Отгремела Мировая война: первая неограниченная бойня, в которую европейские правители ввязались через сто лет после Наполеоновских войн. Никто не ожидал подобной катастрофы в просвещенной, технически благоустроенной Европе. Казалось, что все заинтересованные стороны понимают мощь современных пушек и пулеметов. Она заставит государственных мужей быстро остановить кровопролитие, даже если оно ненароком начнется! Не хотят же они властвовать в разоренных городах, с одичавшим населением...

Да, этого не хотели — но согласились с кажущейся неизбежностью «войны до последнего снаряда», поскольку за сто предыдущих лет европейцы разучились завершать добрую ссору худым миром! Последний такой мир положил конец войнам Фридриха II Прусского — несостоявшегося императора всех немцев — полтора столетия назад. Тогда европейцы, устав от бесполезной войны, толпами устремились в лоно Просвещения. И вскоре пожали Французскую революцию — наряду и наравне с бурным прогрессом производительных научных сил.

Вспомним, что современниками Наполеона и Веллингтона оказались Лавуазье и Дэви, Лагранж и Гаусс, Фурье и Кювье. Что произойдет в Европе теперь — после того, как Гинденбург и Людендорф сложили оружие, а Пуанкаре и Черчилль отпраздновали свой триумф? Как поведет себя ученое сословие в самоуверенной, но усталой Англии; в эйфорически возбужденной Франции; в оглушенной и разоренной Германии; в расколотой революционной России — и в удаленных штатах Северной Америки, счастливо избежавших военного ярма до последнего часа европейской бойни? Где обнаружатся теперь центры роста и перестройки научной картины мира, что досталась послевоенной молодежи от Резерфорда и Эйнштейна, Гильберта и Пуанкаре?

В первом приближении ответ ясен: прогресс возобновился там, где не угасли довоенные лидеры. Сорокалетний Нильс Бор истратил свою Нобелевскую премию на постройку в Копенгагене международного Института теоретической физики — достойного партнера любой из старых Академий Наук. И вот в маленькой Дании созрел небывалый урожай научных открытий!

Вдохновленные примером французского принца Луи де Бройля, два совсем юных немца — Вернер Гайзенберг и Вольфганг Паули — перебрались из Мюнхена в Копенгаген, где рождается в муках нужная всем, но никем не предвидимая квантовая механика.

Год назад Паули угадал особые свойства электрона, резко отличающие его от фотона и придающие кристаллическую структуру электронным оболочкам любого атома. Теперь Гайзенберг строит формальное исчисление атомных симметрий на основе числовых матриц — хорошо знакомых каждому алгебраисту, но неведомых физикам до последних дней. 250 лет не случалось такого потрясения основ физики!

В ту пору Ньютон нырнул в глубь механики твердых тел и достиг ее дна, составленного из дифференциальных уравнений. Сейчас Гайзенберг ныряет вглубь квантовой физики атома: ее дно вымощено представлениями групп Ли. Математики открыли их сорок лет назад — когда пытались навести порядок среди симметрий дифференциальных уравнений так же, как веком раньше Лагранж и Галуа симметризовали ансамбль корней многочлена. Теперь у физиков возникло предчувствие, что всю Природу можно и нужно описать на языке разных симметрий и их изменений. При этом любые изменения симметрий провоцируются скачками в плотности свободной энергии на один атом, электрон или на кубометр пространства.

Не это ли — универсальная понятийная оболочка для давних догадок Кювье и иных эволюционистов о Прогрессе, ведущем Биосферу и Человечество по пути катастроф? Может быть... Но пока все эти соображения умещаются в сфере философии. Кто первый доведет их до строгой математики (как довел свою философию Ньютон) — тот и сравняется в славе с пращуром европейской науки.

Первую Нобелевскую премию за квантовые дела получит де Бройль — через пять лет после своего главного открытия. За ним плотным строем пойдут Гайзенберг, Дирак и Шредингер. Вольфганг Паули присоединится к этой компании сразу после Второй мировой войны, а Энрико Ферми — за год до ее начала. Таким путем смышленый итальянец выскользнет из-под власти Муссолини и перенесет свой талант в США, где четырьмя годами позже он запустит первый урановый реактор.

Так причудливо сплелись научные и политические стимулы деятельности ученых-физиков Европы в двадцатилетнем промежутке между двумя мировыми войнами ХХ века. Интересно, что наследие Эйнштейна не служит объектом столь жарких споров и бурного прогресса, как наследие Планка и Резерфорда. После первых экспериментальных удач 1919 года теория относительности (сиречь, глобальная геометрия вакуума) застыла в ожидании новых фактов. Их, кажется, может дать только астрономия. Но ей нужны сверхмощные телескопы; деньги на их постройку есть только в США. Так на сцену выходит молодой Эдвин Хаббл.

