Петр ЛЕБЕДЕВ

Ох уж эта спешка! Вечно ничего не успеваешь. В сутках всего 24 часа. Куда там уложиться, планы так и теснят друг друга: обещания, обязательства, проекты — все требует времени. Поручить бы что-то другому, хоть по-дружески, да где там: каждый как в цейтноте. А если речь идет о делах, которые и поручить-то некому? Сделают тяп-ляп, лишь бы отвязаться, и все придется переделывать самому. Но нельзя же раздвоиться, чтобы везде поспевать, — нельзя выделить особо уполномоченного двойника для решения каждой проблемы. Вот если бы такое было возможно, наши дела сразу пошли бы на лад.

В XXI веке нехватка времени еще более обострится. Найдет ли человечество выход?

А впрочем…

Буров, мой сослуживец, вертлявый толстячок, имевший пренеприятную манеру закладывать руку за отворот пиджака, был убежден в своей гениальности, которую до сих пор не оценили, не дали проявиться, изматывая второстепенной работой, с которой справится всякий.

Он старался продлить жизнь своим многочисленным идейкам, но над ним, увы, только потешались. Всякий раз, когда во время перерыва он излагал очередной грандиозный план и над ним смеялись, он обижался и клялся больше не связываться с такими неблагодарными коллегами, которые собрались его слушать только для забавы, но через некоторое время вновь становился объектом насмешек.

Хотя я относился к нему снисходительно, жалел его за столь несчастный характер, он и меня раздражал своим несносным самомнением, — тем, что злоупотреблял моим терпением и убеждал помогать ему, так сказать, на общественных началах. То просил сделать какие-то расчеты, то написать заявки или договориться с какой-нибудь организацией. Отказаться было совершенно невозможно. Он был настолько переполнен оптимизмом и наивной верой в себя и так униженно просил о помощи, что было жалко его разочаровывать. В глубине души он, видимо, полагал, что другие просто не могут — не в праве не сочувствовать ему.

— Если вы мне не поможете, я ничего не успею, — говорил он мне. — Фронт работ очень широк, и я нуждаюсь в, так сказать, ординарцах, которые заменяли бы меня на тех участках, которые менее других требуют моего непосредственного присутствия…

Это низведение вас до роли Санчо Пансы в свите столь сомнительного Дон Кихота стало последней каплей даже для меня. Краска бросилась мне в лицо, и я воскликнул:

— По какому праву вы постоянно рассчитываете на мою помощь в ваших нелепых прожектах? Да у вас просто мания величия!

— По праву гения, мой друг, — ответил мой собеседник примирительным тоном, похлопав меня по плечу. — Да-да, по праву одинокого и непризнанного универсального гения. Случалось и мне ошибаться, но ведь даже Эйнштейн…

— Ну, знаете ли. Буров! — развел я руками. — Есть же пределы всякому чудачеству. Будьте же благоразумны.

— Напрасно вы возмущаетесь! — воскликнул он. — Будущий биограф отметил бы ваши заслуги перед благодарным человечеством и осудит всю ту толпу чванливых посредственностей, которым нет дела до великих начинаний. Так было во все времена: Колумб, Леонардо да Винчи, Михаил о Ломоносов и я, Буров…

— Вот что я вам скажу! — прервал я его. — Вам больше нечего рассчитывать на мою помощь! Ваше несносное самомнение разрушило все добрые чувства, которые я имел несчастье к вам испытывать до сих пор!

При этих словах я покинул Бурова, ошарашенного столь не свойственной мне резкостью. Я терзался в глубине души, но понимал, что иначе поступить нельзя. Этот человек, почувствовав в ком-либо слабину и уступчивость, желание выслушать его с сочувствием, присасывался как пиявка. Он и был пиявкой, энергетическим вампиром! Поэтому его все избегали. И поделом: оставшись в одиночестве, он, может быть, и одумается.

