До недавнего времени его имя было забыто на родине. Даже в городе, где он родился,нельзя было встретить ни одного памятного знака, напоминавшего о человеке,которого в Китае почитали святым, новым воплощением Будды. Он был «неизвестным солдатом» далекой дальневосточной войны. Но ведь не каждому солдату удается спасти сотни тысяч людей, когда дело его — лишь убивать десятки их и сотни. Впрочем, на самом деле, он не был даже солдатом — а лишь «ганзейским купцом», «варяжским гостем» в чайналенде. Он был коммивояжером, как его знаменитый ровесник — кафкианский герой Грегор Замза. Пробудившись однажды утром, Йон Рабе стал свидетелем иного превращения. Что-то произошло не с ним, а с другими людьми. Всюду на улицах и площадях Нанкина лежали трупы, похожие на чудовищно распухших насекомых. В городе был новый порядок. Его принесла на штыках японская армия. Шел 37-й год.

Потом вдруг объявили поход, и орда быстро снялась с места, словно мякина, подхваченная и гонимая ветром.

И ничего не осталось после нее, кроме нечистот и разрушения.

Перл Бак. Земля

Йон Рабе не родился героем. Ранняя смерть отца, бедность, рано брошенная школа, работа в какой-то конторе в Гамбурге. И мечты, достойные «Монтигомо Ястребиного Когтя», — мечты о дальних странствиях, о черной земле и желтой дали, о синем море и белом солнце. В двадцать лет он совершает путешествие на юг Африки, в Мозамбик, а затем сводит воедино страсть и расчет — поступает на службу в британскую торговую фирму, где, кстати, научится говорить без акцента по-английски. Лишь приступ малярии заставит его вернуться на родину — но ненадолго.

В двадцать шесть лет, в 1908 году, он, представляя уже немецкие интересы, отправится далеко на восток, где ему доведется прожить почти три десятилетия — в Пекине, Шанхае, Нанкине. «Солдат империи «Сименс» несет прогресс в Китай». В начале ХХ века компания «Сименс» строит телефонную станцию в Нанкине, а также сооружает турбины местной электростанции. Городские больницы оборудуют немецкими приборами. Обслуживают импортное оборудование китайские рабочие, прошедшие подготовку в компании «Сименс». В эти предвоенные годы Йон Рабе чуть ли не каждый день получает новые заказы. Китай переживает экономический бум, и это сулит процветание филиалам европейских компаний, которые помогают стране осуществить технологическую модернизацию. Похожая на массовое помешательство война, разразившаяся в далекой Европе, путает карты и бизнес-планы коммерсантов, облюбовавших уголок в восточном раю.

Далекий от злобы дня космополит, Рабе кажется поистине безродным. Его облик настолько не вяжется с образом кайзеровской Германии, что в годы Первой мировой войны ему — в отличие от других компатриотов, проживавших в Китае (а эта страна в августе 1917 года вступила в войну на стороне Антанты), — не чинят никаких препятствий. Лишь в 1919 году, когда по требованию Великобритании из Китая были высланы поголовно все немцы, Рабе пришлось ненадолго вернуться в родную страну — в забытую страну. Он не видел Германию десять лет, не прошел с ней печальные университеты войны, голода, нищеты, революций, восстаний, контрреволюций. При первой возможности в 1920 году он снова бежал в Пекин, где теперь, приученный политиками к мимикрии, открыл подставную фирму, которая, на самом деле, являлась представительством все той же — страсть и экзотика, деньги и расчет — компании «Сименс». В 1931 году он стал руководить «Siemens China Co.», отделением «Сименса» в столице Китая — Нанкине.

К тому времени, когда нацисты захватили власть в Германии, это была уже чуждая Рабе страна, гражданином которой он по привычке все еще числился. Большую часть жизни он прожил вдали от нее. Ему была еще памятна Германия золотой «вильгельмовской эпохи», те «великолепные времена», которые принес стране молодой император, но за чехардой кризисов и путчей, предвыборными кампаниями и сменами канцлеров он лишь мимоходом следил по немецким газетам, которые добирались до него с двух-трехнедельным опозданием. Он был у себя дома, в Китае, ставшем ему новой родиной. Здесь родились и выросли его двое детей, мальчик и девочка. Здесь он был счастлив, а в Германии все шли какие-то новые времена, тяжелые времена. Он читал в газетах о перипетиях политической борьбы на немецкой чужбине с таким же любопытством, как следят за спортивным чемпионатом, который разыгрывается в «какой-нибудь Аргентине». В 1934 году он даже вступил в «фанатскую группировку одной из команд, участвующих в этом чемпионате», — стал членом НСДАП. Он вступил в нацистскую партию, заметил один из биографов, как вступают в гольф-клуб. Могущество этой правящей партии, впрочем, было ощутимо даже в Китае. При поддержке нацистов Рабе, наконец, осуществил свою мечту — открыл в Нанкине немецкую школу, причем школу государственную, где труд учителей оплачивался правительством Германии. По словам его внучки, именно ради этой школы он стал «партайгеноссе». Это убедило немецкие власти в том, что дети в такой школе будут воспитываться в патриотическом духе, и они перечисляли средства на содержание учителей.

