Слуга двух господ:
научная журналистика на службе взаимопонимания
Нам редко удается поговорить о своем деле — мы рассказываем о других. Но юбиляр естественно оказывается в центре внимания, и мы решили не упускать редкую возможность обсудить собственные проблемы.
Как-то сразу обнаружилось, что наши проблемы — далеко не только наши. Это кардинальные проблемы современной европейской культуры: как совместить несовместимое — научную и религиозную картины мира? Очевидно, время самого острого противостояния прошло, и стороны ищут компромисс.
Это проблемы вчерашнего (и во многом не изменившегося) советского человека, который в принципе чужд компромиссам, диалогу предпочитает крайности.
Это старые, как мир, проблемы умственной лени читателей, которые не слишком любят напрягаться. Ученых, которые далеко не всегда понимают глубинный и общий смысл своей конкретной работы, еще реже в состоянии об этом рассказать (тем более написать) и совсем редко готовы потратить на это свое драгоценное время.
Даже когда от внимания к ним общества в какой-то степени зависит их выживание.
А для нас часто это проблема выбора между выживанием и смыслом выживания. Впрочем, мы давно его сделали в пользу последнего. Наверное, мы не так уж не правы в этом выборе, поскольку живы до сих пор.
Юрий Левада
Человек в "расколдованном" мире
Давно уже никто не удивляется тому, что сегодняшняя среда человеческой жизни и деятельности (материалы, инструменты, средства коммуникации, связи, информации и прочее) в огромной мере созданы или преобразованы научно организованным знанием. А вот вопрос о том, как это знание влияет на самого человека, на его сознание, на цели и ценности его жизни, на его представления о мире и о себе самом, вызывает не меньше, а пожалуй, больше сомнений и дискуссий, чем, допустим, лет сто назад.
В начале прошлого века знаменитый немецкий социолог Макс Вебер обозначил влияние науки на человеческий мир как "расколдовывание" (das EntzauberungV Это значит, что благодаря развитию и распространению научных знаний мир перестал казаться исполненным священных сил, внушающих трепет или ожидания чудес. Но этот мир отнюдь не стал полностью известным и понятным даже для еамых квалифицированных носителей специальных знаний, тем более для профана, человека обычного. Вебер однажды использовал такой пример "расколдовывания": люди привычно ездят в трамвае (это ведь было первое средство массового транспорта, созданное на научной основе), не задумываясь о природе электрического тока, принципах его передачи или работы электромоторов: делает л и - и о том, научная новинка умнее или добрее тех, кто ей пользуется? Изобретают компьютеры сотни, в разработке и производстве их заняты, наверное, сотни тысяч, пользуются ими сотни миллионов во всех странах мира. И подавляющее большинство последних не задумываются над принципами устройства умнейшей машины и не ломают головы над философской загадкой примерно 40-летней давности "может ли машина мыслить?" Через пару десятков лет подобная судьба — страшно подумать — ждет генную инженерию, психотропные средства и пр., и пр. "Расколдовывание" устраняет любопытство, но не невежество. Успехи практического, "прикладного" научного знания не смогли заставить человека подходить с единообразными мерками научного мышления ко всем сферам и тайникам его жизни — и социальной, и личной.
Несбывшиеся предвидения
На грани XIX и XX веков Герберт Уэллс, прославившийся своими литературно-публицистическими фантазиями ("Война миров" и др.), попытался представить, в каких направлениях будет развиваться человечество в наступающем столетии, до 2000 года. Его книга "Предвидения о влиянии процесса механики и науки на человеческую жизнь и мысль" в переводе с 6-го английского издания вышла в Москве в 1902 году.
Главным двигателем прогресса в XIX веке Г. Уэллсу представлялись средства передвижения, прежде всего — железные дороги. "В хронологической таблице будущего" XIX век "будет изображаться символическим паровозом, несущимся по рельсам". (О влиянии этого символа можно судить и по более близким нам — еще недавно — формулам "локомотивы истории", "наш паровоз, вперед лети" и т.п.). С некоторыми оговорками в реквизит наступающего века знаменитый фантаст включал автобус и асфальтированные шоссе для него, живописал перспективы воздухоплавания (в основном для военных действий), но довольно скептически относился к авиации, отодвигая ее применение на вторую половину столетия. Оценивал будущее телефона, но, видимо, еще не знал о радио. Довольно реалистически представлял разрастание крупных городов, механизацию домашнего хозяйства, переселение богатых горожан в предместья. Ожидал применения мобильного боевого средства — чего-то вроде сочетания велосипеда с пулеметом. Полет такой технической фантазии с высоты сделанного и случившегося в XX веке часто представляется невысоким. Но главная слабость размышлений английского фантаста в другом.
