Подлетая к окрестностям Альтаира, выйдите на смотровую палубу вашего звездолета и поглядите в район звездного скопления НГС-552. И когда корабль сбавит скорость, обходя область влияния нейтронной звезды А 233-16, на самом краю скопления вы сможете заметить крошечную блестящую точку. Это и есть НИ-КБ (научно-исследовательская космическая база) № 19. При желании вы сможете подробнее рассмотреть ее в сильный телескоп. 180 лет тому назад она походила на клубок серебристой пряжи, пронзенный спицами причалов. Клубок, диаметром 4 километра, и причалы по 7 километров каждый. Но время шло. Люди рвались в глубины Галактики, а база оставалась в тылу, расширялась, ремонтировалась и реконструировалась, и постепенно превратилась в то, что вы можете видеть сейчас — уродливое, беспорядочное нагромождение коробок и куполов, похожее на порождение фантазии пьяного кубиста. Пустуют запыленные причалы. База давно уже утеряла научное и исследовательское значение. Сейчас она превратилась в чисто административный городок, где работают конторы нескольких институтов, трестов, региональная инспекция по охране окружающей среды, отделение галактического банка. Есть общежитие для рейсовых челночных бригад. Когда они прилетают, гулкие коридоры наполняются грохотом подбитых магнитными подковками ботинок, жизнерадостными веселыми голосами и здоровым молодецким смехом. Но кончается пересменка, и вновь Базу окутывает сонная тишь. Шуршат листы отчетов и справок. На дисплеях перед бледнолицыми сонными девушками приплясывают колонки голубоватых цифр, мерно гудят компьютеры, извлекая из недр своих триллионы бит потребной кому-то информации. А затем кончается условный день и начинается не менее условный вечер. Для трех с половиной тысяч человек населения Базы он обычно бывает заполнен танцами, кино, флиртом, для кого-то щемящей тоской, для кого-то бурной радостью. В такие-то вечера и появляются на свет личности, днем обычно незаметные, в силу того, что и должности они на Базе занимают самые невзрачные — пожарные, вахтеры, технические исполнители, был даже один комендант общежития. Все это были люди пожилые, чтобы не сказать старые. В молодости они прилетели на Базу, мечтая посвятить жизнь исследованию и освоению необъятных галактических пространств, принести свет человеческого разума в самые глухие закоулки галактики. И им это удалось, долгие годы они возвращались на Базу, опаленные светом невиданных солнц, на зубах их хрустела пыль таинственных планет, они громко смеялись и шагали, неуверенно ставя ноги, отвыкшие от гравитации. Они были живой легендой, покорителями и первооткрывателями, и подвиги их были описаны в очерках и романах и сняты в кино. Но когда глаза их стали слабеть, а руки потеряли твердость, когда они начали терять сознание во время перегрузок, и долго и шумно скандалить с врачами, начальство стало вежливо, но твердо вычеркивать их из списков экспедиций. И они стали оставаться на Базе, томясь от сознания собственной никчемности, и с завистью провожали в дальние рейсы бодрых и подтянутых новичков, Они же оставались. Надолго. Навсегда.

По вечерам они порой появлялись на «бродвеях» центральных ярусов, временами маячили на спортплощадках, забредали в кинозал, кое-кто захаживал в бар, но итогом их прогулок был всегда этот уголок по соседству с комнатой дежурного электрика.

Этот закуток в шутку прозвали Старой Хрычевней. Располагался он в самом конце сорок седьмого яруса, под пожарной лестницей. Одна его стенка приятно грелась от соседства уранового котла, а под потолком висела маленькая тусклая лампочка, которая начинала угрожающе раскачиваться всякий раз, когда База совершала очередной маневр в пространстве.

Обычно там было туманно от дыма безникотиновых сигар, шла ожесточенная игра в нарды или домино, в неимоверных количествах выпивался чай, и над всем этим витал неторопливый разговор.

Я работал тогда старшим инженером в управлении геологических изысканий, днем корпел над отчетами экспедиций, составлял сводки, сочинял справки, а по вечерам писал рассказы. Раз в месяц на меня возлагались обязанности ночного дежурного по Базе, как, впрочем, и на остальных специалистов среднего звена.

В одно их таких дежурств и забрел я в Старую Хрычевню. И… остался там. С тех пор я почти каждый вечер забирался в уютный уголок под лестницей и слушал, слушал рассказы ветеранов. Многие из них я потом записал. Недавно, перебирая свои архивы, я наткнулся на один из этих рассказов, который и предлагаю вашему вниманию.

Эдвард Тотс, которого базовские старички с ехидцей прозвали Чуть-Того-с, в отличие от прочих обитателей Старой Хрычевни, был на Базе гостем. Он прилетел откуда-то из глухой галактической провинции повидаться с сыном, который очень не вовремя задержался в рейсе. Целыми днями его папаша слонялся по огромным угрюмым коридорам космической базы № 19, изводил заведующего экспедиции, диспетчеров порта и начальника почты. Он производил впечатление тихого, смирного старичка, мягкого, застенчивого и совершенно неприспособленного к космосу. За глаза старая язва брандмайор Афлатун едко, но метко окрестил его «астрохлей». И в самом деле, трудно представить себе, чтобы этот человек когда-либо в жизни занимался каким бы то ни было созидательным трудом, ибо во всех вопросах, связанных с космосом, навигацией, пространством, астрономией или производством, он проявлял совершенно фантастическое невежество. Тем не менее он был очень начитан, не расставался с томиком Бодлера на французском, хотя Афлатун и уверял всех, что при чтении тот держит книжку вверх ногами. В Хрычевне он бывал постольку, поскольку ему надо было где-нибудь находиться по вечерам. Этот уютный уголок под лесенкой около будки дежурного электрика, приют базовских отставников и пенсионеров, был единственным местом, где все они чувствовали себя действительно дома. К Чуть-Того-су в этом заведении относились очень нейтрально, чтобы не сказать пренебрежительно, почти не замечали. Но как-то раз, когда у старичков зашел спор о различных достоинствах и недостатках славных покорителей Галактики, под началом коих довелось послужить им в молодые годы, Эдвард Тотс неожиданно заговорил и поведал нам удивительную историю, которую я сейчас и предлагаю вниманию любезных моему сердцу читателей. А начал он так:

— Я знавал лично многих славных командоров. Но сдается мне, что львиную долю славы отхватил себе человек, ни в коей мере ее не заслуживший. Да, милостивые государи, если космос и знавал бонвиванов и фанфаронов, то самым спесивым и самовлюбленным среди них несомненно был некий командор Филипп У. М. Бридж. (У. М. расшифровывалось как Уильям Моррис.) Злые языки поговаривали, что интеллекта в этом человеке было не больше, чем в одноименной пачке сигарет, а пользы и того меньше. Неизвестно в силу каких качеств своего характера, заслуг или связей получил он место начальника исследовательского звездолета. Очень скоро и начальству его, и подчиненным стало ясно, что места этого он совершенно не заслуживает. И уже готов был суровейший приказ о его понижении в чине и полном увольнении, как вдруг неожиданно пришлось все пересмотреть и срочно представлять его к ордену. Он просто должен был благодарить судьбу, что случайно открыл новую планету, причем изобильнейшую, причем обладающую разумным населением, и причем совершенно не прикладая к этому рук.

Я так уверенно говорю об этом потому, что в ту ночь на вахте его корабля стоял мой отец. Именно он заметил стаю диковинных существ, которые хороводом окружили звездолет, именно он поднял тревогу и он же не допустил, чтобы командор открыл пальбу по беззащитным зверюгам, которые, как вскоре выяснилось, оказались племенем космических скитальцев. Впечатление они, конечно, производили ошеломляющее и даже слегка отталкивающее. Внешне они представляли собой нечто среднее между каракатицей, осьминогом и морской звездой, довольно причудливой розовато-лиловой окраски, с шестью толстыми щупальцами и тремя глазами на большом воздушном мешке, наполненном гелием, который позволял им летать над поверхностью планет и в космосе. Летая, эти существа перерабатывали невинный газ в нечто тяжкое и смрадное, в ползучий черный дым, который извергали из себя всякий раз, когда хотели передвинуться. Вещество это было менее опасным, чем хлорпикрин, но эффективным ничуть не меньше горчичного газа. Наши знакомцы не умели разговаривать, если не считать разговором клекот и невнятные цокающие звуки, которыми они изредка обменивались при еде. Единственным их преимуществом перед людьми были превосходно развитые телепатические способности. Они могли обмениваться между собой связными мыслями и яркими образами. Впрочем, круг их интересов замыкался на еде и самолюбовании. В остальном уровень их развития был не выше, чем у троглодита. Язык их насчитывал 150–200 слов, из которых большую часть составляли междометия. Некоторые ученые позже пытались искать в них отголоски влияния некоей працивилизации, выискивали в их среде хоть какие-то намеки на зачатки наук и искусств, но тщетно. Ну чего вы хотите? Представьте себе человека, живущего в мире, лишенном естественных врагов и суровых условий, в мире, изобилующем пищей, светом, теплом, прекрасными климатическими условиями, индивидуума, лишенного каких-либо проблем, даже половых, ибо размножаются эти существа почкованием, представьте себе, говорю я вам, гения, живущего в этом благодатнейшем из миров, — и вы получите ленивого, туповатого, скучающего бездельника, недотепу и немного философа, каковыми и являлись большинство туземцев. «Но, где же? — вопросили их люди. — Где этот мир и почему вы покинули его ради холодного и пустынного космоса?..» — «Да вот же! — отвечал старый Вождь, чья кожа поросла лишаями от времени. — Вот она, наша планета, с которой нас изгнали в результате гнусных происков всяких мерзавцев, вроде вулканщиков, ржавоболотников и чащобников… Нас, исконных обитателей этого мира, которые имеют прав на него гораздо больше, чем они! Во-он тута находится эта планета и называется она…»

— Филумбридж! — заорал командор. (Видно, это слово давненько уж вертелось у него на языке.) — Отныне и навеки пусть наречен он будет Филумбриджем!

