Эти обшарпанные стены, щербатые ступени — никуда не деться от них. Эти голые лампочки, вестницы осени, потолки слишком низкие, в прозелени, полутюрьмы квартирок твоих. Вот вошел и на тумбочку бросил плащ — опять начинается осень. Сколько раз увяданье всего в утешенье или в назиданье намекнет на твое умиранье и забытое в спешке родство с деревами, лугами, полями… А на кухнях с посудой, с полами неотмытыми — нету теперь никого — лишь семья тараканов собирается в недрах стаканов и поет про метель и про дверь. Ультразвук этот выше и выше. Вот и месяц с ухмылочкой вышел из тумана и зырит в окно. Ты его торопливо зашторишь и задремлешь, баюкая то лишь, что у нас и в ночи не темно…

Не темно! Потому что мы Север (вот и рифма — возьми ее, сервер!). И на сайте окликнут тебя незнакомцы, любимые люди, струны гуслей, а может быть, лютни, возглас моря и воздух тепла. И сейчас ты доделаешь то, что было там невозможно и тошно или страшно. И станешь опять и главою большого семейства, и добытчиком — так что уместно к таракану тебя приравнять. Ты не хуже его, не слабее и прокормишь детей, не робея, как ему удается всегда. И о завтрашнем дне не придется думать в поте лица — все срастется: будет день — и тепло, и еда. И по трубам по водопроводным ты уйдешь к небесам первородным за великой подземной рекой… Но вернешься — и снова-здорово потолок вместо неба и крова и детей твоих кормит другой.

Другой — это тот, кто умеет, что ты не умеешь, что-то там мелешь, емейлишь, а надо решать дела, — тот, кто пошел на то, на что ты в уме лишь решался, но испугался, дойдя до угла. А женщине нужно лелеять себя и потомство — ну хоть немного удобства, чтоб не стыдиться людей. А твой интеллект хваленый годился еще для знакомства, а жизнь пережить или кран починить — хоть убей. И все, что ни скажешь, оказывается пустяками, спор полупьяный с дружками, слоями — дым… Эту беду не развела руками, да развела ногами перед другим.

Развели тебя, парень, поймали. Теперь телевизору приходится отвечать. Всегда презирал, а сейчас едва ли без него получится рассвет встречать и считать поднявшихся дураками. А ночью ловит тебя интернет — не сеть, паутина — твои тараканы штурмуют ее уже несколько лет и выхода все не найдут. Имя Бога теперь начинается с www и точка. И к чату его                                        путь-дорога ни в мониторе, ни в голове не помещается. Эти сети снова притащат нам мертвеца — будто бы и не бывало на свете воскресшего пришлеца.

Вот и снова пришла осень, осень… Что не стерлось из памяти — сбросил. Слать посланья кому-то? Зачем? Все равно отвечают другие: имена тебе недорогие скрыты кличками без проблем. Все словесное слишком условно. Лучше всем разойтись полюбовно. Лучше кубики складывать в ряд, чтобы красные к белым — и ну их! Лучше крестиком, крестиком нулик не пускать на победный парад. За окном — неспокойная темень, тело ночи в венозной системе сизых веток. И капает дождь — протекают у Господа краны. А далекие теплые страны только с помощью мышки найдешь. С ней ты в силах поднять небоскребы и таранить их заново, чтобы разобраться, с какой стороны ветер дул, и чтоб не было страшно кликнуть — и Вавилонская башня возвышается хоть бы хны, и друг друга услышат пророки, как один перед Словом равны.

Христа сменил Аллах и правит одиноко, прах превращает в прах и этим славит Бога. Все шишки на него за то, что держит шишку: «Неверных — большинство, объевшихся — излишки, бездольных — полземли, упившихся — две трети, и женщины пошли бесстыднее, чем дети. А помощь от Исы и принца Гаутамы — дождешься, жди…»                                        Часы столетий столь упрямы. Все тикают свое, и полумесяц только сияет: бытие избыто на полстолько!

Ну а тебе все равно осталось меньше, чем человечеству, — ну, годков еще двадцать или двадцать пять, то есть совсем мгновенье в сравненье с вечностью. Но собак еще жальче — им раньше помирать. А у тебя камина не было, но собака лежала у кресла — грустная, с торжественным хвостом. И ты с ней гулял на пустоши у оврага и видел ее, бегущей вслед за Христом. Она уступала ближней собаке кости и не питала злости совсем ни к кому. И если уж все мы с мире подлунном гости, то в дом свой законный я эту собаку возьму. В тот дом заоконный, где все справедливо и вечно, без этой собаки ни шагу, ведь только сейчас ты с нею гулял и обязан не человечеству, а ей — возвратиться и тем накормить, что припас.

…Вот вошел и на облачко бросил тень… И встретили, крикнули: «Просим! Просим, просим!» И что там в душе, все, что думал и чувствовал ярко, принесешь им, а цену подарка те, кто встретили, знают уже. И сейчас ты доделаешь то, что было там невозможно и тошно или страшно. И, значит, ни в чем не останешься ты виноватым пред собакой любой и собратом, перед духом своим и отцом. Аки посуху, будешь по свету плыть-гулять. Иногда на планету, пламенеющую вдалеке, поглядишь безо всякого чувства: побывал и вернулся. Кощунство предъявлять обвиненья реке, что нельзя, мол, войти в нее дважды… И, духовной не чувствуя жажды, распростишься и с этой рекой. Но вернешься — и снова-здорово потолок вместо неба и крова, и детей твоих кормит другой. …А в окошке — небесные кручи, и светлы облака среди ночи. И не вечный обещан покой.