — Елену, на пятом месяце беременности. Таким образом, загублено две жизни…

Кирута пристально посмотрел на Коваля. Глаза арестованного расширились, брови невольно поползли вверх, он вздрогнул всем телом. Было видно, что слова следователя повергли Коваля в шок.

— Что вы так встревожены? Ошибочка вышла? Да, вы ошиблись в объекте, на который покушались. Вы задумали убить Таисию Лясникову, а на ее месте оказалась Уличева, ибо она надела возле клуба плащ подруги…

Как ни странно, но Антон Коваль быстро пришел в себя от потрясения, вызванного словами следователя и, взяв себя в руки, высказал возмущение:

— Что вы мне шьете? За что мне было ее убивать? Вам мало того, что упрятали за решетку моего отца, так теперь добираетесь до меня.

— Вам было, за что мстить ей. Вы не могли простить Лясниковой, что она рассказала следователю о кольце с сапфиром, которым ваш отец завладел, убив ее бабушку; не могли простить арест отца и то, что она дала показания в суде против его, в результате чего он был осужден на длительный срок лишения свободы. Не могли простить ей, что лишились шкатулки с драгоценностями… А главное, не могли простить ей, что она отвергла вас и решила выйти замуж за офицера милиции Олега Езерского, который сыграл важную роль в разоблачении вашего отца. Вы полагали, что Тасины чувства к вам настолько сильны, что она не примет во внимание то обстоятельство, что ваш отец убил ее мать и останется верна вам. Дескать, сын за отца не отвечает. Но она рассудила иначе. Она не смогла бы быть рядом с вами, ибо для нее ваше присутствие стало бы постоянным невыносимым напоминанием о той страшной трагедии, да еще укором со стороны жителей поселка и немым укором собственной совести…

 

15

Кирута понимал, что собранных доказательств вины Коваля в убийстве Елены Уличевой явно недостаточно. Понимал это и Коваль, который при поддержке адвоката держался довольно уверенно, напрочь отметая все те доводы, которые приводил следователь, инкриминируя ему убийство.

Кирута пригласил Езерского и сказал:

— Олег Павлович, все те улики, которые мы собрали в доказательство вины Коваля, являются косвенными и они могут рассыпаться в суде как карточный домик. Нам необходимо искать человека, который мог заметить Коваля в поселке Красный Бор в вечер совершения убийства Уличевой. Ведь каким-то образом он узнал, что Лясникова в тот вечер пойдет в клуб на концерт, что будет в белом плаще.

— Я уже думал об этом и опросил немало жителей Красного Бора, чтобы найти того, кто мог бы случайно встретить Коваля в поселке, показывал его фотографию, но пока безрезультатно.

— Но не мог же он проникнуть сюда ниткой-невидимкой. Советую тебе побывать в школе, опросить детей в присутствии педагогов. Как известно, дети самый наблюдательный народ.

Как в воду смотрел следователь. При посещении местной средней школы Езерский предъявил ребятам фотографию Коваля и мальчишка из шестого класса Миша Рожков тут же заявил сыщику:

— Я видел это парня в поселке в тот вечер, когда был концерт в нашем клубе. Мы собрались на концерт и тут мама спохватились, что у нас нет хлеба. «Что мы будем кушать, когда придем из клуба? Магазин уже будет закрыт. Беги быстро за хлебом», — скомандовала она. — Чтобы выиграть время, я побежал к магазину не вокруг по улице, а напрямую, через овраг. У магазина, за старой липой, я заметил высокого парня. Рядом стоял велосипед. Пробегая рядом, я посмотрел на него. Он был в темной куртке ветровке и темных брюках. В поселке я его раньше не видел.

Когда Езерский сообщил об этом следователю, тот сказал:

— Вот это есть то, что и требовалось доказать. Проведем опознание с выходом на место, и все станет на свои места.

