Мой последний сон о лете с прядями твоих волос, в прятки в нём играли дети, сон с полётами стрекоз… Мой последний сон о счастье, уступая свету дня, рвёт на части, рвёт на части всё, что было у меня! И куда мне, маловеру, с растревоженной душой и большой такою мерой к жизни, в общем, небольшой, за воздушной паутинкой этим сном мелькнувших дней, невидимкой?.. Невидимкой в доброй памяти твоей…

Идёт по свету в темноте, Все покорив вершины мира. За сотворение кумира — В миру — распята на кресте. Она безжалостно щедра, И спрос её не знает меры. И нет ни равной ей химеры, Ни равного ей нет добра! С ней время бьётся, как в огне — В высоком, жертвенном, незрячем… Уносит свой трофей горячий Воспоминанием о ней. И не была б вознесена, Когда бы ни была распята. И, если б ни её утрата, Могла бы и пропасть она. Чаруйте светом небеса, Любви даря благоволение! И ни к чему любви той зрение, Коль неба слышит голоса!

От любви до любви — один шрам. От любви до любви — одна боль… Остальное всё мишура! Самый круглый, прозрачный ноль! От любви до любви время ход выбивает из всяких сил, даже если в делах везёт, если даже везёт такси! Все сюжеты на злобу дня, взгляды, лица — всё об одном — что любви больше нет у меня, и живёт без любви мой дом! Перепахано тишиной от окна всё и до окна. А когда-то дышал женой, когда домом жила жена… От любви до любви… умереть… Не в реалиях, так в сердцах. А весной здесь такая цветь!.. … в память о влюблённых глупцах…

В этом небе безласточном до весны, Нет ни капельки сказочной новизны. То морозными тропами, а то — в грязь, Мы задумчиво топаем, наклонясь. В этом мире с простуженной теплотой, Даже сказочный суженный — пропитой! Нет сестрицы Алёнушки у козла, И надеждам на Солнышко нет числа… В крае этом растерянном средь небес, Хочет быть в нас уверенным всякий бес, Чья природа застенчива до поры, Где тупят человечиной топоры. А дорогами узкими, всё в поля, Словно воины русские — тополя. И судьба быстротечная — во хмелю! Я за боль эту вечную Русь люблю! За её недопетое — впопыхах, За святые заветы — во грехах.

Я неуют своей квартиры Любить учился в поездах, Где так безжалостно светила Моя упавшая звезда. Я не забыл, какие звуки Рождает взмах могучих крыл. И мне не заменяли руки Его, по правилам игры. У жизни самой малой дали Нам перемерить не дано, И многие её медали С одной обратной стороной. И если хоть чего-то стою, Я всё авансом получил: Страну с печалью вековою И веру в таинство свечи.

Дети улиц, речного берега и кислейших, вкуснейших садов! Ни какая-такая Америка не затмит прелесть тех городов! Их осталось совсем немного, как ребят с моего двора… Но твердит и твердит дорога: «Нам пора, нам пора, нам… пора…» И уходим мы, не прощаясь, и прощаясь не с теми, не так… До утра старый двор освещает запоздалой Луны пятак. Я сюда прихожу — как напиться пересушенным горлом любви… Это жизни моей столица — мной покинутая… Увы.

Если грусть да на счастье разбить, то останется грусти чуть-чуть. Сядем с нею и чай будем пить, согреваясь остатками чувств. Если жизнь одолеть до конца, не оставив на завтра ничуть, то прости ты меня, подлеца, только, очень прошу, не забудь! Если встречи и на небе есть, ты итожить года не спеши! И всё то, что не сбудется здесь, будет там, будет там для души! У судьбы с болью тесный маршрут. У судьбы поворотов не счесть! Если встретились мы даже тут, значит, встречи и на небе есть! Я тебя пронесу над бедой, и не сбить меня даже в бреду. Я пройду, если надо, водой. Если надо — под воду уйду…

Одиночество — это победа над привычкою жить с кем попало. Я о том и не знал, и не ведал, но привычка такая достала! Одиночество — это удача, если было фиктивное счастье, и к нему полагалось, в придачу, от любви — только деепричастие. Одиночество — это полцарства за твою захромавшую лошадь, возвращённое душепространство… И с собой возвращённая схожесть!

