— 4

Джон Хорган. Конец науки. Взгляд на ограниченность знания на закате века науки. Перевод с английского М. В. Жуковой. СПб., «Амфора», 2001, 479 стр. («Эврика»).

Читая «Конец науки», я неоднократно вспоминал замечательного физика и переводчика Ю. А. Данилова. (На этой книжной полке книг в его переводах три, и все с плюсиками.) Я как-то уже привык читать его точные и осмысленные переводы, привык к тому, что переводчик понимает то, что переводит, и стал считать это чем-то само собой разумеющимся. Оказывается, бывает и не так. По переводу М. В. Жуковой иногда можно только догадываться, что же, собственно, было сказано в оригинале и от чего остались лишь невнятные намеки.

Джон Хорган — профессиональный коллекционер знаменитостей и сенсаций. Он пишет, что в молодости занимался литературной критикой, но потом бросил ее потому, что в этой области все слишком неопределенно. Никто никому не может доподлинно доказать, что Джойс гений потому-то и потому-то. Особенно опечалила Хоргана современная — «ироническая», по его выражению, — критика, которая, как будто нарочно, взялась его поддразнивать, не считаясь с авторитетами, не принимая никаких окончательных аргументов. Тогда Хорган оставил литературу ради научной журналистики. Но наука, оказывается, тоже не дает той последней строгости и определенности, о которой мечтал Хорган. И тогда он взялся доказать, что наука уже кончилась. И написал книгу «Конец науки».

Аргументация Хоргана очень проста. Конца у науки — два. Конец первый. Физика занимается исследованиями, подтвердить или опровергнуть результаты которых можно только на таком высоком уровне энергий, какой сегодня недостижим и вряд ли когда-нибудь достижим будет. А значит, физика из экспериментальной науки становится наукой «иронической» — то есть не наукой вовсе. И все эти суперструны и супергравитации — не более чем сказки на ночь, вроде рассуждений о Джойсе. Конец второй. Несмотря ни на что, будет построена окончательная физическая модель Вселенной, полная и непротиворечивая, и произойдет это буквально со дня на день, что и будет исчерпанием научной программы в том виде, в котором ее представляет себе современная цивилизация.

Либо так, либо так, а третьего не дано. Хорган доказывает свой тезис, опрашивая знаменитых физиков, математиков, биологов, философов науки, — и удивительное дело, каждый из них подтверждает или первый, или второй вывод.

Хорган слышит только то, что хочет услышать. Но что можно возразить по существу? Действительно, чтобы ставить эксперименты, подтверждающие новейшие физические теории, нужен ускоритель, радиус которого будет иметь размеры Солнечной системы, и, конечно, такой ускоритель в обозримом будущем построен не будет. Но, может быть, он и не нужен? Рассуждения об ускорителях невероятных размеров — это линейное прогнозирование, которое всегда ошибается в своих предсказаниях, потому что эти предсказания — всего лишь прямое продолжение сегодняшнего состояния науки и общества в будущее без учета новых технологических решений. Мак-Каллок полагал, что компьютер с памятью, по количеству бит информации равной числу нейронов человеческого мозга, будет иметь размеры Эмпайр Стейт Билдинг, что совершенно несравнимо с сегодняшним микрочипом.

Одним из направлений экспериментальной физики становится компьютерное моделирование. Ограничения роста мощности компьютеров пока не видно. При исследовании систем, построенных в соответствии с новейшими теориями, могут выявиться неожиданные явления, зафиксировать которые можно будет уже с помощью прямого наблюдения. Модель может подсказать, куда надо смотреть.

Большой Взрыв как начало Вселенной был чистой гипотезой, и никто не предполагал, что ее в принципе можно подтвердить или опровергнуть. Так было до тех пор, пока Гамов в конце 40-х годов не показал, что, если Большой Взрыв действительно был, должно остаться реликтовое излучение. И это излучение в начале 60-х было обнаружено. Если бы не результат Гамова, физики просто не обратили бы внимания на посторонний шум.