 

16

Преступный замысел отомстить Таисии Лясниковой за отца и за себя возник у Антона Коваля с того момента, как он узнал, что Тася встречается с Олегом Езерским.

Он долго не мог поверить, что Тася променяла его на милиционера, который сделал все, чтобы разрушить их планы и отнял у него отца, а теперь вот намеревается отнять и любимую девушку.

Тем временем в Красном Бору прошли слухи о том, что через год-другой Тася Лясникова выйдет замуж за Езерского. И тогда он твердо решил, что этому не бывать. Вначале Коваль готовился преподнести им обоим сюрприз именно в день свадьбы, но потом понял, что в Тасиной смерти сразу же заподозрят его, и он решил внести коррективы в план покушения.

Коваль решил уехать и дождаться удобного случая. Мысль о мести с течением времени не проходила. Напротив, она все больше овладевала всем его существом, становилась настолько назойливой, что не давала покоя ни днем, ни ночью.

И тут позвонил старый друг и пригласил его отметить рождение первенца. Чтобы исключить все подозрения Коваль взял больничный лист и тайком выехал из Карелии.

Все шло как по писаному, но, будучи в гостях у Ижукина, Ковалю трудно было уйти из дома незамеченным, чтобы понаблюдать за Лясниковой и осуществить задуманное. И все же он нашел возможность дважды отлучиться на велосипеде в Красный Бор и увидеть Тасю: первый раз, когда она шла на работу, а во второй раз вечером, у магазина, когда она ждала подругу.

Когда подруги встретились, он подслушал их разговор и понял, что они идут в клуб на концерт. Коваль решил, что такой возможности больше не представится, и решил действовать.

Он знал, что домой девушки будут возвращаться через ручей, разделяющий поселок на две части. Через густой кустарник Коваль пробрался к мостику и укрылся под ним. Незадолго до конца концерта пошел дождь, поднялся ветер. «Вот и погода благоприятствует мне. Ненастье мне на руку — скроет все следы», — подумал Коваль. Об одном он только молил, чтобы девушек никто не встретил после концерта…

 

17

Кирута вызвал Коваля на очередной допрос и сообщил, что следствие подходит к концу.

— Собраны необходимые и достаточные доказательства, свидетельствующие о вашей вине, — обратился он к Ковалю.

— Это не доказательства, а ваши домыслы или, иначе говоря, фантасмагория, — саркастически улыбнулся Коваль.

— Нет, как ни пытались вы замести следы, но вам это не удалось. Можно быть хитрее другого, но нельзя быть хитрее всех. Мы нашли свидетеля, который видел вас в поселке у магазина за полтора часа до убийства Уличевой, когда вы тайком следили за Лясниковой и ее подругой. Вот его показания. И следователь протянул Ковалю показания Миши Рожкова.

Коваль пробежал глазами протокол, скривил рот, о чем-то задумался.

— Но мы хотели бы услышать от вас чистосердечное признание, которое смягчит вашу вину, — снисходительно произнес Кирута.

— Не дождетесь, — зло бросил в глаза следователю Коваль.

— Тем хуже для вас, — сказал Кирута. И добавил. — Вот такая ошибочка вышла, гражданин Коваль. Ошибка в объекте, которая дорого обойдется вам. Наказание будет суровым, ибо это не простое убийство, а с отягчающими обстоятельствами — загублено две жизни. К тому же суд учтет, что вы не раскаялись в содеянном.

 

18

Поздно вечером Езерский увидел свет в кабинете следователя и зашел в прокуратуру. Кируту он застал за работой.

— Как вы думаете, Анатолий Дмитриевич, суровое наказание поможет Ковалю осознать свою вину, стать другим человеком? — спросил сыщик.

— Я всю жизнь верил и буду верить, что нет неисправимых и нет безнадежных. Даже к убийцам надо относиться не то что милосердно или терпимо, а с верой, что те когда-нибудь искренне раскаются, осознав, что нет ничего в мире дороже человеческой жизни.

