Так полемически сформулировал тему доклада в редакции журнала "Знание — сила" Георгий Петрович Щедровицкий, известный методолог, глава особой методологической школы. На самом деле Георгий Петрович и не думал "закапывать" науку как таковую; как вы можете убедиться, он говорил о другом; о новом типе знания, которое будет адекватно новым социокультурным проблемам. В те времена журнал не рискнул опубликовать его доклад. Мы делаем это теперь, когда нет уже ни самого Георгия Петровича, ни многих из его слушателей. Остались проблемы и остались идеи, как можно подойти к их решению.
Подавляющее большинство исследователей во всех областях науки предпочитает работать только в рамках своих научных предметов и на представителей других дисциплин смотрит как на "чужаков", которых надо опасаться и держать на приличном расстоянии, чтобы предохранить свои научные предметы от "загрязнения" и вульгаризации. И во многом в наш век массовой коммуникации эти опасения и заботы оправданы и разумны.
Но, с другой стороны, мир, в котором мы живем и действуем, един, он не разделен на автономные географические, геологические, физические и социокультурные миры, и те проблемы, которые стоят сейчас перед учеными-предметникам и, как правило, являются не только и не столько предметными, сколько общими для многих наук, а часто — для всех, и естественных, и общественных. Й в большинстве случаев эти проблемы невозможно решить усилиями представителей одной какой-либо науки.
Главное, что реально нас разделяет сейчас, это уже не различия в научно-предметных представлениях, а методологические различия в подходах, которые мы принимаем, организуя свою работу, различия в способах онтологического видения и представления мира, различия в средствах и методах нашей мыслительной работы, оформляемые часто как различия в "логиках" нашего мышления. Два специалиста, исповедующие, скажем, системный подход, легче сговорятся между собой, даже если один из них — геолог, а другой — социолог, нежели в том случае, когда оба они — геологи, но один работает в системных представлениях, а другой — в вещных. Это существеннейшая характеристика современной социокультурной ситуации.
Всякий исследователь, принимающий натуралистический подход, независимо оттого, в какой науке он работает, считает, что ему уже дан объект его рассмотрения, что он сам как исследователь противостоит этому объекту и применяет к нему определенный набор исследовательских процедур и операций, которые и дают ему, исследователю, знания об объекте. Эти знания представляют своего рода трафареты, которые мы накладываем на объект и таким образом получаем его изображение.
Исследователь-натуралист никогда не задает вопросов, откуда взялся "объект" и как он в принципе получается, ибо для него природа с самого начала состоит из объектов, а точнее, как писал К. Маркс, из объектов созерцания, которые и становятся затем объектами специального научного исследования.
Натуралистический подход, на мой взгляд столь же законен и логически основателен, как и все другие подходы; более того, он прекрасно проработан за последние четыреста лет, и именно ему наука обязана своими основными успехами. Но он отнюдь не единственный, существуют и другие, по идее не менее значимые подходы. Я реализую другой — деятельностный, или, точнее, системомыследеятельностный (СМД) подход, который исходит не из оппозиции "субъект — объект" (или "исследователь — исследуемый объект"), а из самих систем деятельности и мышления, из тех средств и методов, той техники и технологии, тех процедур и операций и. наконец, тех онтологических схем и представлений, которые составляют структуру мыследеятельности.
Сознание натуралиста фиксирует только объект исследования, сосредоточено только на нем, только его замечает и видит — и в этом, по-видимому, величайшая простота и сила натуралистического подхода, его бесспорное практическое преимущество. Оно видит вместо сложнейших структур мыследеятельности только два морфологических фокуса ее — объект и субъект, их оно различает и разделяет, между ними проводит границу, стягивает все "мыследеятельное" к ним одним, а затем полагает между ними отношение, или связь особого рода — познавательно-исследовательскую.
Подобное представление сложилось в результате философского осмысления научно-исследовательской работы в XVII — XVIII веках — рефлексии в большей мере прожективной и спекулятивной, нежели ретроспективной и исследовательской. Оно затем было заимствовано широким кругом естествоиспытателей и закреплено традицией. Так "объект" оказался "вынутым" из систем мыследеятельности и знаний и был противопоставлен "субъекту" в качестве самостоятельной реальной сущности, существующей в мире природы.