Я дал себе слово больше не играть роль рабочей лошадки в упряжке этого несносного и бесцеремонного человека. Мотивируя свои домогательства «правом гения», он был всею лишь тщеславным и второсортным мечтателем. Ему не хватало ни последовательности, ни основательности. Он слишком разбрасывался, все путал, ничего не успевая продумать, и втягивал в этот водоворот легковерных знакомых вроде меня, — а когда все заканчивалось фиаско, он находил повод выйти сухим из воды, ссылаясь на враждебную конъюнктуру или нерадивость помощников.

Через несколько дней Буров снова подошел ко мне, и на его лице изобразилось обычное заискивающее выражение. Я устремил на него самый суровый и непреклонный взгляд, на который только был способен.

— Нет-нет! — замахал руками Буров, испугавшись, что я не стану его слушать. — Я не собираюсь ни о чем просить вас. Как говорил великий Ньютон, если бы я ожидал, что кто-нибудь мне поможет в моих делах, я никогда бы не совершил ничего.

— Вы делаете успехи, — промолвил я недоверчиво. — Что же вы хотите?

— Сущий пустяк. Я знаю, что ваш дядя работал над одним весьма полезным изобретением…

— Вот вы куда клоните! — усмехнулся я. — Хотите пойти по его стопам? Иногда мне кажется, что это было бы совсем не плохо… Но до сих пор вы весьма скептически отзывались о моем дяде и мы с вами даже ссорились из-за этого.

— О, в душе я всегда благоговел перед ним. Я думал: вот человек, который всегда успевал претворить в жизнь свои идеи. А согласитесь, что они казались всем не менее безумными, чем мои?

Мой двоюродный дядя, чудаковатый профессор физики, — тот самый, о котором заговорил со мной Буров, — выйдя на пенсию, кажется, окончательно свихнулся, употребляя все свои силы и время на разработку каких-то странных устройств. Во время испытаний одной из таких установок произошел взрыв и дядя исчез. Не было обнаружено ни малейших следов его присутствия. Он просто-напросто растворился в пространстве, и больше ею никто не видел.

Я припомнил, что Буров не раз заговаривай со мной об изобретениях дяди и норовил побывать в его лаборатории, точнее, в том, что от нее осталось. Эта лаборатория перешла ко мне по наследству — я был ближайшим из родственников этого чудаковатого отшельника.

Разбирая оставшуюся в сейфе документацию, мы с Буровым натолкнулись на проект со странным названием «Инкарнатор», суть которого мы поняли только в общих чертах. Речь там шла о создании каких-то виртуальных двойников. Дядя делал опыты по копированию сознания на кибернетические и живые матрицы.

Никто не воспринимал всерьез эти работы, всем казалось, что дядя попросту мистифицирует и себя, и других. Однако я вспомнил, как незадолго до исчезновения он показывал мне странную собаку, которая пыталась мяукать грубым басом и в испуге при моем появлении тщетно старалась запрыгнуть на шкаф. Ей, объяснял дядя, было трансплантировано сознание кошки. Так что инкарнатор — устройство, над которым он работал, — было не чем иным, как машиной для копирования душ.

Правда, потом он больше не заговаривал об этом опыте: видно, что-то пошло не так, как он ожидал, и дядя оставил этот проект до поры до времени. А может быть, добившись результата, он охладел к своему изобретению. Подобно Кавендишу, дядя занимался наукой ради самой науки, ради, так сказать, творческих экстазов и не любил публиковаться. Споров и дрязг вокруг своих опытов он не терпел и желал добиться бесспорных результатов. Чистота эксперимента стала его манией, его наваждением. Поэтому его открытия по большей части пропали вместе с ним: в связном виде они существовали только в его голове. Те сбивчивые черновики, которые после него остались, прошли экспертизу, но никого не заинтересовали: легче было самому изобрести все снова, чем в них разобраться. Так думали все, кроме Бурова…

— Что вы сказали? — спросил я его.

— Я понял, почему ваш дядя мог делать столько дел одновременно, — ответил Буров.

