Рисунок Е. Садовниковой

Император Павел I находился в дурном расположении духа. На плац- параде конногвардейцы не изволили держать строй, а лошади обсыпали площадь мелким навозом. Государь император приказал конногвардейцев посадить на гауптвахту, а лошадей во избежание досадных недоразумений кормить накануне парадов очищенным овсом. Тут же проворные чиновники составили смету по всему гарнизону. Оказалось, что на фураж лошадей надобно дополнительно ассигновать еще 50 тысяч рублей. Павел пал духом. Денег не было. Вернее, они были. Но их надлежало употребить на другие благородные дела: строительство будок и других казенных заведений в уездах империи. Ничем пожертвовать было нельзя — смотрела Европа.

Тут Павлу и подали злосчастное письмо. Аноним доносил, что попечитель столичных богоугодных заведений утаил от казны 50 тысяч рублей.

— Вот деньги на овес! — воскликнул император и повелел тотчас опечатать имущество казнокрада. При этом выяснилось, что письмо было задержано в инстанциях на полгода.

— Как! Кто посмел! — бушевал Павел. — Ежели б не эта волокита, мои лошади уже полгода не загрязняли бы план. Накажу! Сошлю!

В этот момент императору и явилась счастливая мысль о строительстве ящика для жалоб. По проекту Павла оное сооружение должно было представлять полый ящик, окрашенный в желтый цвет и водруженный на столб такой же окраски. Для получения жалоб и прошений в ящике проделывалось продолговатое отверстие. Этим достигалось единение самодержавия с просителями.

На следующий день солдаты водрузили у правого крыла Зимнего дворца столб с ящиком. Павел, осмотрев его, остался доволен.

— Я покажу канальям-французам, как надо обращаться с народом. Ящик поставить — не "Маркельезу" петь, — грозился он и тряс жидкой прядкой волос, выбившейся из-под парика.

Санкт-Петербург был взволнован. Ходили невероятные слухи, будто государь император заимел ящик, выискивающий всех казнокрадов. Чиновники всполошились. Присутственные места перестали работать. Толкаясь приплюснутыми от долгого сидения задами, мелкие чиновники сновали по коридорам и шептались, шептались. Лица покрупнее тоже изволили шептаться, но в залах за столами. Отдельные горячие головы предлагали махнуть на императорскую затею —ящик—рукой:

— Ежели будут сажать всех, тюрем не хватит! — опрометчиво заявляли они.

Разумные головы были, однако, иного мнения. Припоминали вахтпарады, с которых государь отправлял в Сибирь толпы прогневивших его офицеров. А Сибирь, она, ох, какая большая — всем места хватит. Некоторым уже виделись ровные колонны чиновников, маршируюших по сибирскому тракту. Решено было забросать ящик пустыми доносами и охладить разгоряченный пыл императора.

Угнало про ящик и простонародье.

С раннего утра Павел ощутил страстное влечение к государственной деятельности. Насвистывая бравый мотив марша, он спустился вниз. У ящика никого не было. Павел несколько раз обошел вокруг столба и почувствовал себя удовлетворенным: столб стоял прочно, как самодержавие, ящик держался крепко, песок, коим было обсыпано основание, был желт и образовывал строгий, лишенный непозволительных вольностей круг.

"Однако никого нет, — не без досады подумал император. — Надобно приказать несколько опустить ящик для особ низкого роста, чтоб и они могли воспользоваться моей милостью... Однако почему никого нет? Господин Вольтер писал матушке восторженные письма, называл "северной Минервой". Между тем она не догадалась учредить ящик для народного блага. Впрочем, все эти Вольтеры, Дидро ужасные якобинцы. Хорошо, что я запретил слово "гражданин" и ношение длинных панталон. Это разъедает основы государства... Неужели никто не придет? Надо приказать оповестить обывателей о ящике через печатные афишки..."

