Ермакова Ирина Александровна родилась под Керчью. Закончила Московский институт инженеров транспорта, 12 лет работала по профессии. Автор нескольких лирических сборников. Живет в Москве.

Август

Тяжелеет яблоко прогибает ветку Черенок напрягается похрустывает в листве Занимаются травы пламя бежит по ветру И гудит гудит в зеленой твоей голове В поределых кронах кричат незримые птицы Перезрелые звезды с погон твоих осыпаются Разбегаются тени стволов перед закатом Твой медовый воздух отрывным напоен ядом Угорелое лето взвивается дымом с плаца В расписных подпалинах пни маршируют следом На пунцовом солнце полки облаков толпятся Полыхай государь гори командуй парадом Высоко гори — охряно багряно властно Ясно-ясно гори август чтоб не погасло Это царское время — отрыва паденья раската На плацу под яблоней — диковинные гранаты На плацу парадном в ясно горящих травах В груде веток павших между корней двуглавых Так — катается так — пшикает величаво Так волчком крутится обугленная держава Словно в лето красное чает опять вернуться Наливным яблочком по золотому блюдцу

Праздник

Как темно на белом свете темно А на набережной праздник огни Порассыпались подружки-дружки А на набережной красный салют Улетел в Канаду легкий Витек А на набережной му-зыч-ка Толик Иволгин исчез в никуда А на набережной песни поют Юлька скурвилась Аленка спилась Стас — в бандиты Свистопляс — на иглу А на набережной пушки палят А над набережной в небе дыра А Иван под Грозным голову сложил Кругло стриженную голову А на набережной крики ура Веселится и гуляет весь народ Веселится и гуляет весь народ Хочешь вой Царевна хочешь — пляши Ни души на свете нет ни души

Дождь

Памяти Чедо Якимовского.

Дождь снова идет долговязой походкою цапли Вдоль сна с черно-белою сетью — проснешься во сне — Над морем капелла — стеклянные полые капли Клекочущей стаей слетают на веки ко мне Бредут рыбари и дрожащее облако пены По сонному берегу тянут в соленых сетях Чернеют ручьи от дождя набухая как вены И белая пальма качает твой сон на руках Проснешься — над морем двуцветное небо а снизу Промокшее солнце попалось в блестящую сеть На тонких ногах дождь идет в тишине по карнизу Как старый художник с холодной оглядкой на смерть Проснуться заснуть и проснуться — а в комнате осень Размытые звезды в окне сквозь решетку дождя И женщина медленно волны волос перебросит За влажную спину в предутренний сон твой входя.

* * *

Ангелина Филипповна самая культурна жилица нашего подъезда отслужила ровно 52 года в Большом билетершей Теперь у нее коллекция арий и коллекция кошек Пластиночные дивы постоянно поют Собрание кошек постоянно растет Все бывшие беспризорные кошачьи души микрорайона обретают себя здесь — в ее безразмерной однокомнатной Все они именованы Имена их ангельские: Аглая Аделаида Агафон… Когда Ангелина Филипповна заводит какую-нибудь арию — например Мефистофеля: ха-ха блоха кажется что поет одна из кошек и жестокий кошачий дух лестничной клетки — сгущается перекрывая оперную мощь и это — самое общее место нашего подъезда Молчаливое общее место По безмолвному уговору никто из соседей никогда не пеняет кошколюбице на эту вонь ибо Ангелина Филипповна всегда в белом и подопечных своих экс-билетерша обряжает в белые одежды И когда она выводит их на демонстрацию натянутые поводки звенят накрахмаленные крылышки трепещут лавочный хор приподъездных гурий уважительно шелестит: Ангелина и ее ангелята

Кофейная церемония

Если сила есть — все остается в силе Остается все именно там где было Можно забыть как я тебя любила Или забыть как я тебя забыла Или распить на двоих чашечку кофе До растворимой гущи — как бы гадаешь Или еще проще еще пуще Как бы толкуешь — мы же с тобою профи — Страсть выпадает в осадок внутри текста Жжет кофеин в жилах кипят чернила В узком земном кругу душно тесно Я же японским тебе языком говорила Все остается и ничего не даром И ничего не зря кофейный мастер Свет за кругом чернильной червонной масти Миф накрывается черным сухим паром В полную силу В реберных кущах обугленная прореха Миф или блеф — ты в просторечье чудо Тень слинявшая чудовищное мое эхо Бедный бедный — слышишь меня оттуда?

Памяти памяти

— …пил как сапожник, сгорел, как звезда. Вот ведь мужик был… в прошлом столетии: Гром среди ночи, огонь и вода! Помнишь? — когда погорел дядя Петя. — Да уж — пожарников, гари — звезда — выпимши был и курил перед сном. — Это когда? В девяносто каком? — …? — Не остается от нас ни черта. — Ладно. Не чокаясь. — Стопку, и хватит. — Помнишь — потом сиганула с моста Машка Хролова в свадебном платье? — Только весной и достали со дна. — Значит — за Марью-царевну? — До дна. — Там теперь «новые», в этой двухклетке с евроремонтом, волчая сыть. — Ну! А напротив — твой бывший, соседка. — Тоже помянем, соседка, — подлить? — Думаешь… бывшему, мертвому — лучше? — Думаю — жальче, а так — все одно. — Поздно… пойду. Сотню дашь до получки? Темная ночь, но почти не темно. Светится лифт — позвоночник подъезда, ползает, старый скрыпач, и фонит. Взвод фонарей вдоль Москва-реки вместо светится звезд. Телевизор горит. Светятся окна — как в прошлом столетии, в синей конфорке светится газ, и, как еще не рожденные дети, мертвые, бывшие, — светятся в нас.