Более того, катастрофы неизбежны, если предотвратить их может только прямое приказание лично господина президента (Генерального секретаря, главы правительства — короче говоря, главного лица в государстве). Все это мы уже проходили: были безумные гигантские проекты заинтересованных в «стройках века» ведомств, было возмущение и сопротивление общественности, было «закрытие» — а чаще только отсрочка замыслов, чреватых экологическим бедствием для природы и для человека. Журнал «Знание — сила» неизменно присоединял свой голос, голос ученых и специалистов, к протестам против каждого конкретного проекта такого рода: поворота стока сибирских рек, строительства ленинградской дамбы и так далее.
С безумных проектов сдувается пыль, и они предъявляются общественности с новыми объяснениями; возникают новые проекты, проникнутые все той же идеологией покорения природы вплоть до уничтожения на данном конкретном
участке и без оглядки на возможные последствия. Теперь их с не меньшей силой и упорством лоббируют крупные фирмы, имеющие возможность влиять на правительство, на политиков, на законодателей. И так будет продолжаться до тех пор, пока не будет налажена работа независимой экологической экспертизы, имеющей законом закрепленное право накладывать вето на проекты, несущие угрозу окружающей нас среде. Пока законодательство не поставит предпринимателей в такие условия, чтобы им было невыгодно рисковать, идти на возможность экологической катастрофы. Чтобы им стало интересно узнать правду о такой возможности, а не всячески ее скрывать. Общество в равной степени заинтересовано в решении часто противоречащих друг другу задач: росте экономического благосостояния — и сохранении чистого воздуха, воды, почвы, природной среды обитания человека. Перед этим противоречием стоят все страны мира, особенно индустриальные, к которым относится и Россия. Разумный компромисс в каждом случае могут найти только настоящие профессионалы, прекрасные специалисты, ученые, способные видеть и взвешивать все «за» и «против».
Журнал объявляет о своем намерении добиваться, чтобы именно их голос, а не голос политиков и чиновников высокого ранга становился решающим и последним в таких случаях. Нам нужны не общественные кампании протеста, а хорошо отлаженный механизм принятия взвешенных, экологически и экономически грамотных решений. Сегодня мы открываем акцию журнала, подробно разбирая практику работы государственных экологических комиссий — в том числе и той, что дала положительное заключение на проект нефтепровода по самому берегу Байкала. Мы продолжим ее в следующих номерах, предоставляя слово экологам, экономистам, юристам, как российским, так и зарубежным. Мы будем рады услышать и голоса наших читателей.
Борис Жуков
Небывалая гармония
И в общественном сознании, и в средствах массовой информации бытует такой стереотип: проблемы экологии — примета и оборотная сторона промышленной цивилизации. До того как на нашей планете задымили трубы заводов и поехали самодвижущиеся экипажи, никаких проблем с окружающей средой не было: воздух был чистым, реки — полноводными, леса — бескрайними. А люди жили в гармонии с природой, не нанося ей никакого ущерба и не лишаясь общения с ней в собственноручно созданных каменных лабиринтах.
Они ели чистую, собственноручно выращенную или добытую пищу без пестицидов и минеральных удобрений; их быт наполняли изделия только из натуральных материалов: дерева, камня, глины, металла, кожи, растительных волокон. И для того чтобы преодолеть нынешний глобальный экологический кризис, нужно вернуться в этот золотой век, отказавшись от коварных даров цивилизации. Дело не ограничивается одними только ностальгическими вздохами: именно на таких представлениях основаны модное ныне «органическое» сельское хозяйство (не использующее химикатов, кормовых добавок, генно-модифицированных организмов и т. д.) и постепенно входящие в моду экопоселения.
Между тем оснований для подобной картины мира, строго говоря, нет решительно никаких. Если палеолитического человека мы еще можем считать находящимся в равновесии с окружающей средой (или, по крайней мере, не можем доказать обратного — хотя многие специалисты сомневаются в устойчивости его хозяйства), то все традиционные цивилизации относились к окружающей среде, пожалуй, даже хуже, чем современная индустриальная. Если для последней природа — источник ресурсов, емкость для отходов и поле для экспансии, то для всех без исключения земледельческих культур она была еще и враждебной силой, натиск которой на освоенное пространство необходимо постоянно отражать (об этом несколько лет назад подробно писал в «3-С» антрополог Кирилл Ефремов). Это отношение не миновало и русскую цивилизацию: хотя крестьянин нечерноземной России получал от естественных экосистем — леса и воды — почти столько же, сколько с поля и огорода (а в Сибири и на европейском Севере порой даже больше), они оставались для него враждебной территорией, «диким полем», лишенным всякого смысла и ценности. «Москва — современный город, какие в нем могут быть леса?!» — удивился несколько лет назад один из руководителей Московского правительства, когда его пригласили на совещание по проблемам городских лесов.
А как же чистые реки и бескрайние леса? Они и в самом деле были, но лишь потому, что людей было очень мало. Всего сто лет назад на Земле жило вчетверо меньше представителей вида Homo sapiens, чем живет сейчас. В империи Екатерины II проживали около 36 млн. человек — сегодня на той же территории живет более 200 млн. Обжитое пространство со всеми полями и сенокосами совсем недавно представляло собой сеть островов и островков в океане нетронутой природы. Забирая природные ресурсы без счета и сбрасывая в окружающую среду все отходы своей жизнедеятельности, малочисленное человечество было бессильно создать серьезную угрозу биосфере.
Впрочем, в наиболее освоенных и многолюдных регионах хозяйственная деятельность человека оказывала разрушительное воздействие уже тогда. Еще до всякой промышленной революции деревянная соха на маломощной конной или бычьей тяге стерла с лица Земли целую климатическую зону — евразийскую степь, а идиллические козочки аркадских пастушков сожрали, не поперхнувшись, леса Балкан и Малой Азии. И тура с тарпаном истребил не кто-нибудь, а люди того самого «золотого века». Причем нс азартные и кровожадные охотники, а мирные землепашцы, редко евшие мясо и часто не владевшие никаким оружием — зато успешно разрушавшие среду обитания диких европейских копытных.
Речь, разумеется, не о том, чтобы задним число предъявить нашим предкам какие бы го ни было претензии. Просто необходимо осознать: главная причина усиливающегося давления человека на биосферу — не индустриальные технологии и не рыночная экономика, а неограниченный рост численности самих людей. И отказ от современных технологий не только не остановит и даже не замедлит разрушения биосферы, но напротив — ускорит его. Расхваливая достоинства того же «органического» земледелия, его сторонники нс любят упоминать о том, что продуктивность любой культуры при такой системе в несколько раз ниже, чем в химизированном технологичном хозяйстве. Следовательно, для производства того же количества продовольствия потребуется во столько же раз больше посевных площадей, чем нужно сейчас. А взять их можно только у естественных экосистем. В свете этого неудивительно, что наибольшая скорость деградации и прямого уничтожения естественных ландшафтов наблюдается сегодня в странах Черной Африки — в том числе и в тех их районах, где нет вообще никакой промышленности и куда не простираются интересы транснациональных корпораций. Зато там есть традиционное сельское хозяйство, основанное на ручном труде, низкопродуктивных местных сортах и породах и совершенно свободное от всякой химии и биотехнологии. А еще там есть стремительно растущее население, которому надо чем- то питаться.
Некоторые современные неомальтузианцы делают из этого логичный на первый взгляд вывод: нужно отказаться от старомодного гуманизма и сокращать население таких стран искусственно — хотя бы посредством войн и межэтнической резни. К сожалению, такой опыт у человечества тоже имеется. И краткий итог его гласит: нет более антиэкологического состояния человеческого общества, чем война, и нет более антиэкологического человеческого поселения, чем военный лагерь или лагерь беженцев. Независимо от того, ведутся ли военные действия ножами и мотыгами или высокоточными умными ракетами со спутниковым наведением, они резко ускоряют разрушение окружающей среды на театре военных действий.