— А если это отпетый уголовник? — прервал Кируту капитан.

— Надо делать все возможное и даже невозможное, — пристально посмотрел на Езерского следователь, — чтобы человек, казалось бы, и отпетый, не отчаялся, не почувствовал себя окончательно отрезанным ломтем.

— Но суровое наказание зачастую только ожесточает осужденных?

— Наказание, как известно, наряду с элементом кары за содеянное, содержит в себе и воспитательный элемент, — так что будем надеяться, что Коваль исправиться. Ведь он еще очень молод… Кстати, мудрые китайцы отводили наказанию очень важную роль. Так китайский философ Шан Ян писал: «Наказание порождает силу, сила порождает могущество, могущество порождает величие, вселяющее трепет, а величие, вселяющее трепет, порождает добродетель. Итак, добродетель ведет свое происхождение от наказания». Ну, как. Есть о чем поразмышлять? — поднял голову от бумаг следователь. — Считай, что мы с тобой не только наказали зло, но и сотворили добро — посодействовали человеку в том, чтобы он исправился и стал полезным себе и людям.

 

Кот Шрёдингера

Кирилл Берендеев

 

Кирилл Берендеев

17 августа 1974 г.

 

~

Я открыл дверь и вышел с платформы, погрузившись в полутьму буфета. Дверь хлопнула, заставив вздрогнуть. В лицо дохнуло колким спертым холодком кондиционированного воздуха, сразу напомнившим о больнице. Я остановился, оглядываясь. Хотя и ни к чему. Ведь внутри никого, кроме нас.

У вокзального буфета два выхода, один на перрон, другой, боковой, к подземному переходу. Здание вокзала построено еще лет сто назад, и теперь оказалось окружено путями. А вот внутри вроде ничего не изменилось: та же лепнина, пилястры в виде пухлых амурчиков, плафон со смальтовой мозаикой, изображающий прибытие поезда. Массивная стойка, потемневшая до черноты. И за ней на вращающемся стуле молодой человек, только распрощавшийся со своей девушкой. Она прошла мимо меня, проскользнула, едва не задев, и не обратив никакого внимания. Только махнула рукой и крикнула, чтоб не задерживался. Молодой человек кивнул, придвинул кружку пива и теперь, поглядывая на часы, сидел, отсчитывая бег секунд.

А я все никак не мог преодолеть разделявшие нас летейскими водами три метра пути. Молодой человек будто почувствовал это, поднял глаза, и только тогда я подошел. На ходу подбирая рассыпавшиеся слова.

— Здравствуй, Саша. Что же ты ее бросил-то? — двадцать раз повторенная фраза с хрипом вырвалась из горла. Он недобро посмотрел на меня, вгляделся.

— Вы кто? — не узнал. И то хорошо. Я выдохнул.

— Неважно. Зря ты это делаешь, Саша.

— Что именно?

— Остаешься зря. Думаешь, избежишь своей участи — так от одной уйдешь, к другой придешь.

— Вот не надо мне еще загадок. Вы кто такой? — он оторвался от стойки и развернулся ко мне, ладонями упершись в бедра и пристально разглядывая фигуру немолодого мужчины в потрепанном черном костюме, ни с того, ни с чего, начавшего приставать. Вроде не пьяница, денег не попросит, читалось в карих глазах.

Надо было по-другому начать беседу.

