Будни фронтовой столицы
Бой продолжался всего минут пятнадцать. Короткие автоматные очереди, звонкая скороговорка американских винтовок М-16, взрывы гранат, выпущенных из базук. После года жизни в Бейруте невольно привыкаешь к подобным инцидентам даже на главной бейрутской улице Хамра, знаменитой своими магазинами, кинотеатрами и кафе. Когда все началось, я выходил из кинотеатра вместе с остальными зрителями. При первых же выстрелах толпа, словно старые обстрелянные солдаты, дисциплинированно и молча ринулась обратно в здание, подальше от шальных пуль и осколков. Лишь несколько человек, чье любопытстве было сильнее страха, осталось у выхода, прижавшись к стенам. Администратор кинотеатра уверенно давал пояснения происходящему:
— В кинотеатре «Хамра» был митинг... Отмечали годовщину создания одной из правых партий... Пришли и лидеры от других фалангистских партий. Каждый со своей охраной... Между охранниками были старые счеты... Пока в кинотеатре шел митинг, они переругивались на соседнем углу. Потом подрались... А затем...
Бой кончался. Выстрелы гремели все реже, гранатометы замолкли. Какие-то люди в пятнистой форме бежали с Хамры в соседние переулки, пригибаясь и держась ближе к стенам. Потом в ярком свете реклам, заливающем пустую улицу, появились солдаты межарабских сил безопасности, на которые после гражданской войны в Ливане в 1975—1976 годах возложена миссия по поддержанию порядка в этой стране.
Наконец, с воем примчалась карета «скорой помощи». Раненых и убитых начали укладывать на носилки. Солдат с походной рацией тяжелой походкой шел к «скорой», поддерживая простреленную руку.
— Теперь можно, пожалуй, и расходиться, — решил администратор и посоветовал: — Держитесь вплотную к стене. Если опять начнут стрелять, бросайтесь на тротуар, а еще лучше — в ближайшую подворотню или в магазин. Двери сейчас открыты везде...
Утренние газеты дали о вечерней стычке на Хамре всего лишь несколько строк. Обычное дело: двое-трое убитых, десяток раненых! По масштабам кровопролития, продолжающегося в Ливане с 1975 года и приведшего к тому, что более 60 тысяч ливанцев было убито, сотни тысяч ранено и больше миллиона эмигрировало из страны, этот уличный инцидент действительно был «мелочью».
А ведь сравнительно недавно в рекламных проспектах Ливан называли раем. Прекрасный климат, теплое Средиземное море, снежные горные вершины, плодородная земля. Двести солнечных дней в году, изумительные пляжи, изобилие овощей и фруктов. Ливан жил туризмом, а его столица Бейрут, космополитический город из стекла и бетона, город дорогих отелей, ресторанов, ночных клубов и казино, был к тому же и финансовым центром всего арабского мира. Да и не только арабские деньги стекались в многочисленные банки. Теперь этот «рай» разнесен в клочья снарядами тяжелых гаубиц и раздавлен гусеницами новейших американских танков «супершерман».
Еще год назад, когда правые партии восстанавливали с помощью Израиля свои вооруженные силы, готовясь к новому раунду борьбы за контроль над страной — а эти силы были основательно потрепаны в ходе гражданской войны! — Бейрут разделила настоящая граница. По одну сторону — западная, населенная мусульманами и контролируемая левыми силами и межарабскими войсками часть города; по другую — восточная, царство фалангистов и национал-либералов — реакционных партий, претендующих на «представительство и защиту интересов христианской общины Ливана». Лежащие между ними районы здесь принято называть «зеленой линией». Жутко было ехать по пустым, заваленным обломками улицам, среди обгоревших бетонных коробок, бывших когда-то красивыми зданиями. Лишь патрули межарабских сил изредка попадались навстречу, провожая машину подозрительными взглядами. Уже тогда это было настоящее кладбище: никто не знает, сколько трупов осталось под многотонными глыбами рухнувших стен. Перед «мостом смерти» — эстакадой на границе между секторами — на стенах разрушенных зданий виднелись крупные, торопливо намалеванные предупреждения: «Стоп! Снайперы!»
