Слово "маргинал" в сегодняшнем лексиконе на редкость парадоксально. Оно звучит как оскорбление и в то же самое время обозначает одну из самых престижных культурных позиций. Придуманное в начале 1920-х годов для обозначения иммигрантов, которым не удается прижиться в Америке — то есть как готовый синоним неудачника — слово в следующие десятилетия обзавелось прямо- таки романтическим ореолом.
Оно распространилось на громадный диапазон весьма несхожих между собою явлений — от бродяг, алкоголиков и сумасшедших до богемных художников, безработных одиночек и вообще людей "со странностями". Молодежные субкультуры и вовсе, кажется, не мыслят себя без той или иной степени "маргинальности" — читай: несогласия, вызова, непринадлежности... Глядишь, для смыслов "неудачи" уже и места не остается. Чем привлекательна "промежуточность", "окраинность", "пограничность"? Какие смыслы в них вкладываются и почему? В чем культурная ценность неудачи?
Кто такие "маргиналы" сегодня и чего ждут от них наши современники? Можно ли обнаружить маргинальность за пределами человеческого мира и что она значит там?
В этом пытаются разобраться философ, биолог и культуролог.
Ольга Балла
Живущие на краю
"Маргиналии — (сер. XIX 8.) пометки, примечания на полях книги или рукописи; полиграфические заголовки, вынесенные на поля книги, журнала и т.п.
Научнолат. marginalia (мн. ч.) — маргиналии, от позднелат. mcrginalis — крайний, находящийся на краю, от margo, род. п. marginis — край, граница".
"Маргинальный — крайний, пограничный, находящийся на границе двух сред, принадлежащий одновременно различным социальным группам, системам, культурам, не интегрированный в них полностью ни в одну из них, испытывающий влияние их противоречащих друг другу норм, ценностей; (псих.) находящийся на грани сознания". "Маргинал —(кон. XX в.) человек, находящийся вне общества по социально-политическим, экономическим, морально- этическим или др. мотивам.
От англ, marginal — маргинальный, находящийся на краю чегс-л., предельный".
От чужака к маргиналу
"Маргинальное" изобрели в Америке в конце 20-х годов XX века. Не то чтобы до тех пор не было людей "промежуточных", ни к какому сообществу не принадлежащих вполне, неудачников и чудаков с неустроенной жизнью и низким социальным статусом, отверженных и чужих — и были, и в глаза бросались. Но слова не было. И ученым не приходило в голову заниматься такими людьми как чем-то особенным.
Правда, Ieopr Зиммель еще на рубеже XIX — XX веков — к тому времени распад традиционных обществ успел зайти довольно далеко — описал тип "чужака" (тем самым обеспечив социологической мысли тему для исследований, по меньшей мере, на век вперед). Но существование зиммелевского "чужака" все же вписывалось во вполне четкую систему правил. И, кроме того — он был просто и явно чужим. А эти...
Явно не вполне чужие, но, несомненно, не слишком свои, они были скорее исключениями. Другое дело, что количество таких людей-исключений — в подвижном, меняюшемся мире после Первой мировой войны — все росло и росло. Наконец, этим исключением занялись социологи, и в 1928 году американский исследователь Роберт Эзра Парк предложил понятие "маргинального человека".
Парк обратил внимание, что иммигранты, которые приезжают в США и пытаются, на первых порах безуспешно, вписаться в жизнь американского города, оказываются в особом социально-психологическом состоянии. Покинув родной культурный мир и еще не войдя в новый, не в силах ни целиком подчиниться нормам и ценностям одного из чуждых друг другу миров, ни от какого-то из них окончательно отказаться — пришелец, писал Парк, оказывается в настолько своеобразной ситуации, что сам становится особенным человеком: промежуточным, то есть маргинальным. Он не знает, как себя вести, каким быть, на что опереться. Что ни сделай — какое-то из сообществ наверняка тебя осудит. Как ни старайся — наверняка ни одно не примет полностью. Ситуация чужака в известном смысле более комфортна — поскольку более однозначна.
Отсюда сомнения в своей личной ценности и хрупкость связей, страх быть отвергнутым и стремление избегать неопределенных ситуаций, болезненная застенчивость и одиночество, "чрезмерная" мечтательность и "излишнее" беспокойство о будущем.... — все то, что Парк выделил в качестве характерных черт "маргинального человека". Это, полагал он, следствие конфликта в нем двух разных социальных порядков. По идее, приходящего, но весьма характерного. Настолько, что о человеке с таким конфликтом внутри можно говорить как об устойчивом типе.
Томоцу Шибутани
Ни Парк, ни его коллега и соотечественник Эверетт Стоунквист ("Маргинальный человек", 1937), ни те, кто в 1940-1960-х изучал маргиначьность как результат перехода от одного образа жизни к другому в ходе социальных изменений (а разрастаться эта область исследований стала сразу же), не имели в виду ничего плохого. Скорее даже наоборот. Еще Парку в маргинале виделся человек заведомо более свободный, подвижный и пластичный, чем те, кто сидят в своих хорошо обжитых мирах и не суются за их пределы. О том, что личность на рубеже культур — это личность со сниженным качеством, речи не было (хотя многие описанные ими тогда "маргинальные" люди чувствовали себя именно так).
"Маргинальный человек, — писал Парк, — это тип личности, который появляется в то время и том месте, где из конфликта рас и культур начинают появляться новые сообщества, народы. культуры. Судьба обрекает этих людей на существование в двух мирах одновременно; вынуждает их принять в отношении обоих миров роль космополита и чужака. Такой человек неизбежно становится (в сравнении с непосредственно окружающей его культурной средой) индивидом с более широким горизонтом, более утонченным интеллектом, более независимыми и рациональными взглядами.
Маргинальный человек всегда более цивилизованное существо".
Тамоцу Шибутани, американский социальный психолог японского происхождения (чем не кандидат в "маргиналы"?!) тоже не видел обязательной связи между маргинальным статусом и личностными расстройствами. Невротические симптомы, полагал он, возникают в основном у тех, кто пытается идентифицироваться с высшей стратой и протестует, будучи отвергнут. Главное же, из маргинальной ситуации для личности возможен положительный исход: высокая творческая активность и способность находить и устанавливать нестандартные связи.
Пока набирала силу эта линия развития понятия "маргинальность", зашедшая впоследствии весьма далеко, складывалась и вторая, не менее влиятельная: в обыденном сознании. В нем маргинальность довольно скоро оказалась синонимом "отверженности" — со всем спектром значений, от уничижительного до романтически- героического.
С началом "перестройки" о маргинальности заговорили и у нас. Слово немедленно, еще до начала собственных серьезных исследований (при советской власти их практически не было), приобрело популярность и принялось обрастать идеологическими обертонами. Проблему быстро поставили в политический контекст.