— Сам сейчас поймешь. Зря ты свою красу на поезд отправил, а сам решил остаться. Подожди, дай досказать. Я знаю. И что ты видишь, что с тобой будет, если сядешь на поезд, и что думаешь, если вместо тебя она поедет, ты от себя беду отведешь, а на нее переложишь. Ты вчера утром увидел, что этот скорый запнется на лопнувшем рельсе, первые пять вагонов скатятся с колеи и на полной скорости влетят в реку. Сорок погибших… («Сорок три», — хмуро уточнил мой собеседник) и уйма раненых. Среди них и ты. Калека, который через полгода останется один на один с миром. Без нее. Ты решил переложить беду на свою подругу, как это делал уже не раз. Всегда выходило так, что им почти ничего не доставалось, так, по мелочи. Ты отдал соседу сломанную руку, а он вывихнул палец. А последний раз предавший тебя дружок, и вовсе выиграл в лотерею, когда ты должен был потерять место. Это было месяц назад, да? — молодой человек хмуро кивнул.

— И все же, откуда вы меня…

— Я доскажу, — голос подвел, минутная пауза. Он снова взглянул на часы. — Ты думаешь, что умеешь перекладывать свое будущее на чужие плечи и этим спасаться…

— Стоп! — молодой человек нагнулся ко мне столь резко, что я вынужден был отшатнуться. — Так вы… в двенадцать лет на сеансе гипноза… вы меня… вы из меня это вытащили, так да?

— Что ты помнишь из сеанса? — он резко качнул головой.

— Ничего разумеется, все, что знаю, мне рассказали родители, дома. Я не понимал, почему уходим, было же смешно, я думал, что и сам выделывал какие-то штуки… — все это он выпалил одним вздохом, всхлипнул, переводя дыхание и разом почерневшими глазами уставился на меня. — Вы знали все это, когда вызывали меня на сцену? Знали?

Я покачал головой. Вдохнул и выдохнул. Сколько таких сцен было — потом, много позже. Множество — и ни одной.

А тогда его вызвали на сцену, он очень просился, хотел поиграть на скрипке, на рояле, хотел научиться тому, чего не мог, не знал, ведь вечер сулил немыслимо много. Прославленный маэстро гипноза творит чудеса на глазах почтеннейшей публики. Все, что вы увидите, не волшебство, но сила, заложенная в каждом из вас. Спешите удостовериться, что в вас заложено куда больше, чем вы владеете. Спешите воспользоваться. Вход свободный.

В летний театр пансионата отдыхающих набилось изрядно, все стулья заняты, сидели в проходах, стояли у стен, ждали, затаив дыхание. Гипнолог, как он назвал себя, вышел, сопровождаемый долгими аплодисментами. Тотчас замершими, стоило ему поднять руку. Все ждали чуда, ждали, боясь поверить в него. И он начал творить — легко, непринужденно, будто не принимая участия в чудесах.

Мальчика он вызвал последним. Решил блеснуть, наверное, для самого себя. Поражать и без того пораженный зал уже ни к чему, он и так отдался под власть его чар. Танцующие неумехи, жонглирующие, рисующие, сочиняющие стихи, все это было, было. Хотелось большего.

«Сейчас ты увидишь себя через два года. Скажи, что ты делаешь?».

Мальчик молчал, потом медленно, словно преодолевая внутреннее сопротивление, начал отвечать.

«Я играю с Митькой и Генкой во дворе. У Генки новые кроссовки, с лампочками, он выходит в них только вечером, хвастаться».

«Хорошо. Сейчас тебе не двенадцать, а восемнадцать лет. Где ты, что ты видишь?» — зал замер, предвкушая.

— Так ответьте на мой вопрос, — приказал он. Я куснул губы.

— Нет. Не знал.

— Но все, что со мной происходило, все, о чем я говорил тогда, что это — правда или ложь? Ведь ничего не сбылось, даже Генке не подарили кроссовки, а остальное, это… Слушайте, я с вами лет десять после того сеанса, хотел встретиться, спросить. Сперва, чего ж вы так меня обдурили. А потом, когда вдруг, в восемнадцать… — он замолчал, глаза налились странной чернотой, буквально пожиравшей меня. Я не мог долее смотреть в них, отвел взгляд. И тут же молодой человек схватил меня за рукав пиджака. — Нет уж, раз вы тут, я спрошу. Что это было, ответьте, ведь не просто ж мишура, нелепая шутка, что это было на самом деле?