— Есть люди, которым такое удается. Если не ошибаюсь, не то Цицерон, не то Юлий Цезарь преуспел именно благодаря такой способности. Он мог ехать на коне, завтракать, диктовать письмо, писать книгу, продумывать политическую интригу, развлекать гетеру — и все это одновременно.

— Я не о том! — с досадой воскликнул Буров. — Ваш дядя один работал с интенсивностью целого института. Вопрос: как ему эго удавалось?

— Вам завидно, потому что он действительно был гением, а не притворялся таковым, как некоторые, и не искал себе славы, — съязвил я.

— Дело в том, что он работал не один.

— Вы намекаете, что он воровал чьи-то идеи? — спросил я не без вызова.

— Он работал хотя и сам, но не один, — настаивал Буров.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я давно думал над этой загадкой, и недавно меня осенило. Помните проект «Инкарнатор»? — При этих словах он даже задохнулся от волнения. — Ваш дядюшка размножил свое сознание на нескольких матрицах, и его двойники помогали ему в работе, — выговорил он наконец.

Невозможно было не рассмеяться, глядя на Бурова: вид его был действительно комичен, а на лице застыл немой вопрос. Я понял, куда он клонит: наплодить двойников и сбросить на них ту работу, которую он до сих пор старался переложить на наши плечи.

Однако я должен был признать: то, что говорил Буров, было похоже на моего дядю. Он работал над копированием сознания на компьютерные матрицы и вполне мог попробовать сотворить себе сотрудников-двойников, «инкарнировать» их из своего собственного сознания. Ведь именно такими опытами он и занимался, причем никогда не брал помощников со стороны. Вот уж действительно лучший способ везде успевать, не доверяя свои дела другим, и, если подумать, этот способ обладает неограниченными возможностями. Однако, если это было и так, дядя все же что-то не учел. Иначе почему он исчез? В ответственный момент что-то сыграло с ним злую шутку. Я не успел додумать эту мысль, поскольку Буров не отставал от меня.

— Вы не понимаете, как это мне необходимо. Я докажу, что мой принцип левитации не высосан из пальца. Я заключил пари сроком на один год. А еще я получил заказ на написание книги, надеясь на ваше участие, но теперь, насколько я понял, на вас нечего рассчитывать.

Я утвердительно кивнул.

— Либо я сделаю обещанное, либо я банкрот, — продолжал он. — Со мной больше не захотят иметь дело. Надо мной и так все потешаются.

И потом, вы знаете, как я щепетилен в вопросах чести…

Я иронически улыбнулся.

— Успеть — это мой последний шанс, — настаивал Буров.

— Дернуло же вас за язык заключать какие-то пари. Я вам говорил, что ваше самомнение не доведет вас до добра.

Он посмотрел на меня с каким-то странным задором.

— Ну хорошо, только пеняйте на себя. Вы знаете, что изобретения моего дяди довольно коварны, — сдался я.

— Чему быть, того не миновать. Ввяжемся в дело, а там посмотрим, — сказал Буров и заложил ладонь за полу пиджака. — Мне кажется, что это мой Тулон.

Я безнадежно покачал головой, и мы пошли в дядину лабораторию, где я дал Бурову вожделенный пакет с дискетами. До сих пор каюсь, что это сделал. Мной владела какая-то мстительная мысль: на этих дискетах было трудно что-то понять, но если Бурову это удастся и он наплодит себе компьютерных двойников, то он оставит нас всех в покое. С ними-то, с двойниками, он найдет общий язык… Мне казалось, что я делаю доброе дело для всей нашей фирмы, уставшей от моего несносного друга.

После этого случая он долго не показывался на работе. Наверное, работал дома, разбирался с дядиным проектом.

Работа на дому стала обычной практикой в XXI веке, а личный приход на работу стал просто данью тоске по живому человеческому общению. Связи через компьютер было достаточно для всех служебных надобностей. Каждый работал в своем ритме, и существовал некий неписаный кодекс чести, который не позволял пренебрегать своими обязанностями.