Вы правы, доктор Чехов, лечить важнее душу, слезами или смехом — кто что способен слушать. И люди — недоптицы с душой убитых чаек! Им, чтобы возродиться, небесных надо б чарок! Им надобны затеи высокого полёта, чтоб чувство той потери всё бередило что-то… Вы правы, Антон Палыч, театр — он доктор тоже! …По два-три акта на ночь, до оперения кожи!

Этой Осени вздохи последние, И Зиме отойдут незаслуженно Её кофточки полулетние, Листопадное чудо-кружево… А зиме-то оно не по норову! А зиме — да оно и не надо бы — Наше счастье земное да скорое, Наше счастье сквозь ливни да надолбы. Удержи меня светом таинственным, Ты в безбрежье свети мне без устали Светом самой желанной пристани! Ты распни, распиши меня чувствами! Так с тобою мы сами задумали — Сладкий жребий до горечи надобен — На земле жить небесными думами И земными остаться на небе…

С какого перепуга, с какой-такой лузги Над конскою подпругой рождаются стихи. В походах и в гортресте, В рабочих городках они как дрожжи в тесте, Как птицы в облаках. Над стройкой и над станом, Над мелочью любой Они поют осанну И призывают в бой. Они снуют повсюду, и просятся на стол. Но для стихов посуду Никто не изобрёл. Не всякому гурману Даётся без греха Рассыпчатая манна Небесного стиха.

Среди коробок и витрин, На складе мелочи полезной Живёт юродивый один, — В народе дурачок известный. Пьют грузчики — и он попьёт, протянет ржавую монету. Он и гвоздя не украдёт (хотя гвоздей на складе нету). Кому свистит, кому шипит, А у кого прощенья просит, Но внятных слов не произносит, — Совсем по-птичьи говорит. Под нос бормочет что-то он, Худые руки воздымает и то ли машет на ворон, А то ли ангелов гоняет. Бредёт он в старом пальтеце, в зелёной шапочке на вате. И тень безумства на лице — Крылом небесной благодати.

Мир, вросший в комнату, И комнатою ставший, Уединённой, маленькой, игривой, В которой всё смешалось: Сны, порывы, Картины Шамиля, гитары наши. В шкафу — тетради, книги, дребедень, Давным-давно немытые фужеры, И день, и ночь, и музыка без меры, И снова чередою — ночь и день. Вся эта комната, Где вечный мир живёт, И нашим прорастаниям созвучна. Порой скучна, порой весьма докучна, повёрнута совсем наоборот. И в этом перевёрнутом пространстве Мы проживаем в гордом постоянстве, Почти не замечая, как идёт за окнами: то век… то миг… то год…

Летние ночи мудры и тихи, Если нежаркое лето. Чай, разговоры, гитара, стихи И огонёк сигареты. Сыплется времени жёлтый песок, Скоро сентябрь нагрянет. Может, друзья забредут на часок. Может, никто не заглянет. Завтра на Волгу купаться пойдём, Замки песочные строить. Всё-таки хочется в мире большом Тоже чего-нибудь стоить. Пусть всё пройдёт, не оставив следа, Волны разрушат строенья, И унесёт в половодье вода Песни и стихотворенья… В тихой печальной ночной глубине Вновь зародятся сюжеты: Два силуэта, Цветы на окне. И огонёк сигареты.

Эти маленькие дни. Мало солнца, снега мало. Мы с тобой совсем одни Под огромным одеялом. Растворяется кровать В клубах медленного дыма, Так не хочется вставать, Но вставать необходимо. Чистить зубы, кофе пить, Плыть по воздуху к работе, Как-нибудь на свете жить, Улыбаться встречной тёте, И пилить, пилить вперёд; В светлый облак, в мрак кромешный, В миг, когда нас призовёт Бог с земли печально-грешной… Эти маленькие дни.

Зачем ты не повесил на дверь замок, Чтоб замок твой не рухнул, а лоб не взмок, Чтоб каждый любопытный, тебя дразня, Пред скважиной замочной стоял полдня?.. Возможно это где-то, а не у нас, Где за своим богатством — лишь глаз да глаз. Но я вошла несмело, и вот иду До лиственницы белой в твоём саду, Иду по гулким залам, винным складам, По всем твоим вокзалам и городам До этих омертвелых, бессонных дней, До снежного придела души твоей.