Что я мог ответить? Лгать невозможно, а говорить правду… Какую из правд?

«Теперь тебе двадцать пять лет. Где ты и чем занимаешься?» — пауза длилась столько, что дыхание перехватило. И чухой, ссохшийся голос, вырвавшийся, казалось, из других уст.

«Меня нет в двадцать пять».

Зал охнул, вздрогнул и снова онемел. А спустя мгновение, великий иллюзионист спешно выводил мальчика из гипноза, вручал его насмерть перепуганным родителям, извинялся перед вскочившей на ноги публикой и просил дать занавес.

Я это помню, и я не помню этого. Молодой человек скажет, что этого не может быть. И будет одновременно прав и не прав. Я не представляю, как ему это объяснить. И понимаю еще, без этого объяснения, он не сделает того, о чем я хочу его просить. То, зачем пришел в буфет в тот самый миг, когда девушка покидала его, воздушно прощаясь на краткий срок. Длящийся бесконечные годы, и растянувшийся всего на несколько минут.

Он ждал ответа. Не сводил черной бездны взгляда, затягивавшей, будто воронка, и ждал. Покуда я не заговорил, неуверенно подбирая слова.

— Понимаешь, будущее зыбко и относительно. То, что ты узнал о нем, само знание, всегда подкрепленное желанием либо принять его, либо отторгнуть, привело к изменению будущего. Если ты еще раз спросил бы о том же времени, получил другой ответ. И так каждый раз.

— Ничего не сбылось, — ответил он. — Ни Генкины кроссовки, ни первая любовь в восемнадцать. Ни прошлогодняя смерть. Будущее ускользнуло.

— Ты научился ускользать от него. Сам. Передаривать свою будущность другим, это единственный способ изменить его так, чтобы не быть при этом деятельным наблюдателем, а вместо этого становиться зрителем, не влияющим на ход событий. Ты передариваешь себя, свой момент времени, заменяя его на чужой, это единственная возможность обойти парадокс прямого наблюдения за будущим. Да, ты знаешь, что с тобой будет, ты знаешь, что в этот момент будет с другим. И ты обмениваешься возможностями, и каждая возможность изменяется под другого. Ты взял успех своего недруга, а ему отдал потерю своего места. И что же — тебя повысили, вместо того, чтоб выгнать, а он выиграл в лотерею, вместо того, чтоб… что, я не припомню.

— Я не знаю, — тотчас последовал ответ. — Я не знаю, что должно было случиться, только то, что произойдет после обмена.

Молодой человек растерянно взглянул на меня, я и хотел бы что-то прибавить, да его глаза… мешали.

— Понимаете, это дарованное знание, оно как бы… половинчато. Я могу предсказать, что будет со мной, могу отдать то, что случится другому, могу понять, но только в самых общих чертах, как сменится его будущее. Я уже несколько раз проделывал подобное, и каждый получал неожиданный результат. Понимаете, иногда мне кажется, — он заторопился, снова ухватив меня за рукав, — будто мое будущее сознательно заготовило для меня уйму препон, неизвестно, пройду через которые или нет. Иногда мне просто страшно вглядываться в него, просто так. Да, страшно, ведь оно меняется, оно столь зыбко, я… если я попытаюсь хотя бы пальцем пошевелить, оно поглотит меня. Так было, когда я хотел избавиться от будущего недомогания, чтобы встретиться с одной… вы не знаете ее… А получил двустороннюю пневмонию. Будто в наказание за попытку самому решить, без помощи, будто за одно только, что я решил узнать и встретить его сам, — он криво усмехнулся: — Помните, как в «Гамлете» — «Достойно ль смиряться под ударами судьбы, иль надо оказать сопротивленье, и в смертной схватке с целым морем бед, покончить с ними?».

— Уснуть и видеть сны, — продолжил я.