Отсутствие Бурова никого не встревожило. Никто и не думал связываться с ним, опасаясь его назойливости. Многие почувствовали облегчение, когда он исчез. Я тоже сначала посмеивался над ним про себя, но потом его долгое отсутствие стало мне подозрительно. Если бы он добился успеха, он непременно прибежал бы похвастаться.

Я знал, что он был способный компьютерщик, один из лучших на нашей фирме, и в рецепте создания виртуальных двойников, если в этом дядином проекте был какой-то толк, он мог разобраться как никто другой. Было бы, как говорится, желание.

Но вот однажды на мой компьютер пришло сообщение: «Приходите ко мне домой немедленно! Вопрос жизни и смерти! Ваш Б.»

Зная его склонность к цветистым оборотам, я не принял эти слова слишком буквально, но все же, заинтригованный, отправился к Бурову.

Дверь в его квартиру оказалась не запертой, причем замок был взломан.

«Опоздал!» — подумал я, ругая себя за медлительность.

Решил действовать осторожно, готовясь к любым неожиданностям.

Ступая бесшумно, я медленно приоткрыл дверь и проскользнул в коридор. Света нигде не было, только из приоткрытой двери в рабочий кабинет Б>рова распространялось цветное сияние: там, должно быть, светился экран монитора. В его неверном свете я увидел, что в коридоре все перевернуто вверх дном…

Нервы мои были напряжены до предела, и я уже готовился к самому худшему, как вдруг неожиданно громко раздался плаксивый голос моего знакомца:

— Где вы так долго были?!

— Что за спектакль вы устроили? — воскликнул я и бросился в кабинет, готовясь высказать ему все, что я о нем думаю. Ворвавшись в его обиталище, я остановился в изумлении: там никого не было, зато с включенного монитора на меня обескураженно глядела круглая физиономия Бурова.

Я осмотрел кабинет, заглянул в шкафы, под письменный стол и даже приподнял массивное кресло — моего друга собственной персоной не было нигде.

— Довольно шуток! — воскликнул я. — Что за ребячество? Вылезайте, или я ухожу.

Я сделал вид, что направляюсь к двери, но тут снова раздался знакомый голос.

— Постойте, я вам все объясню! — умолял он.

Я убедился, что за мной следит телекамера под потолком комнаты, так что Бурову, где бы он ни был, становятся известны мои движения.

Его лицо на экране выглядело жалким и растерянным.

— Это все ваш проклятый дядюшка! — сказал он.

— Но-но!

— Его проклятые изобретения!

— Еще слово — и я выключу компьютер! — Я угрожающе протянул руку к тумблеру.

— Нет-нет! Не делайте этого, — воскликнул он в смертельном испуге.

— Тогда отвечайте, зачем вы меня позвали и почему вы разговариваете со мной таким странным способом? Где вы находитесь?

— Прямо перед вами, в этом самом компьютере. Мое самосознающее и уникальное творческое «я» заперто в интегральных схемах этой дьявольской машины, — на экране монитора его круглое румяное лицо изобразило самую плаксивую гримасу.

Я чуть не расхохотался, но, судя по его тону, понял, что ему не до шуток. Я сел в кресло перед экраном и приготовился слушать.

Оказалось, что Буров на основе дядиного проекта изготовил мозговой сканер, считывающий сознание и записывающий всю информацию в компьютер. Он так увлекся, что после нескольких пробных опытов решил немедленно создать своего компьютерного двойника, которому мог бы поручить написать книгу, сделать кое-какие расчеты и массу других срочных дел, которые у него накопились.

Но с ним произошло нечто удивительное. В процессе сканирования он почувствовал, что погружается в транс, перед глазами поплыли цветные крути, комната перед ним померкла и его понесло вперед по какому-то темному туннелю — понесло, как перышко, как песчинку, словно никакого тела у него отродясь не было. Потом в конце туннеля забрезжил свет, и внезапно он снова ощутил себя в комнате, но только в ней что-то переменилось. Начать с того, что изменилась его точка зрения: он смотрел не из кресла, а откуда-то с потолка, причем в его кресле кто-то сидел.