В повседневной речи слово практически сразу получило негативный смысл. "Маргинальность" стали отождествлять с а(нти)социальностью, люмпенизацией, перевернутой системой ценностей. И сегодня, когда говорят о "маргинализации" целых групп населения постсоветского пространства, имеют в виду именно и только это: падение статуса, утрату надежных социальных координат и связей (уже, вероятно, и не вспоминая о том, что полтора десятка лет назад само советское общество описывалось как состоящее сплошь из деклассированных маргиналов — так писал в конце 80-х один из первых советских исследователей проблемы Е. Стариков).
Но обрастало слово и другими ассоциациями. В 1989 году, в издании с характерным названием "50/50: Опыт словаря нового мышления", историк Е. Рашковский (вообще — то он писал о "неформалах", которые, по его мнению, были призваны выразить интересы маргинализированных групп), сделал крайне симптоматичное замечание. Он сказал, что термин "маргинальный" (в латинском происхождении которого он, разумеется, отдавал себе отчет) созвучен санскритскому "марга", слову, которое означает "свободно отыскиваемый человеком духовный путь".
Жан-Поль Сартр
Граница разрастается
Интеллектуалы и на Западе, и у нас очень быстро обнаружили, что "маргинальность" имеет не только социальный смысл. Даже не в первую очередь.
Маргинальность недолго понималась как нечто исключительно негативное и вторичное по сравнению с "нормой" (социальной, этической, биологической...), любое отклонение от которой следует маркировать как нарушение.
То, что долгое время было "фигурами умолчания" в европейской мысли: безумие, боль, смерть, перверсии, секс, тело, преступление... — превратилось в привилегированные предметы анализа сразу же, едва было осознано, что все это — пограничные, то есть маргинальные явления. Во многом с помощью интереса к маргинальности норма стала мало-помалу пониматься как культурно-исторический конструкт, а патология или отклонение как "другая" норма, как возможное прошлое или будущее нормы, как ее источник. "Болезнь" стала метафорой особого, отличного от "нормы" состояния, которое открывает новые горизонты опыта, а главное, свободно от тирании "здравого смысла". ("Болезнь, — писал Гастон Башляр, — расстраивая некие аксиомы нормальной организации, может открывать новые типы организации".) Болезнь — переходное состояние, воплощенная готовность к восприятию нового.
В понимании человека это действительно оказалось плодотворным. В самом деле, до некоторых пор классическая антропология принимала за точку отсчета "нормального" "человека вообще", понимая под ним, по умолчанию, белого здорового взрослого европейца мужеска пола и относя прочее разнообразие вариантов к экзотике. Теперь антропологическая мысль смогла открыть для себя в качестве полноценных объектов дикарей и детей, женщин и стариков, сумасшедших и преступников, нищих и наркоманов... И произошло это исключительно благодаря тому, что всех их объединяло (привлекательное, многообещающее) имя "маргиналов".
Понятие маргинальности стало использоваться в философии культуры и в истории ментальностей — оказалось, оно применимо и к духовным и интеллектуальным практикам, выходящим за рамки "общепринятых" (читай — привычных для нас) норм и традиций.
"Маргинальностью" не могла не заинтересоваться гносеология, коль скоро признано существование различных форм мышления, а также проблема границ и пределов познания. Невербальное мышление, измененные состояния сознания, мистика озарение, интуиция... — сплошь "маргинальное" и тем интересны. "Маргинально" само сознание: что, как не оно, выводит нас за наши собственные пределы?
Наконец, маргинальность стала онтологической категорией: как крайнее, предельное положение вообще; как рубеж между разными областями бытия, между бытием и небытием.
Карлос Кастанеда
Так, ко второй половине века, маргинальность превратилась сначала в остроактуальную, потом — в престижную, а затем — и во вполне рутинную тему исследований.
Самым привлекательным в маргиналах единодушно признается одно: она — источник новизны и культурного роста. Британский антрополог Виктор Тэрнер сформулировал классическую для XX века мысль о том, что новые социальные структуры возникают лишь на границе, на периферии старых. Да и наш Бахтин говаривал, что-де культура творится на границах культур. С тех пор многократно на разных уровнях, от антропологии и философии до публицистики, повторялось: все движения, радикально обновлявшие облик культуры, начинались исключительно маргиналами на окраинах. Пророки, бунтари, основатели новых художественных течений — все сплошь не понятые своим временем, не обласканные мэйнстримом маргиналы. Потому что маргиналы — как учил нас еще Р.Э. Парк — независимы и свободны.
Биологи нам давно это объяснили, подведя под такие предстаатения солидную естественнонаучную базу: "Маргинальные" особи, чьи биологические и поведенческие характеристики отклоняются от типичных для данного вида, оказываются "эволюционным авангардом". Когда условия существования вида изменяются так, что ему грозит вымирание, они выводят вид на новые эволюционные пути.
Появились утверждения, согласно которым маргинальны все современные общества — в силу переходности их состояния. Что все мы, люди современной цивилизации, а живущие в больших городах особенно — чужаки, то есть маргиналы, в собственном мире. Е. Рашковский еще в 1989-м сказал, что "маргинальный статус стал в современном мире не столько исключением, сколько нормой существования миллионов и миллионов людей". (Теперь это общее место просто не может не упомянуть едва ли не любой, пишущий на эту тему). Что вообще каждый из нас — в каком-то смысле непременно маргинал: ведь через каждого проходят какие-то границы, каждый наверняка не полностью принадлежит хоть к каким-то из требующих его участия сообществ. Говорят (лет семь назад саратовский философ Станислав Гурин написал об этом яркую и спорную книгу), что вообще в качестве маргинальных можно и должно представить и центральные явления человеческого бытия: рождение, смерть, любовь, самое жизнь, и повседневные события: сон, еду, опьянение, похмелье, ифу, драку — не говоря уже о ритуале и празднике. По существу — любой факт человеческой жизни. В некотором смысле — бытие в целом.
Слезайте, приехали.
О странностях любви
Первое, что бросается в глаза во всей этой истории, ее раздвоенность. В то время как интеллектуалов вдохновляла (и продолжает вдохновлять) маргинальность во всех ее аспектах, в устах "простых" (не обремененных профессиональной рефлексией) носителей повседневного сознания это слово неизменно звучало (и продолжает звучать) как ругательство.
При поисках современных русских синонимов слова "маргинал" интернет выдает вариант: "отщепенец". Куда красноречивее. Назовите-ка человека маргиналом: наверняка обидится. В более редком (но тоже вполне типичном) случае будет польщен: в маргинальности видится принципиальная независимость, надежный источник индивидуальности, вызов рутине, серости и конформизму, безусловное родство с экстремальностью, волнующее соседство с опасностью, риском и гибелью. Поэтому она так нравится молодым.
Однако раздвоенность при внимательном рассмотрении обнаруживается и у самих интеллектуалов, чьими стараниями "окраинная" и "рубежная" тематика заняла прочные позиции в самой сердцевине культурного дискурса. Их отношения с маргинальным двойственны уже хотя бы потому, что на этой теме они делают вполне мэйнстримную карьеру, продолжая, таким образом, культивировать именно мэйнстрим.