Когда философ-позитивист Огюст Конт (1798–1857) привел как пример того, чего мы никогда не узнаем, химический состав звезд, он был абсолютно убежден в неразрешимости этой задачи. Буквально через несколько лет после того, как он обнародовал свое представление о границе познания, в 1859 году Бунзеном и Кирхгофом был открыт спектральный анализ, позволивший изучать химический состав любых излучающих объектов, в том числе Солнца и звезд, и проблема была решена.

Если видна граница современных возможностей познания, это не значит, что перед нами граница познания вообще.

Другим направлением физики, которое интенсивно развивается сегодня, является физика макроскопических тел. Оказалось, что облака, подводные течения или такой вроде бы простой объект, как линейная молния, таят в себе множество загадок, которые неразрешимы средствами традиционной физики и не менее сложны, чем микромир. И они требуют совершенно других подходов, кардинально отличных от тех, с которыми работали, например, астрофизики или физики, исследовавшие элементарные частицы.

Если подходить к проблеме так, как это делает Хорган, — с готовым ответом, — то и подходить не стоит. Книга представляет собой развернутую тавтологию. Она ничего не говорит читателю, только сбивает с толку своими необоснованными декларациями.

В. В. Низовцев. Время и место физики ХХ века. М., «Эдиториал УРСС», 2000, 209 стр.

В книге есть глава «Уроки литературы», в которой широкообразованный автор объясняет физикам, что литература тоже занимается физической реальностью. Надо же. Правда, сама она свои открытия принципами не называет, а вот Низовцев находит принцип «Ломоносова — Мандельштама — Карасева». (Л. Карасев здесь фигурирует как современный исследователь Платонова, а занимались они все, как выяснил Низовцев, мировым эфиром.) Насколько смешно такое соединение фамилий, да еще и произнесенное совершенно всерьез, автор, видимо, не чувствует. Остается добавить еще одну, чтобы все было по справедливости: «Принцип Ломоносова — Мандельштама — Карасева — Низовцева». А что? Звучит гордо.

Томас Кун. Структура научных революций. Перевод с английского. Составитель В. Ю. Кузнецов. М., «Издательство АСТ», 2001, 608 стр. («Philosophy»).

В эту книгу вошли работы не одного, а сразу трех авторов. И заглавная работа Куна занимает менее половины общего объема. Такое впечатление, что книгу собирали по алгоритму упаковки в контейнер: кроме Куна, не менее знаменитая работа Имре Лакатоса «Фальсификация и методология научно-исследовательских программ», которая почему-то не вынесена на обложку издания, и небольшая статья Поппера. Работы хотя и связаны друг с другом общей проблематикой и взаимными ссылками, но связаны как-то необязательно. Можно было собрать и другие.

Обсуждать, хороша или плоха книга Куна — одна из тех основополагающих работ, в терминах которых мы думаем сегодня о науке, — как-то не очень удобно. Но, может быть, уже пора издать ее нормально? С хорошим комментарием, с индексом терминов и имен, списком литературы, который был бы не просто воспроизведением авторского, а содержал ссылки и на переиздания, и на соответствующие переводы. То есть издать ее так, как она давным-давно заслужила.

Не очень понятно, кому вообще адресована серия «Philosophy». Или у нас все еще рвут с руками философскую классику двадцатого столетия? Все равно, как она издана, лишь бы было?

Если я работаю с текстом Куна или Лакатоса — тогда это издание меня совершенно не удовлетворяет. А чтобы читать такие трудные книги из чистого любопытства, нужно быть уж слишком свободным человеком. Боюсь, таких осталось не много.

В. В. Белоусов, О. Д. Тимофеевская, О. А. Хрусталев. Квантовая телепортация — обыкновенное чудо. Ижевск, НИЦ «Регулярная и хаотическая динамика», 2000, 256 стр.