Вдали мелькнула фигура в купеческом кафтане. Павел поспешил укрыться за угол Зимнего. Купец нерешительно подошел к ящику, вытащил скомканное письмо. Павел тотчас вышел из своего укрытия, чтобы принять излияния любви от человека, которого он только что облагодетельствовал ящиком.

— Подойди ближе, — поманил он купца.

Человек в немом испуге округлил рот и бухнулся на колени. Император остался доволен: именно такое неотразимое впечатление он любил производить на людей "подлого" сословия.

— Иди, иди! — повторил Павел.

Купец, выгнув спину, пополз, повторяя несколько непонятные для слуха императора слова:

— Не по своей воле то учинил, был принужден чиновниками Мануфактур-коллегии.

По мере подползания купца обоняние Павла уловило острый запах лука. "С простонародьем следует обращаться на расстоянии", — подумал император и объявил:

— Стой! Рассмотрим твое прошение и примем справедливое решение. Прошение мне не подавай, суй в ящик. Вот так. Во всем должен быть порядок и послушание. А теперь ступай!

Павел дождался, пока купец скроется с глаз, и открыл своим ключом ящик. Здесь его ждал презент: вместо одного письма на него вывалилась целая груда прошений.

— О! — воскликнул приятно удивленный император.

Письма были доставлены в кабинет его величества.

Несмотря на жару, окна в кабинете были наглухо закрыты, а в камине приплясывал огонь на поленьях: когда Павел много думал, он мерз. Вот и сейчас, при одном взгляде на груду прошений, императора пробирал легкий озноб. Бр-р-р! Однако государственные дела есть дела государственные и тут не до сантиментов. Секретарь по знаку царя сковырял восковую печать с первого послания и прочел: "В Санкт-Петербурге развелось много бездомных собак. Громким лаем и оскалом зубов они пугают мирно шествующих лошадей и горожан".

— Достаточно, — оборвал секретаря Павел. — Описать обер-полицмейстеру: послать роту солдат на предмет истребления бездомных тварей. Полиции сделать внушение — не блюдут порядок на прошпектах столицы.

— Аноним доносит, — продолжал секретарь, — купец третьей гильдии Печников жжет свечи вопреки государеву указу после 10 часов и не ложится спать в предписанное время.

— Ах, мерзавец! — возмутился Павел. — Небось развратные французские книжки почитывает. Изъять у купца все свечи и запретить покупать впредь. Пусть сидит в темноте. Анониму отписать; такими прошениями неуместно отнимать драгоценное время государя.

Здесь Павел I принужден был оторваться от разбора бумаг. Приближалось время парада.

Войска в этот день, напуганные предыдущими разносами, старались вовсю. Полки шли церемониальным маршем, высоко подымая носки зеркально начищенных сапог. Флигельманы зычным голосом повторяли команды, вызывая приятное уху императора сотрясение воздуха. Офицеры при прохождении подпрыгивали, ловко балансируя экспантами. Сердце Павла смягчилось. Как ни старался он найти нерадивых, оных не было.

— Благодарю! — прослезился царь. — Благодарю, господа офицеры. Ведь можете, ежели захотите.

После этого Павел уселся в открытую коляску и отбыл во дворец.

Погода стояла прекрасная. Солнце, подчиняясь полуденному выстрелу с Петропавловской крепости, застыло высоко над головой. Проезжая часть была выметена, деревья не теряли листьев и не были обеспокоены сквозняком, которого Павел не терпел. Редкие обыватели, завидя царский эскорт, еще издали обнажали головы и кланялись. Будочники, поблескивая ровными рядами казенных пуговиц на мундирах, вытягивались у полосатых будок. Во всем чувствовался приятный чувствительному сердцу императора порядок и чинопочитание.

— Ваше величество, — тихо произнес генерал-губернатор Петербурга Архаров, — долгом своим почитаю доложить о следующих происшествиях, замеченных во вверенном мне граде. Купец третьей гильдии Печников...

— Знаю, знаю, — отмахнулся Павел. — Уже отданы распоряжения...