С маргинальными формами культуры и психики давно работают совершенно мэйнстримными средствами, типа театра даунов или галерей творчества душевнобольных (на Западе такие существуют с 1970-х годов, у нас московский Музей творчества аутсайдеров открыл постоянную экспозицию в 1996-м, а выставки проводились уже с 1989-го). Оставляя в стороне все, что можно сказать о плодотворности этого для традиционной культуры, обратим внимание вот на что.
Признавая, что на "границах" происходит самое важное, интересное и подлинное, представители мэйнстрима при этом почему-то упорно не хотят оставить маргиналов там, где они есть. Их тянут в мэйнстрим, адаптируют их самих и их эстетическую продукцию в центральных областях культуры вместо того, чтобы, допустим, самим отправиться в маргинальные области, да так там и остаться.
Некоторые, правда, такое проделывали. Это было даже принципиально: практически все теоретики, всерьез интересовавшиеся в ушедшем веке маргинальностью, признавали, что адекватнее всего она постигается на личном опыте. Тот же Фуко, например, знал, о чем писал, будучи гомосексуалистом-садомазохистом и побывавши в психиатрической клинике вначале в качестве пациента, затем стажера. Сартр на старости лет сделался заводилой молодых бунтарей; Тимоти Лири лично принимал психоделики, которые исследовал, очаровал ими целое поколение "детей — цветов" и сидел в тюрьме за распространение наркотиков; супруги Грофы тоже экспериментировали с ЛСД в первую очередь на себе; может быть, и Кастанеда хоть чего-то не выдумал из истории своих отношений с индейцами и их наркотическими веществами... Пауль Клее, чтобы понять, как рисуют дети и душевнобольные, переклалывал иногда кисть или карандаш из "обученной" правой руки в необученную левую — получая телесный опыт художника-непрофессионала. Самых разных людей, объединенных разве тем, что все они были умными, яркими, чуткими к культурным тенденциям и сами, вольно или невольно, их формировали — с самых разных сторон тянуло на "окраины" освоенного: к "дикому", неокультуренному, экстремальному опыту, граничащему с разрушением, угасанием (привычного новоевропейского) разума, а то и с физической смертью.
Все они отправлялись за новым, расширяющим восприятие и понимание опытом в приграничные области бытия. Однако ж исправно оттуда возвращались, читали об этом лекции с кафедр, писали книги, получали гонорары и академические степени. Искали в официальной культуре, этом средоточии неподлинности, славы и признания, а, найдя, вовсе не собирались от них отказываться. Даже проповедник контркультуры и отец психоделической революции Лири имел степень доктора психологии (от которой ему и в голову не приходило отказываться) и издавал монографии (на которых не забывал ставить свое имя). Даже Антонен Арто — действительно душевнобольной и настоящий наркоман, выйдя на склоне лет из психиатрической лечебницы, продолжал писать стихи и участвовать в радиопередачах, то есть использовать для самовыражения средства официальной культуры. Один только Фуко умер от СПИДа, которым заплатил за свой маргинальный гомосексуальный опыт.
Маргиналов нынче приличествует любить. Это своего рода интеллектуальный хороший тон. Однако что-то слишком похоже на то, что любят скорее идею маргинальности, чем ее живых — и изрядно неудобных носителей. Поди-ка полюби нищего попрошайку, буйного сумасшедшего, вшивого бомжа, который спит у тебя под дверью, приезжего из непонятной южной страны, которого ты встречаешь вечером на темной улице.
Поди-ка объясни им, что именно они — источник обновления и роста нашей культуры.
Беда в том, что маргинальность не способна служить опорой и основой — именно в силу своей пограничной, двойственной, в некотором смысле катастрофичной природы, которая вселила такие надежды в людей Новейшего времени. Она ведь действительно граничит с небытием. К ней обратились за тем, чего она дать не может. Ее, мягко говоря, сильно преувеличили.
Но очень возможно, иначе и быть не могло. Потому что, в самом деле, именно маргинальность, переходность, неустойчивость оказалась самой большой тревогой, самым сильным страхом нашего времени.
Маргиналы — проблема мультикультурных, разносоставных, разноязыких обществ XX — XXI века. Многовариантность проблематична. На самом деле общества не умеют быть многокультурными, потому что человек это вообще плохо умеет. Самым первым и главным из таких обществ оказалась Америка — прибежище разнородных эмигрантов. Не зря именно там впервые заметили маргиналов и стали исследовать, подготавливая почву для их идеализации. Понятие "маргинальности" не для того ли было введено в оборот и насыщено смыслами, чтобы если и не справиться как- то с этой трудностью, то, во всяком случае, объяснить ее себе? Примириться с ней?
Навязчивость понятий "границы", "предела", "Другого", "окраины", "перехода", "маргинальности" — не из страха ли перед ними? Обилие теорий маргинальности — не заговаривание ли этого страха?
А опоры у нас так и нет. Вероятно, не там ищем.
Елена Косилова
Чудаки, одиночки и научная мысль
Когда государство управляется согласно с разумом, постыдны бедность и нужда; когда государство не управляется согласно с разумом, постыдны богатства и почести.
Конфуций
В V в. до н.э. в Афинах приговорили к смерти одного бродячего мудреца: по словам обвинителей, он не почитал богов и развращал молодежь, приставая к людям где попало с разговорами на темы морали, души, познания... Впоследствии окажется: мысли этого греческого чудака лежат в основе не просто классической античной философии — но и всей, пожалуй, истории западной философской мысли. Свободные диалоги, которые он вел на афинских площадях — на самом деле философский метод. Учеником бродяги стал первый величайший философ греков Платон, а его учеником, в свою очередь, Аристотель. Звали казненного Сократом.
Маргинал? Несомненно. Но каковы результаты!
Маргинальность: определение и структура
Маргинальность и асоциальность — не одно и то же. Но все же маргинальность — социальное явление. Поэтому и научную маргинальность я определяю через функционирование научного сообщества.
Научный социум организован в структуры. По сути, они играют роль истеблишмента. Деятельность в них задана вполне жестко. Для отдельного ученого нет речи о свободе научного поиска: от студенческой скамьи до научно-исследовательского учреждения он должен ориентироваться и на требования объекта, и на возможности, которые ему готово предоставить сообщество. Студент выбирает не столько тему по душе, сколько научного руководителя. Выбор всегда ограничен. Не выбирает он и жанра работы: курсовые, диссертации, статьи, книги пишутся стандартно. Пока ученый не проявил себя выдающимися открытиями, к нему предъявляют требования валового научного результата: количество сгатей, объем в печатных листах; в эмпирических науках надо приводить статистику..
Это в основном неписанные требования. Редакция журнала по физиологии не пишет авторам: "Поставьте опыт не менее чем на 20 животных", но не примет статью, где количество животных меньше (бывает, это ведет к припискам). Из-за таких "жанровых" ограничений в научные маргиналы попадают и вполне респектабельные ученые, чей жанр состоит, например, в тщательном наблюдении единичных случаев (в медицине это пока правомерно, но в физиологии совсем "вышло из моды").