На самом деле способ зашиты от демографического взрыва существует, он прост, безотказен и известен всем. В любой стране, где большинство жителей удалось накормить, подлечить, выучить и приставить к производительному труду, всего через полтора- два поколения рождаемость падает ниже уровня простого воспроизводства и уже никогда не возвращается обратно. Более того: чем выше уровень жизни общества, тем серьезнее оно относится к проблемам защиты окружающей среды.
Однако чем выше уровень жизни — тем выше потребление первичных ресурсов и производство бытовых и промышленных отходов надушу населения. Расчеты покатывают: чтобы обеспечить все население мира тем количеством материальных благ, которым пользуются сегодня граждане развитых стран, понадобилось бы еще две-три планеты.
Правда, эти расчеты предполагают, что расход ресурсов и производство отходов на единицу конечной продукции (буханку хлеба, книжку, поездку от дома до работы и т. д.) будут такими или примерно такими, как сейчас. А обязательно ли это?
Ответ на этот вопрос появился еще в середине 90-х в виде книги «Фактор четыре» , принятой Римским клубом в качестве очередного доклада. Ее авторы — супруги Хантер и Эймори Ловинсы, создатели и руководители «Института Рокки Маунтин» в штате Колорадо, и Эрнст Ульрих фон Вайцзеккер — член Римского кл^а и бывший директор Института европейской политики по охране окружающей среды. По их мнению, уже известные организационные и технологические решения позволяют использовать первичные ресурсы, по крайней мере, вчетверо эффективнее, чем они используются сейчас. Потребителя ведь не очень интересует, сколько тонн стали или киловатт-часов электроэнергии приходятся на его душу. Уменьшение расхода первичных ресурсов при том же уровне комфорта ему даже выгодно — меньше придется платить.
Авторы «Фактора четыре» приводят десятки конкретных способов интенсифицировать использование ресурсов: от чудо-автомобилей, способных пересечь американский континент на одном бензобаке, до старого доброго повторного использования стеклотары, знакомого нам еще по советским временам. Эффективность каждой идеи доказана на практике, часто их успешно используют процветающие фирмы и целые города. Которые при этом так и остаются островками продуманности и ответственности в «неправильном» мире.
Отметив это, Ловинсы и Вайцзеккер задют естественный вопрос: почему же «революция эффективности» не охватывает одну за другой все страны и все отрасли мировой экономики? Почему все эти прекрасные идеи применяются столь ограниченно? И лают на него четкий и недвусмысленный ответ: предложенные разработки, выигрывая в эффективности использования природных ресурсов, проигрывают в эффективности использования труда.
В течение почти всей истории человечества объем используемых им ресурсов был, как уже говорилось, ничтожно мал по сравнению с их общим запасом в природе. Объем производства определялся количеством и эффективностью труда, а природные ресурсы были всегда в избытке и стоили ровно столько, сколько стоила их заготовка, извлечение из природы. При таком раскладе любой производитель вынужден всеми силами экономить труд (как живой, так и овеществленный в оборудовании) и повышать его эффективность, не особенно интересуясь тем, насколько эффективно расходуются ресурсы.
Но сегодня аппетиты мирового хозяйства уже вполне сопоставимы с запасами важнейших природных ресурсов. Добыча практически всех возобновимых ресурсов — леса, рыбы, чистой воды и т. д. — ныне включает в себя работы по их поддержанию и воспроизводству, причем доля этих работ все время растет. Зато труд сегодня явно избыточен — настолько, что борьба с сокращением рабочих мест и даже их искусственное создание стали для общества самостоятельной задачей. Так зачем же нам теперь экономить труд и транжирить ресурсы?
Переориентация экономики с критерия производительности труда на критерий производительности ресурсов и есть главная идея «Фактора четыре», та волшебная палочка, которая, по мнению авторов, позволит человечеству сократить нагрузку на биосферу, не снижая уровня жизни. Впрочем, авторы честно предупреждают читателя: «революция эффективности» — не гарантия, а только возможность спасения планеты. Человеческая жадность и тщеславие могут сожрать любой выигрыш.
Ирина Максимова
Послесловие к несостоявшейся катастрофе
Озеро Байкал — не только место немыслимой красоты; это самый крупный и глубокий в мире резервуар пресной воды. Драматическую, даже детективную историю двух экспертиз одного чуть не погубившего Байкал проекта, рассказывает Ирина Ильинична Максимова, ученый секретарь Научного совета по Байкалу СО РАН, эксперт Государственной экологической экспертизы проекта ВСТО (нефтевод Восточная Сибирь — Тихий океан).
Озеро настолько уникально, что его ценность признается всеми: страны, на территории которых расположены подобные места, отвечают за их сохранность перед всем мировым сообществом. Наше государство достаточно серьезно относится к своим обязательствам: присоединившись к «Конвенции о всемирном наследии», оно приняло федеральный закон об охране Байкала.
Вместе с тем всегда был велик соблазн использовать чистую воду озера и территорию его бассейна для промышленных и военных надобностей. Чаше всего это приводило к скандалам, порой даже международным. Последний такой скандал связан с проектами перевозки для продажи огромного количества нефти из Сибири на Дальний Восток.
Пока что нефть — и не в таких количествах, как хотелось бы государственному предприятию Транснефть — возят по железной дороге, вдоль южной оконечности Байкала (Транссиб). Намерение резко увеличить такие перевозки встретило совершенно справедливое сопротивление Министерства природных ресурсов.
Возникла идея перевозить нефть севернее Байкала, по однопутному БАМу. Руководство БАМа заявляло и продолжает заявлять, что ручается за доставку любого количества нефти. Но беда в том, что строили дорогу по совершенно не исследованной местности, к каким последствиям приведет ее строительство и эксплуатация, никто не знал, да и вопросом таким не задавался. Эти последствия фактически не исследованы до сих пор. Это самый серьезный просчет проектировщиков, строителей, всех, кто эту работу заказывал и принимал. Специалисты из Института земной коры СО РАН утверждают, что сейчас там происходят очень серьезные геолого-геоморфологические процессы, создающие ситуацию непредсказуемую.
Вообще-то через территорию, всю раздробленную активными разломами земной коры, туннели прокладывать, мягко говоря, не рекомендуется. Северо-Муйский туннель как раз такой. Его построили три года назад; пока строили, было несколько аварий, и с человеческими жертвами. С тех пор он практически не работает, а поезда, пассажирские и груженые лесом, тянут в обход через сопку восемь паровозов. Большегрузные поезда с цистернами нефти так не потащишь. Можно ли что-нибудь сделать с Северо-Муйским туннелем, не знаю. Что имеют в виду руководители дороги, когда берутся возить нефть, тоже не знаю — может быть, они собираются передвинуть пути, срыть сопку или сделать еще что-нибудь.
Нефть, как и газ, в больших количествах можно доставлять по трубопроводу. У нефтяников есть несколько таких проектов. Предлагали тянуть трубопровод вокруг южной оконечности Байкала — этот вариант отвергла экологическая экспертиза еще в 2003 году. Два довода были главными: повышенная сейсмичность и то, что предполагалось вторгнуться в водосборный бассейн озера.
Возникло два северных варианта: один — по берегу Лены, вдоль нефтяных и газовых месторождений, которые собираются разрабатывать; другой — еще севернее и самый длинный, который захватил бы все такие месторождения. Хотя и тот, и другой проекты предполагали частично идти по бездорожью, оба они, особенно самый северный, представляются мне не только экологически (достаточно далеко от Байкала и его бассейна), но и экономически предпочтительными, поскольку все равно эти места будут осваиваться. Собственно, фирма «Сургутнефтегаз» уже начала освоение: подготовительные материалы практически готовы, осенью они собираются выходить с ними на государственную экспертизу, а с зимы начать строительство. В проекте учтены все экологические нюансы и природные особенности территории, он очень профессионален, и никаких проблем с ним возникнуть не должно.