На этом мосту провокаторы-снайперы из правых полиций расстреливали все, что попадало в перекрестье их оптических прицелов. Впрочем, иные лихие таксисты проскакивали туда и обратно по многу раз. Впоследствии выяснилось, что они давали большой бакшиш «идеологическим противникам коммунизма», как именуют себя правые в Ливане. И вообще, война работала на бизнес.
Уже после гражданской войны один из местных журналов провел своего рода социологическое исследование. Его корреспонденты опросили владельцев начавших было оживать ночных клубов, казино, дорогих ресторанов и кафе: кто составляет теперь их клиентуру? Оказалось, что почти никто из старых, довоенных клиентов к ним не ходит. Видимо, разорились или уехали. Зато теперь полно других, прекрасно одетых и с карманами, набитыми деньгами, нуворишей, при каждом удобном случае выхватывающих пистолеты и открывающих стрельбу по сценариям американских вестернов.
«В основе каждого большого состояния лежит преступление» — эта истина подтверждается еще раз, когда выясняются источники, вскормившие нынешних ливанских нуворишей. Правые, захватив в ходе гражданской войны Бейрутский порт со всеми его богатейшими складами, поставили грабеж на чисто коммерческую основу: плати у въезда на портовую территорию — и грабь! Платили по строго установленной таксе: за грузовик, набитый награбленным, — одна сумма, за «пикап» — другая. Легковушка, мотоцикл, велосипед, ручная тележка и просто собственные плечи — все было соответственно оценено. Получалось, что правые и грабили, и тут же обращали награбленное в деньги.
А вымогательство под предлогом «защиты»? И сегодня еще в Бейруте взлетают на воздух бары и магазины тех, кто вздумал было отказаться от покровительства той или иной банды «милиционеров».
У самых бедных людей
Богатство и нищета в ливанской столице сосредоточены на двух полюсах, имеющих четкие географические границы. Первый — это Хамра. Второй — районы Сабра и Шатила, где живут беднейшие из беднейших на всем Ближнем Востоке — палестинские изгнанники. Появляться там незнакомцу просто небезопасно: слишком много раз эти районы были объектами провокаций Тель-Авива и его агентуры.
Я побывал в Шатиле, на юго-восточной окраине Бейрута, уже после американо-израильско-египетского сговора в Кэмп-Дэвиде. Мне хотелось поговорить с теми, за счет кого осуществляются захватнические планы Тель-Авива на Ближнем Востоке. Трацспарант, растянутый над узкой улицей, на которой разместился штаб Демократического фронта освобождения Палестины (ДФОП), левой организации, входящей в Организацию освобождения Палестины, обвинял: «Иерусалим — Исмаилия — Кэмп-Дэвид — этапы предательства». Так выразил свое отношение палестинский лагерь Ша-тила, в котором живут сегодня тысячи людей, лишенных родины сионистами, к сделке Садата с Бегином и Картером. Белая ткань транспаранта, по которой рассыпалась красная вязь арабских букв, была вся в дырах от пуль: накануне израильские самолеты, вынырнувшие из предрассветной мглы, подвергли Шатилу штурмовке. Были и убитые и раненые.
Сейчас палестинский лагерь напоминал линию фронта во время краткого затишья. В лабиринте пустынных узких улочек и переулков, зажатых двухэтажными цементными домишками без крыш, то там, то здесь попадались часовые с автоматами в руках. Из-за высокого бруствера, сложенного из мешков с песком (эти мешки сегодня в Ливане везде), торчал ствол зенитки. Рядом, усевшись кружком, обедали артиллеристы. Узнав, кто мы такие, бойцы пригласили присоединиться к их трапезе.
Но нас ждали в штабе ДФОП. Плакат, прибитый над дверью штаба, призывал противопоставить кэмп-дэвидскому сговору боевое единство палестинского народа. На плакате — боец с автоматом.
Автомат с примкнутым штыком держал и часовой, стоявший перед входом в штаб. Это был пожилой человек с густой седой щетиной на щеках, в красном берете Объединенных палестинских вооруженных сил. Воротник зеленой куртки расстегнут, виднеются голубые полосы тельняшки — наверное, бывший моряк, на груди — красная звездочка, в центре которой серп и молот.
В штабе, кроме приехавшей с нами Расмии Каблави, активистки ДФОП, выделили еще одного провожатого: парня по имени Осман, руководителя местной молодежной организации ДФОП.