Наука как деятельность несколько напоминает искусство. В ней есть жанры, мода, эпохальные стили, научные парадигмы. Наука же, как социальное явление, как институт взаимосвязана со своими парадигмами, жанрами и модами: с одной стороны, в структуре лабораторий закрепляются "общественные отношения", господствующие в данном научном стиле, с другой сам стиль до какой-то степени диктуют структуры лабораторий и университетов.
Мишель Фуко
Рисунок душевнобольного
Что до "общественных отношений", их во многом определяет присущий науке характер: отношение между теоретиками и практиками, между исследователем и его руководителем, между исследователем и спонсором, между ним и издателем его трудов... Все эти отношения социальны, их надо понимать в категориях не методологии науки, а социальной философии или культурологии.
Вот и научная маргинальность — социальное явление. И как же маргиналы-ученые в той или иной степени оппозиционные к научному истеблишменту влияют именно на науку, а не на общество в целом и даже не на научное сообщество?
Признаки этого могут быть чисто "социальными": ученый не пользуется фантами, не публикует своих открытий, не работает в научно-исследовательском учреждении... Крайняя форма такой маргинальности — полный отказ от любой передачи своего труда и открытий. Это уж точно будет мало влиять на науку, каких бы открытий маргинал ни сделал.
Другие признаки могут по видимости касаться скорее внутри научных проблем. Но при ближайшем рассмотрении суть их окажется социальной или культурной. Например, несоответствие жанров: ученый может работать в "жанре", который "не в моде". Так сегодня биологи, изучающие единичных особей, не могут, как принято, привести солидную статистику — и журналы не принимают их статьи.
Из этого видно, как важно различать маргинальность и недобросовестность. Требование подкреплять опыты статистикой ученое сообщество приняло в целях стремления к объективности. Часто такой подход вполне оправдан. Естественно изучить много случаев, если в биологическом опыте идет речь о свойстве организма "вообще"; если формулируется положение, претендующее на сколько-нибудь обобщенный характер. И добросовестный ученый не пренебрегает требованиями, адекватными предмету изучения.
Но если общенаучное требование "быть объективным" (стремиться к истине) надо, безусловно, выполнять, иначе деятельность не будет наукой, то частное требование "проводить много опытов" адекватно не всегда. (Например: силы ученого ограничены, и невозможно совместить детальное, долговременное изучение организма с многочисленностью опытов). То, что его в некоторых случаях возводят в ранг общезначимого — лишь свидетельство господства в науке частного жанра.
Наконец, маргинальность может иметь действительно научный характер — например, когда ученый отстаивает точку зрения, которую остальное научное сообщество считает ложной. Этот чисто научный дискурс часто оборачивается для ученого социальными последствиями (в той мере, в какой его карьера зависит от коллег). А в дискуссиях не всегда пускают в ход чисто теоретические аргументы и используют только допустимые средства.
Другой случай: ученому не чинят препятствий в той деятельности, результаты коей идут вразрез с общепринятыми, дают ему возможность работать, публиковать открытия и т.п. Но основными резервами (рабочей силы, молодой смены...) всегда владеет истеблишмент, а в системе истеблишмента передается общепринятая теория — и результаты его работы игнорируются. И это еще вполне благоприятный случай. Если в работе маргинала есть доля истины — есть и шансы, что справедливость восторжествует, ведь наука по своему характеру объективна. Примеров отсроченного признания открытий много.
Значит, критерий, определяющий влияние маргинальных исследований на науку — публикации. Возможность публиковать необщепринятые результаты маргиналам дают, очевидно, в толерантной среде. Толерантность — не качество самой науки; она определяется в основном культурной атмосферой эпохи.
Антонен Арто
Pro et contra
Но из сказанного не ясно: способствует ли деятельность маргиналов движению науки вперед или тормозит ее?
Легче всего, конечно, рассуждать задним числом. Чтобы назвать "маргиналом" того же Сократа, надо сделать над собой известное усилие, и тот, кто сегодня это скажет, рискует сам попасть в маргиналы. Но "социальный" критерий — оппозиция к истеблишменту — указывает: это так. Сократа приговорили к смерти за нечто, прямо связанное с его философией. Почему же сейчас трудно так сказать? Видимо, потому, что к науке, как она есть здесь и сейчас, Сократ не в оппозиции.
Значит, если открытия маргинала со временем интегрируются в науку, он перестает считаться маргиналом, даже если был им при жизни. Во всех таких случаях можно сказать, что маргиналы обогатили науку. Вероятно, такое происходит на переломе, при зарождении новых теорий, смене парадигм. Когда же наука движется равномерно и поступательно, разрабатывает продуктивные перспективы, то маргиналы, появляясь, видимо, остаются за бортом этого движения.
Чем привлекательнее маргинальность — тем менее привлекателен истеблишмент. А он, конечно, непривлекателен, когда его деятельность вызывает недовольство. Значит, научная маргинальность привлекательнее всего во время застоя и кризиса в науке.
От маргиналов ждут преодоления господствующих тенденций, обновления способов мышления, раздвижения рамок... Поколения, пришедшие в науку после перелома, назовут некоторых маргиналов своими учителями. Эпиграф из Конфуция в применении к научной маргинальности имеет такой смысл: если истеблишмент действует разумно, маргиналом быть не следует, но если уровень разумности его действий снижается — принадлежность ему постыдна. Достойнее быть маргиналом.
Исходя лишь из наблюдений над истеблишментом, не всегда легко определить, разумен он или нет (ученые ведь не бывают совсем уж неразумны, обычно лишь несколько ограничены). В будущем, скорее всего, станет ясно, кто был прав, но мы не знаем, как будет развиваться наука в будущем. Ситуацию можно и обратить — когда маргиналы кажутся привлекательными, это знак: истеблишмент в кризисе.
Виктор Тернер
Пауль Клее
Сравнение возможностей
По ряду причин у ученых истеблишмента больше возможностей, чем у маргиналов. В физике, в медицине им доступно дорогостоящее оборудование. (В гуманитарных науках роль этого фактора меньше.) Они могут взаимодействовать с коллегами, быть в курсе происходящего, у них есть средства для повышения квалификации (а уровень ее повышается — и оценивается — и в постоянном общении). научное руководство. А маргиналы. оппозиционные истеблишменту, часто вынуждены вариться в собственном соку.
Кроме того, в иных случаях маргинальность наступает не вдруг: при рассмотрении оказывается, что маргинал еще со времен своего научного формирования, из-за оппозиционного духа, уклонялся от руководства или предпочитал индивидуальные изыскания, Это неизбежно скажется ограниченностью эрудиции — говоря осторожнее, неполным доступом к тому, что наработано и чем владеет истеблишмент — а то и неполным знанием об этом.
Рисунки душевнобольных
Но, с другой стороны, не включенному в истеблишмент легче сменить тему. Он может заниматься тем, что считает нужным, а не тем, что заказано (в некоторых случаях даже — тем, что разрешено. Запреты на исследования в науке, вероятно, тоже симптом кризиса). И главное: маргинал может иметь необщепринятую точку зрения (интерпретацию результатов) или позицию (выбор темы, жанра, метода). Самостоятельность позиции тем легче, что маргинал может никому ее не доказывать.