В разных главах своих "Предвидений" Уэллс возвращался к мысли о том, что прогресс науки и техники ("механики", как тогда писали) неумолимо приводит к формированию "нового среднего класса" из научно образованных инженеров, врачей, агрономов и других специалистов, к которым примыкают и наиболее квалифицированные рабочие. По его мнению, научная образованность и практика наделяют этих людей особыми интеллектуальными и моральными качествами — они инициативны, хладнокровны, рассудительны, благородны, свободны от крайних эмоций. Такой класс призван вытеснить из общественной структуры "незаслуженно богатых" (старую знать, акционеров) и безнадежно бедных, прорваться в политику, составив как бы новую образованную правящую аристократию (Г. Уэллс с презрением относился к массовой демократии, парламентским демагогам). Новые лидеры общества, как ему казалось, смогут привнести рассудочную терпимость в семейные дела, подчинить своим вкусам литературу и искусство, избавить религию от представлений о потустороннем мире. А поскольку в руках образованных специалистов окажется и военная сфера, не будет нужды в воинской повинности и огромных армиях. Сражаться будут небольшие мобильные отряды высокообразованных профессионалов, не станет и больших жертв. Как известно, реальные процессы в XX веке развивались совсем по иным сценариям и — что еще важнее — по иным принципам.
Надежды Уэллса на спасительный "новый образованный класс" были столь же нереальными, как звучавшие на всем протяжении "паровозного" века апелляции к "новым людям" — организациям радикальных революционеров или пролетариям всех стран. Великий фантаст как будто не видел, возможно, сознательно упрощая предмет своего внимания, что достижения научного знания воздействуют на жизнь людей через сложные системы общественного производства, социальных, экономических, политических отношений, которые скорее используют достижения научной и технической мысли, чем поддаются их влиянию. XX веку с его все более наукоемким производством понадобились образованные, хорошо обеспеченные и социально защищенные работники, в том числе менеджеры, проектировщики и т.д. Но никакого нового класса, — солидарного в своих интересах, способного влиять на общество, — они не составили. Особенно наглядны просчеты "предвидений" применительно к самым болезненным для прошедшего века сферам, где величайшие успехи знания оказались средствами массового уничтожения и насилия, а социальные группы и организации, с этими успехами связанные, — вполне адекватными компонентами соответствующих систем социального принуждения. Насколько, при каких условиях, под каким контролем могут те же средства применяться в целях мирных и полезных, решается трудно и, как известно, вовсе не самим ученым сообществом, а на разных уровнях внутригосударственного и международного порядка.
В ожиданиях на XX век крупно ошибались многие теоретики и практики. Если просчеты писателя Г. Уэллса лишь поучительны, то несостоятельные ожидания и обещания практических деятелей самых разных направлений — в том числе выступавших под знаменами науки и научности — повлекли свои практически значимые последствия.
Одна из неожиданностей XX века — видимое переосмысление отношений между наукой и религией, а точнее, между претензиями научно организованного знания и религиозными представлениями на обладание одним и тем же "предметом" — сознанием человека. Не произошло ни вытеснения веры из человеческой жизни, ни формирования "позитивной" религии без чудес и потусторонних сил (о чем вместе с классиками позитивизма XIX века мечтал, кстати, и Г. Уэллс). Рассудительно-респектабельная западная цивилизация за последние 100- 150 лет приложила немало усилий для того, чтобы от попыток насильственного решения вековых догматических споров перейти к взаимному признанию прав на существование обеих сторон, разведенных по разным сферам или плоскостям человеческой жизни, с тем, чтобы человек мог сам решать, что ему ближе или как ему между этими плоскостями маневрировать. Явные конфликты вспыхивают скорее в "пограничных" слоях соприкосновения традиционных норм жизни с такими проблемами, как регулирование рождаемости, клонирование, признание гомосексуальности и пр.
От забот и споров такого типа нас пока надежно отгораживают проблемы и страсти, порождаемые собственными метаниями и катаклизмами. Сейчас, как известно, маятник доминирующего идеологического стандарта качается от принудительного атеизма к новой имитации государственной церкви и демонстративной массово-принудительной воцерковленности. Мало кого удивляет, что в стране победившего (в недавнем прошлом) научного материализма космонавты берут в дорогу иконы, а высшие чиновники конституционно светского государства ищут церковного благословения. Или что неуважительное отношение к церковной символике — даже в искусстве — может стать поводом для скандального судебного преследования. Для размышления о природе таких перемен — несколько цифр из исследований разных лет. В 1989 году верующими считали себя 30 процентов населения (тогдашнего Союза), сейчас — более 60 в России. Но из них (только относящих себя к православию) более трети никогда не посещают службы, а почти две трети не причащаются (июль 2005 года, 2100 человек). В сентябре 2005 года (1600 человек) 60 процентов утверждали, что религия в их жизни значительной роли не играет. Действительно, заметного влияния массовой или официально-показной религиозности на нравы и общественный порядок не видно. Но если нет не только массового фанатизма веры, но и характерного для отечественной истории "обрядоверия" (в котором сто лет назад усматривали гарантию прочности церкви в России), а также воспитательного, морального воздействия как будто возрожденной религиозности, что стоит за показательными цифрами (и церемониями)? Скорее всего, попытка приобщиться — хотя бы символически — к утраченной традиционной опоре. Причем одновременно с двух сторон: и сверху, с высот власти (ослабленное государство, лишившееся исторического и идеологического оправдания), и снизу (растерявшийся человек).
