Хотя после драки кулаками не машут и споры о книге А. П. Паршева «Почему Россия не Америка» понемногу ослабевают, тем не менее вопрос о ней никак нельзя считать закрытым. Ее не забыли, наоборот, в нее поверили, образ несчастливой России, которой не повезло с землей и климатом, стал общим местом, неотъемлемой частью экономических и географических познаний читающего россиянина, трюизмом, который незачем проверять. Из счастливых обладателей самой большой страны мира, богатой лесами и полезными ископаемыми, мы с легкой руки Паршева превратились в бедных родственников, обнесенных на «празднике жизни». Многочисленные опровержения, опубликованные в экономических журналах и на сайтах Интернета, прошли мимо рядового читателя и не поколебали его веры в дефектность родной природы. Да и не только рядового, аргументы Паршева звучат во вполне серьезных экономических и политических дискуссиях. Отчасти это закономерная реакция на чересчур «культурологический» подход к экономике, и даже не вредно было вспомнить, что кроме религии и истории есть еще и зима, но маятник качнулся слишком далеко, и пора уже прекратить объяснять холодной погодой то, что прежде всего зависит от самих людей.

В число почитателей этой книги вошли не только коммунисты, разочарованные патриоты и малообразованные обыватели, книга Паршева увлекла также немалое количество «новых русских» и либеральных чиновников, которых сам Паршев клянет на чем свет стоит. Самая очевидная причина такого успеха заключается в потребности простого объяснения неудач либеральных преобразований: мол, все делали правильно, но природа-матушка подвела Россию, да еще зловредный Запад, на который так мы, дураки, надеялись. Однако в путинскую эпоху осторожного исторического оптимизма нет уж такой суровой необходимости объяснять неудачи: «да, были сложности, ошибки, даже злоупотребления, но теперь дела постепенно налаживаются». Остается считать, что в значительной мере виновником успеха является сам автор, сумевший переубедить даже испытанных либералов (заслуги Паршева как агитатора и пропагандиста особенно убедительны в свете того, что большую часть транспортно-климатических рассуждений можно найти в книге В. Сироткина, вышедшей годом раньше).

Разумеется, Паршев совершенно прав, когда говорит, что Россия самая холодная страна мира, однако из данного факта еще не следует, что российские товары неконкурентоспособны. Для столь категоричного вывода необходимо также доказать, что, во-первых, холодность климата действительно является важнейшим фактором, от которого зависят себестоимость и рентабельность всех произведенных товаров и услуг, и что, во-вторых, по холодности своего климата Россия принципиально отличается от всех других стран. Причем доказать надо оба тезиса, из каждого тезиса по отдельности неконкурентоспособность российских товаров не следует. Например, если действительно холод — важнейший фактор, но в России лишь немногим холоднее, чем в Финляндии или Канаде, то мы скрепя сердце согласимся жить немного хуже, чем финны или канадцы. И наоборот — если негативное влияние холода не столь велико и его можно чем-то компенсировать, то даже из уникальной холодности российского климата не вытекает принципиальная неконкурентоспособность всех российских товаров. То же самое относится и к транспортной составляющей теории Паршева.

Но дело в том, что неверны оба тезиса. Если сравнивать средние температуры по всей стране (любопытно, что в книге этот метод применяется только к России, для Канады используются другие оценки), то самой холодной страной мира окажется не Россия, а Дания. Не верите? Тогда посмотрите на карту — и увидите, что в состав Дании входит огромная ледяная Гренландия, в 50 раз превосходящая по площади свою метрополию. Поэтому для оценки климата страны поступим иначе: для каждого жителя страны возьмем температуру того места, где он живет, сложим их между собой, а полученную сумму поделим на количество жителей; соответственно температура в Петербурге или Торонто будет учтена почти пять миллионов раз, а температура на российском острове Вайгач или канадском острове Виктория — меньше тысячи. Разумеется, при расчетах я не доходил до каждого отдельного человека, а разбивал страны на мелкие участки и учитывал их средние температуры (вычисленные по метеостанциям на этих участках) и количества жителей, но и подобные расчеты заняли немало времени. Итоги моих вычислений приведены в короткой таблице.

Страны Средняя температура по стране с учетом плотности населения, °С

Январь Июль Среднегодовая

Россия -12,5 +19,5 +3

в т. ч. Европейская часть России

без Крайнего Севера -9 +20 +5

Канада -7 +19,5 +7

Финляндия -7 +16,5 +4,5

Украина -4,5 +21 +8,5

Таким образом, Россия действительно самая холодная страна мира, но есть регионы, в которых климат близок к российскому, и эти регионы отнюдь не являются самыми дикими или самыми бедными на Земле.