Улица Нанкина после очередной бомбардировки

Враг у ворот

В руках у нас прекраснейшая сказка Вдруг получила горькую развязку.

Бертольт Брехт.

Добрый человек из Сезуана

После Первой мировой войны отношения формальных противников, Германии и Китая были дружественными — тем более, что та война была очень непопулярной, особенно в южных провинциях Китая. Парламент страны отказывался объявить войну Германии, пока не был распущен. Против войны выступал и основатель Национальной партии (Гоминьдан) Сунь Ят-сен.

В свою очередь, именно Германия первой признала правительство нового гоминьдановского лидера Чан Кайши, совершившего военный переворот. В ту пору немало отставных немецких военных переселилось в Китай. Достаточно упомянуть лишь бывшего командующего вооруженными силами Веймарской республики Ханса фон Зеекта, ставшего в 1934-1935 годах военным советником генералиссимуса Чан Кайши.

Однако в 1936 году в отношениях Германии и Китая произошел резкий поворот. 25 ноября в Берлине был подписан договор между Германией и Японией, получивший название «Антикоминтерновский пакт». Этот альянс встревожил руководителей Китая. В то время Китай и Япония фактически находились в состоянии войны. В 1931 году японские войска вторглись в Маньчжурию и захватили ее. Теперь, заручившись поддержкой Германии, японская армия могла возобновить наступление. Оно началось в июле 1937 года. Трехмиллионная армия Чан Кайши, получавшая помощь от США и СССР, не могла сдержать натиск японской армии, которая была куда более боеспособной.

Во время отпуска, проводимого в Северном Китае, Рабе узнает о бомбардировках Нанкина. Один из крупнейших городов Китая, Нанкин, был объявлен столицей страны в 1927 году. Десять лет спустя в нем проживало 1,3 миллиона человек. Бомбардировки нанесли огромный урон этому процветающему городу. Но худшее было впереди. Миллионная японская армия маршировала прямо на Нанкин. Слухи о зверствах, творимых солдатами, доходили до жителей Нанкина и казались такими неправдоподобными, что... Нет, об этом лучше не думать!

Рабе тотчас возвращается в китайскую столицу, оставив — безопасности ради — свою семью на севере страны. Все-таки он — не мечтательный курильщик опиума в притонах восточного городка, а ответственный служащий компании. Сослуживцы тронуты заботой шефа, их подкупают его уверенные команды, полное отсутствие паники. Так, сразу по прибытии в Нанкин он распорядился построить у себя в саду просторное бомбоубежище, в котором могли бы укрыться его сотрудники и члены их семей. Те не заставляют себя ждать, а у Йона Рабе, обладавшего незаурядным чувством юмора, появляется лишний повод пошутить над судьбой. Над дверью бомбоубежища он вешает табличку: «Время работы офиса — с 9 до 11 часов утра» (именно на это время приходятся обычно японские бомбардировки). Один из его помощников восторженно говорит: «Где будете вы, там останусь и я».

Японцы у ворот Нанкина. Вопреки распоряжению немецкого посла, Йон Рабе отказывается уезжать из Нанкина. Старый коммерсант, кажется, не знает страха. Облачившись в стальной шлем, он смело смотрит навстречу «стальным грозам» войны, а пока еще длится затишье, сидит в этом неизменном шлеме у себя за письменным столом и записывает в дневник следующие строки: «Здесь не остается ни одного административного служащего. Никто не хочет жертвовать собой во благо сотен тысяч местных жителей. Прекрасные перспективы, нечего сказать! Господи, если бы только Гитлер захотел помочь» (запись от 22 ноября 1937 года).

Рабе — прагматичный человек, дитя ХХ века, исполненного новой деловитости, но была у него тайная страсть. Он вел дневник, иллюстрируя записи саморучно сделанными снимками или даже небольшими рисунками. Часто к неудовольствию жены он засиживался по вечерам в своей конторе, чтобы продолжать свою исповедь сына века. Его дневники стали ценным свидетельством очевидца Нанкинской резни.

Нанкин охватывает массовая паника. Восьмого декабря спасается бегством харизматический лидер Китая, Чан Кайши. Он покидает Нанкин на самолете. Из города выезжают все иностранцы и китайцы, которые могут себе это позволить. Тысячами они стекаются в порт и отплывают на борту американских и британских судов.

Пять дней спустя в город входят те, кого так долго ждали.

Город соломенных псов

Мы не приучены воздвигать

ни стенные ряды, ни храмы. Но все

города, какие можно выжечь дотла,

ни храмов, ни стен не щадя,

мы их выжгли.