Особый случай: Библия и Дарвин
Вот уже полтораста лет, как взгляд на происхождение человека служит чуть ли не главным — во всяком случае, самым заметным — камнем преткновения во всех отношениях между догматически религиозными и научными представлениями. Результаты недавних опросов позволяют сравнить оценки этой проблемы общественным мнением в США и в России
Согласно данным организации Гэллапа (ноябрь 2004 года, опрошена 1000 человек), библейский рассказ о происхождении человеческой жизни на Земле более правильным считают 57 процентов американцев, теорию эволюции — 33 процента. Но сохраняют популярность и более осторожные варианты суждений. Так, в октябре 2005 года 67 процентов из 800 опрошенных компанией "ЮС Ньюс" считали возможным верить и в Бога, и в теорию эволюции. Для совмещения несовместимых позиций уже давно используется идея "направляемой (божеством) эволюции". В ходе упомянутого выше опроса "ЮС Ньюс" ее принимают 30 процентов.
Образец для компромисса был задан в специальной энциклике папы Пия XII Humani generis, выпущенной в 1950 году. Католическая церковь не возражала против изучения вопроса о происхождении тела человека от других живых существ, но настаивала на божественном сотворении его души.
В нашем варианте "расколдованного" мира место для компромиссов и свободы личного выбора не приготовлено, поэтому человеку приходится метаться между крайностями, уступая "деспоту" господствующего обычая. По одному из наших опросов (август 2005 года, 1600 человек), 49 процентов россиян полагают, что человек сотворен Богом, а 26 — что он произошел от обезьяны. Мнения о сотворении придерживаются 45 процентов (против 31) молодежи 18-25 лет и практически столько же (46:32) — среди тех, кому сейчас от 25 до 40 лет, то есть кончавших советскую школу. Это значит, что "либеральный" путь формирования свободомыслия (и толерантности к чужим убеждениям) в ближайшем будущем останется маловероятным. А защищать музей Дарвина от налета каких-нибудь крестоносных фанатиков, может быть, и придется...
Григорий Зеленко
Смыслы науки и интересы общества
В самосознании журналистов научно-популярного толка есть один парадокс, с которого мне хотелось бы начать.
Не раз в беседах со своими коллегами по профессиональному цеху и даже с научными работниками мне доводилось слышать, что наша работа — это "перевод с научного языка на общечеловеческий".
Я с таким мнением согласиться не могу. Более того, оно представляется глубоко бессодержательным.
На мой взгляд, значительную долю труда людей, работающих в науке, занимают технологии. Как мне кажется, более 99 процентов общего объема времени, трудовых усилий и т.д. Начиная с мытья пробирок и кончая изобретением какого-нибудь нового циклотрона — это все технология. Центрифугирование, разработка новых методов анализа и установок к ним, приборы, позволяющие следить за работой нашего мозга, раскопки древних стоянок, поиск новых свидетельств об истории каких-либо народов или человечества в целом, новые методы клонирования млекопитающих и т.д. — все это технология (я специально смешал в кучу примеры из разных областей).
И именно этой поденной работе, то есть этой самой технологии посвящен практически весь массив текущих публикаций в научной прессе.
Так чем же, на мой взгляд, на самом деле реально занимается наука? В чем высший резон ее существования и высшие побудительные мотивы, двигающие ее создателей? Что приходится на долю какой-нибудь половины процента, остающейся от технологии?
Это — создание новых смыслов. А они постепенно так или иначе (через школу, книги, телевидение и т.д.) меняют картину мира, которая неизбежно существует в голове у каждого человека во все времена и необходима для целостности его самосознания и в качестве глубинных основ его. Значит, новые смыслы меняют и его самосознание.
Так вот, на мой взгляд, задача журналистов нашего цеха состоит в том, чтобы, вглядываясь в поденщину научной деятельности, находить — обнаруживать, сознавать, чуять (тут многие синонимы возможны) — именно то, какие новые смыслы созревают в современной науке.
Несколько примеров — разных и по калибру, и по содержанию.
Долгое время человечество (вернее, та его часть, которая размышляла об этом) осознавало себя живущим в мире, основу которого составляла ньютоновская Вселенная. Потом, в начале XX века, пришел Эйнштейн, несколько позже возникла квантовая механика, и в результате облик Вселенной, а значит, и картина мироздания в нашем сознании в принципе изменились. Сейчас — в результате буквально шквала открытий, начавшихся десятилетие-иолтора назад, — картина Вселенной вновь стремительно меняется. Откликаясь на события в физике космоса, журнал "Знание — сила" завел регулярную рубрику "Накануне большого слома", имея в виду, что прорыв в осмыслении новых данных о нашей Вселенной может произойти в любой момент. И тогда неизбежны перемены в картине мироздания.
Еще один пример. Из прошлого века к нашим дням сохранилась лишь одна из многих идея эволюционного развития — дарвиновская, хотя и она претерпела многие изменения.