И он доставил изгнанников назад, промерил и заснял всю планету. Его рапорт в Управление астронавтики напоминал «космические оперы» из книжонок для подростков. Он не поленился расписать свои «подвиги» на ниве Контакта. А на карте планеты отныне и навек красовались море Филиппа, залив Уильяма, хребет Морриса и океан Бриджа. В скором времени люди стали частыми гостями на Филумбридже. Они долго пытались завязать какие-либо контакты с прочими племенами планеты, но ни вулканщики, ни ржавоболотники не проявили к ним особой симпатии, а чащобники вообще… ну, да, это тема для особого разговора. И, возможно, эта планетка так и осталась бы в списках заповедных, если бы не оказалась самым настоящим ртутным Клондайком. Самородная ртуть там водилась в количествах, поражающих самое смелое воображение. Там стояли ртутные лужи, плескались ртутные пруды и озера. Сам воздух планеты был напоен ядовитыми испарениями, которые с удовольствием вдыхали туземцы. Вкусы у них, надо вам сказать, были весьма специфическими. Питались они в полном смысле этого слова воздухом, серная кислота служила им приправой к завтраку, а крепкий электрический разряд действовал на них, как валерьянка на кошек.

В мрачные грозовые дни видно было, как они поднимались под самые тучи и, раздув свои мешки, носились между молниями, как взбесившиеся дирижабли. В короткое время на Филумбридже вырос ртутнодобывающий комплекс, а при нем филиалы, лаборатории нескольких институтов и поселок с населением в пять тысяч человек. Я среди них был старожилом.

Отец мой близко к сердцу принял колонизацию планеты. Ведь она в какой-то мере была его детищем. До конца дней своих он не мог себе простить, что по его вине первозданный и прекрасный в своей чистоте и нетронутости мир оказался в алчных лапах нашей технологической цивилизации. Он входил во все комиссии по защите прав коренного населения планеты, сочинял и подписывал петиции, организовывал марши протеста против колонизации планеты, а потом и вовсе добился перевода на Филумбридж и стал там вскоре начальником, диспетчером, радистом и инженером единственного филумбриджийского космодрома, женился. Вскоре родился я. Мои детство и юность прошли на Филумбридже. Отмучившись два года в Альтаирском университете, я вернулся назад не без облегчения. Из всего многообразия профессий, которые могла предложить мне наша бездушная цивилизация, я выбрал ремесло поэта. А поскольку стихи мои браковали во всех редакциях, я решил обождать, пока мир созреет для восприятия моего творчества, и принялся помогать папе присматривать за космодромом. Однако действительно любимым моим занятием было бродить по планете, читать стихи туземцам и болтать с ними о том о сем. Я настолько адаптировался к этому миру, что на мой организм совершенно не оказывали вредного воздействия ядовитые пары. Я редко надевал кислородную маску и был на короткой ноге с окрестными племенами. Вернее, то были разные кланы одного разросшегося племени изгнанников, которым по-прежнему правил седоглавый Вождь. Лишь одно это племя благоволило к человеку и прозывалось оно драбаданами. Я пропадал у них, бывало, неделями, и они принимали меня за своего. Такой образ жизни я вел довольно долго, был им доволен и не мечтал ни о чем другом. Но однажды утром произошло событие, перевернувшее всю мою жизнь.

Все утро мы играли в ловитки с Ниф-Нифом. Так я прозвал своего любимца — большого, розового молодого туземца-драбаданина. Строго говоря, он был моим ровесником. Но в его племени двадцать семь наших лет считались ясельным возрастом.

Потом мы с ним отправились в хвощевой лес и половили там крумерий — это такие здоровенные трехкрылые бабочки изумительной расцветки, причем на каждом крылышке растет своя голова, так сказать, инсектоидный вариант Змея-Горыныча. Потом мы полазали по ущельям. Потом полетали под облаками. Потом разразилась гроза — Ниф-Ниф освежился, а я посидел в пещере: не самое приятное ощущение, когда с небес на тебя обрушивается поток серной кислоты, пусть даже и слабой концентрации. Потом, когда дождь кончился, мы слетали поглазеть на гейзеры. Не удивляйтесь, что все это мы успели сделать за одно утро: Филумбридж очень медленно вращается вокруг своего маленького, но очень жаркого солнца, утро там длится несколько наших суток — от трех в мартеле до шести в сентябрусте. От веселых игр в гейзерах нас оторвал сердитый звонок коммуникационного устройства в заднем кармане моих брюк. С экрана на меня сердито таращился отец.

— Куда это ты запропастился, бездельник! — заворчал он при виде меня. — А ну, марш немедленно домой!

— Но, папа, мы только…

— Не папа, а гражданин начальник порта! — загремел он. — Если через полчаса ты не будешь на работе, я влеплю тебе строгача с занесением!

Пришлось подчиниться. У папы «строгач» означал как минимум двое суток домашнего ареста, да еще без сладкого. Ниф-Ниф подхватил меня своим мощным щупальцем, для верности я еще привязался к нему ремнем — и мы помчались домой со скоростью хорошего истребителя, оставляя за собой длиннющий шлейф грязно-бурого дыма.

— Что, прилетает большая летучка? — спросил меня Ниф-Ниф по дороге.

— Наверное, — ответил я. — Хотя для «Стромбрейнджера» еще рановато, он ведь только на той неделе улетел.

«Стормбрейнджером» именовался контейнеровоз, который регулярно снабжал нас продуктами и оборудованием, а взамен получал цистерны с самородной ртутью. Оказалось, что к нам в гости пожаловал корабль из метрополии и привез с собой нескольких весьма важных гостей. Отец уже вырядился в парадную форму, заставил и меня одеться поприличнее. На космодроме было много встречающих, и народ все прибывал.

Уже сидя за рулем трапа, убранного для такого случая цветами и коврами, я узнал, что, оказывается, Филумбриджу присвоили статус «добровольно присоединившейся территории» и теперь к нам прибывает генеральный консул аж с самой Земли. Никто толком не знал, как его встречать, но на всякий случай все разоделись, приготовили банкетный зал, запаслись отчетами о проделанной за истекший год работе. Директор ртутного комбината Харви Шунбром отдал под апартаменты консула свой летний домик. В скором времени на поле приземлился спускаемый модуль со звездолета, который парил высоко над нами. Когда пламя под дюзами опало, я подъехал к модулю. Отворился люк, и по трапу спустились двое в скафандрах. Один из них, едва завидев меня, бросился мне на шею, набив мне при этом изрядную шишку на лбу стеклом своего гермошлема.

— Эдди! — закричал он. — Ты не узнаешь меня, старый кенарь?!

Как я мог не узнать его? С Бустиньелем Ламермуром мы учились на Альтаире и два года прожили в одной комнате. По числу двоек и прогулов он был вторым на факультете, ибо на первом месте неизменно шел ваш покорный слуга.

— Буст! — воскликнул я. — А ты какими судьбами?

— Два года коптил потолки в МИДе, а теперь вот забросили консулом на периферию. А ты здесь чем занимаешься?

— Сторожу порт. А еще выдаю багаж, проверяю и компостирую билеты…

— Чепуха, — засмеялся он. — Я подыщу тебе местечко получше. А пока познакомься, мой секретарь Конститусьон Слависски.

— Можно просто Конни, — сказала второй космонавт и протянула мне ладошку.

Это была девушка, и притом прелестная, насколько позволял разглядеть скафандр. А мне достаточно было только взглянуть в ее бездонные синие глаза, увидеть ее милую застенчивую улыбку, разглядеть прядку пшеничных волос, выбившуюся из-под капюшона, — и я сразу понял, кого ко мне столь долгие годы призывало мое поэтическое воображение.

Встреча получилась на славу, Шунбром произнес торжественную речь, которая была у него заготовлена с незапамятных времен, и он угощал ею каждую комиссию. Стоит ли уточнять, что она была написана мной еще в годы студенческой юности и с тех пор не претерпела ни малейших изменений. Правы был древние римляне, говоря, что «ars longa vita brevis».

Буст в свою очередь разразился полуторачасовой тирадой, в которой вкратце обрисовал жалкое существование нашей планеты в качестве колонии и восхитительное будущее, которое сулит ей присоединение к Интерспейсу. Правда, он постоянно вместо Филумбриджа называл какой-то Куфорньенг и нас упорно продолжал именовать куфырнианами, но все делали вид, что не замечают этого. Потом был банкет и танцы, на которых все веселились от души. Конни очаровала все мужское население бывшей колонии, страдавшей от недостатка женского пола. Я, стоя в уголке, любовался тем, как она исполняла все эти новомодные танцы, которые теперь считаются чопорными, но мой старик полагал их верхом разврата. И тогда я впервые за всю жизнь пожалел, что так и не научился танцевать.