Только что он обнаружил в давно знакомой туманности Андромеды привычные переменные звезды — цефеиды. Но как слабы их вспышки по сравнению с любыми переменными звездами нашей Галактики! Используя известные соотношения между светимостью цефеид и периодом их миганий, Хаббл впервые рассчитал расстояние до туманности Андромеды. Оно в десятки раз больше диаметра нашей Галактики! Значит, галактик в Космосе много! Хабблу повезло наткнуться на крупнейшую и ближайшую из них — истинного близнеца нашей родной Галактики.

Это открытие нужно быстро развивать: с него начнется галактическая астрономия. Через пять лет Хаббл накопит наблюдения по десяткам ближних галактик: он измерит красные смещения линий в их спектрах — и с изумлением поймет, что почти все они удаляются от Земли! Притом чем дальше от нас галактика — тем быстрее она улетает! Неужели Земля (или наша Галактика) служит центром разбегающейся Вселенной? Этого не может быть! Ведь Вселенная однородна — согласно Ньютону или Эйнштейну, в этом вопросе они согласны!

Выход из такого противоречия возможен лишь один: вся наша трехмерная Вселенная раздувается, как двумерный мыльный пузырь! Где происходит это раздувание? Этот вопрос физически бессмыслен, ибо вся материя (вещество, свет, гравитация) составляет лишь «стенки» вселенского «пузыря». Но оценить скорость и ускорение его расширения по красному смещению дальних галактик — это возможно; это даст ценную информацию о глобальной структуре Вселенной и ее возрасте!

Конечно, Эйнштейн жаждет получить такие сведения — как прежде их жаждал Ньютон. Но никто из астрономов не успеет их добыть при жизни великого и наивного мудреца. Ведь для этого мало хороших телескопов на горах Земли; нужны космические зонды — спутники Земли или Солнца. Для их запуска нужны мощные ракеты: их уже проектируют Циолковский в России и Годдард в США. Но правители не готовы финансировать эти проекты, пока очередная война не покажется им неизбежной...

Вернер Гайзенберг

Поль Дирак

К счастью, Гитлер поздно заметит успехи и возможности немецких ракетчиков; оттого боевые ракеты фон Брауна появятся лишь в 1944 году и успеют убить менее 5 тысяч англичан. Но пока речи Гитлера слушают лишь завсегдатаи пивных заведений — в том самом Мюнхене, где выросли физики Гайзенберг и Паули!

Сталина в Москве тоже знают немногие. Он всего лишь генеральный секретарь Центрального Комитета правящей партии большевиков; его дело — связь между ЦК и местными партийными организациями. Но кто владеет связью — тот может информировать либо дезинформировать своих подчиненных и начальников, как ему вздумается! Очень скоро блистательный диктатор Лев Троцкий, деловитый министр Лев Каменев и даровитый пропагандист Григорий Зиновьев заметят, как сталинская бюрократия одолевает и глушит их запоздалые революционные проекты.

Столь же революционный проект воплощает в Москве группа удалой математической молодежи, назвавшая себя Лузитанией — в честь своего командора Николая Лузина. Этому ровеснику Нильса Бора повезло изучить свое ремесло в Париже (из уст Пуанкаре) и в Геттингене (из уст Гильберта). Обе заграничные поездки Лузина пришлись на периоды безвластия и безработицы в Московском университете. Сначала его потрясла революция 1905 года, потом — контрреволюция 1911 года. После таких опытов Лузин не пал духом в военные годы, очутившись в научной изоляции на острове Москва.

Здесь он ощутил себя Робинзоном Крузо — в окружении многих разных «пятниц», талантливых и жадных до нового знания. В арбатской квартире Лузина заработал студенческий семинар математиков, подобный кружку Резерфорда в Кембридже или кружку Бора в Копенгагене. Здесь изучают и перестраивают теорию множеств и функций будущие российские академики: Петр Новиков и Павел Александров, Андрей Колмогоров и Лазарь Люстерник, Дмитрий Меньшов и Александр Гельфонд. По мере надобности они вторгаются из анализа а алгебру или в топологию, в логику или в теорию вероятностей. Так работал Гильберт; так должны работать его научные внуки и правнуки!

Эрвин Шредингер

Вольфганг Паули

Чуть завершилась Гражданская война — Лузин с учениками совершил десант в Петроград, восстановил единство московской и питерской научных школ на фоне революционной разрухи. Скоро «дети» Лузина сами станут отцами новых научных школ. Они найдут своих «пятниц» не только в рядах студентов, но и среди смышленых школьников. Через 10 лет российское научное содружество породит уникальную систему математических кружков и олимпиад — пример для подражания всех научных школ ХХ века. Эту юную поросль науки российские партократы сначала не сумеют подавить — а потом она спасет их и всю Россию в ходе Второй мировой войны.

Одной из причин военной победы Сталина над Гитлером станет раннее включение математики и естествознания в канон государственной идеологии СССР — и пренебрежение точными науками в Третьем рейхе. Но если бы не личные подвиги физика Абрама Иоффе, математика Николая Лузина — Сталину было бы нечего включить в имперскую идеологию большевиков!