— Именно. Я должен был умереть в двадцать пять, я это увидел, это увидели вы. Я боюсь заглядывать, боясь понести еще большие потери. Боюсь… да, я слаб, и признаю это. Я отправляю ее, я не могу ее оставить, потому что иначе…

— А что иначе?

— Не знаю. Я давно отгородился от подобных вопросов. Я знаю только, что с ней ничего не случится, она в момент трагедии окажется в шестом вагоне, спасется, и будет спокойна, утешена, спасена. Последуй же я за ней, мне суждено навек оказаться в каталке, а ей уйти к другому. А я люблю ее, может, не так как надо, но люблю. И еще я не хочу потерять то, что имею сейчас. А вы бы поступили иначе?

Вопрос без перехода, я не сразу осознал, что ко мне обратились. Осознав же вздрогнул. И кивнул.

— Так получается, я знаю будущность лучше тебя. И твою и той, с которой ты обменялся. Ты действительно полюбишь ее, истово, невыразимо. Вот только после трагедии. Да, она будет в шестом вагоне, в безопасности. Вот только один из чемоданов в момент катастрофы сорвется с верхней полки и ударит в затылок. Последующие пятнадцать лет она будет счастлива, поскольку будет находится, окруженная заботой родителей, врачей, твоей заботой. Она будет в коме, из которой не найдется выхода. Родители, а ты знаешь, они имеют неплохие средства, собственно, именно по этой причине ты и познакомился с ней, они будут поддерживать в ней жизнь, хотя это не будет иметь ни малейшего смысла. Они будут с ней непрестанно, ежедневно заходя в ее палату. Им будет казаться, что она вот-вот оживет. Хотя ее мозг умер в момент аварии, и продолжает жить только тело.

— Вы видите нашу будущность, — пробормотал он. — Я… вы такой же как я?

— Да, в точности. Только на пятнадцать лет более опытный.

Когда она… когда ее не стало, я старался бывать в больнице как можно чаще. Ее родители были против моего присутствия, так что я пробирался сперва два раза в неделю, потом раз. Потом пытался уйти. И снова возвращался. Потеряв работу, я стал совершенствовать свой дар, — сперва чтобы отвлечься от нее. Я многое понял, жаль, что это многое оказалось таким запоздалым. Получив диплом ясновидца, занялся практикой — устраивал вечера в ночных клубах и ресторанах, в домах культуры и варьете. Дела налаживались, я стал зарабатывать неплохие деньги. Я знал, как зыбка будущность, и изрекая свои прозрения, старался облечь ее в те формы, которые помогут ее сохранить. Верно, для того же столь размыты предсказания у всех провидцев. Будущность лучше не трогать, оставив сражаться с ней тем, на кого падет перст судьбы и в тот самый момент. Мне истово верили и надо мной потешались, когда не понимали или не принимали пророчеств. И то и другое было мне на руку.

А потом снова вернулся к ней, не в силах терпеть разлуку. И оставался так до тех пор, пока рассудок не возопил к сердцу. Пока я не узрел будущее, и не стал перекладывать его на других. Ведь это было мое, личное, будущее, ничье больше. Если не считать той, которой не стало. И если не считать того, что я попытался переложить наше общее будущее на нее. А затем дернул вилку, и обрушил на пол аппаратуру.

— И вы пришли… подождите, если вы пришли предупредить меня, спасти ее… нет, тут что-то еще. Вы ее родственник, не так ли? Вы провидец и вы родственник?

— Слишком близкий.

— Любовник? Нет, она не могла, я проверял, нет… — и без сил замер. Осталось совсем чуть, стрелки стремительно сближались. Слишком быстро, он не успеет. Опять.

— Но если вы пришли, значит, будущность изменилась. Вы сами говорили, что каждый наблюдатель, меняет будущее неопределенным образом, ведь так, я правильно понял?