И хотя такое представление было совершенно очевидным переупрощением реального положения дел, оно позволило сознанию натуралиста сосредоточиться на "объекте" и начать анализировать его с помоoью специальных процедур. Но после того как такая форма понимания и знаний была задана, мы уже в любых условиях, априорно, как это показывал И. Кант, начинали видеть то, что знали. Мы начинали видеть объект со всеми теми характеристиками, которые мы приписали материалу природы в нашей мыследеятельности, и все эти характеристики мы приписывали отнюдь не мыследеятельности, а именно объекту природы как таковому.
Образно говоря, реально мы как бы "наклеивали" наши знания на материал природы и таким образом порождали объекты рассмотрения. Пока это не сделано, объектов просто нет. А если нет объектов, то не может быть и натуралистического подхода в изучении их. Натуралистический подход в исследовании возможна лишь при условии, что мы уже знаем, хотя бы в общих чертах, как устроен объект анализа, где проходят его границы и какими методами его можно исследовать.
Естественные науки, разворачивавшиеся на базе натуралистического подхода, стали возможны лишь после того, как Фр. Бэкон, Г. Галилей, Р. Декарт и другие, опираясь на огромную методологическую и философскую работу своих предшественников — математиков, логиков и метафизиков, — построили общие представления о природе и возможных способах существования объектов природы. И после того как их последователи в XVII — XIX веках создали еще целый ряд более конкретных представлений о разных типах объектов природы, соответствующих разным естественно-научным категориям, — субстанции, процессы, взаимодействия, вещи, поля, множества частиц и т.п. С начала XVII века, вот уже около четырехсот лет, мы продолжали эксплуатировать эти базовые представления и строили на них, одно за другим, разные научные предметы. Если брать науку саму по себе, изолированно от развития инженерии, техники и производства, то эту работу можно продолжать бесконечно, создавая все новые и новые натуралистически организованные научные предметы.
Но за это время кардинально изменился характер самой общественной практики, и все это перестало соответствовать тем проблемам и задачам, которые практика порождает и творит. Она сложилась и оформилась как многосторонняя и комплексная, порождающая такое содержание, которое никак уже не может быть выражено в представлениях о традиционных натуральных объектах. И мы, следовательно, попадаем в социокультурную ситуацию, напоминающую ту, в которой начинали свою работу философы, методологи, математики и физики XVII века: мы должны создать принципиально новые онтологические представления о мире деятельности и мышления и таким образом заложить основания для развития системы мыследеятельностных наук. Это связано с целым рядом изменений в структуре и формах организации нашего мышления, которые подготавливались исторически и происходили в особенно явной и заметной форме в последние три столетия.
Наряду со схемами и моделями объектов появились и постепенно распространялись схемы мышления, деятельности и мыслсдсятсльности как таковых. К середине XX века оформилась установка на создание наук о мышлении и деятельности. Потенциально она несет в себе новую научно-техническую революцию.
В последние 100 лет становились все более значимыми, а после первой мировой войны стали господствующими организация и управление, особенно в областях, где развертывалась полипрофессиональная, полипредметная работа, которая нуждалась в комплексной и системной организации. Соответственно, центр переносился со схем объектов мыследействия на схемы и модели самих мышлений, деятельности как таковых. Оформилась особая методологическая сфера, которая складывается как бы над наукой, захватывает и подчиняет ее себе и становится новой исторической формой "всеобщего" мышления, замыкающего на время рамки нашего мира.
Но в течение трех последних столетий методологическая работа развивалась преимущественно на материале науки. Связь между ними была столь тесной и оказала такое влияние на формы методологического самосознания, что чуть ли не повсеместно методологию рассматривают как надстройку над наукой, обязанную последней как происхождением, так и своим су шествованием. Тогда у нее нет и быть не может самостоятельных форм организации и ее специфических средств: методология рассматривалась по образу и подобию науки — чаще всего в виде метатеории. Однако само представление об автономном существовании науки как особой сферы познания возникло и получило распространение не так давно, в конце XVIII — начале XIX века, и приблизительно соответствует лишь тому, что реально сложилось и существовало только во второй половине XIX и первой половине XX веков. Поэтому, если мы хотим рассмотреть взаимоотношения методологии и науки в более широком историческом контексте, скажем, от античности до наших дней, и получить более глубокие и более адекватные представления об этом отношении, то должны начинать анализ не с обособленной и изолированной науки, а с нерасчлененной соцелостности всех форм человеческого мыследействия — мифологических, конструктивно-технических, собственно научных, инженерных, проектных и так далее.