Однако с проектом «Восточная Сибирь — Дальний Восток» выступил вовсе не «Сургутнефтегаз», а государственная компания «Транснефть». Сотрудничать с другой компанией — значит, делиться с нею прибылью, а этого очень не хотелось. То, что целесообразно для общества в целом, показалось совершенно нецелесообразным конкретной фирме. И она выставила свой вариант: вести трубопровод вдоль БАМа, по северной оконечности Байкала и далее вдоль реки Северная Ангара, впадающей в озеро. Примерно 250 километров трубопровод должен идти по водосборному бассейну Байкала, что само по себе противоречит всем «охранным грамотам», выданным озеру.
Мало того — опасность прорыва трубопровода землетрясением тут еще выше, чем в отвергнутом «южном» проекте. Байкал — глубокая, в восемь с половиной километров, трещина в земной коре. Борта трещины (то есть берега Байкала) раздвигаются, возникают напряжения сдвига блоков земной коры, особенно на их границах — вдоль широтной линии, отходящей от северной оконечности озера на восток. Относительно недавно (сказал бы геолог) здесь возникла цепочка впадин, где землетрясения, как и вдоль всего побережья Байкала, происходят и часто, и сильные. Каждое из них приводит к самым неожиданным изменениям рельефа. По мнению иркутских сейсмологов, их разрушительная сила может быть максимальной, такую не выдерживает ни одно человеческое сооружение. За XX век катастрофических землетрясений здесь случилось с десяток, а следы более давних, вроде того, что привело в 1825 году к образованию залива Провал на восточном берегу Байкала, еще долго будут исследовать.
Ученые Института физики Земли говорят, что достаточно давно не было землетрясения подобной силы, и сейчас там накопились такие же напряжения, как те, что привели к алтайскому землетрясению 2003 года. К счастью, там пострадавших не было — места малозаселенные; но если бы через эту территории проходил трубопровод с нефтью, он порвался бы как минимум в трех местах. Так что есть все основания ждать такого же землетрясения с магнитудой порядка 7,7 в бассейне Северной Ангары.
Специалисты, измеряющие вероятность аварии на промышленных сооружениях, оценивают риск прорыва трубопровода в 10 в минус пятой степени; риск аварии на Чернобыльской АЭС оценивался в свое время еще меньше — как 10 в минус шестой степени.
Академик Николай Лаверов говорит о высокой вероятности 12-балльного землетрясения в пределах полосы шириной 150 километров.
Серьезные претензии к этому проекту были и у рыбников, и у гидрологов. Их опасения были связаны не только с возможностью прорыва трубопровода: тут они были бы совершенно катастрофичны и для воды, и для рыбы, и для растительности, вообще для всего живого в бассейне Байкала. Но и само строительство привело бы к непредсказуемым последствиям (их же никто не исследовал, и нефтяники такого анализа не предусматривали). Вырубили где-то лес, живность разбежалась, трубопровод работает — а вдруг начинаются оползни. Возможно? Вполне! Не предусмотрен был и мониторинг, который позволил бы отслеживать такие варианты.
Короче говоря, первая государственная экспертиза проекта была категорически отрицательной.
Организация государственной экологической экспертизы у нас довольно запутанная. За охрану природы отвечает Министерство природных ресурсов, за экологическую экспертизу — Федеральная служба Росприроднадзор в его составе. В принципе Ростехнадзор не имеет права принимать к рассмотрению проекты, не получившие одобрения Росприроднадзора. Но Ростехнадзор подчиняется непосредственно председателю правительства и, очевидно, поэтому позволяет себе обходить процедуру, предусмотренную законом.
Росприроднадзор рассмотрел проект и, изложив на трех-четырех страницах доводы специалистов, заключил их выводом о недопустимости такого строительства. Наверное, на экспертов давили, поэтому позже слова о недопустимости были сняты, но все доводы остались и к другим выводам привести просто не могли.
Однако позже «Транснефть» ссылалась на некое «согласование» и демонстрировала письмо в восемь-десять строчек якобы за подписью председателя Росприроднадзора. Участники экспертизы ничего об этом не знали.
Потом началась еще более запутанная и темная история экологической экспертизы Ростехнадзора.
Уже сама такая повторная экспертиза — некоторая странность. Я говорила: во всех случаях обязательно разрешение (положительная оценка проекта с экологической точки зрения) Росприроднадзора. Не получив такой оценки, Ростехнадзор, вместо того, чтобы отказаться от проекта, устроил еще одну.
Три месяца 52 члена этой новой экспертной комиссии, разделенные на рабочие группы, изучали каждая свой аспект предполагаемого строительства. Время от времени они проводили общие заседания. Я принимала в них участие и могу свидетельствовать, что все специалисты дружно выступали против. В конце концов 46 экспертов из 52 подписали общее отрицательное заключение по проекту. По закону на этом дело кончалось, и комиссию должны были распустить. Ее оценка по закону считается неоспоримой, если поддержана двумя третями участников — тут было больше.
Но комиссию не распустили. Срок ее работы продлили и начали целенаправленно менять ее состав. Это манипулирование составом продолжалось до тех пор. пока не было получено искомых две трети подписей под новым — положительным — заключением. Вводили металлургов, атомщиков — один из них даже стал руководителем группы. Исключали сейсмологов.
Двадцать человек, раньше поставивших свои подписи под запретом строительства, теперь подписали его разрешение. Три месяца изучения документов, исследования ситуации были зачеркнуты — хотя Байкал оставался все тот же, сейсмичность та же, техника та же, тот же во всех принципиальных пунктах проект. Писали прежде, что труба может выдержать землетрясение в восемь баллов, а потом сообщили, что в десять; в сборнике технических требований к качеству строительства (СНИПе) ясно сказано: в зоне возможных восьмибалльных землетрясений подземные нефтепроводы не рекомендуются, а зону девятибалльных вовсе следует обходить.
Не знаю, что уж там сделали с людьми, так стремительно изменившими свое мнение. Ко мне с подобными предложениями не обращались ни разу: я была в комиссии представителем Сибири, и твердость моей позиции все знали.
Зато не все из новых членов комиссии поддержали Ростехнадзор и его руководителя К.Пуликовского, хотя именно этого от них ждали. Опять не хватало двух третей — и тогда из комиссии срочно, задним числом стали выводить «лишних», чтобы высказавшиеся «за» все-таки составили две трети.
Конечно, только суд может решить, насколько правомерны были все эти манипуляции с продлением срока работы комиссии (якобы «по процедурным основаниям»), с вводом и выводом ее членов (например, закон предусматривает, что состав комиссии определяется по согласованию отдельно с каждым ее членом; но совершенно ясно, что исключение из нее экспертов задним числом было сделано без всякого с ними согласования). Нам, членам комиссии, без конца раздавали всякие документы, на которых не было подписи председателя М. Генералова.
Были и другие несомненные нарушения закона — среди них и очень серьезные, с картами. По степени подробности всяких характеристик территории карты общего сейсмического районирования, с которыми работают эксперты, бывают трех вариантов: А, В и С. Если разрушение объекта не принесет окружающему особого вреда, например, строительство жилого массива из небольших домов на более или менее спокойной территории, эксперты пользуются картами варианта А. Им не нужны многие подробности, обязательные для определения возможных последствий строительства более крупных объектов, с повышенным риском для окружающего мира; если строят завод, комбинат — эксперт использует карту В. Когда же речь идет о катастрофической опасности всякой аварии, степень сейсмического риска такой аварии должна определяться по картам типа С — к таким объектам относятся атомные электростанции и, конечно, нефтяные и газовые трубопроводы. Между тем весь проект был разработан по картам А и В, и новая комиссия это приняла.
1 февраля правительство приняло постановление, уточнявшее, для каких территорий полагается работать на картах А, В и С. Районы Байкала и Забайкалья по этому постановлению, безусловно, отнесены к варианту С («для особо ответственных объектов»). Экспертиза закончилась 3 марта. то есть ее работа прямо подпадала под новое постановление — обязаны были все просчитать и проверить по карте С.
Прямое нарушение закона — то, что в комиссию включали в числе новых членов и тех, чье положительное отношение к проекту было заранее известно; по закону экспертом не может становиться человек, начинающий работу с уже готовым мнением.