Эш Мунк. "Крик". 1893 г.
Нетрадиционное — двойственно. С одной стороны, традиционная точка зрения всегда обоснована и доказана. Она может не быть исчерпывающей, но практически не может быть совсем ложной и уж точно не бывает злонамеренной. Само то, что истеблишмент состоит из многих людей, даже учреждений, гарантирует их взаимный контроль, а потому и качество результатов. Точка зрения маргинала — выведенная из проверяющей системы, непрозрачная — лишена важного фактора повышения своей истинности. Теории, совершенные уже при самом своем рождении, редки. Их часто дорабатывает научное сообщество. Так, психоанализ безусловно обогатили работы учеников Фрейда, хотя сам Фрейд всячески препятствовал их признанию.
С другой стороны, в известные научные эпохи консервативность истеблишмента растет. В гуманитарных науках это бывает связано и с тем, что науке навязывают идеологическую функцию (как в советское время). Для этого используют в первую очередь истеблишмент — зависящий от финансирования, от сопряженных с ним других истеблишментов (того же государства). Но и обычной научной деятельности истеблишмента свойственна инертность. Он вынужден планировать свою деятельность, работать по заказу, за деньги, за научные степени — что всегда небескорыстно. Большую часть исследований финансирует государство и даже напрямую военное ведомство. То, что диктуется собственно научной постановкой вопроса, но не заказано и не финансировано — истеблишмент изучать нс станет.
Одна из областей, где роль маргиналов всегда велика — первичная переработка материала, пионерские исследования. Такие исследования имеют дело с субстратом с непредсказуемыми свойствами, часто трудно заранее сказать, какая понадобится деятельность по его переработке. Еще труднее предсказать отдачу. Истеблишмент, из-за своей высокой организованности и господства заказа, редко обращает внимание на совсем неизвестный материал.
В трагических историях Галилея и Бруно обычно видят конфликт науки с религией, но их можно толковать и как конфликт с научным истеблишментом: ведь тогда не было научных учреждений, отдельных от церкви. Правда, Галилей, похоже, не хотел быть маргиналом; его конфликт с истеблишментом — чисто научный. Бруно же, кажется, выбрал "нетрадиционную научную ориентацию", включая магию и герметизм, вполне сознательно.
Рембрант. "Аристотель у бюста Гомера"
Типичный пример маргинальных исследований — изучение ЛСД, проводившееся в 50-60-е годы в нескольких лабораториях (в Америке — группа Т. Лири, в Чехословакии — С. Гроф). Наряду с традиционными задачами из области психофизиологии (было установлено, что ЛСД — антагонист серотонина, изучалось его химическое родство и с адреналином), исследователями явно двигал интерес к мистическим явлениям и тайнам духа.
Лири этот путь привел к наркомании, неоднократному конфликту с законом и к ультралевой политической позиции. Лири подобен Дж. Бруно, хоть его и не сожгли. Его маргинальность была в гармонии с бунтарским складом его души — она была социальной. Гроф же — скорее Галилей. Он даже, как Галилей, согласился отречься от ЛСД, когда ЛСД запретили (заменив его холотропным дыханием). Не связываясь с ультралевыми, Гроф вел свои исследования, результаты которых позже оказались не менее революционными, чем у Лири. Это была маргинальность чисто научного типа.
Маргиналом был и Парацельс, врач XVI века, один из тех, кто стоял у истоков современной медицины. Это ясно из его многочисленных конфликтов с представителями традиционной медицины, которую он дерзко реформировал.
В. Пятницкий. "Пивная". 1965 г.
А маргиналы в философии! Гераклит, отказывавшийся говорить с согражданами; Сократ; Абеляр, чья конфликтность привела к личной трагедии; Спиноза, изгнанный из своей общины; Шопенгауэр и Витгенштейн с их трудными характерами; Ницше — неудачник, видимо, из-за болезни; Сартр — оппозиционер в военное, и в мирное время... Но философия, с ее индивидуальным характером - такое богатое поле для апологии маргинальности, что это особая тема.
Что до маргиналов в позитивных науках, итог таков: их деятельность там независима, неизбежно примитивна и менее надежна. Практикуя "немодные" методы, вводя новое, получая необщепринятые результаты, они расширяют горизонты научного сознания, вводя в обсуждение как истинное, так и ложное. На их деятельность стоит обращать внимание, когда чувствуется ограниченность известных истеблишменту перспектив.
Эсален
Как можно выйти за пределы мышления, не оставляя науку?
Ф. Кагра. Уроки мудрости.
Эсален — интересный пример явления между маргинальностью и истеблишментом.
Там происходили интеллектуальные события, конференции, разговоры, во многом сформировавшие умонастроения 60-х и влиятельные по сей день через еще живых участников: Фритьоф Капра, Арнольд Минделл, супруги Грофы, и в книгах тех, кто уже умер: Роберт Л эйнг, Грегори Бэйтсон, Тимоти Лири, Генри Миллер, Фриц Перлз, Абрахам Маслоу. В 60-90-е годы туда съезжались самые разные люди от ученых до весьма экстравагантных личностей. Деятельность этого центра повлияла на формирование "Движения третьего тысячелетия", "Движения новой терапии", гуманистическую и трансперсональную психологию, исследования ЛСД и другие направления неортодоксальной науки.
Эсален до сих пор широко известен как место, где зарождаются новые течения психологии, хотя его репутацию сделали сомнительной многочисленные практикующие там эзотерические и оккультные секты. Это центр не только науки, но и соответствующей подуху культуры: там бывали битники, рок-музыканты, хиппи, наш Б. Гребенщиков... Есть стойкое мнение, что в Эсалене ведут аморальный образ жизни — в эпоху СПИДа это вызывает очень настороженную реакцию. Насколько обосновано это убеждение, трудно сказать.
Не берясь анализировать культурную роль Эсалена вообще, рассмотрим его вклад в науку.
Костяк даже раннего Эсалена составляли не только серьезные ученые — в узком смысле, то есть те, кого признают коллеги по цеху, включенному в научный истеблишмент, кто сам более или менее в него включен и чья работа отвечает господствующей парадигме, принятой в цехе коллег. То есть научные маргиналы к ним не относятся. Заметим: маргиналы тоже могут быть — хотя и не обязательно — очень серьезными учеными, если подходить к определению серьезности с мало-мальски объективными критериями.
Серьезный ли ученый Фритьоф Капра? Он старался им быть, и, возможно, ему это удалось, когда он в 80-е стал экономистом и теоретиком здравоохранения. По образованию он физик, самая известная его книга — "Дао физики", но физики — по крайней мере, по моим личным беседам с ними — в большинстве не признают эту книгу серьезной. Серьезный ли ученый Лэйнг, создавший антипсихиатрию и эмбриологию реинкарнаций? Сомнительно. А вот Грегори Бэйтсон — безусловно, серьезный, настоящий ученый.