— Здесь не любят иностранцев,— объясняла нам Расмия Каблави. — Израиль засылает сюда своих агентов в разном обличье, в том числе и под видом «сочувствующих» представителей разного рода международных и благотворительных организаций. С особым подозрением здесь относятся к фотоаппаратам...
И действительно, стоило мне навести фотоаппарат на следовавших за нами по пятам ребятишек, как из крохотной лавчонки выскакивает грузный мужчина. Он яростно протестует, размахивая тяжелыми кулаками. Расмия и Осман пытаются успокоить его и просят разрешить сфотографировать детей, но безрезультатно.
Мы проходим еще несколько пустынных кварталов — без единой травинки, без единого кустика, — залитых яростным полуденным солнцем. И вдруг те же самые дети догоняют нас и просят сфотографировать. Они поднимают руки с пальцами, расставленными в виде латинской буквы «V» — «Виктори!» — «Победа!». «Мы не боимся Израиля!» — кричат они.
И это дети, всего несколько дней назад пережившие очередной налет израильских воздушных пиратов. В их школе не осталось после взрывов ни одного целого стекла. Их двоих товарищей, вот так же еще недавно игравших вместе с ними в переулках Шатилы самодельными «грузовиками» — картонными коробками с колесиками из старых катушек, — только что похоронили...
В учебном центре ДФОП, где девушки, живущие в лагере, получают профессии швей, вязальщиц, машинисток, мы задали вопрос: что вы знаете о Кэмп-Дэвиде, о сговоре Садата и Бегина?
Обступившие нас девчата горячо заговорили, перебивая друг друга:
— Это предательство! Садат хочет навсегда отдать нашу землю Израилю... Американцы хорошо заплатили Садату. Они не имеют права делить нашу страну!
Осман с трудом успокаивает их и оборачивается к нам:
— Это наши главные помощницы. Они пишут плакаты и лозунги, выступают на собраниях и митингах, разъясняют пожилым и неграмотным смысл происходящих событий.
— А теперь послушаем старичков, — предлагает Расмия, и мы входим в первый же дом, вернее, в бетонный полутемный сарай с маленьким зарешеченным окном. На старом вытертом ковре, расстеленном на бетонном полу, шесть-семь пожилых мужчин играют в нарды. Как только Расмия объясняет, кто мы и чем интересуемся, нарды решительно отодвигаются в сторону. Нам предлагают кофе. На дне чашечки его не больше чайной ложки: крепчайшего, душистого, конечно, без сахара. Наливают его из термоса бережно, осторожно, чтобы не пролить ни капли.
— Настоящий кофе по-бедуински, — поясняет пожилой крепкий мужчина, хозяин дома. У Арефа, как его зовут, десять детей, и все взрослые сыновья — участники палестинского Сопротивления. Фамилию свою он называть не хочет — на оккупированных землях живут родственники, и Ареф опасается за их судьбу.
— У меня была земля, сад и дом. Теперь все это захватил Израиль.
Посмотрите на всех нас, сидящих здесь. Мы почти прожили нашу жизнь, а что у нас над головой?
Мы смотрим вверх, куда направлен указательный палец Арефа: потолка нет, его заменяют листы шифера.
— Видите? У нас нет крыши! Это не дом!
Да, я знаю, крыши палестинцам строить запрещено. Дом под крышей, по законам арабских стран, нельзя разрушить, нельзя выгнать его обитателей. Если человек имеет собственную крышу над головой, значит, он поселился здесь окончательно. Палестинцы же — изгнанники, живущие на чужой земле, а собственные крыши ждут их на родине, куда они полны решимости вернуться.
Мы медленно, крошечными глотками, пьем кофе. Беседа постепенно, незаметно принимает все более и более острый характер. Эти пожилые палестинцы были изгнаны со своей родной земли еще в 1948 году сионистскими террористическими бандами «Иргун» и «Штерн». Вот уже больше тридцати лет живут они на чужбине. Нужно было слышать, какой неподдельной горечью и гневом были полны их слова, когда речь зашла о предательстве дела палестинцев Садатом и арабской реакцией, о том, что США поставляют в Израиль все больше и больше военной техники.