Время бежит, сворачиваясь в спираль. Знай, поспешай, раскручивая педаль велосипеда, ближним дари тепло, чтоб не бежало оно, а почти текло плавно и покачивалось на волнах В полузабытых, глубоких, нездешних снах. Мне не хватает времени на стихи, на пересмотры файлов, твои звонки, на разговоры и тайны, на зов любви… Время, не дай захлебнуться в твоей крови, в чёрные бездны ночи и в ярость дня, словно щенка бездомного, загоня. Снова побудка утра, хрустящий снег, предновогодний кошмар человечьих рек, тел человечьих, укутанных в мех и твид, — Время их всех утрамбует, а Бог простит, спустится на асфальт, изречёт закон — это и будет началом конца времён, будет началом иной, неподсудной тьмы, — точкой отсчета безвременья и зимы.

Господь ничуть не виноват, что нет в природе совершенства. Есть в неизбежности утрат своё особое блаженство.

В зиму студёную, злую, В тихий полуночный час Ангелы на воду дуют И вспоминают про нас. Холодно и безнадежно Быть от людей вдалеке. Ангелы ночью кромешной Крылья полощут в реке. Зверь пробежит неизвестный, Треснет с надрывом кора — Ангелы стражей небесной Будут стоять до утра. Чтобы сквозь годы и вехи, Чёрного неба прорехи, Встречу зажжённой звезде К нам Он спешил по воде.

Лёгкий снег на век нелёгкий падал Мимо труб, балконов, этажей, От паденья снежного и лада Сразу полегчало на душе. Ничего о жизни мы не знаем, Ангелов не чуем пред собой. Сыпь зима, снегами заметая След звериный и оскал людской.

Утром я в переполненный транспорт Утрамбуюсь, спеша на работу. Человек это справки и паспорт, Или всё-таки большее что-то? Но когда всё земное осилив, Стану всех облаков невесомей, Вдруг пойму: человек — это символ Бесконечности — не хромосомы.

Дом, как дом, да и квартира, как квартира. Типовая, с коридором и балконом. Три шага дойти из кухни до сортира, Три квартала — до «Билайна» с «Мегафоном». Три часа — доехать до своей подруги, Ну конечно, если очень постараться. Три котельные работают в округе, Но одна из них вот-вот должна взорваться. Тридцать три тебе, три годика ребёнку. Три свечи стоят на полке в изголовье. И неведомо зачем, с какого проку Наградил тебя господь одной любовью. Той любовью, от которой солнца гаснут, Той любовью, от которой свечи млеют, Той бессмертной, безотчётной и всевластной, Что прощать и страстотерпствовать умеет. Ты в своей многоэтажке желтоглазой Вновь привычно занимаешься делами, И не слышишь, как три ангела крылами Преломляют непослушное пространство, Чтобы ты его нашла в распутьях зданий, пустырей, пивных ларьков, продрогших улиц, Чтобы годы бесконечных ожиданий Тем единственным мгновеньем обернулись.

Может, это шепоток за спиной? Или это ветерок за рекой? Или это балагурят грачи? Если знаешь, кто здесь — лучше молчи. Мы в молчании прожили лет сто, Но никто не похвалил нас за то. У молчания есть мера, цена, Но от пули не спасает она. Только слова озорной малахит От забвения и смерти хранит. Только слов непобедимая вязь Не даёт нам опрокинуться в грязь. Только лесенки словесной леса Устремляются с земли — к небесам…

Город татарский, старинный, Чуть сумасшедший, смешной, С этою улицей длинной, С этой внезапной весной. Сколько сроков отмоталось В этом краю для меня. Сколько трамваев промчалось, на поворотах звеня… Ты и тюрьма, и жилище, Ты и позёр, и фразёр, каторжное городище, Евро-азийский котёл. Может, кому-то и адом кажутся эти пески… Мне в тебя спрятаться надо, от безысходной тоски В щелях твоих схорониться, в трещинах мёртвой земли. Маленькой раненой птицей Я отсижусь на мели, Этого древнего моря доисторическом дне. Города буйство и воля Снова проснутся во мне. Вечный буян и невежда город — но тем и жива. Через асфальта одежды вновь прорастает трава. Небо становится выше, и я по птичьи пою, стены саманные, крыши и несвободу свою.