Он начал работу в 1924 г. с изучения эволюционной зоологии. Получил образование антрополога (американское название культурологии) и отправился на острова Новой Гвинеи и Бали. Женился на Маргарет Мид. Оба отличались энтузиазмом, но он был уравновешеннее: о ней говорили, что она тенденциозно толкует полевой материал, о нем — нет.
Культурологический материал иногда озадачивает. Общество дикарей не похоже на наше. Например, у дикарей не известна шизофрения. Эту болезнь можно определять по-разному, даже биохимически, но все же в примитивных обществах ее нет, по крайней мере, с той же частотой, что у нас — хотя биохимия у всех людей примерно одинакова.
В связи с этим медицинским фактом — много философских вопросов. Биохимия воздействует на сознание или наоборот? И если мы видим причину явления на том же уровне, на котором оно проявляется (шизофрения проявляется в культурной жизни человека, и причину ее мы находим в культуре) — значит, мы не редуцировали явление как следует. Научно ли это? Но стоит ли редуцировать к низшим уровням, если можно этого нс делать? И так далее.
Как бы то ни было, Бэйтсон нашел причину шизофрении в культуре и следующие десятилетия жизни посвятил работе в Пало-Альто, госпитале, где лечились ветераны войны во Вьетнаме. До этого он серьезно интересовался кибернетикой, сотрудничал с Н. Винером. И ему показалось, что он подобрал кибернетический ключ к нашей цивилизации (американское слово для того, что мы называем культурой). Психозы Бэйтсон считал коммуникативной неудачей в условиях, когда внешняя среда (у Бейтсона — семья, у его последователей: Лэйнга, Ватцлавика и других — общество в целом) предъявляет человеку требования, которых он не может выполнить: например, одновременное требование от ребенка и инициативы, и послушания. При сложности нашей системы социальных отношений нередко то же, что одобряется, одновременно и порицается часто одним и тем же человеком, например, матерью. Мать может требовать от ребенка ласки и одновременно быть отталкивающе холодной или насмешливой. В школьном коллективе от ребенка могут ожидать поведения, о котором он точно не знает, каково оно. И часто, чем больше он хочет хорошего, тем хуже получается. В случае психической неустойчивости наступает психотическая реакция. Это называется "теория двойной связи". Она стала широко известна в американских психиатрических кругах. Эти круги, похоже, под исторически сильным влиянием психоанализа, а тот всегда ищет основы психических расстройств в психологических конфликтах. Теория двойной связи Бэйтсона не психоаналитическая, но, ища причин шизофрении, адресуется к психологическому уровню, по крайней мере, не к биохимии. И американские психиатрические круги приняли ее с энтузиазмом.
Бэйтсон работал еще во многих областях теории коммуникации, кибернетики и т.п. Разработал теорию экологического подхода к мышлению, очень повлиявшую на основоположников нейролингвистического программирования Гриндера и Бендлера (в последнее время его имя, увы, ассоциируется в основном с нейролингвистическим программированием).
С 1949 года он продолжал вести антропологические исследования в Пало-Альто и основал на базе этой клиники Институт психических исследований. Некоторое время изучал творчество, сравнивал творчество художников и больных шизофренией (вообще эта мысль очень древняя, на научные рельсы ее поставил, например, Ясперс в 1926 г. книгой "Стриндберг и Ван Гог"). В 60-х, продолжая разрабатывать проблемы теории коммуникации, стал изучать дельфинов. Своих трудов того периода он не публиковал.
Перед смертью Бэйтсон жил в Эсалене, мучительно умирал от рака, до последних дней не переставая писать, участвовать в семинарах, читать лекции. Позже дочь, известный социолог, издала некоторые его записи. То, что у нее получилось, увы, носит слишком сильный отпечаток ее собственной личности. Но, видно, придать другой вид этим несистематическим текстам было невозможно.
Что дает основания называть Бэйтсона научным маргиналом и что — серьезным ученым? Ученый он, прежде всего, по научной глубине и значимости его выводов, по практической применимости его теорий. С другой стороны, он не имел ни научных регалий, ни титулов типа "профессор" или "доктор". Глубоко самостоятельный мыслитель, в разрабатываемых теориях он руководствовался лишь своим представлением о том, что надо делать. Не пытался публиковать свои разработки, был столь же холоден к истеблишменту, как и тот к нему. Мало преподавал, хотя слушать его в Эсален приезжали многие. Охотнее всего просто беседовал. По словам Ф. Капры, его научно-социальное поведение немного напоминало майевтический метод Сократа.
Многие жили и работали в Эсалене в том же режиме. Супруги Грофы вели семинары по выходу в трансцендентное измерение (сейчас чем-то похожим занимаются супруги Минделл, развивая свою "школу процессуальной работы"). Маслоу переходил от гуманистической психологии к трансперсональной, Перлз отрабатывал гештальт-терапию. Все эти имена получили мировое признание. Эсален дал сокровищнице общечеловеческого знания много ценного.
С другой стороны, когда явление называется как-нибудь вроде "новая психо-духовность", у него очень много шансов уклониться в область оккультизма и профанации. Это может называться "духовными практиками", "скрытыми резервами человеческой психики", "нетрадиционными психотехниками"... Почему-то, сколь бы разными ни казались эти техники и практики, они уклоняются в оккуль тизм удивительно дружно. Оккультизм же наукой считать никак нельзя. Хотя бы потому, что он сопротивляется вынесению себя на свет (occultus по-латыни "тайный").
Тот эмпирический факт, что новые течения науки — иногда блестящие, как у Грофа! — сближаются с мистикой, удивителен. По-моему, между этими вещами нет необходимой внутренней связи; их близость обоснована лишь эмпирически. Ведь когда-то и обычная наука была частью религии — как астрономия в Египте. Сейчас частью мистики является то, что, видимо, со временем будет частью психологической науки.
Несколько иной ответ возможен, исходя из теории К.-Г. Юнга: она имеет настоящую внутреннюю связь с мистикой. По Юнгу, у человека есть бессознательное, структурированное, по большей части, коллективными архетипами. В их пространство выходят те, кто по любым причинам претерпевает измененное состояние сознания (психически больные, медитирующие...). Эти архетипы отражены во всех мистических доктринах, тайных учениях, гностических текстах. Архетипическое коллективное бессознательное существует объективно, и кроме него ничего нет. Все есть оно: и шизофрения, и любая духовная практика тождественны мистике.
Или так: чтобы построить научную теорию, надо от чего-то отталкиваться. Лишь очень наивный теоретик науки думает, что теории появляются из обобщения эмпирического материала. Чтобы обобщить разрозненный материал, нужны ходы мысли, шаблоны хотя бы на уровне мета схем мышления. Новые теории могут рождаться от старых, но совсем новая теория так не появится. Источник альтернативных теорий надо где-то искать. Мистика может предложить новые мыслительные ходы. Возможно, поэтому к ней часто обращаются.
Но каким бы ни было истинное и желательное взаимоотношение науки и мистики — Эсален, кажется, одно из мест, где сейчас рождается то, у чего определенно есть какое-то будущее.
Виктория Скобеева
Маргинал — двигатель прогресса
Все мы немножко лошади...