Или вот еще: в середине 60-х годов группа геофизиков, главным образом французских, выдвинула гипотезу "плитотектоники" — дрейфа огромных континентальных плит. С этим дрейфом связано множество других явлений планетарного масштаба: срединно-океанические хребты, процесс наддвига полуострова Индостан на север и образование грандиозной горной системы Гималаев, примерно такое же по механизму образование тысячекилометровых горных цепей на западе Южной и Северной Америк. Между прочим, журнал "Знание — сила" первым рассказал об этой гипотезе широкому читателю еще в 1967 году (и встретил упорную обструкцию со стороны академических инстанций и чинов). За минувшие годы гипотеза получала множество подтверждений (хотя и не решила ряда крупных проблем) и обрела статус признанной теории. Она инициировала множество работ — и теоретических, и экспериментальных — по изучению событий, происходящих под земной корой, в мантии и на границе твердого ядра планеты.
В результате картина жизни нашей планеты как космического тела в корне изменилась. "Картина изменилась" — эти слова приходится повторять как рефрен...
В оформлении статьи использованы работы Э. Штейнберга
Еще пример из области особенно мне интересной, из палеоантропологии. Когда я пришел работать в журнал и в общем-то случайно заинтересовался темой происхождения человека, я столкнулся с твердым и почти всеобщим мнением (например, известного антрополога М. Нестурха), что одного миллиона лет было куда как достаточно для перехода от нашего обезьяньего предка, общего с шимпанзе, к современному человеку. И когда Луис Лики объявил о находке переходной формы древностью в 1,8 миллиона лет — даже не обезьяньего предка, а его позднего потомка, весьма далекого от современных сапиенсов! — это вызвало в мировой науке буквально шквал противостояния. Лики и его клану пришлось долгое время доказывать свою правоту. Но затем находки посыпались одна за другой и у Лики, и у других исследователей, и рубеж перехода "последняя обезьяна — первый предок человека" стал стремительно отодвигаться в глубь тысячелетий. Сейчас, когда речь уже о 7 миллионах лет, многие антропологи сомневаются и в этой датировке, но речь о крамоле уже не идет.
Между тем столь масштабное увеличение времени перехода от обезьяны к человеку опять-таки резко меняет картину нашего прошлого. Главное: новейшие исследования и размышления выявили полное несоответствие прежних представлений вновь добытым фактам. Помните, "труд создал человека"? Ничего подобного. Сегодня картина рисуется так. Сначала возникло прямохождение. Оно вызвало кардинальные изменения в образе жизни наших предков. Потом пошел в рост головной мозг. (Вновь изменение в образе жизни!) Затем появились изменения в строении руки. И лишь после этого обнаруживаются орудия труда. На сегодня дата древнейших орудий — 2,4-2,5 миллиона лет. Значит, если принять за первоначальную дату 7 миллионов лет. то 4,5 миллиона заняли первоначальные этапы эволюции наших предков, подготовившие и предопределившие дальнейший ход событий. И дальше все было очень непросто, недаром сап пенсы в Африке появляются примерно 120 тысяч лет назад, в Европе — 70-90 тысяч лет назад, а человек современного типа (sapiens sapiens) — и вовсе 40-50 тысяч лет назад. К этой же дате — 40-50 тысяч лет назад — ведущий палеолингвист мира Сергей Старостин относит время возникновения первого и древнейшего прапраязыка. (Кстати, как- то в середине 60-х годов в Президиуме АН СССР возникла дискуссия о некоторых проблемах развития антропологии в нашей стране, и академик Лысенко сказал одному видному антропологу: "Зачем вообще нужна ваша наука? Дайте мне 5 миллионов лет, и я из свиньи выведу человека". На что ехидный академик И. Кнунянц под одобрительные смешки окружающих тут же заметил: "Да кто же вам даст 5 миллионов лет?!").
Теперь мы видим, что даже природе было мало пяти миллионов лет, и все было "не так", как пел В. Высоцкий.
И последний пример, самый актуальный.
Я утверждаю, что мы стоим на рубеже резкого сдвига в понимании физического существа человека (но не его мозга) и механизмов его функционирования.
Генетика, столетие которой мы отметили пару лет назад, по праву стала лидирующей биологической наукой. Совершив прорыв грандиозного масштаба — расшифровав геном человека, хотя и не прочтя его, генетика буквально каждый месяц приносит необычайно важные открытия в области наследственности человека и существования, и действия отдельных его генов. Однако наследственные структуры — хоть и важнейшая, но малая часть основного структурного элемента нашего тела, клетки. И то. что мы называем жизнью, есть в конечном счете функционирование именно этих крошечных комочков протоплазмы. На самом деле это вовсе не комочки!..
Наши клетки, за некоторым исключением (эритроциты, лимфоциты и т.д.), — образования такой сложности, что я даже не знаю, с чем их можно было бы сравнить. Органеллы клетки, ее внутренние структуры и субструктуры... непрерывное перемещение молекул внутри клетки, в нее и из нее... беспрерывная работа клеточных систем, включающих и выключающих точно определенные гены — нет, положительно воображение мне отказывает. Как все это устроено так, чтобы сосуществовать, взаимодействовать, отвечать на вызовы внешней (для клетки) среды и продолжать свое существование в гармонии с другими клетками? После расшифровки генома стало ясно, что в нем. вернее, в той его части, где определенно содержатся гены, находится не более 30 тысяч генов. А в клетке действуют многие десятки тысяч белков, может быть, даже сотни тысяч. Значит, один ген или одни гены в кооперации с другим или со многими способны производить множество различных белков. Но как это делается? И как управляется эта тончайшая система молекул?:
Даже сравнение клетки с большим городом не проходит: насколько я понимаю, современную Москву надо усложнить (именно усложнить, а не увеличить) в сотни или даже тысячи раз, чтобы ее можно было уподобить клетке.