— Как может распинаться о мире и справедливости, о правах человека американский президент, дающий оружие убийцам наших детей! — восклицает Махмуд (пергаментная кожа, клочки седых волос на черепе, выцветшие белесые глаза — и темперамент народного трибуна). — О чем бы ни договорились Картер, Бегин и Садат, нашу судьбу будем решать мы!
«Вернутся ли палестинцы на свои земли? — старики задают этот вопрос нам, но сами же на него и отвечают: — Вернутся! Обязательно вернутся! Рано или поздно, но вернутся!»
«Дебют генерала Эйтана»
Дорога Бейрут — Тир все время вьется по берегу Средиземного моря. Сначала проезжаешь пригородный поселок Узай, превращенный в сплошные развалины израильской авиацией в марте 1978 года, когда Тель-Авив развязал вероломную агрессию против ливанского народа.
Иногда я навещаю здесь Турки Фархада, главу семьи из 11 человек, ютящейся в обломках дома, разрушенного прямым попаданием израильской ракеты. У Фархада тогда погибла 14-летняя дочь, и портрет этой девушки висит на самом видном месте в крохотном чулане, в котором живет вся семья.
Еще несколько километров — и по сторонам дороги возникают хаотические нагромождения руин города Дамур, разрушенного в годы гражданской войны. Сейчас в его развалинах живут палестинцы и мусульмане — беженцы из районов, контролируемых правыми. Затем вдоль шоссе тянутся многочисленные городки и поселки, жители которых занимаются садоводством, огородничеством, рыбной ловлей. На первый взгляд совершенно мирный пейзаж: слева карабкаются на холмы зеленые сады, справа — необычной голубизны море с белыми точками далеких рыбачьих парусов. У самой полосы прибоя дома рыбаков, одноэтажные и двухэтажные, построенные из бетона и окруженные небольшими садиками, в которых старики чинят сети. Но впечатление покоя пропадает, когда, подъезжая к роскошным, буквально золотым пляжам со сказочными названиями типа «Синдбад», видишь лежащие на мели у берега полузатопленное в дни все той же гражданской войны каботажные суда.
Затем попадаешь в Сайду, столицу ливанского юга, древний портовый город финикийцев. Сегодня он вновь приобрел важное значение для Ливана. Бейрутский порт практически закрыт в связи с тем, что находится в зоне досягаемости артиллерии правых. И каждый раз, когда это нужно Израилю, они обстреливают его, парализуют работу и тем самым оказывают «экономическое давление» на ливанское правительство. Поэтому значительная часть грузов идет через Сайду, и дорога между ливанской столицей и древним финикийским портом забита тяжелыми грузовиками. Да и узкие улицы этого старинного торгового центра тоже обычно запружены машинами, повозками, пешеходами. Полицейские выбиваются из сил, стараясь придать хоть какую-то видимость организованности хаотичному уличному движению. Но зато когда вырываешься из шумной Сайды, по-настоящему наслаждаешься вдруг обступающей тебя тишиной зеленых холмов и безмятежного моря.
Примерно в 15 километрах к югу от Сайды я всегда сбрасываю скорость, стараясь не пропустить съезд к небольшой бухточке.
Эта бухта тоже вошла в историю Ливана, историю современную — сионистская пропаганда громко окрестила разыгравшиеся тут события «битвой за порт Сарасранд». Почти к самой линии воды здесь подступают каменные стены, окружающие вечнозеленые фруктовые сады. Скрипит под ногами золотистый песок, гремит крупная галька.
За несколько дней до вынужденного отхода с ливанской территории в июне 1978 года тель-авивские «ястребы» решили, как писали тогда газеты, «показать мускулы». Выбрав ночку потемнее, израильские десантники атаковали эту мирную бухточку, объявив, что в ней находилась «военно-морская база террористов», как Тель-Авив именует Палестинское движение сопротивления (ПДС).
Вместе с другими журналистами, аккредитованными в Бейруте, я побывал в июне на месте очередного преступления сионистов. Гидами нам служили бойцы ПДС. Они показывали руины взорванных налетчиками домов, разбитые рыбачьи баркасы, простреленную надувную лодку. Показывали и рассказывали о «дебюте генерала Эйтана», которым он ознаменовал свое вступление на пост начальника генерального штаба израильской армии. В 1968 году Эйтан лично командовал сионистскими террористами, напавшими на бейрутский международный аэропорт и уничтожившими там почти всю ливанскую гражданскую авиацию. Тогда Тель-Авив заявил, что это была «операция возмездия», операцию же «Сарафанд» там назвали «превентивной».