В.В. Маяковский
Ф. Леже. "Шагающий цветок"
Есть такое понятие — биологический прогресс. Группа считается прогрессивной, если она обладает большой численностью, большим видовым разнообразием и большим ареалом. Млекопитающие — одна из таких прогрессивных групп. На всех континентах, во множестве экосистем роют норы, жуют траву, выходят на охоту и на работу миллионы видов млекопитающих. А началось все это разнообразие очень давно, около 150 миллионов лет назад, еще в мезозойскую эру. Именно тогда появились те первые млекопитающие, которых можно отнести к предкам ныне живущих. Большинство сохранившихся останков принадлежит мелким, примитивным животным, похожим на современных опоссумов. Чтобы обнаружить в геологических отложениях большое разнообразие млекопитающих необходимо искать в раннемеловых породах — основные находки начинаются с 50 миллионов лет назад. Что же делали мелкие наземные зверьки эти долгие 100 миллионов лет? Неужели проходили испытательный срок, или злая фея их заколдовала — проходи-ка 100 миллионов лет в мышиной шкурке, тогда и слоном станешь?
Наши предки были животными не только мелкими, они были животными ночными. Именно с тех пор всему классу млекопитающих осталось в наследство хорошее обоняние и так себе, в общем-то, зрение. Птицы видят гораздо лучше млекопитающих, лишенных зрения форм среди птиц просто нет. Пещерная слепая птица или пернатый крот не встречаются, насколько автору известно, даже в произведениях фантастов. А у млекопитающих, напротив, главный козырь — обоняние. Мы, люди, как и все представители отряда приматов, наделены не очень хорошим, по меркам класса млекопитающих, обонянием. Сто очков вперед нашему носу даст не только служебный спаниель, обнюхивающий в аэропорту багаж пассажиров. Полевки, например, могут по запаху идентифицировать всех членов своей группы. Представляете картину — входит в аудиторию лектор, втягивает носом воздух и начинает заполнять журнал посещаемости... Мало того, запах несет также информацию о том, какого пола млекопитающее и в каком оно состоянии. Собаки точно знают, какого пола их хозяин, чего нельзя сказать о птицах. Птица легко может полюбить всем сердцем, например, голову или руку человека, и вести себя с ней как с потенциальным брачным партнером.
Почему же млекопитающие так долго, почти 100 миллионов лет, оставались мелкими ночными животными? Что же мешало им вырастать крупными и жить днем? Это не что, это кто. Мешали им динозавры. Они сами жили днем, росли большими и разными, господствовали на суше, в воздухе и на море. Млекопитающие были маргиналами — они занимали те экологические ниши, которые оставил свободными господствующий класс. Жить ночью динозаврам было трудно, они ведь животные холоднокровные, как все рептилии.
Ну и где они теперь, динозавры? Вымерли, — скажет даже дошкольник. Отчего они вымерли — вопрос более сложный. Объяснить вымирание динозавров пытаются и похолоданием климата, и падением на Землю гигантского метеорита, и другими катастрофическими событиями. Опустевшую Землю постепенно заселили млекопитающие. "Вышли из сумрака", росли, размножались — в общем, сами стали господствующим классом, разделив с птицами почетное звание самых высокоорганизованных животных. Помогли им в этом, внеся решающий вклад в вымирание динозавров, другие маргиналы — покрытосеменные растения.
Во времена динозавров на Земле господствовали голосеменные растения и папоротники. Именно из них состояли те экосистемы, в которых жили, частью которых были динозавры. Появившиеся в начале мелового периода покрытосеменные растения могли жить только вне этих экосистем. Как показал В.В. Жерихин, ранние покрытосеменные жили в нарушенных биотопах — на оползнях, гарях, прибрежье рек — там, где не существовало сложившегося сообщества голосеменных. Цветковые растения в начале своей истории были типичными маргиналами, живущими на краю, в "приличные дома" голосеменных им ходу не было. Такие виды называют "ценофобными" — боящимися сообществ. И маргиналы страшно отомстили. Раз поселившись на осыпи или пожарище, цветковые растения образовывали свое собственное сообщество. Это место оказывалось навсегда потерянным для голосеменных. Новые голосеменные просто больше не могли вырасти там, где уже поселились покрытосеменные. Так постепенно цветковые растения захватывали все новые и новые территории, формируя свои собственные сообщества. Маргиналы — цветковые растения — опылялись насекомыми, незадолго до этого научившимися опылять те голосеменные, которые образовывали подобие цветка. У голосеменных было лишь подобие, а у цветковых — цветок. Насекомые ели нектар, ели пыльцу — и при этом переносили пыльцу с одного цветка на другой гораздо эффективнее, чем ветер, которым по традиции пользовались голосеменные для переноса своей пыльцы. Именно насекомые позволяли покрытосеменным сохранять единство вида, обеспечивая опыление цветкам, существовавшим на разрозненных пустошах.
Смена растительных сообществ повлекла за собой катастрофические последствия. И в настоящее время главной опасностью для множества видов является уничтожение среды обитания. Если человек вырубает лес — он уничтожает все его население, "и жучка, и червячка, и букашечку". Точно так же исчезновение сообществ голосеменных привело к исчезновению множества видов, населявших эти сообщества — например, крупных мезозойских насекомых.
Мало того, только покрытосеменные бывают травой. Именно с их появлением возникли такие сообщества, как степь, саванна, альпийские луга. Образуя плотный слой переплетенных корней — дернину, цветковые растения заселили водоразделы и уменьшили сток биогенных элементов в пресные воды и мировой океан. В результате вымерло огромное количество морских беспозвоночных. Вымерли мезозойские головоногие — аммониты и белемниты, вымерли крупные двустворчатые моллюски, вымерли многие семейства планктонных организмов: радиолярий, фораминифер, диатомей, кокколитофорид. Погибло 25% мезозойских семейств беспозвоночных. Именно из-за отложения кальциевых раковин зоо-и фитопланктона этот период и называется меловым.
Так рука об руку бывшие маргиналы — цветковые растения и млекопитающие — завоевали Землю. Вымирание динозавров растянулось на 25 млн. лет, последние сухопутные динозавры даже приспособились к питанию покрытосеменными растениями — и все равно вымерли. Существует гипотеза, что окрепшие и размножившиеся млекопитающие немножко помогли в этом динозаврам. Ночью всегда холоднее, чем днем. Температура тела холоднокровных животных зависит от температуры окружающей среды, но большие животные остывают медленнее, чем маленькие. Крупный взрослый динозавр и ночью сохранял достаточную подвижность, а маленькие, размером с варана, детеныши — нет. Их-то и пожирали млекопитающие, облапавшие постоянной температурой тела. Вот уж действительно, "вашу пайку съели крысы".
Птицы, кстати, потомки вовсе не маргиналов, а самых что ни на есть динозавров, некоторые зоологи их даже объединяют в один класс. Так что гордый геральдический орел в чем-то благороднее гордого геральдического льва, во всяком случае, сточки зрения палеонтолога.