Мораль последнего пассажа: наступает век биологии клетки, и нас ждут неожиданности, сравнимые с тем, что принес первый век генетики. Я говорю не о новых лекарствах и способах лечения (стволовые клетки, например), не о прорыве в производстве продуктов питания — все это само собой разумеется. Я говорю о самом важном: о новом понимании физической природы человека. (Исключаю при этом головной мозг, перед которым, похоже, наука стоит в недоумении.)
Но стоит заговорить о популяризации знаний как индикаторе состояния науки, как меня покидает то воодушевление, с которым я размышлял о смыслах науки, меняющих мир и сознание человека.
"Популяризация шаний" — ложный штамп, доставшийся нам по наследству от советских времен, от ЦК КПСС. Популяризировать можно деятельность исследователей, прикладные достижения науки, наконец, те смыслы, о которых шла речь вначале. Знаниям же надо обучать.
Всем известно, в каком положении сейчас находится наука в нашей стране, как исследователи вынуждены добиваться грантов, а потом отчитываться по ним и сколько времени это занимает. Почему я говорю об этом? Потому что популяризация науки в большей степени должна быть делом рук самих ученых. В любой форме: статья, интервью, подсказка журналисту, "где искать", просто участие в жизни и работе редакций научно-популярных изданий. А это требует времени и переключения внимания, что исследователям нередко дается еще труднее, чем просто найти время для написания статьи. И еще, может быть, главное: все-таки исследователю легче согласиться с идеей написать о том, что занимает его каждый день, о своей повседневности, чем задуматься над общим смыслом (опять смысл) происходящего в его области.
Большая часть так называемых научно-популярных изданий и публикаций в обшей прессе преподносят читателям не сущность происходящего в науке и даже не знания, а — сведения: по преимуществу информацию о последних событиях. Новомодные журналы зачастую дают сведения прикладного характера: вот тут — рассказ о новой системе коробки скоростей, а рядом — реклама очередной автомобильной новинки. Я, конечно, слегка преувеличиваю, но все-таки... При той устремленности аудитории к благам цивилизации, которую отмечают все социологи, эти "сведения" самим фактом своего пребывания в поле зрения читателей отодвигают далеко-далеко всю фундаментальную науку и ее значимость для мировой цивилизации. Те же издания, которые стремятся продолжать "классическую" линию популяризации, сильно проигрывают на рынке печатных изданий.
И здесь я хотел бы снова вернуться к науке. Ее трудное положение сказывается, естественно, на ее достижениях и на ее имидже. А следом — и на внимании, которое ей уделяет общество. Ученые могли бы, как мне кажется, хотя бы попытаться сдвинуть гирьку в другую сторону. Но хотят далеко не всегда.
И отсюда — логическая ниточка к заключительному пассажу, может быть, несколько неожиданному для кого-нибудь из читателей.
Я хочу сказать, что при советской власти по целому ряду позиций дела обстояли много лучше, чем теперь. ЦК КПСС проводил решительную линию на популяризацию науки, и благодаря этому существовали журналы, издательства, телевизионные программы. Государство было заинтересовано в том, чтобы наука работала на оборону, благодаря этому кое-что перепадало и необоронным отраслям науки. А также сфере научно-популярной журналистики. Это — благодаря.
А вот что — вопреки.
Вопреки общим установлениям, несмотря на все ограничения, в науке все-гаки была более свободная интеллектуальная и идеологическая обстановка.
Вопреки — из-за идеологической подавленности и казарменности многих других сфер общественной жизни наука привлекала внимание людей своими поисками и находками, своей относительной свободой, даже просто своим отличием от скучных однообразных буден.
Вопреки — талантливые люди, которые не могли опубликовать свои официально не признаваемые идеи в профессиональных изданиях, шли в научно-популярные издания, где их приветствовали от всей души: ведь они несли действительно содержательные материалы. Так, "Знание — сила" получила палеонтолога Сергея Мейена, ставшего позже мэтром в своей науке, генетика Раису Берг, геофизика Николая Шебалина, геолога Петра Кропоткина, математика и историка Сергея Смирнова, физика Юлия Данилова, историка Натана Эйдельмана и многих других. Они стали авторами журнала и друзьями редакции на многие годы.
А теперь человек, даже и не из науки, может печатать и широко распространять любые свои идеи, вплоть до вполне завиральных. Примеры называть не хочу — они у всех на виду.
Вопреки — научно-популярные журналы, опять же несмотря на известные догмы и ограничения, были той областью журналистики (еще, пожалуй, спортивная), где слегка веяло духом свободы и независимости. И это, конечно, привлекало читателей.
И все это теперь ушло в прошлое.
Сейчас наша страна — и общество! — находятся на переходном этапе. Журналистика, посвященная науке, находится в месте некоего средостения науки и общества. Если она и служит индикатором чего-то, то, по-моему, отношений между этими двумя субъектами. Отношения же эти отражают состояние страны, в том числе и общества, и науки.