Господа из «Транснефти» постоянно пытались оказать давление на комиссию — например, ссылались на президента, якобы расположенного именно к такому варианту проекта. Между тем были серьезные свидетельства, что на самом деле президент давал указание быстро построить нефтепровод, но никогда не давал указаний нарушать экологию и идти около Байкала. Позже это было подтверждено публичным заявлением президента.
Проект «Транснефти» не предусматривал никаких средств на ликвидацию возможной аварии, даже просто на обязательное страхование риска.
В. Путин предложил перенести трубопровод на 40 километров севернее, убрав его с байкальских берегов. Его слова нельзя понимать буквально: на некоторых участках за 40 километров от озера идут хребты гор. А не буквальное исполнение воли президента дает простор для разных интерпретаций.
Можно вести трассу на 200 километров севернее, используя дороги, которые там уже есть. Она станет длиннее, потребует больших затрат, и это будет поводом стребовать с государства n-ую сумму «на обход». Но это значит, что трубопровод пойдет по территории с сейсмичностью 7 баллов — не лучший выбор. Еще севернее сейсмичность 4-5 баллов. В самом северном варианте строительства смогут участвовать «Сургутнефтегаз», может, присоединится еще и Росгаз (Роснефть). Мне по-прежнему такой вариант представляется наилучшим и с экологической, и с экономической точки зрения.
Но есть и еще один вариант, которого все мы боимся теперь больше всего. Можно, отнеся трассу на 20 километров от озера, потом вернуться к прежнему пути, вдоль БАМа. Это значит, что, удалившись от собственно Байкала, трубопровод останется в его водосборном бассейне и пойдет по берегу Северной Ангары, через зону самой высокой сейсмичности (12-балльной).
Тогда проблема практически не будет решена, и опасность для озера останется той же.
Прежнее заключение экологической экспертизы не отменено и начатое строительство продолжается.
Записал М Розанов
Людмила Беляева
Вокруг «поворота рек»
Недавно на стоя президента России легла записка с предложением возродить знаменитый проект «поворота рек». Точнее, его азиатскую составляющую — переброску части стока рек Обского бассейна в Среднюю Азию. Видимо, инициативные мелиораторы уловили какие-то веяния в атмосфере, побудившие их пустить этот пробный шар.
Дежа вю
Как утверждают авторы документа, в XXI веке проблема пресной воды станет основной проблемой человечества и главным источником глобальных конфликтов. Она будет продаваться на мировом рынке в объемах, сравнимых с объемами продажи нефти, и дороже нефти, а все затраты на инфраструктуру торговли водой будут эффективнее.
К записке приложено технико-экономическое обоснование проекта. Предлагается построить на реке Обь, близ города Ханты-Мансийска, водозаборную станцию. Планируется забирать из Оби около 27 кубических километров воды в год, что составляет около 7 % ее ежегодного стока. В перспективе объем переброски воды доведут до 37 кубических километров воды в год. От водозаборной станции пророют канат длиной 2550 км, глубиной 16 метров и шириной 200 метров до Сырдарьи, а затем до Амударьи. Пропускная способность канала — 1150 куб. метров воды в секунду. Потребуется установить 5-8 насосных станций, расходующих в год 10,2 миллиарда киловатт/часов электроэнергии. Это позволит поднять воды Оби на 110 м и перекачать их на юг.
По границе Омской области и Казахстана проходит природный водораздел. С российской стороны будет построено водохранилище, из которого перебрасывать воду в Казахстан будут через подземные тоннели. До потребителя дойдет не 27, а 24 - 25 куб. км; остальное — потери в пути. 4,9 куб. км намечается использовать в пределах России (на нужды Челябинской, Курганской, Омской областей — правда, по мнению ученых-экологов, если когда-нибудь и потребуется орошение в этих районах, там достаточно своих собственных резервов), 3,4 куб. км — в степях севера Казахстана, остальное — в оросительных системах бассейнов рек Сырдарья и Амударья в Казахстане, Узбекистане, Туркмении; в перспективе — добраться и до Афганистана.
Прибыль от продажи воды составит не менее 4,5 миллиардов долларов ежегодно. Производство разнообразной сельхозпродукции сказочно возрастет, этой самой продукцией Средняя Азия с нами и расплатится. Большие выгоды сулит само строительство; оно позволит создать много новых рабочих мест, запустить производства, эффективно загрузить строителей.
Правда, не очень понятно, на какие деньги строить канал: по самым скромным подсчетам, потребуется 20 миллиардов долларов. По мнению политологов, у государств Центральной Азии таких денег нет, у России тоже нет лишних средств. Предполагается создать Международный Евразийский консорциум, который займет деньги под государственные гарантии. Участники консорциума компенсируют расходы на проект за счет продажи воды, а также отчисляя процент от выгоды, полученной за счет возрождения орошенных земель и производства на них различной продукции.
Правда, никто в счет долга зерно и арбузы не возьмет. И разве уже забыта история со строительством высокоскоростной магистрали Москва — Санкт-Петербург? Дороги нет, а долги есть, и много.
Пофантазируем...
Сценарий развития событий может сложиться примерно следующий:
• создается Консорциум по реализации проекта;
• из-за отсутствия у Консорциума и у государств Центральной Азии собственных денег берутся многомиллиардные кредиты под гарантии государств-участников;
• по ходу дела выясняется, что стоимость строительства существенно занижена (типичный случай для советских и постсоветских времен). Берутся новые кредиты;
• выясняется, что нет денег на строительство оросительных систем. Берутся новые кредиты;
• подходит время возврата первых кредитов. Поскольку прибыли нет, государства-участники вынуждены изыскивать эти средства в своих бюджетах, урезая социальные, экономические и экологические программы. Существующее орошаемое земледелие продолжает деградировать из-за недостатка средств на реконструкцию оросительных систем, утилизацию дренажного стока и т. д.;
• новые оросительные системы создаются для орошения по прежним примитивным технологиям (если бы предполагались новые технологии, их было бы логичнее внедрить в первую очередь на уже освоенных землях, где есть социальная и транспортная инфраструктура). На это указывает и соотношение подачи воды и площади орошаемых земель в Центральной Азии, указанные в письме;
• поскольку все наиболее удобные и пригодные для мелиорации земли уже освоены, начинают осваивать и трудномелиорируемые земли, требующие больших капитальных вложений в освоение;
• строительство канала завершено; выясняется, что потери воды из канала в несколько раз выше проектных, соответственно стоимость воды для конечного потребителя должна быть существенно выше. Из-за фильтрации воды из канала происходит подтопление и засоление обширных территорий, в том числе пастбищ;
• вспоминают, что необходимо строительство не только канала и оросительных систем, но и социальной, транспортной и перерабатывающей инфраструктуры, о которых в проекте ни слова. Берут новые кредиты;
• выплаты по ранее взятым кредитам продолжают увеличиваться. Государства все глубже залезают в долговую яму;
• начинается переселение людей на земли нового орошения;
• начинается орошение;
• поскольку у государств нет средств поддерживать огромные массивы и старых, и новых орошаемых земель в приличном состоянии, ухудшается мелиоративная обстановка, качество земель снижается, урожайность падает.
• вспоминают, что забыли продумать систему утилизации соленого дренажного стока. Просят кредиты под строительство магистральных дренажных каналов;
• просят кредиты для выплат по ранее взятым кредитам, поскольку прибыль от проекта слишком мала или отсутствует вовсе;
• затраты на новое мелиоративное строительство не позволяют осуществлять структурную перестройку хозяйства, экономика стран Центральной Азии попадает в жесточайший кризис;
• Россия не в состоянии помогать государствам Центральной Азии в нужном объеме; они вынуждены обращаться к западным кредиторам с просьбой о новых кредитах и рассрочке платежей по старым кредитам в обмен на политические уступки и распродажу национальных природных богатств западным (или восточным) компаниям;
• Россия окончательно утрачивает свои позиции в Центральной Азии; возникает новая геополитическая ситуация в этом регионе.