Утром следующего дня я зашел к Бусту, помог ему прибить к фасаду домика здоровенную черную с бронзой вывеску «Генеральное консульство Интерспейса», подвесил на крышу флаг Интерспейса и остался позавтракать. Консульский паек был изобильным. Такого мы не едали даже по праздникам. Но кусок не лез мне в горло, я во все глаза любовался красавицей Конни и вполуха слушал болтовню своего приятеля.

— Да ты совсем спишь! — сказал он, подливая мне мадеры. — Я спрашиваю, как ты не боишься ходить по улицам без маски. Здесь же говорят, жутко ядовитый воздух.

— Я привык. А может быть, мутировал… Поживи здесь с мое…

— Благодарю, — отвечал он, сердито сверкнув глазами. — Такой участи я и врагу не пожелаю. Я, если хочешь знать, готовился поехать послом на Де Спика, во всяком случае дядюшка сватал меня именно туда. Но для этого нужно иметь два-три года дипломатического стажа. Отработаю их — и поминай как звали. Боже мой! Три года в этой глуши. Ртуть, плебеи да еще эти каракатицы…

— Они прекрасные ребята. Очень дружелюбные и веселые.

— А ты что? Общался с ними? — заинтересовался Буст.

— А как же? Мы с ними очень дружны.

— Старина! — воскликнул он. — Вот кого мне не хватало для полной укомплектации штата — почему бы тебе не пойти ко мне секретарем по туземным делам?

— Мне? Секретарем?

— А что? Грамотно писать ты, надеюсь, не разучился. Многого пока обещать не могу, но полтысячи в месяц…

У меня голова пошла кругом. На всех моих должностях у папы в порту, как основных, так и совместительских, я не зарабатывал и трех сотен, да и от них гроша не видел, ибо и получку за меня получал родитель, а тут, вдруг, сразу и столько… Но подумал я и о том, что на этой должности, сидя взаперти в четырех стенах, не увижу я уж больше родных моему сердцу сопок, не пролечусь с молодняком над болотами, не вылеплю дворца из лишайников, не приму участия в Большом ежегодном Молении… Но поймал лукавый взгляд Конни, смешался, покраснел и… согласился.

Отец сначала не отпускал меня, не подписывал заявления об уходе, потом пригрозил, что уволит за прогулы, но Ламермур надавил на него через Шунброма, и вскоре началась моя деятельность в новом амплуа.

В консульство я заявлялся к десяти утра. Мы завтракали, потом отправлялись прогуляться по поселку, заходили на почту поболтать с начальником, пропускали у него по стаканчику и, нагуляв аппетит, шли обедать в ресторан, где для нас был уже уготован отдельный кабинет. После обеда мы выкуривали по сигаре и собирались в зале, где нас уже ждали пивные кружки и свежие газеты, только что доставленные из радиостанции. После ужина нас на еженощную пульку приглашали Шунбром со своим заместителем Гольцем. И так продолжалось без малого три недели. К концу месяца мы с Конни садились за расчеты и переписывали из гроссбухов комбината данные об основных экономических показателях их работы, которые, впрочем, не баловали нас разнообразием, суммировали количество заболевших и выздоровевших, травмированных и повысивших квалификацию, разносили всю эту информацию по графам и за подписью Ламермура посылали в Центр, который, очевидно, на основании этих данных делал глубокомысленные выводы о неуклонном росте благосостояния Филубриджа. В дни праздников я подгонял к консульству директорский вездеход, привязывал флажки к усикам антенн, и мы с Бустом отправлялись разносить поздравления, состряпанные им накануне. Одно — от лица Интерспейса населению доминиона он вручал директору, другое — от лица населения доминиона Интерспейсу — отдавал на почту. Затем он напяливал поверх скафандра фрак и мы с ним ехали в расположение главного клана драбаданов, где и проживал друг мой Ниф-Ниф. Там мы вручали Вождю двухсотлитровую канистру «царской водки» и новенький пятисотвольтовый аккумулятор, и все племя закатывало по такому случаю грандиозное пиршество. Буст хохотал, глядя на это с пригорка. Мне же, откровенно говоря, было неприятно глядеть на то, как туземцы устраивают попойки и драки вокруг наших подарков.

Конни оказалась прекрасной, очень славной девушкой, доброй и работящей. Целыми днями она стряпала на нас, вела текущую документацию, а по вечерам занималась. Она училась на заочном отделении филологического института и специализировалась на инопланетном фольклоре. К сожалению, с этим у туземцев было негусто. Не называть же так воспоминания Вождя о временах, когда они с прошлым Вождем летали между туч, и шальная молния уложила старика на месте. Эту историю он мог рассказывать годами к общему восхищению соплеменников. Конни просила меня отвести ее к вулканщикам и ржавоболотникам, но я и сам их побаивался, уж больно воинственные это были племена. Конни очень нравилась планета. Она и в самом деле прекрасна, особенно на рассвете, когда маленькое, злое, рыжеватое солнце высвечивает своими колючими лучами заросшие мхом равнины; червонным золотом поблескивают на них ртутные лужицы и диковинными фигурами курится бурый туман…

Следующий визит «Стормбрейнджера» нагрузил нас работой. Во-первых, требовалось срочно провести перепись населения, затем составить грандиозные простыни расчетов и подсчитать, сколько на планете проживает взрослых людей, подростков, мужчин и женщин, сколько особей занимается общественно-полезным трудом, а сколько нет, и прочая, прочая… И все это требовалось сотворить в ближайшие часы, пока звездолет загружался почтой и ртутью, ибо за задержку отчетности командор имел право вчинить иск консульству, а непредоставление отчетов могло дорого обойтись Бусту. Сначала мы хихикали, читая графы отчета, потом хохотали, держась за животы, потом взялись за головы. Буст глянул на часы и велел нам срочно приниматься за работу. Он разрешил нам писать все, что бог на душу положит, но заклинал избегать круглых цифр, которые могут вызвать у проверяющих подозрения. Бедная Конни! — как только она ухитрялась разделить на мужчин и женщин однополое население и скольких из этих бродяг и вольных охотников было ею причислено к занимающимся общественно полезным трудом? Я не спрашивал, а она стеснялась отвечать. Я же принялся вдохновенно сочинять справку о воспитательной и общеобразовательной работе, проводимой нами среди местного населения (поэмы, честно говоря, удавались мне лучше), а сам Буст удалился, чтобы перехватить командора. Они с директором поймали его в столовой, оттуда перекочевали в буфет, оттуда в директорский дом, где заперлись в спальне, пели песни и, судя по звукам, развлекались тем, что швыряли бутылки в люстру — кто попадет? Явившийся рано поутру старший помощник командора погрузил своего шефа в гравилет и отправился на корабль, прихватив с собой по пути наши отчеты и сказав о нашем гостеприимстве немало слов, не значащихся в толковых словарях. О значении некоторых из них я до сих пор могу только догадываться.

К следующей почте мы готовились основательно. Я подготовил несколько десятков справок на все случаи жизни. Конни составляла планы развития Филумбриджа на ближайшие столетия, Буст же вдохновенно занимался карнавалом, который мы решили провести на Новый год. Мой друг с юных лет был мастером на всякие массовые праздники и развлечения. Хлебом его не корми, дай только организовать какую-нибудь вечеринку с переодеваниями или маскарадную процессию. Лишь за это его и держали в университете.

Прилетевший под праздник звездолет порадовал консульство лишь одним тощим конвертом за тремя сургучными печатями и золотой надписью «диппочта». Ламермура мы отыскали в ресторанчике, где он развешивал гирлянды. Он вскрыл пакет, пробежал глазами письмо, потом его скрючило, и он повалился на пол и задрыгал ногами в приступе истерического смеха. Подхватив выпавший из его рук листок, Конни прочла: «Настоящим вам предписывается подобрать кандидатуру для представления. Основные характеристики: представляемый должен быть коренным филумбриджийцем мужского пола, желательно, брюнет с голубыми глазами, рост 170–180, вес не более 90 кг, можно с брюшком, образование не ниже среднего, желательно семейного. Социальное положение: из тружеников, желательно рабочий…» — к концу ее чтения приступ хохота у нас уже прошел и сменился надрывными стонами. Отсмеявшись вволю, я предложил:

— Может быть, послать твоим шефам популярную брошюру Граузена «Сапиенс Филумбриджа»?

Буст поморщился.

— Ты плохо представляешь, с кем имеешь дело, — сказал он со вздохом. — Эти парни не любят, когда их учат. Они привыкли сами поучать.

— Интересно, что они собираются с ним делать? — задумчиво произнесла Конни.

— Написано же «для представления». Может быть, представят к ордену Интерспейса. Или к медали «За Сотрудничество» или какую они еще там выдумают. А может быть, введут в Совет Интерспейса. Или сделают генеральным консулом в метрополии. Ты думаешь, мы от хорошей жизни решили превратить колонию в доминион? Как ты нам прикажешь ратовать за полную и всеобщую деколонизацию, если мы сами имеем колонии? Нет, кандидатура — дело тонкое, здесь главное — не допустить политической ошибки. Собирайся, — сказал он мне. — И прихвати канистру с кислотой.

