от города этого в сонной дремоте от скошенной за день травы от роз насилующих сознание своей безусловной красотой и сладкими пряными запахами от кромки моря на горизонте на которой паромы замирают как чайки от часов отбивающих каждый час мелодией назойливо доброй от солнца палящего и снова от моря от брусчатки на которой остались следы крови когда упал с велосипеда и разодрал коленку от лопухов которыми заросли канавы от походов в лавку рано утром за молоком и свежей выпечкой от комнаты где писал стихи и спал беспокойно расстаюсь словно зачеркиваю все разом вычеркиваю из жизни прожитой вдруг этим летом быстро и внезапно словно сгорая и чувствуя страшный запах этого горенья

Так написано на мраморной плите на Армянском кладбище, в самом низу, точнее, не так — «Эдуард Акопов, архитектор». Вот теперь правильно. Когда я пытаюсь рассказать, что он построил, то показываю на большой дом в начале Суворовского бульвара и на такой же у площади Маяковского. Мои собеседники морщат лоб и делают вид, что вспоминают, хотя на самом деле не хотят показать своего равнодушия — обычные жилые дома. Я начинаю сразу смущаться и оправдываться, — мол, тогда нельзя было допускать никаких излишеств, зато внутри у квартир хорошая планировка… «Да-да», — отвечают они и переводят разговор на другую тему. Дома Эдик ходил всегда в полосатой пижаме и много курил, поэтому его заставляли курить в своей комнате, дверь в которую всегда была закрыта. У него было много одежды: раз в месяц он перешивал какой-нибудь старый костюм, то зауживая его в талии, становясь в нем похожим на балерину, то делая огромные лацканы, как у бабочки или майского жука. Он был невысокого роста и поэтому ходил в туфлях на каблуках, искусственные большие зубы делали его лицо похожим на лошадиное, когда он выходил на улицу, на него всегда оглядывались прохожие, наверно, так в его представлении должен был выглядеть щеголь, доживший до наших дней со времени нэпа. Как балерина, кругами он ходил по Пионерским прудам, куря сигареты с мундштуком и украшая длинные пальцы фамильными кольцами с бриллиантами. На его детской фотографии, которая у меня сохранилась, Эдик похож на маленькую куклу в девичьем бархатном платьице, с завитыми локонами и медведем в руках. Умер он в больнице от воспаления легких потому, что лежал в больничном коридоре и своим куревом мешал другим больным, а его фамильные драгоценности и квартиру захватила фиктивная жена, правда, потом она долго на него ругалась, потому что какого-то одного важного бриллиантового кольца среди его рухляди все же не нашла.

ни золото ахейские шелка ни благовония и розовое масло… все это больше домыслы и слухи преувеличенные простолюдинами и позже их потомством что значат эти камни и стекло пусть даже алое как кровь и цвета вишни ну сердолики и накладки чеканные на сбрую однако начитавшись птолемея или чуть более сдержанного лукиана кому-нибудь и впрямь может показаться что вся история всегда и происходит вокруг сокровищ трои эфемерных какого-нибудь золота ахейцев и невыразительных александрийских кладов что ради них цари идут на смерть и гибнут войны чтбо войны царства исчезают следом а те твердят свое сводя людские подвиги к борьбе из-за сокровищ жалких

я протянул ему руку а он в ответ свою в асбестовой перчатке боясь обжечься… а вчера вдруг приснился трифонов стоит в саду здоровается так вежливо ну как спрашиваю вам здесь работается временами отвечает и улыбается загадочно… а до этого когда ездил где-то по германии вдруг увидел себя лежащим в гробу прямо перед печкой крематория рядом другие жмурики лежат все спокойны вроде вдруг подходят мордовороты ну типичные такие из морга с огромными клещами понимаю что собираются меня резать эй кричу что это вы задумали чего это вдруг а у нас такая вот новая услуга отвечают для удобства заказчиков и по-доброму улыбаются потом оказалось что когда тела сжигают они в печке иногда на попа встают потому что сухожилия напрягаются ну я возмутился встал из гроба и ушел домой позже выяснилось что мне надо было срочно делать операцию… а мне приснился президент и вроде он мой отец а матери как бы и нету сидит на кухне сразу после переезда в одной открытой майке и штанах и я кормлю его борщом потом он как-то по-мужицки поправляет штаны отряхивается и уходит… и чего это вдруг так бывает нить жизненная вдруг прерывается на мгновенье все замолкают одновременно может быть и действительно ангел пролетел а может быть просто за полночь давно и человек только вот-вот сидящий за столом вдруг исчезает и лишь воздух колеблется еще немного и розы за окном пахнут сильнее и небо становится светлым а кроны деревьев шумят и вторит им то ли дальний шум моря то ли назойливое пенье цикад нунбе спрашивает а ты мне какой знак дашь если что случится… вот у нас было… и нет конца этим историям рассказанным на ночь пока жизнь и возраст позволяют еще смеяться и темноту эту ощущать как продолжение жизни

Напоминание о лете — цветы в распахнутом окне, и духота, журчание воды, круженье мошкары над редкими зелеными кустами; мы пьем портвейн, лежа в тени деревьев, лениво переговариваемся, я чувствую, как муравей ползет по коже, пытаюсь смахнуть и с удивлением вижу, что это всего лишь струйка пота из-под руки, потекшая к соску, когда я лежу, откинувшись назад, с закрытыми глазами, ты щекочешь меня травинкой, потом тебе становится скучно, и ты идешь в сельпо за новой бутылкой портвейна.

в зеркало вижу свой оскал лицо повернутое в полупрофиль глаза скошенные и щеки впавшие именно такой ракурс выбрал и художник для своего автопортрета матовая кожа светло-розового оттенка волосы как будто немного золотятся русая борода завивается губы четко очерчены и полны чувственности я всматриваюсь в зеркало бросая в него цепкий взгляд желтоватые зубы обнажены в оскале крупные и крепкие похожие на старую кость скулы подчеркивают родство с татарами кончики ушей по-волчьи заострены волосы редки и зачесаны на пробор грязное животное готовое скалиться пахнущее несвежей кровью и мочой легко могу представить себя в гробу запудренным до желтизны с ввалившимися щеками и чахоточным румянцем что же касается глаз то они должны быть открыты пусть будут злыми и остекленевшими как у чучела волка или собаки выставленного на всеобщее обозрение еще раз смотрю на себя в зеркало в полупрофиль получается неплохо: хищное выражение лица и неудобная форма поворота головы