Зачем тянуть лишнюю воду в Среднюю Азию, когда для эффективного земледелия в этих районах достаточно более рачительно использовать уже существующие там оросительные системы?
Куда утекла вода
В Центральной Азии первые оросительные системы были созданы 6000 лет назад. Они и основанное на них хозяйство воссоздавались примерно до 1950-х годов прошлого века, В конце 1950-х — начале 1960-х годов по постановлению партии и правительства систему стали расширять, увеличив площади орошения в 1,5 - 2,5 раза. Раньше в Центральной Азии около 120 кубических километров воды ежегодно формировалось в горах, из них примерно половина шла на орошение, немножко терялось в пустынях, и примерно 53 кубических километра попадало в Аральское море. Теперь на орошение ухолила почти вся вода, сток в Арал прекратился.
Урожайность все время падала. Применение гигантского количества пестицидов не только привело к загрязнению окружающей среды, но и к скандальным отравлениям множества людей, работавших на хлопковых полях. По оценкам одного из крупнейших советских почвоведов Б. Г. Розанова, потери земель в Средней Азии в результате водохозяйственного строительства и неправильной ирригации достигли 1 млн га.
В 1980-е годы Верховный Совет Советского Союза и Комитет по экологии вынуждены были серьезно обсуждать, что же делать с Аралом. Исследования показали, что вода в Центральной Азии расходуется крайне неэффективно: КПД оросительных систем — 50-54 %, не больше, остальная вода теряется (это по официальным данным, которые обычно приукрашивают ситуацию).
В конце 80-х годов в Верховный Совет СССР из бассейна Арала потоком шли письма с требованием придать региону статус зоны экологического бедствия.
Как общественность победила социалистических гигантоманов
Но все это, как и неудачи предыдущих проектов, не смутило всемогущую социалистическую корпорацию, в которую превратились Министерство водного хозяйства и «Гидропроект». Они были полны энтузиазма, готовы осваивать гигантские бюджетные средства, и их реляции наверх звучали оптимистично и многообещающе.
Никто не ожидал, что проект встретит в обществе столь резкое сопротивление. В Академии наук, где проект проходил экспертизу, он получил крайне негативный отзыв. Десятки трудов написаны, и сотни расчетов проведены в опровержение ТЭО проекта «поворота рек» специалистами всевозможных отраслей науки. Вот лишь несколько примеров.
Из заключения ГЭК Госплана СССР (1980 г.) и ГЭК РСФСР (1983 г.):
«ТЭО проекта не отвечает условиям успешного выполнения Продовольственной программы; не проработаны альтернативные варианты мелиорации; повсеместно занижены затраты, стоимость 1 очереди преуменьшена в 2 раза; численность занятых в строительстве рабочих преуменьшена в 3 - 4 раза; выход СХ продукции преувеличен на 30 - 50%; в ТЭО не рассмотрено стратегическое направление водохозяйственных проблем; проект, отвлекая на 1 очередь 40 - 50 млрд, рублей, добавляет с.-х. продукции на 2 - 2,5% от продовольственной программы; неоправданный приоритет отдан водным мелиорациям, в ущерб всем иным, притом, что 1 га водной мелиорации обходится в 5000 - 7000 р., а лесомелиорации в 500 - 600 р.; Союзгипроводхоз не представил альтернативных проекту вариаций безводных мелиораций».
Из заключения экспертов ЦЭМИ (Центральный экономико-математический институт АН СССР):
Во всех экономических расчетах проекта «выявлено не только ошибочное, но недобросовестное применение системного анализа при расчетах проекта. Отмечено намеренное умолчание и отказ от использования новейших технологий мелиорации земель, способов повышения урожайности, методов влагосбережения».
Многие ученые и специалисты, которые специально занимались как проблемами Средней Азии, так и проблемами переброски, пришли к выводу, что этот проект бесперспективен: он
• не решает стратегической задачи — развития республик Средней Азии, поскольку направлен на экстенсивное развитие, основанное на отсталом в техническом отношении орошаемом монокультурном земледелии. Отвлекая огромные средства, этот проект не позволит использовать дефицитные финансовые ресурсы для диверсификации и развития экономики этого региона и наведения порядка в самом орошаемом земледелии;
• не обоснован и в техническом отношении. Канал шириной 200 м и глубиной 15 - 16 м предполагалось строить без фильтрационной защиты (иначе он получался очень дорогим) причем на протяжении сотен километров— по песчаным пустыням; •отрицательные экологические последствия не оценены достаточно полно. Сколько земель будет затоплено, подтоплено и засолено в результате фильтрации воды из самого канала и магистральных водоотволящих каналов к оросительным системам? Как скажется подтопление и засоление на пастбищах региона? Как повлияет относительно небольшой, но постоянный отбор водных ресурсов на биологические ресурсы, экологическое состояние и оледенения Оби, Обской губы и южной части Карского моря? По всем этим вопросам не было убедительных, обоснованных ответов; •стоимость проекта была занижена.
В экспертизе проекта принимали участие ведущие специалисты многих академических институтов. Огромную работу провела Временная научно-техническая комиссия под председательством академика А.Л. Яншина, (который писал об этом в нашем журнале). Анализ проекта и предложенные альтернативные ему варианты мелиорации земель составили большой обобщающий труд.
На экспертов пытались оказывать давление, а их заключение — фальсифицировать. Возмущенные академики обратились с протестом в ЦК КПСС. Многочисленные статьи в самых авторитетных тогда газетах и журналах (особый вклад в борьбу с перебросом сибирских рек внес культовый в те времена «Новый мир» участвовал в этой кампании и журнал «Знание — сила») тиражировали эту историю и доводы оппонентов проекта. Страсти накалялись; люди переставали раскланиваться друг с другом, если занимали разные позиции в этой дискуссии.
Приближалась середина восьмидесятых, и накал кампании как бы предварял взрыв общественной активности времен перестройки.
Проект переброски части стока сибирских рек в Среднюю Азию и Казахстан заморозили на стадии технико-экономического обоснования (ТЭО). 14 августа 1986 года ЦК КПСС постановил прекратить по нему работы.
Конечно, серьезная аргументация противников проекта поворота сибирских рек, широкая гласность, которую приобрела дискуссия, и решимость оппонентов Минводхоза отстаивать свою позицию сыграли огромную роль в том, что от проекта отказались. Однако знающие люди обращают внимание на дату окончательного решения (1986) и утверждают, что главную роль тут сыграло отсутствие политической воли высшего руководства страны действовать вопреки общественному мнению (что случалось ранее неоднократно и всегда — не в пользу общественности, иногда даже очень не в пользу) и его сосредоточенность на совсем других проблемах. Эта иронически-пессимистическая мысль заслуживает внимания: она вызывает подозрение, что гигантский бессмысленный проект может возродиться, как только ситуация будет хоть немного благоприятствовать этому.
Что, кажется, и происходит...
Кстати, в Центральной Азии за последние годы мало что изменилось. Местные специалисты пишут, что вода здесь используется по-прежнему расточительно, а состояние орошаемого земледелия — плохое. Так зачем же туда подавать еще дополнительную воду?
Сибирские ученые — против...
«Зачем тянуть лишнюю реку в Среднюю Азию, когда для эффективного земледелия в этих районах достаточно более рачительно использовать уже существующие там оросительные системы? — говорит заместитель директора Новосибирского института экономики СО РАН академик Вячеслав Селиверстов. — Ни одна среднеазиатская страна не вынесет инвестиционной нагрузки проекта — он не окупится никогда».
«Изъятие даже 5 - 7 % воды из Оби может привести к негативным долгосрочным изменениям: нарушению функционирования рыбного хозяйства, изменению теплового баланса больших территорий Российской Арктики, — считает заместитель директора института доктор географических наук Юрий Винокуров. — Дальше последуют изменение климата на обширных территориях, нарушение экосистем Нижнего Приобья и Обской губы, утрата тысяч квадратных километров плодородных земель в Зауралье. Экологический ущерб, нанесенный таким строительством, может составить миллиарды долларов».