— Куда это?

— Съездим к Дурню, — так он перекрестил старого Вождя. Я обрадовался, потому что давно не видел Ниф-Нифа. Я приготовил ему в подарок отличную двухсотвольтовую батарейку и надеялся, что он будет доволен.

Племя мы нашли километрах в двадцати от поселка. Все население, едва завидев нас, приветливо замахало щупальцами и помчалось навстречу, так что от их едкого дыма даже у меня перехватило дыхание. Однако Вождь отогнал сородичей и, подлетев поближе, телепатировал:

«Вкусного воздуха! Жаркого солнца! У вас опять праздник?»

— О да, Великий Вождь, — отвечал я. — И мы желаем вам много гроз и Большого Дождя!

«Я люблю ваши праздники, — бесхитростно сказал старик. — Вы тогда приносите много вкусных вещей».

— Скажи ему, что на этот раз это не только наш, но и их праздник, — велел мне Буст. Он был не силен в телепатии и не в силах перевести мыслеобразы, которыми обменивались туземцы в конкретные слова. Это, кстати, было непросто. — И еще скажи, что одному из его соплеменников выпадет скоро великая честь представлять всю планету в Совете Интерспейса. Ему дадут много кислоты, щелочей и аккумуляторов…

«Я согласен, — быстро решил Вождь. — Несите все сюда».

— Увы, о Бессмертный, — я развел руками, — но тогда тебе придется покинуть родную планету, оставив на ней родное племя, родные края и места охоты и переселиться в наш мир. Назначь кого-нибудь сам.

Вождь насупился и приступил к размышлениям. Долгое время он в буквальном смысле этого слова «витал в облаках», раздумывая, а затем спустился и известил:

«Думаю, надо послать Пятнистого. Что-то у него совсем пропал аппетит. Может быть, путешествие пойдет ему на пользу».

Ламермур наотрез отмел эту кандидатуру.

— Больной? Этого еще не хватало! А вдруг он помрет в дороге или сразу же после приезда? Это же будет международный скандал! Нет, пусть дает совершенно здорового и не старше тридцати лет.

С великим трудом я растолковал Вождю, какой период времени обозначают тридцать наших лет, и он возмутился:

«Как можно отпустить несмышленого ребенка в чужие края? Да и что от него там толку?»

— Ты ему объясни, Эдди, что толк — это наше дело…

Туг я ощутил страстный призыв Ниф-Нифа, который витал неподалеку, делая вид, что нас не замечает.

— Послушай, твое сиятельство, — сказал я Бусту, — видишь вон того парня? Давай пошлем его. Он редкий умница и обожает учиться. Он даже освоил немного таблицу умножения.

— Не думаю, что она ему там пригодится, — с сомнением сказал Ламермур, скептически оглядев мою кандидатуру. — А главное — он розовый, как поросенок. А рост? Метра четыре, не меньше. А нам нужен двухметровый брюнет. Скажи Дурню, пусть выстроит перед нами весь молодняк, а мы посмотрим.

Битых полчаса он разглядывал выстроившихся перед ним туземцев, пока наконец не сделал выбор.

— Спроси-ка, что Дурень скажет насчет этого, с прозеленью. Вид у него довольно забавный. И смышленый. Ты не находишь?

Этот-С-Прозеленью показался мне довольно туповатым субъектом без малейших признаков интеллекта. Весь он был какой-то пегой окраски с большим исчерна-зеленым пятном на мешке. Я попробовал было с ним пообщаться, но вскоре понял, что занятие это бесполезное.

«Вам нравится Этот-С-Прозеленью? — обрадовался Вождь. — Берите его и поскорее. От него нет проку ни в драке, ни на охоте. Где ваша бочка?»

— Погоди, погоди! — осадил его Ламермур. — А характеристика?

Над ней мы корпели битых два часа. В результате на свет родился документ, из которого явствовало, что Этот-С-Прозеленью действительно является коренным жителем Филумбриджа, тридцати трех лет от роду (о половой принадлежности мы благоразумно умолчали), с полным начальным образованием. Мы указали, что за годы своей жизни и деятельности в родном племени Этот-С-Прозеленью проявил себя с самой положительной стороны: скромен в быту и личной жизни, почтителен к старшим, занимается спортом (если считать таковым прыжки по кочкам), грамотен, устойчив и активно работает над повышением своего морально-политического уровня…

Изнемогавший от нетерпения Вождь приложил под характеристикой свою присоску — и мы принялись сочинять биографию рекомендуемого. В ней перечислялись все семьсот двадцать два близких родственника, причем имена мне пришлось выдумывать на ходу, поскольку в обиходе филумбриджийцы превосходно обходятся даже без кличек. Я не представлял до сей поры, что можно сказать о жизни филумбриджийца. Ну, ел, ну, пил, спал, дрался с соседями… Но Ламермур насочинял такое, что Этого-С-Прозеленью вполне можно было вводить либо в Академию Наук, либо в Совет Интерспейса. В тот же вечер «Стормбрейнджер» стартовал, увозя в метрополию нашу депешу. А мы продолжили подготовку к карнавалу.

Праздник наш удался на славу. Мы устроили парад масок, потом был банкет, потом танцы, потом разыгрывались «живые картины» и прочие шарады. В разгар всеобщего веселья примчался бледный как полотно начальник почты и, потрясая бланком правительственной депеши, взобрался на стол. Все мы, сочтя это за очередную шутку, зааплодировали и приготовились слушать.

— Господа и товарищи! — с растерянным видом произнес почтмейстер. — Только что я получил экстренную сверхсветовую телеграмму из метрополии. Позвольте мне зачитать ее содержание. «Консулу Ламермуру для исполнения. Настоящим сообщаем, что Совет Интерспейса рекомендует провести выборы на планете Филумбридж и избрать президента указанной территории…»

Зал разразился овацией.

— Минуточку, господа! — перекрывая шум, закричал наш почтмейстер. — Тут имеется продолжение: «Вышестоящие органы рекомендуют избрать на этот пост коренного филумбриджийца, положительно характеризующегося по работе, по имени… — он сделал многозначительную паузу: — Этот-С-Прозеленью».

Шунбром с недоумением поглядел на Ламермура.

— Я что-то не припомню никого с этой фамилией. Может быть, это кто-то из наших ученых?

Вацлав Сигельский, начальник филиала института астрогеологии, также пожал плечами.

— Держу пари, — сказал Гольц, — наш консул предложил Совету какого-то местного шестинога.

— Постойте, постойте, — Шунбром почесал в затылке. — Я, кажется, припоминаю, перед отлетом этот господин принес мне на подпись какую-то характеристику… — он поглядел на начальницу отдела кадров.

— Мы его оформили на полставки дежурным кладовщиком, — бесстрастно сообщила Машенька. — Личное заявление с вашей визой.

— Так вот для чего ты мне все это подсунул! — прорычал Шунбром.

На Ламермура было жалко смотреть:

— Это… это какая-то ошибка… — пролепетал он. — Я просто не знал, для чего им все это было нужно…

— Поздравляю! — загоготал мой папаша. — Отныне нашим президентом станет шеститиногий моллюск с мозгами годовалого младенца.

— Черта с два! — возмутился директор. — Я сейчас же подам жалобу! Я этого так не оставлю. Я не допущу никаких таких выборов!

Не знаю, кто первым свистнул. Наверное, бездельник Фрай. Спустя секунду опешившего, растерянного консула провожал оглушительный свист и улюлюканье всего человеческого населения планеты. Согнувшись под тяжкой ношей людского презрения, консул добрел до дверей, потом повернулся и закричал:

— Свистите! Громче свистите, балбесы! И шлите петиции! И телеграммы с протестами! И устраивайте демонстрации! А знаете, чем все это кончится? Тем, что через месяц к вам сюда пришлют роту солдат и назначат какого-нибудь остолопа управителем. Неужели вы думаете, что Интерспейс выпустит из рук вашу бесценную планету, этот ценнейший склад стратегического сырья, расположенный в таком географически удобном месте? Или вам неизвестно, что президент планеты имеет право устанавливать и снижать налоги, брать кредиты в Банке Развития, требовать льгот и привилегий в Интерспейсе? Что ж, изберите кого-нибудь из своих, какого-нибудь лаборанта или техника и отдайте ему всю полноту своей власти. Я посмотрю потом, с каким видом вы, профессор, и вы, директор, придете к нему на поклон просить дополнительных ассигнований. А вы придете, потому что он станет вашим правителем. А если вы ему не понравитесь, он вас уволит. Да, уволит! Как вы не понимаете, что вам предложили идеальный вариант — избрать великолепного президента, который никому не будет мешать, будет пастись себе целыми днями на лужайке, не спрашивая, подпишет любой ваш документ, а главное, никому не будет отравлять жизнь интригами и пустопорожними советами! — он обвел пристальным взглядом притихшую залу. — Сверху нам рекомендовали избрать шестинога. И правильно порекомендовали. Вы вольны не прислушиваться к их рекомендациям. Но учтите, что там, — он выразительно ткнул пальцем в потолок, — очень не любят самодеятельности. И через месяц-другой сюда нагрянут проверки и ревизии, наблюдатели и комиссии, которые, может быть, и не найдут у вас тут ничего предосудительного, но сделают все для того, чтобы найти. И уж наверняка многие из вас после визита не сохранят за собой своего поста. Подумайте эту ночь. И учтите, что мы не имеем права тянуть с выборами. От лица Интерспейса я еще раз предлагаю вам кандидатом на пост президента Этого-С-Прозеленью. Завтра вы проголосуете либо за него, либо… против самих себя! Эдди, Конни, за мной!