Ясно, что наука никогда больше не будет занимать того места в обществе, какое она занимала в 50 - 80-е годы.
Ясно, что науке по праву принадлежит значительно большая роль в жизни страны, чем та, какую она играет сейчас.
Ясно, что общество неизбежно будет уделять науке больше внимания, чем сейчас, если страна хочет остаться в строю цивилизованных и развитых стран.
Ясно, что в иное положение по сравнению с нынешним должна будет перейти научно-популярная журналистика.
Но когда и как это все произойдет? И каковы будут плоды?
Борис Жуков
Кунсткамера
Сегодня мало какое солидное издание "общего интереса" может обойтись без раздела "Наука". Но легко обходиться без самой науки.
Первого апреля 2005 года среди новостей одного из самых популярных российских интернет-изданий появилась такая заметка:
Найден неизвестный науке гигантский монстр.
Доктор Чже-си Ло (Zhe-Xi Luo) и его коллега Джон Вибл (John Wible) из музея естествознания Карнеги в Питсбурге сообщили об археологическом открытии: найдены окаменелые останки ранее не известного науке хищного существа, жившего более 150 миллионов лет назад. Динозавр получил имя Fruitafossor windscheffelia по названию города Fruita, штат Колорадо, где была найдена окаменелость. По словам ученых, это существо чем-то напоминало ящеротазового рогатого зауропода, имело костный панцирь и передвигалось на двух задних ногах, но не связано ни с чем живым, населяющем Землю сегодня.
Полые трубчатые зубы животного указывают на то, что оно было практически всеядным — питалось насекомыми (в основном термитами и тараканами), беспозвоночными, млекопитающими и некоторыми видами растений. По своим размерам динозавр сопоставим с небольшим грузовиком. Он был оснащен 12-цилиндровым дизельным двигателем мощностью 380 лошадиных сил с каталитическим нейтрализатором выхлопа; 16-ступенчатой полуавтоматической коробкой передач и, что особенно подчеркнули эксперты, полным электропакетом уже в базовой версии.
Скажем сразу: вид Fruitafossor windscheffeli в самом деле был описан в апрельском номере Science палеонтологами из питтсбургского музея по останкам, найденным в 1998 году на раскопках в Колорадо. Он действительно жил более 150 миллионов лет назад, только это был не гигантский всепожираюший динозавр, а млекопитающее размером с бурундука, специализированный поедатель общественных насекомых. Обращение к первоисточникам позволяет проследить ход мысли авторов заметки: клюнув на пышное латинское имя и мезозойскую древность находки, они вскоре обнаружили, что речь идет о существе вполне заурядном. И решили по случаю первого апреля обратить все в шутку. Нормального сюжета в раздел научных новостей из такого сообщения все равно не сделаешь: новое ископаемое — не самое большое, не самое древнее, не "переворачивает все устоявшиеся представления" в какой- нибудь области... Словом, в нем нет ничего сенсационного, а значит, ничего такого, что позволяло бы ему претендовать на место среди новостей.
...Несколько веков назад в Европе были весьма популярны кунсткамеры. Эти собрания, ставшие предками современных естественно-научных музеев, включали в себя весьма разнородные, с нашей точки зрения, объекты: скелеты и чучела вполне нормальных, но экзотических для данной местности тварей соседствовали в них с результатами грубых дефектов развития (двухголовой змеей или пятирогой козой), археологическими находками и вовсе уж случайными "шутками природы" вроде камня в форме человеческого уха. Попадались там и экспонаты, атрибуция которых была, мягко говоря, недостоверна (зуб дракона, рог единорога и т.п.), а то и просто смешна даже с точки зрения тогдашнего знания (какой-нибудь "череп Сократа-ребенка"). Единственное, что объединяло всю коллекцию, — все это были диковинки. То, чего нельзя увидеть в обычной жизни. Сама мысль о какой-то внутренней связи хотя бы некоторых из экспонатов или о том, как могло возникнуть то или иное странное образование, показалась бы владельцу кунсткамеры не только нелепой, но и обидной, снижающей статус собранных им чудес.
Сегодня настоящую кунсткамеру, наверное, уже нигде не встретишь — от любой музейной коллекции требуется прежде всего научность. В современном обществе наука традиционно занимает самое почетное место. В частности, ни одно солидное средство массовой информации, будь то газета, журнал, радиостанция, телекомпания или интернет-сайт, не могут обходиться без специального раздела, посвященного науке. Там мы обязательно найдем (если издание высокопрофессиональное и современное) сообщения о самых передовых и интересных научных открытиях, отобранные и сервированные по старому доброму принципу кунсткамеры.
Действие этого принципа начинается уже с отбора того круга дисциплин, новости которых имеют шансы попасть на страницы прессы. (Необходимая оговорка: здесь и далее мы говорим только об изданиях общего направления, не рассматривая собственно научные и научно-популярные.) Что такое наука, предстающая перед нами в одноименных разделах СМИ? Это молекулярная биология, нанотехнологии, информатика, космические исследования. На долю этих четырех сильно перекрывающихся между собой направлений приходится чуть ли не девять десятых всех сообщений "о науке". Прочие науки обычно вспоминают по какому-нибудь специальному поводу: геофизику и геотектонику — после катастрофических землетрясений и цунами, климатологию — после особенно сильного урагана или дебатов о Киотском протоколе, океанологию — по случаю Эль-Ниньо. А давно вам случалось видеть какие-нибудь новости лингвистики, науки, между прочим, ничуть не менее точной, чем молекулярная биология? А существует ли сегодня наука география, и если да, то чем она занята? А что новенького слышно в зоологии?