Он сначала не понял, кто это такой, — когда мы глядимся в зеркало, то заранее знаем, кто перед нами. Но узнали ли бы вы себя, неожиданно столкнувшись с собой нос к носу?

Человек в кресле вел себя как-то странно. Можно было подумать, что у него нервный припадок: его сотрясали конвульсии. Вдруг его глаза дико блеснули, он затряс головой и сорвал с нес шлем сканера. «На нем мой шлем!» — тень ужасной догадки пронзила сознание Бурова. Он глянул вниз и услышал какой-то звук, похожий на гудение сервомотора телекамеры, когда она поворачивается на шарнире. А внизу, под ним, не было ни ног, ни тела.

Тут он понял все: сознание вместо того, чтобы скопироваться в компьютер, перенеслось в него! Теперь он воспринимает мир через компьютерную систему, а тело досталось не ему. Но кому? Тому двойнику, которого он создал?

— Я позвал самого себя по имени, обращаясь к тому, кто сидел в кресле, — рассказывал Буров, — но в ответ услышал только какое-то нечленораздельное ворчание. Я понял, что на прежнем месте обитания моего «я» осталась только простейшая бессознательная структура — сборище тех животных рефлексов, которые, например, заставляют нас отдергивать руку от горящей свечи или не падать с крыши бродящему по карнизам лунатику. Существо, мыслящее мозжечком, — вот кто теперь обитает в моем теле, — попытался пошутить Буров.

Он осекся и умолк, а я был не в силах прервать его молчание.

— Вы представляете, что я пережил, — продолжал Буров, — пока чудовище в моем собственном теле с нечеловеческими стонами и рычанием, держась за голову, слонялось по дому, спотыкаясь о мебель, натыкаясь на дверные косяки, разбивая в кровь лицо? Это было мое лицо, мое тело, и мне было нестерпимо видеть, что власть нал ним захвачена какой-то темной силой. Я кричал, безуспешно взывая к его разуму.

— Где же теперь бродит ваше тело?

— Не знаю, — на лице Бурова изобразилось крайнее отчаянье. — Оно взломало дверь и убежало на улицу. Я послал вам сообщение, но вы опоздали.

— Могло быть и похуже, — пробормотал я.

— Куда уж хуже!

— Если бы это существо в своих блужданиях натолкнулось на ячейки памяти, на системный блок компьютера и вывело его из строя…

— Он бы не смог, не посмел, — простонал Буров.

Я с сомнением покачал головой.

— Как это могло случиться? — вопрошал меня Буров.

— А вы ничего не напутали с этим сканером?

— Если кто-то что-то и напугал, то это ваш дядя!

— Судя по названию, инкарнатор должен был только копировать сознание из одного места в другое, но не переселять душу, — сказал я. — Однако произошло именно переселение душ, реинкарнация…

— Вот именно!

— Мне кажется, я знаю объяснение. Дядин проект сработал как надо, просто ваш эксперимент доказал, что копирование сознания равноценно переселению душ. Всякое сознание уникально, и его нельзя скопировать, не перемещая вместе с ним самосознающее «я».

— Наверное, вы правы, но мне от этого теперь не легче! Если бы я знал заранее!

— Без истерики, мой дорогой Буров! Обдумайте трезво свое положение. Разве не этого вы добивались? Теперь вы в компьютере и ваши возможности возросли неограниченно. Теперь вы сможете писать по сотне книг одновременно и разрабатывать тысячи проектов, достаточно лишь подключить мощный процессор. Теперь вы выиграете любое пари! Вы просто не представляете, как вам повезло!

— О, мое бренное тело и его радости! — воскликнул Буров.

Но я все более увлекался, воодушевившись блестящей перспективой, открывшейся перед моим другом.