Генерал-губернатор испугался. Получалось, что кто-то опередил его, показав свою старательность и проворность. Ощущая близкую немилость и опалу, бедный Архаров переменился в лице и даже как будто поседел париком. От проницательного царского взгляда не ускользнули эти изменения.

"Вот что значит желтый ящик, — довольно подумал он. — Раньше должностных лиц все узнаю. То-то теперь они забегают, учреждая порядок. ящик — мое око!"

— Продолжим! — бодро приказал император, усаживаясь в жесткое кресло в своем кабинете.

Секретарь с тихим шуршанием развернул очередное послание и прочел:

— Бьют челом дворовые люди Аксаковых. Просят освободить от тиранства господ, кои их бьют и истязают, умучив трех человек до смерти.

Павел испепеляюще посмотрел на секретаря:

— Экая дерзость! Жаловаться на господ! С порядком и законом несовместима эта просьба. Потому поступить по указу моему, челобитчиков, как закостенелых злодеев, бить кнутом и отправить на вечное жительство в сибирские города.

— Доброжелатель пишет: на ярмарках и торжищах в балаганах устраивают представления, подрывающие устои государства, как-то: высмеивают чиновников, священнослужителей и даже генералов. Надобно запретить эти возмутительные зрелища.

— Как умно и благонадежно! — восхитился Павел. — Сразу видно — здравомыслящий человек. Но перестарался от усердия, перестарался. Мы не Азия какая. Повелеваю впредь для устроения прочности на всех зрелищах присутствовать частным приставам. Читайте дальше.

После этого и произошло то досадное недоразумение, которое навсегда пресекло единение императора с народом. На белом поле следующего прошения крупным почерком с возмутительными завитушками было выведено всего одно слово: "Дурак".

Секретарь запнулся и побледнел.

— Что же ты, читай!

— Не могу, — сотрясаясь всеми членами, с трудом вымолвил секретарь. — Не могу, ваше величество, язык не поворачивается.

Павел вскинул брови. Непослушание? Рука привычно потянулась к оттопыренному буклей уху секретаря. Потрясенный секретарь принял сей жест как поощрение и вложил дерзкое послание в руку императора вместо своего уха. Павел приблизил бумагу к глазам и, шевеля кирпичными губами, несколько раз перечел написанное:

— Кто дурак? — наконец произнес он.

— Не могу знать, ваше величество, — пролепетал секретарь.

— Я спрашиваю, кто дурак?!

Последовала немая сцена.

Приказ был на редкость короткий и энергичный: "Сыскать мерзавца". Архаров в припадке верноподданнического чувства усилил его: "Сыскать мерзавцев". Поручик Засекин, поставленный с капральством в засаду около желтого ящика, понял его так: хватать всех и не выпускать. В течение дня было выловлено двадцать человек разного звания, осмелившихся опустить бумаги в ящик.

О захвате "мерзавцев" было доложено Архарову. Генерал-губернатор, вникший во все обстоятельства дела, подробно доложил о розыске императору, после чего был изгнал из кабинета с великим шумом. Нужно было понять, что множественное число мерзавцев никак не устраивало Павла, поскольку могло означать заговор, что, при всеобщем обожании императора, было невозможно. Изгнанному Архарову приказано было вскрыть послания всех арестованных на предмет выявления предосудительных мыслей. Перепуганный и сбитый с толку генерал нашел предосудительное во всех двадцати прошениях. Челобитчикам ставилось в вину: оскорбление его величества — двое в слове "величество" букву "в" написали недостаточно крупно, то есть без должного уважения и почитания. В одном из прошений в окончании отмеченного слова стояла подозрительная клякса, в которой бдительный Архаров усмотрел намерение наплевать на императора. Многие осмелились критиковать существующий порядок: рукоприкладство, казнокрадство, мздоимство, что, по разумению генерал-губернатора — если было сделано умно и по чину, — вовсе не могло быть преступлением.

