Огнедышащая оттепель Плавит ледяные сны. Ах, Вертинский, ничего теперь Нам не жаль: ни белизны, Обнимавшей ветки серые, Прижимавшейся к щеке, Ни пурги, что просо сеяла, Прораставшее в руке. Под небесною коростою Пролетает, мельтеша, Снега, тающего в воздухе, Нерожденная душа.

Я хочу сказать, что кожа твоя смугла И без солнца, — мой рот заливает мгла, Будто день потух: А на самом деле ты замыкаешь слух, И слова, вздохнув, поворачивают обратно, Как прозрачные тени, когда пропоет петух. Задыхаясь, летит над пропастью птица Рух, Чтобы не рухнуть, — склюет седока, и ладно. Из лабиринта выведет Ариадна Старца — вместо кудрей — тополиный пух: Время сбивается с мысли, считает мух И на месте кружится многократно. Я хочу сказать, как губы твои темны, Как на плече твоем торопливы сны, Как прильнула бабочка к занавеске, Как по белым обоям стекает свет, Обнаженный сдвоенный силуэт Уподобив фреске. Я хочу сказать — но не слышишь, нет, И слова срываются, словно с лески Рыбы — падая снова в пруд, Где к зиме замерзнут они, умрут, По себе оставив круги и всплески: Если речь к тебе не обращена, То она, конечно, обречена. Ты глядишь на часы и садишься резко.

Cнег умер и воскрес — И прямо в сердце мне Спускается с небес В холодной тишине Ольховый ствол кривой, Увечных трав мятеж — Прозрели от его Блистающих одежд. И за его спиной Прохожие идут — Не то в ларек пивной, Не то на Страшный Суд.

Раз слова виновны — значит, они уйдут В изгнание. Ты произвел свой суд — И они потянулись растерянной вереницей, Словно пленники в Вавилон. Хоть бы напиться и погрузиться в сон, Чтоб не видать их лиц, не шептать имен, Но не берет алкоголь, не спится. Слова уходят. Вышел их провожать туман, Звезды высыпали, у обочин Столпились травы, причитания по кустам Побежали, негромко, впрочем. Слова уходят, не поднимая взор От стыда, — конечно, один раздор От них — и поделом изгоям. Они, как дым, рассеются до утра, Не потревожив ни твоего шатра, Ни домочадцев, не погасив костра, — Можешь быть спокоен.

Скрещены кости проспектов — белым-белы, Ветром обглоданы, бешеным, словно волк, Серые крыши — зубья тупой пилы — В сердце врезаются. Выпьем — а будет толк Или не будет, сможет ли алкоголь Перенести через огненную реку, Став ковром-самолетом, — и через боль, Скорость развив, — сказать тебе не могу. Быстро откупорив тайную дверь, — глоток Выпьем, пока не заметила нас сама Старая ведьма, мотающая клубок Пухлого снега в темном углу, — зима.

Здесь, у берега пустого С хриплым лесом на краю, Все, что я имею, — слово — Слышишь, Боже, — отдаю: Лишь бы тот, кто стал мне светом, Жизнью, обмороком, тьмой, Ничего не знал об этом, Тихо говорил со мной, Лишь бы плоть его живая Проросла во мне зерном, Лишь бы я, земля сырая, Стала хлебом и вином.

Благословенны, Господи, Твои луга, Даже с сеном, загубленным на корню, Благословенны отвесные берега Оредежа, закованные в глиняную броню, С купальщиками в ледяной воде. Благословенны монотонные, как стихи, Тополя у дороги, старик с соломиной в бороде, Благословенны, Господи, Твои лопухи, Прихотливыми храмами стоящие вдоль шоссе, Желтая пижма, седая крапива, чужой сад За новым забором, благословенны все Слова, что нам любимые говорят, Даже когда, говоря, убивают нас. Благословенна, Господи, ветреная заря, Несмотря на слезы, льющиеся из глаз, Или скорее благодаря.