По моей беспредельной наивности я полагал, что название должно хоть как-то отражать содержание — по крайней мере в научных книгах. Что думает человек, видя название «Квантовая телепортация — обыкновенное чудо»? То, что изложение будет вполне популярным, раз авторы в своем заглавии воспроизводят название пьесы Шварца. Ничего подобного. В какой-то момент — и довольно быстро — авторы переходят на язык вполне эзотерический: они свободно пользуются не самым простым математическим аппаратом квантовой механики. И что обидно, книга-то интересная и изложение достаточно полное и не без изящества. Но чтобы оценить достижения авторов, нужно по крайней мере прослушать университетский курс квантовой механики. «Обыкновенное чудо» — совершенно ни при чем. Это такая обманка — зазывалочка. Купи сначала, а потом хоть выкинь.

Чтобы разбираться с проблемой телепортации по существу, я никогда книгу с таким названием не куплю. А если мне нужно популярное изложение, то непременно куплю и буду озадачен и разочарован, так как ничего о телепортации не узнаю. Ориентируясь на название и аннотацию, эту книгу купят в точности не те люди, которым она может быть интересна.

Вслед за названием и изложение как-то колеблется между доказательством и разъяснением, наукой и популярным ее изложением.

Популярный текст — это изложение существа проблем на общедоступном языке, но при этом необходимо не потерять ничего ни в глубине, ни в ясности. Часто популярный текст написать гораздо труднее, чем собственно научный. А вот какие цели ставили перед собой авторы «Телепортации», для меня так и осталось непонятным.

Но все-таки популярное изложение идеи квантовой телепортации есть в книге. Точнее, на ее обложке. Там изображены: темный мужской силуэт, светлый женский и их зеркальное отражение, но отражение темного мужчины оказывается темной же женщиной, а светлая женщина, отражаясь, становится светлым мужчиной. Эта зеркальная четверка совершенно корректно иллюстрирует идею квантовой телепортации.

Светлая пара — это частицы, находящиеся в сцепленном состоянии. Дик Боумистер — один из тех физиков, которые поставили первые эксперименты по телепортации, — говорит: «Можно дать такую аналогию с поведением сцепленной системы: пусть есть два человека. Вы их разлучаете, и кто-то интервьюирует одного, кто-то — другого. Потом оказывается, что, когда первый отвечал „да“ или „нет“, второй всегда отвечал противоположное». Они не обмениваются информацией, никак не согласуют своих действий, но их ответы всегда взаимосвязаны — противоположны. Это и есть сцепленное состояние.

Начнем с «темного мужчины» — с той частицы, которую мы хотим телепортировать. Если эта частица взаимодействует с первой из сцепленных частиц («светлой женщиной»), а вторая сцепленная частица («светлый мужчина») взаимодействует с «темной женщиной», то эта «темная женщина» может быть переведена в состояние частицы, с которой мы начали. То есть «темная женщина» станет «темным мужчиной».

Сцепленные частицы — это инструмент передачи состояния на макроскопическом удалении.

Эксперимент, в котором сцепленные частицы были фотонами и телепортировался тоже фотон, был поставлен в Университете Инсбрука в 1997 году и подтвердил: квантовая телепортация — реальность, а не химера, как полагал Эйнштейн.

Дик Боумистер предупреждает: «Но во всех этих схемах — вот что важно понять! — вы не переносите материю как таковую. Вы передаете только состояние, в котором она находится. Причем при квантовой телепортации исходное состояние разрушается. Это очень существенно, правда?» Правда.

+6

Дж. Глейк. Хаос. Создание новой науки. Перевод с английского М. Нахмансона, Е. Барашковой. СПб., «Амфора», 2001, 398 стр.

Несмотря на то что английское издание вышло довольно давно — в 1987 году, — книга Глейка остается замечательным введением в науку о хаосе. Конечно, такой науки как таковой не существует. Есть несколько направлений, которые работают с непериодическими сложными системами. Об этих направлениях в физике, экспериментальной математике, геометрии фракталов и написана книга. Написана с настоящей страстью, и то удивление, с которым автор открывает новые области и методы научного исследования, замечательно передается читателю.