Губернатор Омской области Леонид Полежаев (по профессии он гидромелиоратор, 23 года проработал в Казахстане инженером-гидростроителем, возглавлял строительство канала Иртыш-Караганда — Джезказган) считает, что строительство канала не уложится в 10- 15 миллиардов долларов, цифра возрастет минимум втрое, не считая расходов на эксплуатацию.
Жители Омской области уже сейчас ежедневно расплачиваются за вмешательства в природный водообмен. Уровень Иртыша в последние годы значительно понизился из-за того, что Казахстан нещадно эксплуатирует свои гидроэлектростанции. А в позапрошлом году Китай развернул исток Иртыша — реку Черный Иртыш — на себя, и Иртыш обмелел еще сильнее. Строительство канала, который понесет воду обратно на юг, и вовсе представляется апокалипсисом. Экологи предвещают катастрофу для всей Сибири: обмеление рек и заболачивание почв, климатические катаклизмы: граница холода в Сибири сместится еще больше на юг.
Просто — не всегда хорошо. Но очень соблазнительно
Кремль уже давно хотел бы сократить зависимость нашей экономики от экспорта нефти и газа, одновременно увеличивая темпы экономического роста. «Поворот рек» вроде бы тут кстати. Вода, в отличие о нефти, ресурс возобновляемый, да к тому же безальтернативный. Без волы человеку никак нельзя, и течет она к нам сама, так что и делать-то особо ничего не надо. Спрос на воду растет, а у нас ее много. Вот и возникает соблазн превратить воду в новый стратегический продукт российского экспорта.
Есть и другой резон. Как Америка выкарабкалась из Великой депрессии во многом благодаря масштабным рузвельтовским проектам строительства дорог и прочей инфраструктуры, так и Россия могла бы добиться ускоренного экономического роста за счет крупных проектов типа «поворота рек».
Оппоненты же считают, что цена такого роста может оказаться слишком высокой. Повыше, чем у прочих великих (вечных) строек, например, БАМа. Да и риск потратить на стройку миллиарды без ясных перспектив их возврата слишком велик. А если строить на государственные средства, то придется забыть о пенсиях, росте зарплат, медицине и здравоохранении. Проще оставить все как есть и выезжать на старых добрых нефти и газе. В конце концов, вода-то никуда не денется. Глядишь, когда-нибудь дойдет дело и до нее.
Парадокс, имеющий решающее значение для всей современной цивилизации: на Земле 71 % всей территории покрыт водой и только 29 % — суша. И при этом человечество уже испытывает жесточайший дефицит воды. Напрашивается вывод: разумное решение проблемы водного голода не там, где ищем. Ученые мира все больше и больше объединяются на единой платформе: проблема не в нехватке воды, а в абсолютно неправильном ее использовании.
Экстенсивные методы в земледелии, когда прибавка продукта получается за счет увеличения посевных площадей и потребления воды, — тупиковый путь. Особенно он губителен в водопользовании: брать чистую воду кубокилометрами, загрязнять ее в десятки, сотни раз выше предельно допустимых концентраций и «возвращать» в таком виде природе, как это делается в Москве, — никаких рукотворных морей не хватит. Только замкнутый водооборот с предельной степенью очистки (на уровне регенерации) — грамотный рецепт от водного голода.
В этой истории рано ставить точку. Никто не знает когда, но проект в том или ином виде будет обязательно осуществляться. Центральная Азия — геополитически исключительно важный регион, и мировое сообщество должно быть заинтересовано в том, чтобы здесь были спокойная обстановка, нормальные условия жизни и продуктивного труда. Неслучайно сегодня на самом высоком уровне обсуждаются варианты переброски в Среднюю Азию стока индостанских рек.
Китай приступил к крупномасштабным работам на Иртыше, сколько воды он заберет из этой реки, а сколько останется Казахстану и России — никто не знает. Правительство Китая собирается перебросить часть стока южных рек в северные области, которые испытывают острую нехватку пресной воды. Для лучшего обеспечения водой северных регионов страны, в том числе и самого Пекина, планируется соединить реки Янцзы, Хуанхэ, Хай и Гуай. Надо будет построить каналы общей протяженностью более тысячи километров.
Однако у противников проекта поворота рек вспять свое мнение: правительству стоит сначала попытаться внедрить более совершенные сельскохозяйственные технологии.
Великий «поворот рек», возможно, осуществят в Бразилии: утвержден амбициозный проект поворота части русла реки Сан-Франсиску в засушливые северо-восточные регионы. Стоимость его — 4,5 миллиарда реалов (около 1,7 млрд, долларов). Из основного русла Сан-Франциску будут выкачивать до 61 кубометра воды в секунду.
Археологи нашли в Междуречье Тигра и Евфрата оросительные системы с засоленными почвами, заброшенные еще в XVII веке до нашей эры. Ученые предполагают, что именно по этой причине пришли в упадок некоторые здешние государства того времени.
И сегодня мудрость хозяина состоит не в том, чтобы захлебнуться в воде, а в том, чтобы утоление жажды не перерастало в безудержную ее порчу.
С. Голубева
Государственная экологическая экспертиза: будущее уже было
Если мы не хотим, чтобы все экологические проблемы, постоянно возникающие на огромной территории страны, решал исключительно Президент России, необходимо воссоздать государственный орган, который бы профессионально этим занимался.
Такой орган у нас уже был. О том, как он создавался, работал, менял названия, был переподчинен, а потом разделен на несколько практически уже не работающих, рассказывает нашему корреспонденту начальник Управления государственной экологической экспертизы в 2000-2002 годах С. Голубева.
— Неужели Чернобыль так повлиял на партийное руководство, что оно решило вдруг защищать окружающую среду?
— Чернобыль, я думаю, стал последней каплей. Долгие годы природу покоряли, совершенно не думая о последствиях. В конце концов, стали происходить странные и страшные веши: моря высыхали, исчезала рыба, огромные территории приходилось признавать зоной экологического бедствия, в которых уже была невозможна нормальная жизнь. Гигантомания переустройства природы породила идеи строительства дамбы у Невской губы и Катунской ГЭС и, наконец, проект переброски части стока северных рек.
Кульминацией, конечно, стал Чернобыль. Взрыв АЭС обнаружил полную неготовность всех служб страны к такому повороту событий. Никто не разрабатывал план действий в случае аварии. Никто не знал, как будет распространяться радиация, и появление радиоактивных пятен то там, то туг было для всех полной неожиданностью. Специалисты, конечно, могли все это просчитать заранее, построить прогнозы — но им никто не задавал таких вопросов.
Со всем этим надо было что-то делать.
— И тогда поступили самым привычным административно-бюрократическим способом: создали еще один Комитет ?
— Совершенно верно: уже в декабре 1988 года был создан Государственный комитет по охране природы, отвечавший за экологическую экспертизу, экологический контроль и мониторинг состояния окружающей среды.
— И в жестких рамках сугубо бюрократической системы вам всем предстояло, начиная практически с нуля, добиваться немыслимого: чтобы наши советские и российские менеджеры, с которых всегда спрашивали исключительно план и рентабельность, вдруг начали задумываться о птичках и рыбках, отходах и почве?
—По порядку: мы начинали не совсем с нуля; Госплан и Госстрой уже давно приглашали экспертов, которые оценивали, как хозяйственный проект соотносится с окружающей средой. Нет, птички и рыбки их, конечно, волновали мало, а вот состояние почвы, объем речного стока — безусловно. Они могли сказать: здесь невозможно построить такую электростанцию, сток воды недостаточен. Или: предприятие здесь построить нельзя, не хватит природных ресурсов для его работы. Постепенно они нарабатывали опыт оценки связей природы и хозяйственной деятельности. И заставляли делать что-то для охраны природы, хотя бы из соображений экономической целесообразности.
—То есть они оставшись в чисто экономической логике? И какой-то шаг в пользу природы делали только как компромисс в споре с другим «хозяйствующим субъектом»?
— Верно: там и настолько, насколько оказывались задеты интересы рыбного, лесного, сельского хозяйства, и конфликт предполагался настолько сильный, что предпочитали компромисс. Многие наши сотрудники пришли к нам как раз из этих подразделений.