Если уж на то пошло, часто ли нам приходится читать о фундаментальных исследованиях по физике и химии? Судя по сообщениям прессы, современные химики вовсе забросили изучение натуральных веществ и занимаются исключительно конструированием разного рода экзотических молекул вроде гелида цезия или "молекулярного резистора" — небольшой органической молекулы, ведущей себя как простейший элемент электронной схемы и потому подающей большие надежды на использование в электронике следующего поколения. То же самое касается физики: большинство попадающих на страницы прессы работ в этой области посвящено созданию неких изощренных конструкций, как правило, имеющих перспективы практического применения.
Собственно, это уже следующий этаж нашей кунсткамеры: отбор сюжетов внутри каждой из допущенных в медиа-пространство дисциплин. Здесь вне конкуренции идут высокотехнологические разработки и проекты. Даже слова "фундаментальная наука" обычно означают лишь то, что данный высокотехнологичный проект — например, "Геном человека" или "Гюйгенс" — не имеет конкретной практической цели. В некоторых изданиях понимание науки как завтрашней технологии даже закреплено названием раздела — "Наука и технологии", "Прогресс".
Бывают, конечно, и иные сюжеты: подобные разделы нередко уделяют внимание палеонтологическим и археологическим находкам, открытиям в астрономии, порой даже снисходят до описания только что открытого вида живых существ. Тем не менее высокие технологии почти всегда присутствуют и в этих заметках в виде методов и инструментов, позволивших открыть неизвестный ранее объект, установить его рекордный возраст или другие необыкновенные качества. Авторы приведенной выше первоапрельской заметки о "доисторическом монстре" изумительно точно восполнили этот пробел последней фразой, придавшей всему тексту жанровую завершенность и в то же время пародийную гротескность.
Впрочем, упоминания о технологиях присутствуют все-таки не во всех сюжетах. А вот что обязательно, так это диковинность или хотя бы рекордность их предмета: самый большой микроб, самая далекая планета, самое древнее пиво... Тут принцип кунсткамеры торжествует безоговорочно: неэкзотичным и нерекордным вещам входа в СМИ нет. Ну разве только если существование такого предмета "заставляет пересмотреть господствующие теории" или даже "переворачивает все представления" в соответствующей области знания. Хотя при чтении первоисточника (а часто и самой заметки) быстро выясняется, что просто организмы данного типа до сих пор не находили в отложениях этого возраста или что такая-то древняя цивилизация использовала не только привозную медь, но и сама умела ее выплавлять. Вот и весь "переворот во взглядах". Этот прием соответствует даже не кунсткамере, а ее выродившемуся потомку — балаганному паноптикуму, куда простака могли зазвать обещанием "животного, у которого на месте головы хвост", и показать клячу, привязанную за хвост к коновязи.
Конечно, сами по себе без искусственно наведенной "сенсационности" такие сюжеты вполне имеют право на существование и читательский интерес. И никто, надеюсь, не заподозрит автора этих строк в попытке доказать, что изучать планеты и нуклеотидные последовательности неинтересно или недостаточно важно. Главная беда такого рассказа о науке — не то, что в нем есть, а то, чего в нем нет. То, что и отличает, собственно, научный музей от кунсткамеры.
Давно ли вам попадалось — пусть не в подборке научных новостей, а в виде более обширного текста — изложение некой научной теории, гипотезы, концепции? Особенно такой, которая и в самом деле что-то объясняла бы, устанавливала бы связь между явлениями, известными вам порознь? Воспринимая науку как собрание диковинок, общество практически забыло, что наука — это не нагромождение фактов (их можно собирать и копить без всякой науки) и даже не хитрые устройства, расширяющие наши возможности. В конце концов со времен олдовайской галечной культуры и примерно до середины позапрошлого века человечество создавало новые инструменты и технологии вне всякой связи с наукой, в лучшем случае оставляя ее объяснять задним числом, почему эта штука работает.
Наука же — это прежде всего способ организации известных фактов, позволяющий извлечь из них новое, не добываемое непосредственным наблюдением знание. Это определенная философия, совокупность смыслов- теорий, целостная картина мира. Это, наконец, постоянное переосмысление собственных методов, безжалостно отделяющее то, что достоверно известно, от возможного, предполагаемого, правдоподобного.
Эту суть науки совершенно невозможно сохранить в кунсткамерном формате, поскольку он надежно исключает рождение на свет даже самых очевидных вопросов. В апреле 2005 года многие издания, имеющие у себя разделы науки, сообщали о том, что недавно найденное в Центральной Африке человекообразное существо, жившее там около 7 миллионов лет назад, было, судя по всему, прямоходящим. И никто из писавших даже не сопоставил этого факта с тем, что возраст древнейших человеческих орудий не превышает двух миллионов лет, и значит, становление прямохождения никак не связано с орудийной деятельностью. Что же заставило наших предков избрать этот способ передвижения, крайне неэффективный и порождающий множество проблем? Ответа на этот вопрос, насколько мне известно, нет и у специалистов, но характерно то, что журналистам (представляющим в данном случае общество в целом) даже не пришло в голову его задать.