И мы поплелись следом за ним готовить все для голосования. Всю ночь я сколачивал урны, а Конни печатала бюллетени. Ламермур корпел над воззванием к народу от лица будущего президента. А в поселке продолжались танцы, искрился фейерверк, задуманный консулом, который так и не смог на него посмотреть. Наутро я поехал развозить бюллетени. Ну и наслушался же я выражений в свой адрес. Самым приличным из них было «зеленка вонючая». Стыдно сказать, что делали с нашими бюллетенями.

Весь следующий день мы с Бустом просидели возле урн на веранде, ожидая избирателей. Но никто не подошел. Люди проходили мимо, посвистывая, отпускали обидные словечки, Конни сидела в дальней комнате и не показывалась. К концу дня приехали Шунбром, Гольц и Сигельский. Ламермур пригласил их в дом, но выйти они отказались и разговаривали из вездехода.

— Слушайте, консул, — заявил Шунбром. — Вот вам наше последнее слово. Мы поговорили с народом. Конечно, всем нам глубоко наплевать на вашего президента. Своего мы пока, не можем предложить, а человека со стороны нам не надо. Поэтому считайте сегодняшние выборы молчаливым одобрением кандидатуры Интерспейса. Пихайте в ваш ящик столько бумажек, сколько вам вздумается, назначайте вашего головоногого друга президентом, императором или папой филумбриджийским, лишь бы он сидел себе смирно и не совал нос в наши дела. Согласны?

Ламермур усмехнулся.

— Мне-то все равно. Но президенту необходим штат. Как минимум вице-президент и секретарь. Этих вы можете назначить по своему усмотрению, как и суд, министров и состав правительства.

Шунбром повеселел:

— Берите в вице-президенты моего Гольца. Одним бездельником у меня меньше станет.

Гольц смущенно заулыбался. Мне все время не нравился этот плюгавый типчик с вороватой улыбкой.

— А оклад? — еле слышно вопросил он.

— Не меньше восьми сотен, — уверенно заявил консул.

— Ого! — рявкнул Шунбром и стукнул Гольца по плечу, отчего тот провалился под сиденье. — Этак ты и меня переплюнешь.

— Но госсекретарем мы назначим кого-нибудь из штата нашего института, — безапелляционно заявил профессор. — Скажем, мою секретаршу Басеньку. Нам необходимо иметь своего человека при особе президента. Она милая и скромная девушка, в институт готовится…

— Предлагаю пройти в консульство и все обсудить подробнее. — Ламермур встал и сделал широкий жест, приглашая в дом. Провожая их в дверь, он выразительно подмигнул мне. И я поспешил в ресторанчик, откуда возвратился, сгибаясь под тяжестью двух десятков бутылей без наклеек, которые всегда держали там для нас.

Обсуждение продлилось до глубокой ночи. Было решено испросить у метрополии фонды для строительства президентского дворца, а под них отгрохать бассейн с саунами и концертный зал, заказать новые вездеходы, мебель, канцелярское оборудование, хороший вычислительный центр, наладить регулярное пассажирское сообщение между Центром и Филумбриджем, заказать новые лаборатории, начать строительство нового корпуса института… Планов было хоть отбавляй и все — один другого прекраснее.

Далеко за полночь, когда мы проводили гостей, я, проходя через гостиную, столкнулся с Конни. Глаза девушки были заплаканы. При виде меня она отвернулась.

— Что случилось? — спросил я, слегка трезвея. — Вы чем-то расстроены?

— И не я одна! — гневно ответила она. — Кому вы хотите замазать глаза этой жалкой пародией на демократию? Ведь на этой планете, кроме драбаданов, есть и другие племена, которым их господство вовсе не так приятно. И люди на этой планете только гости, но очень нахальные и самоуверенные.

— Ах, Конни, — ну о чем вы говорите! — рассмеялся я. — При чем здесь демократия и всякие такие выспренные слова. Все это мелочи по сравнению с той прекрасной жизнью, которая у нас теперь начнется. И вообще, выходите за меня замуж! — я был настолько поражен и восхищен собственной смелостью, что готов был тут же ее поцеловать, что и попытался сделать, но звонкая пощечина совершенно протрезвила меня.

— Новую жизнь никогда не начинают с обмана! — зло выкрикнула она мне в лицо. — И я никогда не соглашусь сменить свою фамилию на вашу, мистер Того-с, или Тотс или Как-Вас-Там-с, потому, что она принадлежит недоучившемуся бездельнику, лжецу и пьянице!.. — и девушка вышла из комнаты, шваркнув дверью так, что люстра заходила ходуном.

На следующий день, проспавшись, мы с Ламермуром вновь нагрузили вездеход подарками и отправились на розыски драбаданов. На этот раз они кочевали в районе болот. Когда мы выбрались из трясины на более или менее твердое и сухое место, Ламермур ознакомил Вождя с результатами выборов. А потом мне пришлось объяснять Вождю смысл слова «президент». Как только он уяснил себе это, он поднял такой шум, что мне показалось, будто череп мой вот-вот расколется надвое от интенсивного потока самых отрицательных эмоций и наиболее уничижительных мыслеобразов, которые трудно было выразить словами, но чести в них было мало.

«Только вы, косоротые недогубки, недомерки бездвуощущальные, — яростно телепатировал Вождь, — бледномордые двуходульные и хлипкоголовые бестолочи могли назначить Верховным Вождем Мира этого недотепу! Или вам мало нашей земли и ртути, которую вы столь ненасытно поглощаете? Или мало вам равнин, которые мы отдали вам, чтобы туда могли садиться ваши смердящие и пламенем полыхающие повозки? Много-много лун пытались наши племена избрать себе вождя и всякий раз это заканчивалось мордобоем. А в прошлый раз, когда мы предложили в вожди мою покойную отцемать, нас и вовсе изгнали с планеты. Это было хорошим уроком для драбаданов, и с тех пор, как мы возвратились, мы тихонько сидели себе и ни с кем не связывались. Теперь вы что же, хотите опять ввергнуть нас в войну с соседями? Да вы представляете, что будет, если рыжеболотники или вулканщики узнают, что вы самовольно назначили одного из наших вождем? Да они в порошок нас сотрут и развеют в пространстве!»

— Пусть только попробуют! — заорал Ламермур. — Вся галактическая мощь Интерспейса и три космических флота будут охранять ваше племя. А кроме того, это великая честь для твоего племени, Вождь. Вы даже не представляете себе, какие вы только получите привилегии!

Эти доводы не убедили старого Вождя. Он еще долго возмущался, а потом набросился на Этого-С-Прозеленью и отхлестал его выдернутым из земли деревцем, так что тот с воплями удрал в чащу. Возвращались мы подавленные. Буст по пути набросал текст прошения об отставке, а я с тоской размышлял, что после их отъезда я навеки лишусь надежды найти материальный объект для воспевания в моих поэмах. По въезде в поселок наш вездеход окружили ребятишки. Они свистели нам вслед и распевали нечто вроде: «Его превосходительство сидит на представительстве!..»

Спустя минуту нам стала ясна причина их ликования. На крыльце консульства сидел Этот-С-Прозеленью и уныло прихлебывал из блюдечка соляную кислоту, а рядом стояла Конни и гладила его по воздушному мешку, который она, очевидно, принимала за голову. Но она ошибалась, так как мозг у филумбриджийцев находится совсем в другом месте, примерно там же, где органы выделения и передвижения. Однако нашему новоиспеченному президенту явно льстило столь нежное внимание со стороны могущественных пришельцев.

— Бедненький! — жалостливо сказала девушка, увидев нас. — Он прилетел сюда и… словом, я сразу почувствовала, как он несчастен… Его изгнали из родного племени…

— Может быть, предоставим ему политическое убежище? — съязвил я, глянув на Ламермура. Но тот не поддержал шутливого тона.

— И предоставим! — заявил он. — Неужели ты думаешь, что Интерспейс оставит без защиты бедного юношу, которому оказало такое высокое доверие население планеты?

— Ты что же и в самом деле хочешь, чтобы он остался здесь и…

— А ты бы предпочел, чтобы в Галактике разразился грандиозный политический скандал? Если кто-нибудь из репортеров пронюхает, что здесь у нас живет не настоящий президент, то под сомнение будут поставлены и должности остальных президентов, представляешь, что тогда начнется в наших колониях? Да-да, в колониях, чего греха таить, мы — колонизаторы. И этим наше государство ничем не отличается от остальных членов Интерспейса. Но мы обязаны соблюдать внешние приличия, и потому этот балбес станет у нас самым настоящим президентом, не будь я консулом.

— Но ведь он не умеет ни читать, ни писать, ни даже разговаривать по-человечески!

— А ему ничего этого и не потребуется. Достаточно лишь приложить печать на подготовленный секретаршей документ.