Опирались мы и на зарубежный опыт. Инструментом реальной и действенной, конкретной охраны природы там стала методика оценки воздействия на окружающую среду (ОВОС), впервые введенная в США в 1969 году, а затем во всех развитых странах. Она позволяет учитывать и предотвращать негативные воздействия на среду еще до того, как принимаются хозяйственные решения.
Деятельность Комитета (и Государственной экологической экспертизы в частности) была совершенно нетрадиционной для этой системы. Но я до сих пор убеждена, что добиться существенного результата экологическая экспертиза могла только как орган государственный — и никак иначе. Государственная экологическая экспертиза с самого начала строилась как независимая.
— Это возможно? В административной системе чиновник всегда зависит от вышестоящего начальства, так система устроена.
— Мы на практике доказали, что это возможно. Экспертами у нас были не сотрудники комитета, получавшие там зарплату, а независимые эксперты, которых мы приглашали из отраслевых научно-исследовательских институтов (теперь их нет), никогда не получавшие у заказчика экспертизы деньги за работу поданному проекту.
— Что значит: «заказчики»? Кто вам заказывал экспертизу — те, кто собирался по этому проекту строить? Они что, хотели себе лишних неприятностей?
— С 1995 года, когда был принят «Закон об экологической экспертизе», без положительного заключения экспертизы на строительство объекта ни один банк не имел права начать финансирование — экспертиза стала обязательной.
Очень важно, что закон четко прописывал процедуру экологической экспертизы. Сотрудник Управления получал документы по проекту вместе с предварительно проведенной санитарной, противопожарной и прочими специальными экспертизами, решал, какие в данном случае понадобятся эксперты. Искал их среди лучших специалистов, чаще всего в профильных НИИ, приглашал председателя комиссии (это отдельная песня: он должен быть не просто специалистом, не просто независимым по отношению к данному проекту, но еще уметь работать в команде и с командой) — и экспертная комиссия начинала работать. Каждый эксперт выносил свое заключение; потом председатель и сотрудник Управления обобщали их, писали общее заключение и обсуждали его на заседании всех экспертов. Решение считалось принятым, если за него проголосовали две трети комиссии; но все несогласные подавали свое особое мнение, так что ни один из экспертов не был лишен права слова.
Это довольно трудно — прийти к согласию. Например, всех специалистов проект трубопровода устраивает, а одного — нет: авария на трубе, и реликтовое озеро погибнет. Оглашаем на общем собрании. Один говорит: по моим экспертным вопросам все в порядке, а близость к озеру — ерунда, ничего не случится. А другой, наоборот, считает, что это очень важно, и хотя по его профилю все хорошо, он будет подписывать отрицательное заключение. Так и обсуждаем до тех пор, пока большинство не придет к единому мнению.
Но подписанное экспертами заключение — еще не документ. Его должен подписать руководитель ведомства, только после этого экспертное заключение становится документом, который отменить или изменить нельзя, можно только оспорить в суде.
— Ну, вот вам и ваша зависимость: а начальство не подпишет, пошлет на переработку, ему виднее.
— Нет, руководитель (министр, председатель Комитета) своей подписью заверяет только одно: процедура государственной экологической экспертизы полностью соответствовала закону — и больше ничего. Менять содержание заключения он не имеет права. Так что это лишь укрепляло нашу независимость от какого-либо давления — мы зависели только от закона, не от начальства.
— Такова же процедура экологической экспертизы и в других странах?
— Нет, наш порядок уникален: везде государственная экспертиза рассматривает только экологическое обоснование, составную часть всякого проекта, а мы рассматриваем и сам проект тоже. Иначе было бы просто ввести экспертов в заблуждение. «Наш проект предусматривает такой объем и качество стоков, что никакого ущерба для рыб быть не может», пишет в экологическом обосновании наш заказчик — а эксперт смотрит проект и говорит: но у вас же технологией такой сток не предусмотрен!
— Почему вам кажется столь важным, что экологическая экспертиза была частью административной системы?
— Потому что именно государство всем своим авторитетом гарантировало соблюдение процедуры, независимость экспертов, обязательность заключения экспертной комиссии — никакая общественная организация обеспечить это просто не в состоянии.
— Всем известно, во что порой превращается приход представителя санэпидстанции или пожарной инспекции на любое предприятие. Бизнес стонет от их поборов. Как вам удалось избежать превращения в еще одного из таких кровососов?
— Нас предохраняет от этого не только человеческие качества экспертов, с которыми мы работали годами и в чьей профессиональной честности мы уверены, но и все та же процедура. Чтобы получить взятку, надо, как минимум, остаться с заказчиком наедине — таких ситуаций у нас не могло быть. Заключение объявляется на общем собрании, вес должны подписать один документ, твоя позиция всем видна, и явно попытаться лоббировать чьи-то интересы можно только один раз — больше тебя никогда не пригласят, да и репутацию потеряешь.
— Ваши заключения оспаривали в суде?
— Пытались — ни разу не выиграли.
— Итак, к 2000 году Россия имела одну из лучших в мире служб Государственной экологической экспертизы — и тут-то, насколько я понимаю, ее начали уничтожать, В чем дело? Стали мешать крутому капиталу? Административная борьба за передел полномочий и влияния?
— Невозможно назвать одну причину. Некоторые были заложены в сам Закон об экологической экспертизе как мины замедленного действия. Некоторые, действительно были административной борьбой за сферы влияния. Да и крупный капитал, очевидно, содействовал концу экспертизы.
— Но вы же только что восхищались Законом как документом взвешенным, подробным, гарантировавшим юридическую защиту процедуре экспертизы.
— Я и сейчас так считаю. Но было там одно условие, оказавшееся роковым: перечень объектов, подлежащих обязательной экологической экспертизе, заканчивался расширительным пунктом — «и другие виды деятельности, которые могут нанести ущерб окружающей среде». Знаете, что такое административный восторг? Годами, десятилетиями никто не думал ни о какой экологии, первые проекты, которые нам присылали на экспертизу, не содержали ни единого слова о возможном ущербе окружающей среде, технический вариант разрабатывался один-единственный, безальтернативный и без всякой оглядки на возможные последствия. Никого это не волновало — думали, надо просто получить еще одну подпись, формальность. А потом маятник качнулся в другую сторону, и экспертизу стали требовать для любого объекта. Для атомной станции и для банно-прачечного треста — с одинаковой настоятельностью.
Служба экспертизы постепенно стала захлебываться — ведь число сотрудников и в центре, и на местах оставалось неизменным. Сроки затягивались, нас стали упрекать в этом. Объяснить, что экспертиза вовсе не нужна для всего на свете, мы не могли. Верх бессмыслицы: экологическую экспертизу потребовали на оборудование винно-водочной промышленности, хотя оборудование само по себе никакого ущерба нанести не может, пока находится в производственном помещении. Зато менять его по технологии приходится очень часто; производственники стонут, мы захлебываемся, дело стоит. Накапливалось раздражение — и направлялось именно на нашу службу. И в результате экологическая экспертиза из неторопливого досконального рассмотрения значимых крупных объектов превратилась в торопливое рассмотрение с экологической точки зрения всего на свете, что только ни строилось.
Еще один серьезный тормоз, очень затруднявший работу: не было, да и нет, экологических нормативов, измеримых показателей отсутствия или наличия угрозы окружающей среде. Санитарные нормы были, рыбохозяйственные — были, на них мы, конечно, опирались, а вот экологических — нет, не разработаны.
— Чем санитарные отличаются от экологических?
— Санитарные нормы ориентированы на охрану здоровья человека, а экологические — на охрану экосистемы в целом. Тут очень трудно найти самую «показательную» точку, которую измеришь — и можно судить о состоянии экосистемы. В разных местах огромной страны эти точки заведомо разные: растения, например, прекрасные индикаторы, но это разные растения не только для разных природных зон, даже для разных ситуаций в пределах одной зоны. Нужны специальные исследования. Не могла экологическая экспертиза заниматься и этим тоже. Мы все время говорили об этом своему начальству, оно обращалось к специалистам — рано или поздно такой документ появился бы и кардинально облегчил бы работу эксперта. Не успели. Теперь этим, конечно, никто заниматься не будет.