Одна из глав — «Геометрия природы» — посвящена Бенуа Мандельбро, первооткрывателю фракталов. В ней очень хорошо передано то новое, что приносит в науку экспериментальная, компьютерная математика. Геометрия фракталов — это геометрия объектов дробной размерности. Например, очень сильно изломанных линий, которые не являются ни одномерными, ни плоскими фигурами. Примером фрактала является береговая линия. Фрактальная геометрия не содержит почти никакой традиционной теории (аксиом, теорем…), вся она состоит из нескольких очень простых компьютерных программ, которые рисуют изящные геометрические фигуры, в том числе удивительное множество — множество Мандельбро, которое стало символом новой геометрии и новой науки. Фрактальная геометрия настолько нетрадиционна, что математики до сих пор отказываются рассматривать ее построения всерьез. Да и можно ли считать картинку доказательством? Нет, конечно.

История, рассказанная Джеймсом Глейком: «Один математик рассказал друзьям, как проснулся ночью в холодном поту, дрожа всем телом. Ему привиделся жуткий кошмар: математика умерла и голос с небес — голос Бога, вне всякого сомнения, — прогремел: „Знаешь, в этом Мандельбро действительно что-то есть“».

Г. Г. Харди. Апология математика. Перевод с английского Ю. А. Данилова. Ижевск, НИЦ «Регулярная и хаотическая динамика», 2000, 104 стр.

Это — трагическая книга. Она написана одним из крупнейших математиков ХХ века о том, чем была для него эта наука, как он к ней пришел, что в ней любил и ценил. Но книга написана уже post factum. Пишет ее человек, который продуктивно заниматься математикой уже не может — просто он постарел.

«Апология математика» — это прощальный взгляд. Все было: и красота, и глубина, — и все это в прошлом. Можно еще попробовать рассказать о любимой науке, но это не очень занимает автора.

Харди важна его личная причастность к вечным вещам — к «настоящей» математике, которую он резко отделяет от «тривиальной», «расчетной», или, как ее обычно называют, «прикладной». Настоящая математика — принципиально бесполезна. Он говорит: «Математик, подобно художнику или поэту, создает образы». Но главное для самого Харди — то, что настоящая математика бесполезна для войны, а значит, его совесть чиста.

Работа математика требует постоянного усилия воображения. И человек устает. Лопату можно бросить и закурить, а голову как бросить?

Харди любил крикет. Ч. П. Сноу, чей биографический очерк предшествует «Апологии математика», приводит слова уже тяжело больного Харди: «Даже если бы я знал, что умру сегодня, мне все равно хотелось бы узнать последние результаты крикетных матчей». Так он и умер.

Мишель Уэльбек. Элементарные частицы. Роман. Перевод с французского Ирины Васюченко, Георгия Зингера. М., «Иностранка»; «Б.С.Г.-Пресс», 2001, 412 стр.

Я ждал сына после математического кружка в круглой рекреации между 01 и 02 у ДК МГУ на Воробьевых горах. В простенке между дверями висела афиша: «Элементарные частицы. Лекция по теоретической физике». Я достал книгу из кармана и показал Ване на афишу и на книгу. Он по младости лет Уэльбека не читал, но трезво заметил: «Папа, это, наверное, другие элементарные частицы». Я с ним согласился. А потом задумался. А почему, собственно? Нет, не другие, те же самые, только описанные несколько иначе. Когда Уэльбек пишет о современной квантовой физике, он понимает, что пишет, в отличие от многих писателей, которые очень любят щегольнуть полупонятными терминами типа «нелокальность», «скрытые параметры» или что-то в том же духе. Но важно не только это. (Хотя это очень важно: нельзя врать в фактах, это уничтожает доверие, и его уже ничем не восстановишь.) Уэльбек строит интерпретацию квантовой аксиоматики. Чем характерны элементарные частицы? Они бессмертны и неразличимы. Неразличимость — это плата за бессмертие. А смерть человека — это расплата за уникальность и существование на пределе сложности. Об этом и написан роман.