Именно существование на окраинах мира динозавров, "в тени" чудовищ, позволило млекопитающим пережить впоследствии бурное видообразование. Есть такой принцип необратимости специализации: раз встав на путь специализации, вид уже не может с него свернуть. Динозавры не давали млекопитающим развернуться — вот они и просидели в виде маленьких ночных зверушек почти всю мезозойскую эру. Зато потом, с наступлением кайнозойской эры, эры господства цветковых растений — млекопитающие вошли во вновь формирующиеся сообщества на самых разных ролях. Динозавры, накрепко привязанные своими адаптациями к господствовавшим сообществам голосеменных растений, этого сделать не смогли — потому, что были мэйнстримом, а не маргиналами.
Так бывает не только в природе. Где сейчас, к примеру, группа "Земляне" — советский мэйнстрим 80-х? А Б.Б. Гребенщиков орден из рук Путина получил, прости господи.
Маргиналы внутри вида
Маргиналами могут быть не обязательно такие большие систематические группы, как целый класс позвоночных животных или тип растений. Внутри одного биологического вида совсем не поддерживается полное единообразие по всем признакам. Примерно до 60-х годов XX века ученые думали, что каждый ген имеет какой — нибудь наилучший аллель — так называемый "дикий тип". А все отклонения от него чем-то хуже и постепенно устраняются естественным отбором. В свете этих представлений нормальным считался тот аллель фермента лактазы, который сохраняет активность даже у взрослых. Лактоза — молочный сахар — расщепляется в кишечнике у всех детей. У части европейской популяции активность лактазы во взрослом возрасте пропадает и человек с неактивной лактазой не может пить свежее молоко — у него начинает пучить живот. По мере изучения географии распространения активного и неактивного аллеля лактазы оказалось, что вовсе не везде активная форма доминирует. Исходной, как ныне считается, была именно неактивная форма лактазы, а активная, напротив, редкой мутацией. И только с распространением молочного скотоводства носители активной лактазы получили преимущество, и эта форма фермента стала широко распространяться.
Р. Кент. "Пролив Адмирал". 1922 г.
Бывают, однако, ситуации, когда малочисленная группировка особей внутри вида вовсе не стремится к экспансии за счет других. Напротив, иногда такая совсем небольшая хруппа играет большую роль в поддержании единства вида. У водомерок рода Genys, которые в массе своей бескрылы, очень редко, с частотой примерно 4%, встречаются крылатые особи. Они отличаются от бескрылых генетически, но способны с ними скрещиваться и давать плодовитое потомство. Так вот, эти 4% не летают вокруг своего водоема, они мигрируют на большие расстояния. Как показали исследования А.Г Креславского, этих 4% мигрантов достаточно для обеспечения непрерывного генетического потока между всеми водоемами, населенными водомерками.
Вообще, как оказалось, у жуков это принято — малую часть популяции делать немножко другой, на всякий случай. Листоед Chiysolina variens в массе своей держится неподалеку от той полянки, на которой вылупился из яйца. На ней он сначала живет личинкой, потом зимует, потом взрослым жуком красиво блестит на солнце и ест подходящие листья. Есть, однако, небольшая, порядка тех же 5%, группа жуков, которая ведет себя совершенно иначе. Эти особи совершают дальние, на расстояния в несколько километрах, ми!рации. Там, далеко
от своего исходного местообитания, жуки-мигранты скрещиваются с "местным населением". Опять оказывается, что именно эти ненормальные жуки-бродяги необходимы для того, чтобы вид оставался единым целым.
Н. Гончарова. "Автопортрет". 1928 г.
Есть свои маргиналы и среди колорадских жуков. Для нас, людей, они самые страшные. Может быть, даже страшнее наших собственных человеческих маргиналов. Страшны они тем, что зимуют вовсе не обязательно один год. Некоторая часть колорадских жуков может впадать в диапаузу на гораздо больший срок. Три, пять лет может продолжаться зимняя спячка такого маргинала. Выйдя из нее, он обнаруживает большое картофельное поле и ни одной живой колорадской души — прошлогодняя обработка успешно справилась с вредителем. Как существо примитивное, жук не скорбит по погибшим собратьям, а начинает усиленно питаться. А где питание, там и рост, и размножение. Глядь, к середине лета популяция колорадского жука могла бы рапортовать о полном восстановлении численности. Неприятно еще и то, что, как настоящий маргинал, такой "долгоспящий" колорадский жук непредсказуем. Может проспать год, может два, три — до пяти лет. Такой вот сюрприз земледельцу.
У большинства видов есть какая-нибудь заначка такого рода. Какой-нибудь малочисленный генотип, редкая форма, какая-нибудь озимая раса — так, на всякий случай, мало ли что. При снижении общей численности вида такая группа может утратиться, и это очень плохо — снижение генетического разнообразия повышает вероятность вымирания вида. А может и, наоборот, выжить только она — так получается разница между популяциями в результате случайных колебаний численности. Часто такая группа выполняет какую-нибудь важную задачу, как крылатые особи у водомерок. На следующем экологическом уровне, на уровне сообществ, маргинальные фуппы еще важнее. Именно виды, не включенные в сообщества, первыми осваивают нарушенные местообитания, восстанавливая на них естественную смену растительности. Маргиналы — это те, кто первыми затыкает дыры. А если заплата оказывается прочнее платья, как подучилось с экспансией покрытосеменных — ничего не поделаешь. Просто платье было старое.
Говорят, XX век был веком больших научных коллективов. Одиночкам нечего делать в большой науке и в XXI веке. Но наш соотечественник Григорий Перельман доказал теорему Пуанкаре, за доказательство которой Институт математики Клея в Кембридже готов выплатить 1 миллион долларов. Институт готов, а Перельман — нет. Человек, которого многие называют одним из лучших современных математиков, не прост в общении. По слухам, он не против миллиона, просто не может найти время оформить доказательство. В 1990-х годах Европейский Конгресс Математиков присудил Перельману приз за его работы.
Он и этот приз до сих пор не получил.
Выпускник одной из лучших в России матшкол Григорий Перельман долгое время работал в Америке. Там про него ходили всякие истории, например, про грабителей, напавших на коллегу-математика, и бежавших при виде Перельмана. Другая история: Перельман стоял с кофейной кружкой на углу. Проходившая мимо старушка положила великому математику в кружку денежку.
Вернувшись из Америки, он продолжил работу в Математическом институте им. Стеклова. Но уволился и оттуда и теперь выходит на связь с мировым научным сообществом только из интернет- кафе.
Математики, проверявшие доказательство Перельмана 2 года, не нашли в нем ошибок. 22 августа Всемирный конгресс математиков в Мадриде присудил Перельману медаль Филдса за доказательство проблемы Пуанкаре и премию в 1 миллион долларов. Но вручить медаль не смогли — он не приехал в Испанию. "Григорий отказался от премии, поскольку разочаровался в математике и больше не чувствует себя частью мирового математического сообщества", — объяснил Президент Международного союза математиков Джон Боул.
Не оскудела маргиналами земля питерская!
ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ МИНИАТЮРЫ
Петр Ростин