Началась она около двух часов ночи. Израильские десантники бесшумно подошли к берегу на надувных лодках, надеясь захватить врасплох небольшую заставу из девятнадцати бойцов ПДС, расположившихся на берегу в нескольких маленьких домиках. Они высадились на пляж и стали подкрадываться к погруженным в сон домикам. Но когда израильтяне были уже почти у цели, их остановил окрик часового:
— Стой! Кто идет?
Террористы молча бросились вперед. Их встретила автоматная очередь. И сегодня известны далеко не все подробности ночного боя. Один из раненых бойцов ПДС, 15-летний Абу Айман, отправленный сразу после битвы в госпиталь в Сайду, рассказывал:
— Раздался окрик одного из часовых, услышавшего какой-то подозрительный шорох на берегу. Когда ему не ответили, он открыл огонь. И тут затрещали автоматные очереди.
Я, помню, выскочил из дома, стал на колено и выстрелил во врага, бежавшего прямо на меня. Увидел, что попал, но в этот момент другой террорист выстрелил в меня — и я потерял сознание.
Да, израильтяне не ожидали, что встретят сопротивление! Три израильских вертолета поспешили со стороны моря на помощь несущим потери командосам, которые под огнем бойцов ПДС уничтожали «военно-морскую базу»: взрывали рыбачьи домики и старые баркасы. Затем тела убитых и раненых израильтян были спешно погружены в вертолеты, а террористы, прикрываемые огнем катеров, начали отступление.
Уже потом стало известно, что их было сто пятьдесят человек. 150 против 19! Итог налета на «базу»: пять взорванных баркасов и три дома. Погибло пять бойцов ПДС, и десять было ранено. Убито также шесть рыбаков-ливанцев. Молодая ливанка и пятеро ее малолетних детей остались под обломками взорванного дома, в котором не было ни одного бойца ПДС!
Тель-Авив, что случается с ним крайне редко, был вынужден признать свои потери: два убитых офицера, восемь раненых. Позднее было заявлено, что убитых не двое, а четверо. А если учесть коэффициент «один к пяти», применяемый израильской пропагандой в подобных случаях, то цена, которую Тель-Авив заплатил за уничтожение «военно-морской базы Сарафанд», окажется куда более внушительной. В отличие от того, что бывало еще сравнительно недавно, такие «операции» сегодня не сходят безнаказанно с рук «непобедимым» израильским террористам.
«Город солнца»
За окном кричали петухи. В слабом свете, проникавшем сквозь неплотно задернутые шторы, можно было разглядеть большой платяной шкаф, пару стульев и, конечно же, круглую печку, от которой шла длинная труба: сначала вертикально к потолку, потом через всю комнату наружу, сквозь стену. Солярка, залитая в шарообразную металлическую емкость, по капле питает огонь в этом нехитром обогревательном приборе. За ночь солярка кончилась, и в комнате стоял такой холод, что изо рта при дыхании шел пар. А ведь я был в южной стране! Правда, не у теплого Средиземного моря, а в долине Бекаа, отрезанной от него хребтом Ливан, на вершинах которого уже ярко сверкал на солнце ослепительно чистый, недавно выпавший, молодой снег.
Но пора было вставать. За окном слышался голос Хуссейна Хайдара, хозяина фермы. Издалека доносилось мычание коров. Побрехивали собаки — крупные, с густой, пушистой шерстью, похожие на наших кавказских овчарок.
Вчера, услышав шум мотора, хозяин тут же появился на пороге дома.
— Добро пожаловать!
В доме уже накрывали на стол. Хозяевами были Хуссейн и его брат Фараздык. Женщины хлопотали на кухне, и лишь юная красавица, девятнадцатилетняя жена Хуссейна, появлялась время от времени с очередным блюдом. Ночевать меня хозяин отвел в собственную спальню, где пожелал спокойной ночи и пообещал, что после «душного и грязного Бейрута» я просплю в здешнем чистом и свежем воздухе до следующего полудня. Перед уходом Хуссейн вытащил из-под матраца предложенной мне постели американскую автоматическую винтовку и внушительного вида кольт. Он взял их с такой естественной и привычной простотой, как берут пижаму и ночные туфли.
