Это собрание вод названо Богом морями, И — видит Бог — хорошо. В ликующем хоре волн я слышу: «Всевышний с нами!» Море можно сравнить с собственною душой. Ибо, как в капле, в ней тот же восторг взмывает Малой волной в ответ на близость морской волны. Море — наш старший брат. Море о многом знает. Мы на четыре дня от моря отдалены. Но, встретясь вплотную с ним, я вижу, как мы похожи. Нас создал один Творец, одной любовью дыша. Свободной воли полет единой десницей вложен В бескрайнюю зыбь и в зыбку спящего малыша. Конечно, морская мощь учила людей величью, Но вот — лежит исполин, распластан пред Богом ниц. Нас учит зерцало вод, когда мы ответа ищем, Смирению наших душ, открытости наших лиц.

Я вспомнила, что я вступила в брак С каким-то деревом задолго до рожденья. Цветет вокруг родня моя — растенья, А суженого не узнать никак. Мы жизнью платим за любовь к богам. А Бог за состраданье к нам. То в дереве живет, то — в камне, то — в дороге. Их помыслы чисты, и чувства строги, И кроткий вид любезен небесам. И вот я уподобилась кусту И вспомнила опять частицы света, Что научил словам и немоту Совлек с меня, как ветхие тенета. В божественном бреду звучащий лес Не ведает косноязычной муки. Иль это только показалось здесь — В разладе с будущим, с былым в разлуке?

Пустыню видно с теплохода. Она лежит на желтых лапах. Она — не зверь, и даже запах Не выдает ее природу. А мне знакомо изначально, Как будто даже до рожденья, В ней нарастающее пенье, Что возникает беспечально, Безудержно и бессловесно, Но вечности равновелико. В нем промелькнут, подобьем блика, Какой-то путник неизвестный, Корзина-люлька, два верблюда, Не возвратившихся в селенье… И дальше понесло их пенье, Куда — не знаю, но — отсюда. Нечеловечески невинна Пустыня (нет соблазна древа?). С космическим сыпучим чревом Их связывает пуповина. И если щелки глаз разлепит Пустыня, взгляд узнаешь сразу — Ленивой бездны желтоглазой Во всем ее великолепье.

О судьбе России разговор за чаем. Пенсионеры все с выправкой офицерской. Старость вселилась в дом, но не замечают, Не замечают здесь самозванки дерзкой. В прошлом недавнем — конторщики, кочегары, Кто-то посуду мыл, кто-то чинил заборы, Но голубеет кровь с годами. Недаром Смотрят на австралийцев орлиным взором. Будто и вправду будет, как в сказке было: Еще придут, позовут владычить и править. Призрачный белый конь ржет, как кобыла. Призрак коня… Конь блед… Вестник державы.

Каменистая почва, в которую сеют зерно. Безнадежное дело, которое Богом дано Во смирение пахарю, прочим же — во искушенье. Но дебильные дети блаженно пускают слюну И безгрешно смеются, возможно, спасая страну От чего-то еще пострашнее. Разум наш развратился, и соль потеряли слова. Будут новые люди безмолвно расти, как трава, К ним никто докричаться не сможет. Им неведомо будет добро и неведомо зло. Ной построил ковчег. Так когда-то зверькам повезло. Все по Книге… Но смилуйся, Боже.

На краткий миг земля и небо вместе, На краткий миг — на праздник Рождества. Бог, как всегда, не узнан, неизвестен, В пристанище случайном ночевал. И, как всегда, мы не туда смотрели И видели сгустившуюся тьму, Не замечая тихой колыбели И мудрецов, склонившихся к нему.

Памяти Ивана Кадушкина. Дни открытых дверей Для бедняг, оставляющих землю. Белорус ли, еврей Иль чеченец — любого приемлют В эти светлые дни Высочайшей амнистии Божьей. Улетают они В мир, куда остальные не вхожи. Там ни зла, ни мытарств И ни муки, хмельной и повинной. В величайшем из царств Все легки, словно пух тополиный.