Да вы только посмотрите на членов Совета Интерспейса — это же готовые кандидаты в Бедлам. Или вы не знаете, что политикой всегда и везде занимаются лишь отпетые болтуны или круглые дурни, неспособные ни к какой другой нормальной созидательной деятельности? А поглядели бы вы, как они рвутся к власти: один объявляет себя мудрейшим судьей, другой, отродясь не вылезавший за пределы своего городка, рекомендуется специалистом по межпланетным отношениям, третий поливает грязью сородичей, лишь бы самому выйти чистеньким. Нет, ребятки, нашему балбесу там самое место. А ну марш в дом, скотина! — прикрикнул он на нашего президента, который уже справился с кислотой и, теперь, принялся за тарелку.

— Смотри, Бу, — задумчиво сказала Конни. — Хлебнешь ты еще горя с этим «превосходительством».

Но Ламермур пропустил ее слова мимо ушей. С этого дня он самолично принялся натаскивать президента в особенностях его будущей службы. Прежде всего для него изготовили особого рода смокинг с четырьмя рукавами, в которые президент научился просовывать свои щупальца. Брюки одевались на нижние две пары щупалец, на которых он вскоре выучился довольно сносно ходить. Ламермур, не скрывая, гордился своим проницательным выбором, ибо в короткое время Этот-С-Прозеленью обучился сидеть на стуле, подавать щупальце, утвердительно или отрицательно покачивать воздушным мешком и рыкать начальственным басом. Каково было мое изумление, когда я услышал, что президент выучился произносить по-человечески, в голос, некоторые междометия, такие, как: «А-а-га!.. Хммм… Ну-ну! Так-так…» и несколько менее внятно: «Подумаем… Разберемся…» Лихим росчерком пера он учился чертить на бумаге замысловатые загогулины, долженствовавшие изображать связные надписи или подписи. А вскоре за него взялись и Гольц с Басенькой.

Этот-С-Прозеленью начал свое правление на Филумбридже довольно скромно. Скучая, сидел на совещаниях, все посасывал свеженький аккумулятор да тужился, чтобы не испортить воздух случайной работой своего двигательного аппарата. На всякий случай в зал заседаний ходили в противогазах. Затем за его подписью появились несколько любопытных приказов, благодаря которым и ртутнодобывающий комбинат, и филиал института переходили в собственность филумбриджийского народа. Вначале на эти приказы никто не обратил внимания, но вскоре Шунбром и Сигельский вынуждены были посылать свои приказы на визирование к президенту. А тот мог их подписать, а мог и… Тогда только понял Шунбром, какую змею взрастил на груди. А змея в образе Гольца в кратчайшее время прибрала к рукам всю полноту власти и в скором времени распорядилась освободить роскошное заводоуправление комбината для передачи его под президентский дворец. «Через мой труп!» — заорал Шунбром. И стал в должностном отношении абсолютным трупом. Его моментально уволили с уничтожающей характеристикой. Гольц знал все уязвимые места своего бывшего начальника. Когда же Басенька заявила, что подумывает о диссертации, профессор Сигельский с преданным блеском в очах предложил ей свое содействие. Смерив его милостивым взором, девица пообещала подумать о его предложении.

Однажды выйдя из консульства прогуляться, я встретил все племя драбаданов, которое под предводительством Вождя летело к зданию бывшего заводоуправления. Старик подлетел ко мне и приветствовал меня задиранием щупальца.

— Рад видеть тебя, дружище, — отвечал я ему. — Куда это вы собрались?

— В гости к нашему родственнику, — гордо ответил Вождь. — У него есть для нас хорошие новости. Сегодня у нас будет большой праздник! Приходи и покушай с нами.

Я вежливо отказался и откланялся, а зря, ибо, как вскоре выяснилось, на банкете-то и происходила дележка мест в новом аппарате управления. В течение какой-то недели все руководители служб, отделов и цехов получили отставку, а на их места были назначены филумбриджийцы. Участи этой не миновали ни Сигельский, ни почтмейстер, ни мой отец. Начальником радиостанции стал друг детства президента, так что попытки связаться с Центром были обречены на провал. Жаловаться было некому. Единственной надеждой наших колонистов стало ожидание «Стормбрейнджера», который вскоре должен был нанести нам свой очередной визит. Теперь ни я, ни Буст, ни Конни не показывали носа за ворота консульства. Еще бы, ведь, в глазах населения мы и явились основной причиной бедствия.

А количество драбаданов в городке все увеличивалось. Прежнюю робость и замкнутость туземцев как рукой сняло. Они чувствовали себя полными хозяевами положения. Был издан указ, по которому люди обязывались уступать дорогу летящему драбаданину, низко кланяться при виде него и разговаривать исключительно мысленно, ибо звуковая речь нервировала драбадан. Запрещено было включать музыку, кроме драбаданской (о, если бы эти пофыркиванья и пощелкиванья можно было назвать музыкой), наконец запрещено было проявлять неуважение к драбаданам, прикрываясь от них чужеродными материалами… Это означало, что людям теперь будет запрещено пользование противогазами, респираторами и кислородными масками, а ведь без них любой человек в ядовитой атмосфере Филумбриджа непременно отравится. Земляне попытались провести забастовку и демонстрацию протеста, но драбадане живо разогнали их, применив свои газовые мешки, и сами в ответ провели марш протеста против притеснения коренного населения. О, этот Гольц был хитрой лисой и поэтому решил подстраховаться против любых возможных последствий. Но всего коварства замыслов этого человека не мог предположить никто.

Однажды на рассвете весь поселок разбудил характерный гул двигателей садящегося звездолета. В скором времени к взлетному полю потянулись все колонисты планеты, многие несли с собой скарб, чемоданы. Никто не желал оставаться на планете ни минуты. Но каково же было наше изумление, когда перед нашими глазами предстал самый настоящий здоровенный звездолетище угольно-черного цвета. С плоскостей его стабилизаторов топорщились кассеты с боевыми ракетами, радужно поблескивали линзы боевых лазеров. По трапу сошли мрачного вида солдаты в черных развевающихся одеяниях, по которым я сразу узнал хабарийцев, всеми ненавидимую расу космических святош и пиратов, с которыми у планет Интерспейса сохранялось вооруженное до зубов перемирие, ежемесячно нарушаемое кровопролитными провокациями то здесь, то там. К их главарю, здоровенному сухопарому детине с яйцеобразным черепом направились в вездеходе Гольц с президентом.

— Ничего не понимаю… — пробормотал Ламермур. — А почему они не пригласили меня? Я ведь все-таки консул…

— Дурак ты, а не консул! — заявил оказавшийся рядом мой папаша. — Ты им власть дал, а они ею воспользовались. И продали всех вас оптом и в розницу нашим врагам…

— Что значит, «продали»? — пискнул Ламермур.

— Когда тебя выведут продавать на хабарийский рынок — поймешь! — огрызнулся папаша, сел в свой маленький турболет, на котором делал обычно облет взлетного поля и поманил меня к себе. Я подошел. Он притянул меня за шею и прошипел: — Чую я, что все это дурно закончится. Ложись на фюзеляж и крепче цепляйся за фонарь, а я постараюсь тебя отсюда вывезти.

— А как же…

Я поискал глазами Конни. Она тоже увидела меня, без слов все поняла и помахала мне рукой без улыбки. Она знала, что крошечный турболет и двоих-то вынесет с трудом.

— Лети один, — сказал я отцу. — И, ради бога, постарайся что-нибудь сделать!

Мотор затарахтел, и турболет взмыл в воздух. Увидев его, хабарийцы принялись стрелять, но неудачно. Услышав выстрелы, народ стал разбегаться по домам. Ламермур бросился к кораблю.

— Я генеральный консул планет Интерспейса или Лиги Галактических Государств! — выкрикнул он, приблизившись к яйцеголовому. — И требую…

— А я — скромный настоятель Святого Космического Братства Хабара, — заявил тот, потупив взор. — Мир вам дети мои! Я принес вам свет любви и благочестия.

— Я требую, чтобы ваш корабль немедленно покинул территорию независимой планеты Филумбридж! — с ненавистью во взоре и дрожью в голосе проговорил Ламермур.

— Сын мой, не ты нас сюда пригласил, не тебе с нас требовать, — кротко улыбнулся настоятель. — Мы прибыли сюда по просьбе законного правительства этой страны, правительства, избранного вами же самими. И разве мы можем противиться вполне понятному желанию вашего народа приобщиться к святому таинству Хабара и принять нашу единственно правильную, истинно разумную и строго научную веру в Догматы Вселенского Мрака?

— Но вы не имеете права никому навязывать свою изуверскую веру и свое общество! — пискнул Ламермур. — Я подаю протест. И еще строгое и самое распоследнее предупреждение. Я требую немедленного выдворения…

— Душа брата моего блуждает в потемках, — с сожалением сообщил настоятель подошедшему к нему офицеру-монаху. — Проводите его в исповедальню. Пусть брат Храпуга подвергнет душу его искусу, а тело — епитимье.

Подхватив Буста, солдаты раскачали его и швырнули в открытый люк звездолета. В следующий раз я увидел его через три дня, когда все человеческое население нашей колонии погнали на ртутные разработки. Был он бледен, избит и худ невероятно. Бросившись ко мне, он обнял меня и зарыдал.