— В нынешние времена в Ливане каждый обеспечивает собственную безопасность, как может, — сказал он, заметив мое удивление. — У нас ведь практически нет ни властей, ни полиции, ни правосудия...
В гости к братьям Хайдарам, знатным представителям одного из феодальных кланов, правивших некогда долиной Бекаа, я приехал из Гелиополиса, как назывался в глубокой древности город Баальбек, «жемчужина, — как пишут в путеводителях, — долины Бекаа, Ливана и всего Ближнего Востока». Сюда полюбоваться руинами, самого большого из известных древнеримских храмов Юпитера (от него остались сегодня лишь шесть величественных колонн, ставших символом Баальбека) приезжали до начала гражданской войны около полутора миллионов туристов в год.
На следующее утро, когда я вышел во двор, Хуссейн перелопачивал мелкую стружку сахарной свеклы, рассыпанную толстым слоем на площадке перед домом. На нем была шапка-ушанка и теплый пиджак: долина Бекаа, эта житница Ливана, называвшаяся когда-то «хлебной корзиной Римской империи», расположена выше уровня моря на тысячу метров, и в зимние месяцы это дает о себе знать.
Хуссейн кончил сельскохозяйственные курсы ФАО — ооновской организации, занимающейся проблемами продовольствия, где его обучали современным методам ведения сельского хозяйства. Теперь он кормит своих коров свекольной крошкой, выращивает телят строго по-научному, удобряет, опыляет, подрезает, окучивает, орошает... Официально ферма принадлежит его матери, но она живет в Бейруте, и Хуссейну поручено хозяйствовать на земле от имени всего семейства. Разделу эта земля не подлежит — и так это уже крохи того, чем владела раньше эта ветвь Хайдаров.
Мы шли по большому яблоневому саду к экспериментальному полю капусты, которое обязательно хотел показать мне Хуссейн. Пребывание на курсах ФАО пошло ему впрок. Он собирает хорошие урожаи, но...
— Мы были вынуждены скормить и помидоры и яблоки урожая этого года скоту, — грустно говорит он. — Перекупщики не брали у нас ничего даже за гроши, чтобы сохранить высокие цены в Бейруте.
— А почему бы вам самим не организоваться, не отвезти ваш урожай в Бейрут или в соседние страны — Сирию, Иорданию, Саудовскую Аравию, где такая нужда в овощах и фруктах?
— Пробовали, — горько усмехается Хуссейн. — В прошлом году я уговорил соседей, мы наняли два грузовика-рефрижератора и отправили их с яблоками в Саудию. Но «большой человек», — тут он невольно понизил голос, хотя и не назвал имени того, кто держит, видимо, в кулаке всю округу, — узнал об этом и послал туда же пять рефрижераторов с яблоками. Он продавал их в два раза дешевле. Мы потеряли 400 тысяч лир. Он больше миллиона. Но для него это капля в море, а для нас удар, от которого мы до сих пор не можем оправиться. Больше мы никуда рефрижераторов не посылаем.
— А если создать кооператив?
— Я пытался. Но мне не верят, да к тому же боятся «большого человека». Мне говорят: ты Хайдар, твой род правил когда-то всей округой, вот ты и хочешь опять подчинить нас себе. А другие опасаются иного: у тебя, Хуссейн, два брата — коммунисты. Вы хотите лишить нас собственности!
— А ведь я встаю до рассвета, работаю до темноты, — продолжал он. — Нанимаю трех работников. Плачу им по 350 лир в месяц плюс питание, одежда, жилье и социальное страхование. Да еще из тех 10 гектаров, что есть у нашей семьи, выделено им по гектару на собственные нужды. Конечно, я эксплуатирую работников, присваиваю часть их труда, — хитро улыбается Хуссейн, показывая, что кое с какими положениями марксистской политэкономии все же он знаком, хотя и говорит о себе, что «он — фермер без убеждений». — Но иначе мне не продержаться...
Евгений Коршунов