И. Пригожин. Конец определенности. Время, Хаос и Новые Законы Природы. Перевод с английского Ю. А. Данилова. М., Ижевск, НИЦ «Регулярная и хаотическая динамика», 2001, 208 стр.

Книга хороша, как почти всегда у Пригожина. Он тонко чувствует грань, за которой формулы уже перестают быть иллюстрациями, а становятся неотъемлемой частью изложения, становятся доказательствами — то есть тем, чем они и должны быть в научном тексте. Но в научном, а не в популярном. И Пригожин эту границу никогда в своих текстах-размышлениях не переходит (в отличие от авторов «Квантовой телепортации»).

Основные идеи, на которых сосредоточился Пригожин в книге, в общем, возвращают нас к его же более ранней работе «Время. Хаос. Квант». Главные мысли Пригожина — о том, что корректные и устойчивые решения — это капля в море, что подавляющее большинство систем — «сложные» и макроповедение системы зависит от микропроцессов; эти мысли, по-моему, совершенно верны, и мы находимся в самом начале изучения нелинейных систем, что бы по этому поводу ни говорил всезнающий мистер Хорган.

Саймон Сингх. Великая теорема Ферма. История загадки, которая занимала лучшие умы мира на протяжении 358 лет. Перевод с английского Ю. А. Данилова. М., Издательство Московского центра непрерывного математического образования, 2000, 288 стр.

Книга написана не математиком, а корреспондентом Би-би-си. Но тем не менее Саймон Сингх — человек достаточно компетентный, несмотря на некоторые упрощения, иногда даже ошибочные.

История доказательства теоремы Ферма (Последней, Великой, Большой) — это история надежд, которые крепли, становились уверенностью и разбивались в пыль. И так повторялось многократно и с самыми выдающимися математиками последних трех столетий. И вот она доказана.

Но история ее не окончена. Полученное доказательство очень сложно и недостаточно убедительно несмотря на точность и полноту. Это доказательство с позиции силы. По существу, она доказана так: если математика едина в самых глубоких своих положениях, то теорема Ферма верна. Это единство и было доказано в одном частном случае — в случае гипотезы Таниямы. Ей посвящены работы Андрю Уайлса и Ричарда Тейлора, которые и стали фактически доказательством теоремы Ферма. Саймону Сингху удалось интересно и популярно обрисовать главные этапы.

Но хочется получить прямое, элементарное доказательство, то, которое станет понятно бесчисленному множеству ферматистов.

Это доказательство запросто может не существовать! Но раз оно не найдено, все новые и новые люди, может быть, уже без прежнего рвения, но с неизменным упорством будут снова и снова пытаться доказать теорему Ферма.

В. В. Налимов. Разбрасываю мысли. В пути и на перепутье. М., «Прогресс-Традиция», 2000, 344 стр.

В книгах Василия Налимова собрано, кажется, все, что я не люблю и в науке, и в философии. Цитатный коллаж, хотя заведомо не все цитаты действительно необходимы его тексту и он их подбирает по-принципу: «Веревочка? И веревочка пригодится». Есть у него и неприемлемое наукообразие, и выходы в астрал — то бишь в трансперсональный смысловой континуум. И универсальная отмычка ко всем проблемам бытия — вероятностная логика (бейсовский силлогизм). И всякая разная междисциплинарность. И тем не менее.

Мне интересно его читать. Интересно вопреки его же тексту. Один поэт сказал о первых стихах Бродского: «Как хороши были бы эти стихи, если бы не были так обезображены словами». Это в полной мере относится и к работам Налимова. Им не хватает скромности — нормальной научной скромности. Налимов слишком часто увлеченно и уверенно рассуждает о вопросах совсем пустых, но он успевает походя коснуться и очень важных.

И его вероятностная модель языка содержит в себе замечательные догадки, хотя в ней нет ни одного доказательства, несмотря на весьма математизированный вид.

Одна из этих догадок: смысл — это не результат, смысл — это процесс, и он существует только в движении, в продолжающемся, непрерывном вопрошании.