А можно ли усмотреть в 1925 году корни грядущего поражения большевиков в Третьей мировой войне — против США и других капиталистических стран? Пожалуй, тоже можно.

Отдавая должное уважение естествознанию, большевики во главе с Лениным никогда не считали полноценной наукой обществознание — и все, что на него похоже, включая биологию. Действительно, в этих сферах специалисты не умеют ничего рассчитать и предсказать — зато даже дилетанты способны многим управлять!

Какое дело большевикам до старой Римской империи — если они сломали свою Российскую империю и строят на ее месте Республику Советов, которая скоро охватит весь мир? Незачем изучать бывшую историю в новой советской школе! Вот биологию учить нужно — чтобы научиться управлять биосферой так же успешно, как большевики правят Россией!

Умный Ленин в последние годы жизни ощутил разницу между всевластием и всемогуществом; почувствовал себя и свою партию в скромной роли Игрока против неведомой Природы. Но полуобразованному игроку Сталину такие чувства чужды! Он готов повторить римский опыт, превращая Республику в Империю за считанные годы — и не чует, что созданная им Коммунистическая Империя проживет считанные десятилетия (как империя Цинь в Китае).

Что могло бы послужить лекарством от подобных заблуждений? Хотя бы первичное знакомство с основами генетики, которые недавно открыл в США Томас Морган. В этом открытии соучаствовали россияне: Николай Кольцов и его ученик Николай Вавилов, во многом похожие на Николая Лузина и его отважных питомцев.

Вавилов начал свою карьеру с опасных путешествий по горному захолустью Турции, Ирана и Афганистана — по родине главных злаков, окультуренных человечеством. Изучая их разнообразие и изменчивость, Вавилов открыл эмпирический закон гомологических рядов — нечто вроде периодичности Бальмера и Лаймана в спектре излучения водорода.

В физику вслед за спектроскопистами пришли очень сильные теоретики: Планк и Бор. В генетику тоже пришли титаны — хотя Томас Морган более похож на властного Резерфорда, чем на деликатного Нильса Бора. Эту черту характера унаследовали сильнейшие россияне: Петр Капица — от Резерфорда, Николай Вавилов — от Моргана. Но физик Капица уцелеет в сталинском терроре, потому что Сталин ждет от него военно-технических чудес. От Вавилова Сталин ничего особенного не ждет: ему милее будет полуобразованный, но хитрый биолог-фантаст Трофим Лысенко. Спор между Лысенко и Вавиловым завершится гибелью Вавилова, по воле Сталина; теоретическая биология в СССР будет обезглавлена наряду с теоретической историей.

Любопытно, что теоретическая история и на Западе играет роль падчерицы — Золушки. Политики не могут простить историкам, что те не предупредили их о Первой мировой войне! Дураки винят в своих бедах кого угодно — только не себя... Но в каких условиях приход дураков или безумцев к высшей власти становится неизбежным? Об этом задумался в Англии молодой сотрудник Форин Оффиса — Арнольд Тойнби, нечаянный ровесник Адольфа Гитлера. Половина его друзей не вернулись с фронта. Сам Тойнби уцелел случайно — и теперь пытается понять закономерности массовых безумий в человеческой Истории.

Понимание существа дела наступает только в масштабе веков. Периодическая смена цивилизаций в рамках одной Ойкумены неизбежно вызывала к жизни буйных и удачливых пророков: Мухаммеда — в VII веке, Петра Пустынника — в XI веке, Мартина Лютера — в начале XVI века, Владимира Ульянова — еще через 400 лет. Каждый из них начинал религиозную войну, которая быстро охватывала Европу и Средиземноморье. Можно ли оборвать эту вековую традицию: не допустить Второй мировой войны? В какой мере глухи к доводам разума новые тираны, вызванные из небытия Первой мировой войной?

Через 7 лет Тойнби прославится на всю Европу своим обзором «Постижение Истории» — и привлечет внимание Гитлера, легально захватившего власть над Германией. Диктатор-нацист по своей воле даст подробное и лживое интервью британскому историку-глобалисту. Ни один из собеседников не пожалеет об этой встрече — хотя она никого не введет в заблуждение. Если бы Тойнби удалось в ту же пору взять интервью у Сталина — это мало что добавило бы к его пониманию кризиса обеих христианских цивилизаций матушки-Европы.

Тойнби угадал верно: Вторая мировая война так же неизбежна после Первой войны, как Вторая Пуническая война неизбежно последовала за Первой! Гитлер и Сталин мало похожи на Ганнибала. Но механика исторического процесса заставит этих актеров сыграть похожие роли в очередной пьесе Театра Всемирной Истории. На старости лет Тойнби возблагодарит Судьбу, подарившую ему шанс наблюдать свой социум в такие же роковые минуты, какие прежде вдохновляли Геродота и Полибия. В ХХ веке у этих мудрецов найдется много достойных наследников: не меньше, чем у Пифагора и Платона, Демокрита и Евклида!

ЛЮДИ НАУКИ

Борис Дубин