Но и тогда, когда элементарное теоретическое обобщение напрашивается само собой, ему не находится места в кунсткамере. В августе того же года новостью недели в научных разделах СМИ стало обнаружение "совершенного генома": оказалось, что у морской бактерии Pelagibacter ubique вся ДНК состоит только из генов, кодирующих белки, причем каждый ген представлен единственным экземпляром. "Молчащих" или повторяющихся участков в этом геноме нет.
Некоторые из писавших о "совершенном геноме" ограничились изложением этих фактов. Другие с пафосом рассказывали о том, что бактерия со столь совершенным генетическим аппаратом завоевала огромные пространства морей, а ее биомасса больше биомассы всех рыб в Мировом океане. И никто не обратил внимания на занятный комментарий на одном из англоязычных сайтов: еще до нынешнего исследования об этой бактерии было известно, что ее почти невозможно выращивать в культуре, — незначительные отклонения в составе питательной среды оказываются для нее смертельны. Теперь понятно, почему: система, не имеющая ни резервных мощностей, ни механизмов регуляции активности, может успешно функционировать только в сверхстабильной среде...
Ученые, с которыми я пытался обсудить подобные эффекты, разводят руками: мол, какие теории можно излагать людям, делающим орфографические ошибки в слове "энзим" и на полном серьезе пишущим о лечении гипнозом генетических болезней?! Что они в них поймут? Журналисты переадресуют ответственность читателям: мы-то, может, и поняли бы. но поди-ка изложи серьезную научную теорию людям, которые в принципе не способны прочесть текст, размером превышающий "три экрана" (то есть около пяти тысяч знаков)! Не остаются вне подозрений и сами ученые, которых, по мнению многих экспертов, система грантов ориентирует на получение конкретного и предсказуемого результата, отучая от теоретических фантазий. В результате излагать широкой публике просто нечего — стройные и оригинальные теории появляются все реже и реже.
Доля правды, похоже, есть в каждом из этих утверждений- Но речь идет не о том, кто виноват, а о том, что делать. Хотя бы как относиться к тому, что в глазах общества наука все больше превращается в бесконечную кунсткамеру.
Добрые слова
Бывший когда-то весьма популярный журнал "Знание — сила" обретает сейчас новую жизнь и новое дыхание.
Б наши дни вся проблема Знания является многоплановым и актуальным явлением. Сегодня повсюду говорят об "экономике знаний", об инновационных технологиях в приобретении знаний, о таких вещах, как мировой и общественный опыт и традиции, без которых немыслим и современный подход к овладению знаниями.
Познание мира во всех его проявлениям формирование информационного общества, утверждение демократии и права и многое другое — все это основывается на глубоком и всестороннем знании.
Отсюда неразрывная связь проблемы Знания с наукой и образованием, с управлением экономикой и политической жизнью, процессом принятия решений и с индивидуальным выбором человека, с культурой и духовной жизнью. И все это может быть в центре обновленного журнала "Знание — сила", вызвать к нему интерес самых различных слоев населения. Пожелаем журналу успехов на этом пути.
Директор Института всеобщей истории РАН,
ректор Государственного университета гуманитарных наук
академик А.О.Чубарьян
Мне очень приятно поздравить любимый журнал "Знание — сила" с 80-м днем рождения! Шлю поздравления в первую очередь от многочисленного интернационального коллектива (и физиков, и лириков) Объединенного института ядерных исследований в Дубне, которому скоро будет 50 лет.
2006 год и для вас, и для нас — юбилейный!
Мне хочется также поздравить журнал с юбилеем от всей нашей семьи, три поколения которой читают и любят "Знание — сила"!
Не скрою, что с детства помню пожелтевшие страницы журнала "Знание — сила" № 10 от 1938 года (он бережно, как семейная реликвия, хранится в нашем доме), в котором был опубликован очерк писателя Олега Писаржевского, посвященный молодому ученому Норайру Сисакяну, это был первый очерк о моем отце, впоследствии известном ученом-биохимике, одном из основоположников космической биологии. Сегодня номера журнала с интересом читают моя младшая дочь Настя, студентка МГУ имени М.В. Ломоносова, и ее сверстники.
В последнее время много пишут и говорят об экономике знаний, об обществе знаний, о преобразующей роли знаний, о коммерциализации знаний — это все, конечно, очень актуально. А журнал с замечательным афористичным названием "Знание — сила" (подобно великому грибоедовскому "Горе от ума" или вечному "На всякого мудреца довольно простоты" Островского...) вот уже восемь десятков лет несет миллионам читателей истину о знаниях, которые не всегда удается коммерциализовать (ведь порой знания — бесценны!).
Многие лета!
Профессор Алексей Сисакян,
директор ОИЯИ, действительный член РАЕН и НАН Армении,
автор трудов по физике элементарных частиц и поэтических сборников