— Отныне вы питаетесь электричеством и информацией в компьютерной сети. Вам просто надо своевременно переводить деньги на счет за потребляемую электроэнергию, и вам не придется тратить время на еду. А деньги у вас будут, ибо при вашей нынешней работоспособности вы будете получать баснословные доходы. Ваше положение имеет массу преимуществ. Вам не грозит смерть от голода. Вы можете со скоростью света путешествовать по компьютерной сети…

— Но я всегда ценил живое человеческое общение, я стремился обсудить идею за чашкой чая. Теперь настало время ужина, а я, как вы знаете, всегда был немного гурманом, и вот… Неизвестно где бродит теперь мой желудок.

— Э, перестаньте, не будьте ребенком, — остановил я его. — Вот чего стоила вся ваша прежняя бравада! Лучше признайте, что вы были просто тщеславным, самовлюбленным болтуном, а теперь, когда вам представляется уникальная возможность претворить в жизнь все идеи, с которыми вы вечно носились и всем досаждали, вы впадаете в позорнейшее малодушие.

— Ну хорошо, хорошо, я признаюсь, что был не прав, обманывался и так далее, — воскликнул Буров. — Не надо мне никакой славы, не надо ничего, верните мне мое тело. И сделайте это поскорее, потому что моего отсутствия скоро хватятся… О, позор!

— Вашего исчезновения никто не заметит, — ответил я. — А если вас хватятся, то обратятся через электронную почту, которую вы примете и ответите как подобает.

— Но если мне нужно будет показаться лично?

— А компьютерные голограммы на что? Ну, конечно, будут разные неудобства, надо будет держаться подальше от зеркал, ведь вас сразу раскроют по отсутствию отражения…

— Вот видите! Сплошные неприятности.

— Никаких неприятностей, сплошные преимущества, только…

— Что? — насторожился Буров.

— Вас могут принять в сети за компьютерный вирус и запустят специальную антивирусную программу. Но вы тоже не должны зевать. Помните тот вирус, что объявился недавно? Его никак не могут поймать, очень уж хитрый и увертливый…

— Постойте, — воскликнул Буров. — Я знаю, кто этот вирус!

Я посмотрел на него, и вдруг та же самая догадка осенила меня.

— Дядя? Но почему же он не вышел на связь?

— Ваш дядя всегда был мизантропом… Возможно, он хорошо освоился в новой ситуации и ни о чем не жалеет. Но я не таков.

— Все равно, хотелось бы с ним пообщаться, — пробормотал я. — Но как это сделать?

— Я предлагаю вам сделку, — сказал Буров. — Я проникну в сеть и разыщу вашего дядю, а вы должны отыскать мое убежавшее тело. Мы должны осуществить реинкарнацию в обратном порядке, чтобы я смог вернуться в свое тело.

— Вряд ли дядя согласится.

Почувствовав в моем голосе сомнение, Буров пригрозил:

— Немедленно разыщите мое тело! Если вы мне не поможете, я буду преследовать вас везде, я превращусь в компьютерный вирус, я…

Перспектива превращения Бурова в назойливый вирус столь меня испугала, что я немедленно пообещал навести все необходимые справки и изучить хронику происшествий.

«Мыслящее» одним мозжечком тело Бурова опустилось до уровня самых ранних представителей фауны, управляемых древнейшими инстинктами, и если, как предполагал я, мы о нем что-то услышим, то, конечно, при самых скандальных обстоятельствах.

— Заодно поищу и тело дяди, — добавил я.

— Как они там теперь, наши осиротевшие тела? — вздохнул Буров с неподдельной тоской.

— Я бы на вашем месте не беспокоился, — сказал я. — Наверное, они играют в салки на заборах, раскачиваются на ветках деревьев или бегают по карнизам, предаются животным радостям в безымянных трущобах. В общем, свободны и счастливы, как человек до грехопадения.

— Перестаньте! Вы больно раните мою душу, а это единственное, что у меня осталось.

Художник Ю. СТОЛПОВСКАЯ