Какие бы теоретические основания и расчеты себестоимости Паршев ни приводил для доказательства второго тезиса, но «суха теория, мой друг, а древо жизни вечно зеленеет». Упрямые факты показывают противоположную тенденцию. Экономические успехи холодных стран выше, чем теплых, причем эта закономерность наблюдается не только для всего списка стран мира, но и в каждом регионе в отдельности. Более того, даже внутри самой России, для которой и была изобретена теория Паршева, благосостояние более холодных регионов чуть выше, чем у более теплых, причем слабая отрицательная корреляция сохраняется и при исключении десяти наиболее обеспеченных регионов, в том числе основных нефте- и газодобывающих, Якутии, Таймыра и Москвы. Исходя из фактов, а не из эмоций, нельзя признать состоятельным и тезис о влиянии континентальности климата на экономику — и во всем мире, и внутри России не обнаруживается убедительной корреляции, ни положительной, ни отрицательной, между благосостоянием и разностью зимних и летних температур.

Нельзя даже уверенно утверждать, что различие между Севером и Югом постепенно сокращается. До середины 70-х годов оно росло, с середины 70-х по середину 90-х — сокращалось (большая часть сокращения приходится на экономический спад в России и бывших социалистических странах), а в последние годы — никакой явной тенденции не обнаруживается. Возвышение «азиатских тигров» уравновешивается дальнейшим обнищанием «стран четвертого мира» с такими же климатическими условиями.

Столь же убедительна и транспортная составляющая новой теории — в мире не наблюдается никакой корреляции экономических успехов ни с плотностью населения, ни с территорией страны. Я не берусь утверждать, что большие ресурсы крупных стран с такой точностью компенсируют транспортные расходы, скорее всего причина в другом — жители всех стран умеют приспосабливаться к своим условиям жизни, извлекать выгоды из преимуществ и компенсировать то, что им недодала природа. Но ведь эти темы и надо обсуждать, а не жаловаться на коварство природы. Она не обделила нас ресурсами — ни лесами, ни пресной водой, ни полезными ископаемыми. А то, что мы не получили в придачу теплого климата и незамерзающих портов, так нельзя же все сразу.

Более того, она не так щедро одарила другие страны, как кажется Паршеву и его поклонникам. Климатические описания, самый цитируемый раздел книги, полны ошибок и передержек: например, сравнение климатов Монреаля и Варшавы верно с точностью до наоборот — в Монреале лето существенно теплее, чем в Варшаве, а зима существенно холоднее (в январе соответственно — 10,5° и — 4°), хотя, действительно, средние температуры в течение года близки между собой (в Варшаве на 1–1,5° теплее); в «субтропическом» Бергене летом холоднее, чем в Архангельске; центральная часть Канады («Великие равнины»), основной сельскохозяйственный район, чью пшеницу мы ели в брежневские годы, имеет столь континентальный климат, что аналоги в России можно найти только за Уралом; количество осадков не учитывается вовсе, поэтому Иордания, ббольшая часть территории которой приходится на сухие степи и пустыни, у Паршева попадает в список стран с самым благоприятным климатом, и т. д. Пренебрежение к точности приводимых данных вообще отличительная черта этого бестселлера. Расчеты вклада энергозатрат в себестоимость товаров и услуг Паршев начинает с утверждения, что «в основном наша тепловая и электроэнергия вырабатываются из топливного мазута, как во всем мире», на самом деле в России в основном используют газ, в США и Китае — уголь, во Франции — атомную энергию, теплоизоляция почему-то сводится к количеству рядов кирпичей, доля транспортных затрат оценивается без учета типа продукции и т. д.

Тем не менее не стоит отказывать Паршеву в наблюдательности и умении подмечать то, мимо чего проходит ббольшая часть специалистов и дилетантов. Одно замечание о том, что цели производства определяются за пределами экономики, а при разных целях могут быть и разные стратегии, и даже несколько различающиеся экономические законы, уже выделяет эту книгу из бесчисленных дилетантских экономических прожектов. Вполне заслуживает внимания и паршевская критика хода российских реформ, содержащая немало точных наблюдений и здравых соображений (чередующихся с конспирологическими изысканиями), включая и его главную мысль о пренебрежении географическими (в том числе климатическими) факторами. Однако сам проект, которому посвящена основная часть книги, не выдерживает никакой критики. Вообще, трудно серьезно обсуждать экономический проект, в котором высказывания типа «оценка труда рынком самая справедливая» или «пока объективной оценки умного труда человека всем обществом не придумано, все идеи об отмене рынка — архиблагоглупость» сочетаются с восхищением сталинской экономикой. Примиряющее их утверждение, что «в плане понимания законов рынка И. В. Сталин был рыночником, грамотным и последовательным», также в комментариях не нуждается.

