Почти сорок лет страницы журнала «Знание — сила» украшают фотографии Виктора Тимофеевича Бреля, фотографии его необычных скульптур, его «Брельские тезисы».

Парад, вы говорите? Это когда все одинаково, в ногу.

Каждый повторяет движения соседа, ни жеста лишнего и нового. Какой-то конденсат Бозе- Эйнштейна из одетых в мундиры человечков. А Брель — бал! По вечерам, когда тени деревьев на Кожевнической, 19, водянисто плещутся в стеклах и искорки мелькают, будто болотные огни, по этажу редакции перескрипываются Брелем творимые истуканы. От него, как от Бога, идут, из праха древесного слеплены. Кланяются каждому. Реверанс, менуэт. Опять же романс за окном летит напоследок тягучий. Уходят, растанцевавшись, по углам комнат. И в каждом — брелевская душа. И с последним замершим звуком в стеклах мастерской проступает солнечная вода, и в ней из пены ночи вынесенный вновь видится Брель, утренний, светлый творец. И руки его вьются, и досочки пляшут, и пила разбегается — туда, сюда. Красен карнавал, Брелем слаженный, и красивее будет.

...Брель-блик. У каждого тысячи лиц вырастают, как из тумана, и тают, тают. В любую секунду тают. Мы, неведомые себе и собой неузнанные. Что там зеркала? Разве ловцы они наших душ? Перед «зерцалами лжи» поклонимся, приветливо высветимся, замрем — найдем подходящую маску. Успокоимся. Обманем не других — себя. Знали бы мы себя, если бы не блики Бреля? Вспышки его фотокамеры, которая — с ней сообща Брель — одна всматривается нам в лица. Мы-то, люди, не глядим друг другу в глаза, будто и нечего там видеть, будто и нечем нам видеть. Вдруг блик. Брель! Новые вспышки и щелчки. «Семейный фотограф», фотохудожник наших душ и дней.

Кажется, так усердно не фотографировали бы людей и ангелы, вздумай они расцветить книги жизни картинами наших лиц. Брель-блик! И его, брелевское, лицо — на сотнях снимков, сделанных без украс, без обмана. Сквозь песок человечий проступает его монументальный абрис, им же, Брелем, увековеченный.

...Брель-бурлеск. На его руки глянешь, будто руки шахматиста, готового в любой миг подхватить фигуру и разыграть какую-нибудь «сицилианку» или гамбит четырех коней. Но где же та доска с клетками белыми и черными? И не видел я, чтоб Брель, как Таль, тешился фигурками слонов и ладей... А, может быть, — проступает сквозь смеркание смыслов, — это руки мага, готового расставлять людей на белых и черных клетках жизни, двигать их строй, приносить им победы, чудесно превращать их в ферзей? Пока еще маг и мудрец переменяет судьбу дерева, металла и камня — стихий, доверившихся ему. В его руках каждый обрубок деревяшки станет неповторимым героем, а каждый человек...

В дне декабрьском, готовя настенный плакат с нашими маскарадными фотографиями, Брель и нам — любому — придумывал судьбу. В его постановочных кадрах мы без выдуманных нарядов и масок становились другими. Разыгрывали эпизоды своей судьбы, что, может быть, совершается сейчас в какой-то параллельной Вселенной. А вещи — давние брелевские друзья — так и норовили влезть в кадр, чтобы пожить немного, как человечки. Брель и в них переселял душу. Метаморфоз, метемпсихоз.

...Ein, zwei, drei. Брель, трель, дрель. Губы серьезно поджаты. Голова наклонена. Глаза опущены. Видят — мудрый Брельлис — лишь лист фанеры, лежащий перед ним, ластящийся к нему. В эти минуты Брель глух и слеп. Смотрит на естество материала, выбирает, какую частичку срезать, какую просверлить. Он словно вглядывается в тот мир, где нет и в помине людей, а по берегам рек и холмам разгуливают павшие стволы деревьев, перебегают камни руды. Там у всякой вещи своя жизнь — вещий художник Брель это помнит. Каждый атом углерода и кислорода, из которых состоит Брель — случайно, — помнит о том далеком мире, что был до появления людей, ищет ему соответствий. Потом пилу в руки, млат, дрель. Ein, zwei, drei. Контур новой фигуры готов.

...Брель, Brille, стекла очков, ко всякой безделице приставленные. Что там? Гвоздик? Пригодится, пригнан в человечка, что вечно колет других злыми наростами души. Пробочка? Пробитые злом головы пробочками закрыты, будто и не вылетела из них душа, будто живы они — мертвецы! — и живых морочат. А рыбья голова к чему, Виктор Тимофеевич? Растут рыбьи головы на стенах комнат, в которых мы сидим, множат счет к человеку-победителю, поживающему покойно после стольких- то бед, что принес природе. Или ржавая пила, выброшенная кем-то в подмосковной деревушке, ржавевшая в свалке, что на окраине леса (весь великий Лес ныне свалками окаймлен). Шел из темной чащи светлый старичок-лесовичок, посмотрел на лезвие пильное глазками цепкими, как очочки, как брилечки, и пила превратилась в неуспокоенный дух Леса — в волчицу.

... Брель, брести, брел. Само его имя кажется глагольным причастием. Er ist so viel gebrellt! Море Черное расстилалось, и над ним, будто распорядитель всех воль морских, в фуражке и кителе застыл не Беринг и Беллинсгаузен — Брель. Леса, экспедиция, поварские снадобья, котел ароматный — и с хитрой пиратской улыбкой победителя всех пари Брель. Или озера Карелии, а где-то вдали катит свои волны Остзее, и, глядя на улыбнувшегося художника, не могу не промолвить: «Господин барон!» А он через всю страну с рюкзачком потихоньку gebrellt.

...Брель / бред. Ни один привычный знак препинания их не соединит, не удержит вместе. Брель здрав: он бродит по городу светлым, как радость, днем. Собирает кусочки фанеры, обрезки металла, чтобы, породнив их, породить нового деревянного человека. С рюкзачком заходит в редакцию. Сидит, молчит, улыбается, будто его дальний пращур Зигфрид, понимавший речи птиц и зверей. Брель понимает молчание предметов, расставленных вокруг, вслушивается, как вещи говорят в недоступном нашему слуху диапазоне. Брель — мудрец, которому пожалуется на свою беду и брошенный гвоздь, и старый примус, и лампочка в коридоре. Бред же другим — не Брелю. Тем, кто из года в год с утра до вечера сидит — какой бред! — истуканом в офисе. Колонки цифр, экономические страницы, пресс-релиз, выгодная партия товара. Каждую удачную операцию встречают потиранием рук, и всякий раз стены кабинета чуть-чуть становятся ближе. Они сходятся, оставляя человека без пространства, без простора. Брель же, будто стая птиц, пущенная кем- то. Он мечтает, летает, живет — не бредит.

И это все наш Брель! Он с нами, и мы в нем — в им порожденном мире. Ходим среди его статуй, смотрим его коллажи. Мы годами напролет разыгрываем спектакли — то комические, то драмы — в давних его декорациях. И, кажется, что он придумал нас тоже, оставил один на один с дорогими ему призраками. Мы все — его персонажи. Придумай нам что-нибудь доброе, Брель!