— Из-за этого в конце концов и разгромили вашу службу?
— Я думаю, главным все-таки была наша независимость, которая не могла не раздражать систему — была ей абсолютно чужда. А поскольку она была защищена законом, покончить с этим можно было, только уничтожив саму службу Что и было сделано в 2000-м году. Госкомэкологии просто ликвидировали, а ее функции, в том числе и Государственную экологическую экспертизу, передали Министерству природных ресурсов.
— Это принципиально — в каком ведомстве числиться?
— В данном случае очень даже принципиально. Министерство природных ресурсов следит за использованием именно этих ресурсов и только. Все разговоры об экосистеме пришлось начинать заново, от нуля, причем с собеседниками, не слишком расположенными нас слушать: они привыкли — и продолжали — решать совсем другие задачи. То есть создание службы пришлось начинать с нуля, а не с того самого места, на котором мы остановились в Госкомэкологии. Многие документы «повисли», то есть оказались, по мнению руководства МПР, не обязательными («Это у вас в Госкомэкологии так было, а здесь по-другому») — правда, основного корпуса документов это не коснулось, потому что в свое время мы предусмотрительно провели их через Министерство юстиции и отменить их «просто так» не было никакой возможности. А вот документ по охране природы северного Каспия, например, был министерством радостно отменен.
Началось с того, что при министерстве появилась некая коммерческая структура, которая попыталась взять всю экологическую экспертизу на себя, не будучи государственной (что в принципе запрещено законом). Они сами набирали экспертов, сами утверждали председателя комиссии, сами получали деньги за экспертизу — прежде заказчик тоже оплачивал экспертизу, но, перечислял деньги на счет министерства (Госкомитета), а уж потом управление распределяло эти деньги между экспертами согласно их вкладу. В «новой жизни» Министерство только подписывало их заключение, не гарантируя соблюдение процедур и никак не контролируя расходование средств. Естественно, возникло желание оплачивать не процедуру, а содержание.
А параллельно шло восстановление нашей структуры в составе министерства — то есть одновременно существовали как бы две экологические экспертизы, только одна заново набирала сотрудников и доказывала свое право на существование, а другая в это время деньги зарабатывала. В дополнение ко всему в недрах министерства возникла идея объединить все экспертизы: геологическую, водохозяйственную и лесохозяйственную, которые и прежде были при министерстве и все были не государственные, а коммерческие, — и государственную экологическую. Мы начали бороться сразу против двух вещей: полной ликвидации и фактической ликвидации путем объединения.
— Какие у вас могли быть шансы? Вы же просто одно из подразделений министерства.
— А тут на нас начала работать репутация, которую мы к тому времени успели приобрести не только в нашей стране, но и за рубежом. Речь шла о большом кредите Всемирного банка. Министерству природных ресурсов банк поставил условием восстановление независимой государственной экологической экспертизы в прежнем статусе. Займ был большой, и министерство колебалось недолго; так мы снова стали частью министерства формально в прежнем статусе.
Я говорю — формально, потому что теперь каждый наш шаг приходилось отстаивать перед людьми, которые не проходили с нами весь путь, не понимали и не принимали нашу независимость и вообще привыкли думать и действовать иначе, как хозяйственники, а не как орган охраны природы. Как это — вы сами будет назначать председателя экспертной комиссии — это дело министра. Зачем вам такие большие сроки? Надо поторопиться. Зачем вам компьютеры для экспертов? Пусть дома на своих работают. Прежние тридцать сотрудников центрального аппарата были сокращены сначала до 25, потом до 16; по всей стране вместо 750 сотрудников региональных отделений осталось 450 — а объектов оставалось столько же. Оплата работы эксперта всегда была небольшой, но у них был профессиональный интерес, а тут их то и дело пытались «поправить», эксперты стали отказываться. Уходили сотрудники, которым надоело воевать за каждую мелочь, Теперь в государственной экологической экспертизе в двух ведомствах в центре из наших старых осталось всего по двое.
Но даже в урезанном виде экспертиза продолжала задавать неприятные экологические вопросы. И тогда возник новый административный ход — отделить хозяйствующие министерства от контролирующих, а вслед за этим как-то автоматически экспертизу поделили на экспертизу по природе и экспертизу по экологии. Так появились экспертизы Росприроднадзора и Ростехнадзора
Зато в зазор между двумя организациями проваливается масса проблем, которыми теперь некому заняться. Например, полигоны для отходов — не свалки мусора, которые у нас на каждом углу, а специальные плошадки для промышленных отходов, оборудованные по всем правилам: с непромокаемым основанием, чтобы вредные вещества не проникали в подземные воды, и так далее. Старые переполнены, а иные, как , например, в Карелии, так и не были построены, в Ленинградской облас-
ти, где собираются строить много новых предприятий, имеющийся полигон новой нагрузки категорически не выдержит. Новые полигоны не строят вообще. Кто должен об этом позаботиться? Ростехнадзор? Нет, он проводит экспертизу проектов на их соответствие техническим и технологическим нормам, а что там дальше будет с рыбками и птичками — это не по его части. Росприроднадзор? Нет, он отвечает как раз за птичек и рыбок, а в технологию и отходы вмешиваться не должен, это чужая епархия.
Между тем уставший от административной круговерти хозяйственник на каждый новый проект теперь может, а иногда и должен получить не одно, а два заключения экспертизы Ростехнадзора и Росприроднадзора. А с I января 2007 года их будет три; в деле экспертизы примут участие администрации субъектов Федераций.
По-моему, это будет уже полный конец государственной экологической экспертизы.
Но развитие идет по кругу, потом захотят снова восстановить единый орган, что-то вроде комитета по экологии — пока время еще не пришло. Дело должна зайти в тупик, чтобы сознательно пойти на объединение. А пока может получиться только уродец с усеченными правами и полномочиями Добровольно своих полномочий никто отдавать не захочет, поскольку это влияние, статус, вес.
— А нельзя сделать экологическую экспертизу полностью платной и независимой от государства? Чтобы те предприниматели, которые хотят знать правду о своем предполагаемом объекте — понимаете, не бумажку получить, а правду узнать о том, какие с ним возможны неприятности — могли это узнать.
— «Любой каприз за Ваши деньги» — и как грибы начнут появляться заводы с почти полным нарушением природоохранных требований. И кто будет в этом случае возмещать убытки, поскольку их придется сносить? Экологическая экспертиза — дело государственное и будет с кого спросить за ошибки.
А правду можно узнать, если заказать проведение экологического аудита. Полностью независимая от государства коммерческая деятельность, но ее выводы не приводят к ущербу для заказчика. Она дает рекомендации как его сократить. Правда мало кто спрашивает.
— Неужели так мало деловых людей действительно хотят узнать правду? Ведь им потом придется штрафы платить, ущерб возмещать...
— О! Вы сказали главные слова: у нас есть обязанность возмещать ущерб, нанесенный окружающей среде, но как? Законом не предусмотрено. И нс предусмотрено, что объект подлежит ликвидации, если построен без положительного заключения государственной экологической экспертизы. Правда, крупный капитал, хоть и нс приветствует экологию и, очевидно, тихо противодействует появлению в законах слишком затруднительных для себя статей, все-таки что- то делает для охраны природы: и очистные сооружения, и полигоны для отходов, и вообще социальную сферу часто держит на себе, так что роль его туг двоякая.
Я думаю, если бы Государственная экологическая экспертиза продержалась дольше такой, какой она сложилась к 2000 году, нам бы удалось добиться более значительного поворота в сознании и предпринимателей, и чиновников, и общества. Если много лет подряд заставляешь людей взглянуть на собственные проекты не только с экономической, но и с точки зрения охраны природы, и оценивать экологические последствия собственной деятельности — поневоле привыкают к этому...