— Статуя Свободы, сэр, стоит два миллиона долларов!-Мой собеседник указывает вдаль, где в дымке речного тумана высится серая громада, и умолкает подавленный величием цифры. Мысль моя устала от арифметики. Она бежит куда-то в сторону, по путям, непонятным для гражданина Соединенных Штатов.-Два миллиона,-полно, не больше ли?

Ведь, для того, чтобы эта статуя могла появиться в преддверии Нового Света, понадобилось, чтобы восемь веков назад, на самой заре европейской истории, бароны и горожане вырвали у строптивого короля Иоанна великую хартию вольностей; понадобился Виклеф, бесчисленные жертвы, сожженные на кострах, окованные броней пуритане, меч Кромвеля, плаха, принявшая голову Карла 1-го, — «Короля-джентльмена»; понадобился Мильтон с его пламенной защитой свободного слова, бессмертный сатирик Свифт, прикованный к позорному столбу «за дерзостные и вредные мысли», понадобились ядовитые памфлеты Пенна, суровые проклятия Байрона, восторженные грезы поэта-революционера 11 Шелли. Восемь долгих веков человек боролся мечем, мыслью и словом, рылся, как крот, в толще мещанского тупоумия, ниспровергал насмешкой старых идолов, корчился в застенках, умирал под пыткой, стоял перед толпой, которая кричала «распни его!», выслушивал от судьи приговор: «пожизненная каторга!», изнывал на галерах и в трюмах «кораблей-гробов», восторженно глядел на близкий, совсем близкий лик

Свободы-и с невыразимой мукой замечал, как лик этот отступает вдаль, исчезает, рассеивается. Великая хартия вольностей проста и немногословна. Но каждая буква ее сверкает как алмаз, искрится жемчужинами поэзии, рдеет рубинами крови; каждая буква ее-это бесконечный свиток, где записана повесть о гордых страданиях и мощной борьбе дерзающего, сильного человека. Но и хартия эта-только пьедестал, только подножие. На нее опирается нечто, что не стареет от времени, не ведает уныния и сомнений, не боится смерти и каждому от колыбели до могилы нежно шепчет великую грезу жизни: «осмелься, дерзни, дай крылья твоей мысли, дай простор твоей воле- и ты станешь царем мироздания!» Это «нечто» слабый человеческий язык называет Свободой. Сколько радостных жертв принесено ей в прошлом, сколько жертв потребует она в будущем? Свобода не считает их. Свобода над ними. Ибо свобода-это мечта, без которой мертва жизнь и призрачна действительность.

— Статуя Свободы стоит два миллиона долларов. Городское управление Нью-Йорка содержит при ней сторожа, которому платит 100 долларов в месяц. Время от времени ее чинят городские и инженеры, обходящиеся, приблизительно, в две тысячи долларов каждый. Итак, на статую Свободы Новый Свет тратит около 5.5 тысяч долларов ежегодно. Мой собеседник подсчитал цифры и успокоился. Это, в сущности, не так много, как казалось с первого взгляда. Это далее совсем дешево. За хорошие вещи платят больше. И, пораженный неожиданностью и вместо с тем неопровержимостью открытия, он несколько конфузливо говорит мне:-В сущности, сэр, статуя Свободы малоинтересна. Если хотите иметь представление о настоящей, большой Америке, посмотрите отель Астор-пять миллионов, дон Вандербильда-шесть миллионов, центральную станцию подземной дороги- двенадцать миллионов. Собеседник уходит. Я задумываюсь, и мало — по — малу все больше и больше убеждаюсь, что он нрав-больше она не стоит.

— Нельзя любить женщину, которая назначает лену. Нельзя верить в свободу, которая стоит два миллиона. Воистину, только камень и железо в ртов серой громаде. Ни одной великой тени прошлого не витает над пей. В стране звездного флага о ней думают лишь подрядчик, архитектор, сторож и гид экскурсионного автомобиля, который кричит в мегафон:

— Это, лэди и джентльмены, знаменитая статуя Свободы! Два миллиона долларов!

Я. Ф.