В книге «Почему Америка наступает» мы встречаемся с новым Андреем Петровичем Паршевым. Этот Паршев, в отличие от прежнего, не думает, что «в основном наша тепловая и электроэнергия вырабатываются из топливного мазута, как во всем мире», читает статьи в специальных журналах, ищет информацию на профессиональных сайтах Интернета и даже иногда сопоставляет найденные сведения между собой. В его новой книге встречаются таблицы и графики (хотя, к сожалению, источники данных по-прежнему указываются от случаю к случаю) и сталкиваются различные точки зрения. После чтения некоторых высказываний Андрея Петровича мне даже захотелось пожать ему руку. Несколько смущают цитаты из чужих текстов, приведенные без кавычек, но будем считать это издержками роста.

Однако достижения Паршева-исследователя идут не на пользу, а во вред Паршеву — писателю и пропагандисту. Для читателя, склонного доверять эмоциональным пассажам и художественным образам, новый Паршев скучен, ибо изучать таблицы ему неинтересно, да и в новых подтверждениях избитых штампов антиамериканской пропаганды у него нет нужды. А перед более вдумчивым читателем новый Паршев предстает в виде унтер-офицерской вдовы, которая сама себя высекла. Ибо для опровержения второй идеи-фикс, одолевшей Паршева, почти не нужно дополнительной информации, хватает сведений, содержащихся в самой книге. Однако я все же не буду заниматься подобной эквилибристикой и приведу некоторые сведения, о которых книга умалчивает.

Наиболее пессимистические прогнозы Паршева основаны на незаметном для неспециалиста смешении понятий: открытие новых месторождений — и прирост запасов. Паршев прав, новые крупные месторождения нефти открывают все реже и реже, но в настоящее время больше половины прироста запасов связано не с открытием новых месторождений, а с дополнительной разведкой старых, вовлечением в разработку недоступных ранее запасов (например, на склонах шельфа) и, главное, повышением нефтеотдачи (oil recovery ratio, отношение добытого количества нефти к начальным запасам). Дело в том, что в настоящее время из нефтяных месторождений извлекается не вся содержащаяся там нефть, а всего лишь 30–40 процентов. Повышение нефтеотдачи представляет собой сложную проблему, особенно при высокой вязкости нефти и сложном строении месторождений. Однако уже сейчас существуют технологии, пока весьма дорогие и во многих случаях неприменимые, позволяющие увеличить нефтеотдачу до 65–70 процентов. В США на увеличение нефтеотдачи и доразведку старых месторождений в последние годы приходится 90–95 процентов прироста запасов — на графике в книге, по-видимому, показаны лишь остальные 5 — 10 процентов.

Поэтому самый катастрофический из прогнозов Паршева — об исчерпании запасов нефти Великобритании и Норвегии к 2002 и 2004 годам — уже не сбылся к моменту выхода книги, в 2002 году запасы нефти в Северном море не только не иссякли, но, наоборот, с 1995 года в обеих странах выросли и добыча, и запасы, а «коэффициент кратности запасов» (отношение запасов к годовой добыче) практически не изменился. И даже в столь разбуренной стране, как США, несмотря на продолжающуюся добычу почти в тех же объемах, коэффициент кратности запасов с 1995 года тоже не изменился. Не сократился за последние десятилетия и коэффициент кратности мировых запасов нефти — например, в 1984 году доказанных запасов нефти оставалось на 30–35 лет, а в этом году при сохранении нынешних объемов добычи ее, как доказано, хватит на 35–40 лет.

Не столь печальны и отдаленные перспективы добычи углеводородного сырья. Например, одна из возможных перспектив получения нефти в будущем заключается в разработке битуминозных песков и извлечении нефти из битума. По современным оценкам, прогнозные (геологические) запасы нефти в битуминозных породах в одной Канаде больше, чем все запасы обычной нефти в мире. К 1995 году себестоимость получения такой нефти на наиболее легкодоступных участках месторождения Атабаска (север Канады!) снизилась до 9 — 10 долларов за баррель, и производство стало рентабельным.