— Да, верно. Но я не наблюдатель. В том, что я здесь, нет нарушения условий изменчивости, поскольку я изначально здесь, хотя меня здесь быть не может.

— Да кто же вы такой, тогда, черт подери?

— Тот, кто отключит ее органы от системы жизнеобеспечения через пятнадцать лет, не в силах выносить разлуки, — молодой человек смотрел, слегка покачиваясь на стуле, словно перепивший посетитель. Поезд дал прощальный гудок, трогаясь с места. Молодой человек продолжал сидеть.

— Я не могу смотреть, — прошептал он едва слышно. Мне показалось, он сейчас упадет под ноги. — Не могу. Простите.

Я молчал. Он тоже. Поезд, набирая скорость, откатился от станции и снова свистнул.

— Еще пятнадцать минут жизни, — произнес я. Обращаясь более к самому себе.

— Что я могу…

— Пятнадцать лет бродить тенью подле кровати, ожидая и не надеясь. Любя и желая помочь, и не в силах терпеть более бесконечный кошмар. Ты знаешь, нет, так узнаешь, что она сможет прожить столько, сколько останется денег у родителей, — и наклонившись, прошептал: — Ты этого хочешь, скажи? Ну же, ответь мне.

Инстинктивно он отдернулся, и едва не упал, вцепившись в столешницу. Взгляд его упал на мобильный, оставленный подле нетронутой кружки пива. Смертная бледность разлилась по его лицу, мне показалось еще миг, и он лишится чувств.

— Так вы… ты поэтому пришел за мной? Я… сейчас я посмотрел в свое будущее, пытаясь переложить его на тебя. И не смог. Ведь ты уже переложил его на меня. Зачем так? Ведь я не могу…. понимаешь, я не смогу вот так…

Но палец уже вдавил кнопку вызова. Услышав ее голос, донесшийся с шумом и клацаньем состава, я вздрогнул, поднялся и отошел на пару шагов. Хотелось зажать уши и бежать. Жаль, некуда. Я и так бежал, слишком долго и часто. Этот раз последний. И это последнее мое пристанище.

— Рви стоп-кран! — крикнул молодой человек в телефон так, что стекло в буфете задребезжало. — Иначе разобьешься. Рви, и не спрашивай, сейчас же. Чтоб я слышал. Только держись за что-нибудь.

Истошный визг наполнил помещение. Достиг пика, и тут же смолк.

— Я в порядке, в порядке, — донеслись из динамика испуганные слова. Уже ни к кому не обращенные. Молодого человека не стало. Мобильник так же исчез, не оставив и следа на влажной поверхности. Все растворилось. Я только успел почувствовать, вновь одновременно, как разжимаются захваты на моих, вывернутых назад руках, смолкают крики матери, увидевшей смерть дочери, так долго и так бессмысленно оттягиваемую. И как она же, ее дочь, живая и невредимая, медленно сходит с поезда, оказывается в руках полиции. Пытается объяснить свое поведение: «Это Саша позвонил, сказал, что мне надо остановить поезд, иначе все погибнут. Какой Саша? — долгое молчание. — Я… странно. Он ведь умер… год назад. Нет, я все понимаю, но именно Саша мне звонил, предупреждал, что все погибнут. Я не могла не узнать… Как в телефоне нет входящих за сегодня? Но Саша… Сашенька».

Наконец, все стихло. И там, в будущем, и здесь, в нерасторжимом от него настоящем. Мне осталось совсем чуть-чуть. Я глубоко вздохнул, ощутив какую-то странную обреченность от нахлынувшей свободы. Оглянулся по сторонам, чему-то улыбаясь. И исчез.

Зал разом заполнился людьми.

Ссылки

[1] Перевод Т. Воронкиной.

[2] Пер. Р. Рыбкина.

[3] Перевод Д. Жукова.

[4] Перевод Н. Дарузес.

[5] Перевод С. Белокриницкой.