Только одно письмо вызвало затруднение у Архарова, поскольку представляло собой лист чистой бумаги. Но после здравого размышления и оно было занесено в разряд подозрительных, ибо само намерение взяться за бумагу достойно осуждения.

Второй доклад Архарова по делу о дерзком послании не развеял тяжелых мыслей Павла о человеческой неблагодарности. Но зато по докладу последовало четкое указание: сличить почерки задержанных с преступным письмом на предмет выявления мерзавца.

Архаров, не откладывая дела в долгий ящик, продиктовал арестованным два разоблачающих слова: "1осударь" и "дурак". Фраза вызвала шум, замешательство и даже некоторый протест, решительно пресеченный бравым генералом потоком брани и угроз. Однако оказалось, что двенадцать из двадцати задержанных вообше не умели писать, воспользовавшись услугами пронырливых стряпчих. Остальные писали непохоже. Архаров растерялся. Он с трепетом ждал вызова к Павлу, но события опередили его. Когда император заглянул вечером в ящик, он нашел новое письмо, полное дерзкого свободомыслия и вызова. На этот раз оно было более многословно: "Точно — дурак".

Павел I был вне себя. Архаров был изгнан из кабинета и отправлен прозябать в Москву. Поручик Засекин разжалован. На утреннем разводе батальон Измайловского полка за отсутствие провинностей был поставлен на два часа во фрунт. Петербург, чутко ловивший настроение императора, задул свечи на час раньше предписанного времени. Но справедливость, несмотря ни на что, торжествовала. Двадцать невинно задержанных просителей были биты розгами и отпущены на волю.

Император метался по кабинету. Пятнадцать шагов вперед, кругом, пятнадцать шагов назад. Павла душило справедливое негодование: ему нанесли не просто личное оскорбление. Замахнулись на нечто святое — его систему. Муштра и строгий порядок - лучшее крепительное от революционного буйства. Король Людовик оттого потерял голову, что пренебрегал этим рецептом. Вышагивая по плацу, революцию не сделаешь, выполняя государевы указы, смуту не учинишь. Но кто-то осмелился не подчиниться его системе, критиковать ее. Это уже слишком. Найти и наказать! Найти и подчинить! Пятнадцать шагов вперед, кру-гом, пятнадцать — назад. Наказание — закономерное проявление его системы, торжество порядка над беспорядком. Найти во что бы то ни стало! Самому!

...Порывистый ветер с Балтики срывал с туч слезинки дождя. Пахло невской сыростью и почему-то... клопами. Промерзший Павел, укутавшись в шерстяной плащ, стоял в будке и изредка посматривал в сторону ящика — не крадется ли кто?

"Экое пакостное место, — подпрыгивая с ноги на ногу, размышлял император. — Вчера тепло, сегодня холодно. Не перенести ли столицу в Тавриду? Там теплее. А здесь? Сама погода своим буйством и непокорством предрасполагает к анархии и предосудительным мыслишкам. Пожалуй, надо выглянуть... никого! Дурак! Я покажу ему, кто из нас дурак. Кто-то крадется? Показалось. Положительно, надо перенести столицу в благонадежное место..."

Утром, прежде чем отправиться на покой, осоловевший Павел заглянул в ящик. На дне, пугая белизной, лежало послание. Императора бросило в холод. Мучаясь дурным предчувствием, он растворил пакет и прочел: "Ну и дурак!"

"Как прозевал, когда?! — в смятении подумал Павел. — Что скажут подданные?"

Воровато озираясь, самодержец торопливо разорвал дерзкое послание. Порыв ветра подхватил его и понес по городу. Однако ж сонные обыватели, спешившие по своим делам, нимало не обращали внимание на грязные клочки бумаги, метавшиеся под ногами. И действительно, кому в этот ранний час хотелось знать, что кто-то, пусть даже и сам император, — дурак?

Наступившая непогода сцарапала с ящика краску и тронула столб гнильем. Вскоре за ненадобностью он был срыт.

СТРАНА ФАНТАЗИЯ

Татьяна Томах