— Эдди! — простонал он. — Знал бы ты только, что они со мной делали…

— Поделом тебе, проклятый болтун! — сквозь зубы проскрипел Шунбром. — Погоди, попадем мы с тобой на один рудник…

— Какой рудник? — пролепетал Ламермур.

— Нас всех заставили провести фиктивный референдум о передаче планеты хабарийцам сроком на девятьсот девяносто девять лет. Мы все подписали заявления о вступлении в Орден Хабара. Женщины пойдут в Обитель Любви и Милосердия, а мужчины в Братство Освобожденного Труда (и то и другое расположено рудниках).

— И вы подписали? — возмутился он. — Как вы могли!

— Если б ты видел как легко и непринужденно управляются эти молодчики со своими бластерами.

— Понимаю, — поскучнел он. — А куда нас сейчас ведут?

— Какие-то умники из наших решили насолить пришельцам и испортили электростанцию. Но те твердо решили не уезжать отсюда, пока не наберут полные трюмы ртути. Так что нас решено использовать вместо тягловой силы.

Всех нас выстроили в одну длинную и унылую вереницу, которая протянулась от рудника до самого трапа звездолета. Потом по веренице медленно поползли пожарные ведерки с ртутью. Люди старались на нее не смотреть, обматывали лица тряпками, щурили глаза, но все прекрасно знали, что каждому из нас к концу дня угрожает серьезнейшее отравление.

А рядом в небесной голубизне резвились драбадане. Один из них подлетел ниже и обдал меня теплыми и дружелюбными мыслеволнами.

— Привет, Ниф, — сказал я, глянув на него. — Ну, как тебе живется?

— О, прекрасно! — прощебетал мой старый знакомец. — Поздравь меня, я стал папой. Или мамой. Короче, и тем и другим сразу, — он гордо продемонстрировал мне с полдюжины прелестных маленьких каракатиц, гроздью сидевших у основания щупалец.

— Ты тоже можешь всех нас поздравить, — ответил я. — Скоро мы все станем трупами. Половина из нас отравится сегодня же, а те, кто выживет, сгниют на рудниках.

— Но… это же возмутительно! — он сразу все понял, мой добрый старый Ниф-Ниф. — А ведь я тебе еще тогда говорил, чтобы вы не избирали в свои вожди этого болвана. Да, мне будет очень не хватать тебя, Эдди.

— А мне тебя, Ниф, — сказал я. — Как подумаю, что тебе предстоит сидеть в клетке вместе со своими детенышами.

— В какой еще клетке? — удивленно возмутился он.

— В очень узкой, маленькой, тесной клетке в каком-нибудь хабарианском монастыре. Неужели ты думаешь, что эти мнимые святоши оставят вас в покое на этой прекрасной планете?

— Но… — он на мгновение опешил, а потом вопросил: — Надо же что-то делать?

— Вот именно, — подтвердил я.

И мы стали думать, что же именно мы сможем сделать. Времени у нас было в обрез. Вот-вот должен был приземлиться «Стормбрейнджер». Хабарианцы об этом, конечно, знали и торопились взлететь, чтобы не влезть в очередной международный конфликт.

Во второй половине дня объявили перерыв на десять минут. Мы буквально валились с ног от усталости. Вы не представляете себе, что значит целый день передавать друг другу из рук в руки эти ведерки, полные ртути, по семь килограммов каждое. Вредное влияние атмосферы планеты начинало сказываться на людях. У некоторых кружилась голова, многих тошнило. Наш врач заявил начальнику конвоя, что, если не дать людям противоядия и не надеть противогазы, то на следующее утро половина из них погибнет.

— Смерть — это тоже своего рода наслаждение, — философски заключил начальник конвоя, отрываясь от томика Фомы Кемпийского. — Вы мало изучаете своих древних философов, ибо слишком увлечены мирской суетой. В противном случае вы бы сразу поняли, что смерть есть благо, ибо она единственная дает полное и совершенное освобождение от всех проблем и сует бытия.

В это время к нам подошел настоятель.

— Проводишь душеспасительные беседы? — прошипел он злобно. — А между тем кто-то из них телепатирует уже битых полчаса. Я все никак в себя прийти не могу: постоянно перед глазами вертится облик этого голодранца, будь он проклят… Где же он?!

Я поднялся.

— Да, именно он вызывал меня, — подтвердил настоятель. — Подойди сюда, дитя мое, и скажи, о чем бы ты хотел попросить меня перед тем, как тебя разрежут на куски тепловым лучом.

— Святой отец, — сказал я, подойдя к нему и смирно потупив очи. — Я молю лишь об одном: разрешите нам остаться на планете и предаваться познанию таинств Хабара, так сказать, заочно. Если же вы против этого, то хотя бы благословите меня перед тем, что я хочу совершить.

— Вот это я охотно сделаю, тем более что совершить тебе остается лишь одно: перейти из бытия в небытие, на что я тебя охотно благословляю…

Я приложился к его тощей кисти и удержал ее в своих руках. В тот же миг на нас с неба обрушилась лилово-розовая молния и в следующее мгновение взмыла вверх, унося с собою нас обоих.

— Ваша святость, — сказал я, поудобнее пристегнувшись к Ниф-Нифу, когда он остановился на высоте полукилометра над уровнем планеты. — Примите мои самые искренние извинения за столь неожиданную смену декораций, но мне срочно потребовалось поговорить с вами наедине.

— Итак, вы решили прибегнуть к шантажу! — мрачно осклабился он. — Старый прием и на редкость затасканный.

В этот миг Ниф-Ниф чуть ослабил хватку, и настоятель с воплем соскользнул вниз.

— Однако, несмотря на его тривиальность, свежесть ощущений сохраняется, не так ли? — осведомился я.

— Ваше святейшество, что с вами?! — завопил голос из интеркома. — Где вы?

— Я беседую с этим заблудшим юношей на некоторые богословские темы, — невозмутимо ответствовал настоятель и, скосив на меня злобный взгляд, прошипел: — Что еще вам угодно?

— Единожды и навеки забыть о существовании Святого Братства, — без колебаний объявил ему я. — Вы немедленно возвращаете нам все данные референдума, все наши расписки и обязательства, а также цистерну с нашей ртутью и улетаете восвояси. Можете прихватить с собой президента и его заместителя.

— Благодарю, — скривился он. — На такой товар у нас покупателей нет. Однако не кажется ли вам, что вы требуете слишком много, а взамен предлагаете слишком мало, в сущности почти ничего.

— Больше чем ничего, святой отец, — возразил я, провожая взглядом кружащий вокруг нас гравитолет, ощетинившийся стволами пушек и ракетами. — Во-первых, я возвращаю вам жизнь, а во-вторых, из последних сил спасаю вашу репутацию. Но помните, от соединения с вашим богом вас отделяют мгновения… Учтите: один шальной выстрел, и вас буквально отпустят на волю! Скажите вашим монахам, чтобы улетали.

— Убирайтесь вон! — завопил он, судорожно цепляясь за разжавшееся Ниф-Нифово щупальце. — Вон отсюда! Все на корабль, мерзавцы!

Я с удовлетворением отметил, что слово настоятеля и в самом деле было для пиратов законом. Гравитолет мигом спустился вниз. Офицеры быстро построили своих солдат-послушников, и стройные колонны потянулись к кораблю. Прошло еще некоторое время, пока я не связался с Шунбромом и не узнал от него, что все население колонии в полной безопасности. Я уже начал терять терпение, ибо видел на горизонте темные и пегие тучи, которые внушали мне самые мрачные мысли, Наконец звездолет изготовился к старту, оставалось только поднять трап и дать газ. Тогда и я попросил Ниф-Нифа спуститься, что он и сделал с удовольствием (он тоже изрядно устал столь долгое время висеть в облаках). Смерив меня пронизывающим взором, настоятель пообещал, что постарается еще раз встретиться со мной и довести до логического конца наш богословский спор, и отправился восвояси.

Как только он вошел в звездолет и за ним закрылся трап, корабельные динамики засвистели и затрещали, и над полем прокатился озлобленный крик:

— Ничтожный выродок! Ты надеялся, что останешься свидетелем моего унижения? Ты рано радовался! Кто унижает божьего слугу, тот унижает самого Бога, тому нет прощения ни в земной жизни, ни в загробной. Молите же небо о скорой смерти, ибо те громы и молнии небесные, которые днесь обрушатся на вас, суть кара за ваши грехи!

— Ну, сейчас, начнется… — стоявший около меня Шунбром инстинктивно поежился. — Ты бы хоть подстраховался как или…

И началось. Но не у нас, а у них, на корабле. Необъятное поле космодрома вдруг огласили вопли и стенания, ругань и скрежет зубовный, молитвы и проклятия.

— Да что они все с ума посходили? — изумился экс-директор.

— Страховка сработала, — ответил я. Сердце мое переполнило ликование, ибо я знал, что сейчас из складок настоятелевой хламиды на волю вырвались с десяток миниатюрных каракатиц, которые тут же принялись резвиться, прыгать и кувыркаться, играть в ловитки на звездолете, наполняя его удушливым газом, от которого у благочестивых пиратов полезли на лоб глаза, завязались бантиками уши и обед попросился обратно. И не было от этого газа никакого спасения, кроме одного.