Соцелостность всех форм и типов мыследействия реально существовала, по-видимому, во все периоды развития человеческого общества и существует сейчас, сколь бы разнообразными не были входящие в нее формы мышления и деятельности и как бы нс обособлялись они друг от друга организационно. В каждую историческую эпоху какая-то форма мыследеятельности выдвигалась на передний план и брала на себя представление и организацию всей сферы. В предантичный период это была мифология, в античный — философия, в средние века — теология, в XVII — XVIII — снова философия, в XIX и XX веках — наука. Причем во всех переломных точках, характеризующих основные этапы становления науки — в античности, в позднем Средневековье и в XVII — XVIII века, — методология складывалась раньше, а наука появлялась и оформлялась внутри нее, по сути дела, как специфическая организация некоторых частей методологии. Элементарный анализ работ Платона, Аристотеля, Евклида, Птолемея, Орема, Фр. Бэкона, Галилея, Декарта и других выдающихся мыслителей показывает, что методологическое мышление выступало при этом не только в качестве объемлющей системы, но также и в качестве средства порождения специфической организованности научного мышления — так называемых научных предметов. В сочинениях Галилея и Декарта это выявляется с такой же отчетливостью, как и в сочинениях Птолемея и Аристотеля. Организовавшись, научное мышление начинало развиваться по своим внутренним, имманентным законам, а методологическое, породившее науку, наоборот, начинало распадаться и как бы отходило на задний план.
Параллельно появлялась "вторичная методология" — методология научного исследования, которая организует этот тип мышления в относительно замкнутое и автономное целое. Так складываются различные сферы профессиональной мыследеятельности. Возникшие совершенно естественно и необходимо в качестве служб, обеспечивающих развитие профессиональных форм мышления, все эти "вторичные" методологии начинают разрушать и дезорганизовывать целостность сферы мыследеятельности: каждый тип мышления благодаря своей профессиональной методологии обособляется от других типов мышления и "окукливается". Разделяются и окукливаются и разные формы методологического мышления, превращаясь в так называемые "частные методологии". Таким образом, и на уровне методологического мышления, по идее призванного интегрировать сферу мыследеятельности, начинают воспроизводиться те разобщенность и обособленность, которые характерны для современных наук и профессиональных типов мышления.
Альтернатива, на мой взгляд, в развитии универсального методологического мышления, которое включило бы образцы всех форм, способов и стилей мышления — методические, конструктивно-технические, научные, проектные, организационно-управленческие, исторические и так далее, — могла бы свободно использовать знания всех типов и видов. Базироваться такая универсальная методология будет в первую очередь на специальном комплексе методологических дисциплин — теории мыследеятельности, теории мышления, теории деятельности, семиотике, теории знаний, теории коммуникации и взаимопонимания.
Если сегодня представления об объекте изучения кажутся нам нескладными и внутренне противоречивыми. если они нс раскрывают новых перспектив перед нашей практикой, то надо, говорим мы, перестать "пялиться" на объект и в нем искать причины и источники этого беспорядка, а обратиться к своей собственной мыследеятельности, к ее средствам, методам и формам организации, и произвести перестройку в них. Наши представления об объекте, да и сам объект как особая организованность, задаются и определяются не только и даже не столько материалом природы и мира, сколько средствами и методами нашего мышления и нашей деятельности. И именно в этом переводе нашего внимания и наших интересов с объекта как такового на средства и методы нашей собственной мыследеятельности, творящей объекты и представления о них, и состоит суть деятельностного подхода.
Если натуралистический подход ориентирует нас в первую очередь на материал природы, в нем непосредственно видит разрешение затруднений и парадоксов современной науки, то деятельностный подход, напротив, ориентирует нас в первую очередь на средства, методы и структуры нашей собственной мыследеятельности, в их перестройке и развитии видит он путь дальнейшего совершенствования самой науки.