Тем не менее и помимо важности нефти и бензина для мировой экономики существует множество других причин, делающих нефть совершенно особым товаром. С одной стороны, это неэластичность спроса — малая зависимость объема потребления от цены, с другой стороны, необычность ее распространения в природе. Почти все другие полезные ископаемые распределены следующим образом: малая часть запасов находится в богатых и легкодоступных рудах, побольше — в менее богатых и менее доступных, самая большая — в бедных и труднодоступных. Соответственно и история разработки идет от богатых руд к бедным — когда легкодоступные руды иссякают, придумывают новые технологии и переходят на менее доступные месторождения. С нефтью все иначе — две трети мировых запасов приходится на самые доступные и высококачественные нефти стран Персидского залива с себестоимостью добычи $ 2–6 за баррель и лишь треть — на все остальные месторождения с себестоимостью добычи от $ 5 до $ 15–20. Такое распределение запасов не только ставит в сверхвыгодное положение ближневосточные страны, но также тормозит технический прогресс в нефтедобыче, да и во всей топливной промышленности (при очередном падении цен разработка новых технологий замирает). С годами эта необычная ситуация не только не рассасывается, но, наоборот, усугубляется, ибо в судорожных поисках независимости от ближневосточной нефти остальные страны в большей степени выбрали свою труднодоступную нефть, чем страны Персидского залива — легкодоступную. По прогнозам специалистов, такое положение может продлиться еще несколько десятилетий и начнет меняться лишь после исчерпания большей части ближневосточной нефти и широкого освоения новых способов получения жидкого топлива, например, разработки битумов и тяжелых нефтей или получения его из органических источников (последний способ не ведет к парниковому эффекту).

Новый «нефтяной» взгляд на мир привел Паршева и к новым геополитическим выводам. Из-за изрядной противоречивости комментировать их — непростая задача. Например, на стр. 11 Паршев назвал события 11 сентября таинственными: «И даже не таинственные события 11 сентября 2001 года и их не менее таинственные последствия…»; к стр. 296 он разобрался, в чем причина: «Невозможно скрыть, да особенно никем и не скрывается, что корни терактов 11 сентября тянутся исключительно к верхам саудовского общества, и нищие талибы тут вовсе ни при чем»; но к концу книги (стр. 352) сменил мнение на противоположное: «Тут была высокая степень организованности и убежденности — и при чем тут Саудовская Аравия?» Оценки американо-иракских отношений однозначны, но логичными их назвать трудно — все время хочется задать автору книги вопрос, нельзя ли, пользуясь его логикой, прийти к противоположному выводу — не было бы более выгодным для США просто снятие санкций с Ирака, оставляющее Саддама Хусейна в покое? В самом деле, выход на мировой рынок страны с огромными запасами дешевой нефти моментально сбросил бы цены, а Ирак, нуждающийся в инвестициях, вряд ли в ближайшие годы согласился на резкое снижение своей уже десять лет невыбираемой квоты. Затраты Америки на войну оцениваются примерно в стоимость двух-трехлетнего американского импорта нефти при нынешних высоких ценах, вызванных прежде всего нагнетанием этого кризиса.

И наконец, о том, что, по словам Паршева, подвигло его на написание этой книги, о словах сына Рузвельта насчет корыстных целей внешней политики США. Комментируя эти слова, я буду обращаться не к Паршеву, поклоннику И. В. Сталина и любителю отождествлять Гитлера с западным обывателем, а к читателям, надеюсь, стоящим на иных, менее людоедских, позициях. Великие лидеры западного мира — Рузвельт, Черчилль и Де Голль — были не только борцами с тоталитаризмом, но также представителями своего круга, своих стран и своего времени, и, наконец, они были политиками со всем присущим этому виду деятельности цинизмом. Ими двигали не только возвышенные глобальные задачи борьбы с фашизмом, но и вполне прозаические экономические интересы своих стран. Они не только сражались, но и торговались с Гитлером, Сталиным и друг с другом, используя в этой торговле слабости своих контрагентов. И лишь адепты «монониточных» (термин Г. Померанца) конспирологических изысканий склонны видеть непримиримые противоречия между возвышенными словами деклараций и приземленным торгом закрытых переговоров.

Единственное, что я могу посоветовать Паршеву и его единомышленникам, так это заглянуть в свои собственные души и обнаружить там не только страстную любовь к России и ненависть ко всему остальному миру, но также желание прославиться, убедив других в правоте своих взглядов. Не знаю, как другие борцы с жидомасонским заговором, но сам Паршев в этом отношении явно небезнадежен, иначе он не написал бы, что «с точки же зрения чистой науки вступление России в ВТО лично мне будет очень полезно. Наши внутренние цены будут более точно соответствовать мировым, и иллюзий насчет конкурентоспособности российской экономики будет поменьше. О чем я всегда и говорил».

Когда я читал эти книги, меня порой одолевали сомнения, верит ли сам автор в то, что он пишет. Чем являются для него самого эти транспортно-климатические и нефтяные идеи-фикс — постмодернистскими интеллектуальными играми, рабочими гипотезами, полезными для самообразования, или искренними заблуждениями, меняющимися с калейдоскопической быстротой? До последней страницы я так и не сумел найти ответ на этот вопрос.

С.-Петербург.