— Вызываю святейшего отца! — сказал я по рации. — Предлагаю вам единственное действенное средство вернуть себе нормальную атмосферу: подняться в безвоздушное пространство и продуть помещения струей чистого кислорода. Люки при этом следует оставить открытыми.

Что святые разбойники и совершили к немалому удовольствию всех присутствующих. Старт звездолета вся колония встретила взрывом ликования. А тем временем сгущавшиеся на горизонте тучи приблизились, и мы различили летящие стройными рядами роты вулканщиков, батальоны ржавоболотников и полки чащобников. А потом они стали пикировать вниз, и мы увидели, что впереди них на своем турболетике летит мой папаша и показывает мне кулак с оттопыренным большим пальцем.

— Все в порядке, сынок, — заявил он, приземлившись. — Эти ребята согласились помочь нам, но при одном условии, что мы поможем им смонтировать геотермальную станцию.

— И приобрести звездолет, — добавил подлетевший к нам угольно-черный с лоснящейся кожей вулканщик.

— Вам — звездолет? — изумились мы с Шунбромом. Не столько тому, что услышали, сколько тому, что это было произнесено на довольно сносном интерлинге, правда, с некоторым обилием дифтонгов.

— Конечно, — подтвердил вулканщик. — Неужели вы думаете, нам не холодно в открытом космосе без ничего?

— Так, значит, вы умеете управлять звездолетами?

— Наши корабли не столь примитивны, как ваши, но и на ваших можно добраться до родных мест.

— А как же Филумбридж?

— Наши дети полетели сюда на экскурсию, но случайно отбились от группы, потерпели крушение и, как ведите, до сих пор не в силах были ничего предпринять. Нам пришлось ждать, пока они повзрослеют.

— Но почему же вы сразу не открылись людям? Мы бы с радостью.

— С радостью? — иронически переспросил вулканщик. — Да вы с такой алчностью набросились на эту ртуть, что позволили себе заморочить голову самым смешным и ничтожным драбаданам. Ну мы, естественно, и решили, что и вы из их числа…

— Простите, — влез в разговор медленно приходящий в себя Ламермур. — Из чьего числа? Кто такие у вас драбаданы?

— Видите ли, — с возможной мягкостью объяснил ему вулканщик. — На экскурсию в этот сектор галактики отправились несколько групп из различных школ. Так вот, драбаданы — учащиеся спецшколы…

— Не может быть! — завопил Ламермур, ежась под уничтожающими взглядами окружающих.

— Неужели нормальные люди, будучи в здравом уме и твердой памяти, станут заявлять об исключительности своего народа перед другими? — И под взглядом больших округлых изжелта-багровых глаз вулканщика все присутствующие понурили головы.

Тем временем приглашенные моим папашей племена одним могучим ударом стукнули по драбаданам так, что те бросили и поселок, и прикарманенные ими аккумуляторы, помчались в дальние леса и долго оглашали окрестности своими стенаниями. Все это произошло настолько быстро, что когда Ниф-Ниф вернулся из стратосферы, где он заботливо собирал своих чад (все до единого успели удрать с проветриваемого звездолета), — он обнаружил, что остался последним драбаданином в городе. Но я его в обиду не дал, предложил поселиться у себя и с той поры и по сей день он проживает в моем палисаднике.

На следующий день в консульстве собрались лучшие люди города, руководители комбината и лабораторий, ученые и производственники; собрались, чтобы поглядеть Ламермуру в глаза и обсудить восстановление нормальной жизни в поселке и на планете. К моему другу вернулась былая самоуверенность. Он не отрицал своей вины, но и не посыпал главу пеплом. То, что филумбриджийцы сами оказались пришельцами на планете и не предъявляли на нее никаких претензий, по его словам, оказалось громадной удачей.

— Только не надо раздувать шум из этой дурацкой истории с хабарийцами! — нервно восклицал он. — Если бы вы знали, какое сейчас напряженное внешнеполитическое положение у планет Интерспейса… В конце концов, никто ведь не пострадал, кроме меня, так что будем считать, что я уже понес заслуженное наказание.

— А Гольц с Баськой?! — рявкнул Шунбром. — Это они Зеленому мозги набекрень скрутили!

— Ах, оставьте, — поморщился Сигельский. — Увольте своего зама за развал работы, а я свою секретаршу — за аморальное поведение, вот и будет им вечная кара по гроб жизни. Меня волнует другое: как нам быть со статусом независимой территории?

— Его нам ни в коем случае терять нельзя! — зашумели собравшиеся.

— В конце концов, в независимом государстве такие дела можно творить…

— Одни уже натворили.

— Так то ж нелюди.

— А люди, думаешь, лучше?

— Надо избрать президентом человека, в котором каждый из нас до конца уверен.

— А у нас есть такие люди? Покажи мне!

— Во всяком случае, я знаю человека, в чьей отваге, честности и порядочности я совершенно не сомневаюсь, — заявил Сигельский и поглядел на меня.

— Ого, да за этого парня весь комбинат, как один, отдаст голоса! — воскликнул Шунбром и стукнул меня по плечу.

Я встретился взглядом с Конни и, смутившись, опустил голову.

— Все это прекрасно, — вежливо, но твердо заявил Ламермур, — но не забывайте, что у нас не так давно уже были выборы. И избирать нового человека при всем моем уважении к моему другу Эдди Тотсу нельзя, пока жив старый президент. В противном случае это будет расценено как мятеж, переворот, бунт… Ведь данные на него уже отправлены в метрополию, и там прекрасно знают, что президентом планеты Филумбридж нами единоглавно избран Этот-С-Прозеленью…

— Брюнет тридцати лет, — дрогнувшим от волнения голосом произнесла Конни, — коренной житель Филумбриджа, холостой, среднее, из рабочих… с брюшком… — при этих словах она зарделась и потупила взгляд.

— Но ведь он человек! — воскликнул Ламермур.

— А где написано, что коренным жителем Филумбриджа должен быть обязательно шестиног? — возразил Шунбром. — Тем более, как выяснилось, они тут существа пришлые. Какое им дело до наших проблем? А Этот-С… Вернее я хотел сказать, Тотс прозелень… тьфу ты! Что я говорю? Я хотел сказать, наш Тотс, Эдди Тотс, а вовсе не… Братцы! — замогильным шепотом произнес он. — Ведь у них даже фамилии совпадают, Эдвард Тотс и… не хватает лишь маленькой приставочки, дописки в паспорте…

Все взоры обратились на меня.

— Нет, — сказал я твердо. — Я не позволю пачкать свой паспорт этой гнусной приставкой. Да, я Тотс, но никакой не Прозеленью! Вам ясно?

— Мне ясно, — встрял тут мой папаша. — Мне абсолютно ясно, что ты круглый дурак. А я лично давно хотел получить какую-нибудь фамилию поцветистее. Александр Павлович Тотс-Прозеленью. И ты, паршивец этакий, тоже автоматически позеленеешь, если не хочешь, чтобы я тебя проклял!

— Нет! — воскликнул я в отчаянии. — Никогда, вы слышите? Никогда не соглашусь я носить эту отвратительную, эту ужасную фамилию! — И бросился к двери.

— Постойте, Эдди! — хрустальный голосок Конни зазвенел мне вослед. — А что, если… кто-нибудь… разделит с вами часть этой тяжелой ноши и тоже возьмет себе ее… я имею в виду эту фа… фамилию…

— Тогда… — пробормотал я, делая шаг к ней, — тогда я, конечно, постараюсь к ней привыкнуть… хоть это, конечно, будет нелегко…

— …С тех пор, — заключил свой рассказ наш новый знакомец, — прошло уже свыше тридцати лет, у нас трое детей и пятеро внуков, но ни я, ни Конни так и не смогли привыкнуть к этой дурацкой фамилии. Сами понимаете, простым смертным легче сменить фамилию, чем нам, политикам. Эта дурацкая кличка уже сидит во всех официальных протоколах и договорах…

— Силы небесные! — воскликнул Акакий Евграфович Борзой. — Уж не хотите ли вы сказать, что были избраны президентом планеты?

— Что значит «был»? — удивился тот. — Я и сейчас… э-э-э…

Но в этот самый момент в коридоре послышался оживленный разговор, цокот каблуков и на пороге Хрычевни показалась собственной персоной, сверкая своей сногсшибательной красотой, секретарша заведующего Базой, Марья Антоновна, прозванная в народе за стать свою и царственное величие Марией Антуанеттой. Она грозно повела очами, наморщила носик от застарелого табачного смрада и, чуть завидев нашего рассказчика, умильно улыбнулась и сложила руки на своей царственной груди.

— Ах, ваше превосходительство, — прощебетала она пленительным контральто. — Мы уж с ног сбились, вас разыскивая. Прилетел! — торжественным шепотом сообщила она.

Услышав это, Тот-С-Прозеленью вскочил, обвел всех сидящих сияющим увлажненным взором и поспешил прочь, впопыхах забыв даже попрощаться. После его ухода в Старой Хрычевне надолго воцарилось молчание, пока старый дядя Афлатун не шваркнул в сердцах по столу костяшками домино и не пробурчал, перемешивая их с остальными:

— Я с первой минуты понял, что человечишко этот — никчемный. Да и какой от нее прок, от политики?

1989 г.