Виктор Сегален

Девятнадцатого ноября Рабе записывает: «Создан международный комитет, главным образом, из американских врачей, работающих в госпитале, и профессоров Нанкинского университета — все миссионеры. Они намерены попробовать организовать лагерь беженцев, то есть зону нейтралитета в самом городе или за его пределами, где в случае обстрела могли бы укрыться люди, не участвующие в войне».

Город захватывают с двух сторон. Японская армия сжимает его извне, раздавливая как фарфоровую статуэтку. Два десятка иностранцев — американские пасторы, врачи и европейские коммерсанты, рискнувшие остаться в Нанкине, «оккупируют» город изнутри. Они огораживают территорию площадью около четырех квадратных километров, объявляя ее запретной дипломатической зоной — «международной зоной безопасности». Этот поступок, не предусмотренный традиционными нормами дипломатии, спас многих жителей Нанкина от мучительной смерти.

Председателем инициативной группы — Международного комитета по безопасности в Нанкине — избран видный немецкий бизнесмен Йон Рабе. Член НСДАП — гитлеровской партии, он был безупречной фигурой в любых переговорах с японскими военными, которые высоко ценили поддержку Гитлера. В Нанкине, где после бегства Чан Кайши не осталось никакой власти, влияние комитета было так велико, что его председатель, Рабе, фактически стал бургомистром города.

Жители Нанкина — жертвы публичной казни

На него возложена огромная задача. Конечно, большая часть населения Нанкина бежала, но сотни тысяч людей остаются заложниками войны. Их нужно кормить, снабжать лекарствами, надо сделать все возможное, чтобы люди не замерзли зимой. Члены комитета заготавливают запасы риса и угля и сталкиваются с неожиданной проблемой. Командование китайской армии заявляет, что солдаты будут сражаться до последней капли крови даже внутри «лагеря беженцев». Разумеется, ввиду полного превосходства японской армии это приведет к многочисленным бессмысленным жертвам среди мирного населения. Лишь незадолго до начала штурма членам комитета удается очистить лагерь от присутствия вооруженных людей. Теперь беженцев охраняет разве что магический дар убеждения.

На первый взгляд, город делят союзники — участники «Антикоминтерновского пакта». Японское знамя склоняется над умирающим Нанкином. Нацистская свастика гордо реет над уголком города, где еще теплится жизнь — где еще можно спасти жизнь.

С 9 до 11 утра это бомбоубежище превращалось в «офис»

На этой территории в самом центре Нанкина скапливается до 250 тысяч китайцев. Двенадцатого декабря Рабе записывает в дневнике: «И в те, и в другие ворота дома стучат — женщины и дети умоляют пустить их. Я не могу больше слышать этого плача, открываю обе двери и разрешаю войти сюда всем, кто хочет войти». В одном только доме Йона Рабе и прилегающем к нему саду размещается свыше шестисот человек, которые спят на полу комнат, в коридоре, подвале и даже туалете. Он заботится о том, чтобы его новым домочадцам хватало пищи, чтобы они могли получать медицинскую помощь. Обитателям зоны остается лишь догадываться о происходящем в остальной части города.

«Из здания суда, в котором мы разместили примерно тысячу разоруженных солдат, угоняют четыре-пять сотен связанных людей. Мы полагаем, что их расстреляли, так как мы слышали разрозненные пулеметные залпы. Мы оцепенели от ужаса», — записывает в дневнике Йон Рабе.

Будни обреченного города

Японские солдаты ведут себя с невероятной жестокостью, хотя в Нанкине остается в основном лишь гражданское население. Жалости не знают ни к кому. В каждом юноше или молодом мужчине видят переодетого солдата. С ними поступают как в бою — убивают. Другие, соскучившись в окопах, ловят «столичных штучек» — женщин, девочек-школьниц, да и даже семидесятилетних старух — и насилуют их. Мужчин, женщин и детей расстреливают, закалывают, обезглавливают, сжигают, закапывают в землю заживо. Молодые солдаты отрабатывают на связанных китайцах технику нанесения удара штыком. Закопанных по пояс людей затравливают насмерть овчарками. Детей нанизывают на штыки. Беременным вспарывают животы. Людей буквально кромсают на куски. На улицах лежат горы трупов. Потом, опасаясь эпидемии, японское командование распорядится облить трупы бензином и сжечь — теперь на улицах лежат бесформенные груды паленого человеческого мяса.

Остановить зверства невозможно. Йон Рабе в отчаянии записывает: «Мы не знаем, как защитить этих людей. Японские солдаты полностью вышли из-под контроля». В эти дни Нанкин был буквально отрезан от внешнего мира. Большинство репортеров и иностранцев покинуло его незадолго до падения города. Японские же журналисты передавали на родину лишь оптимистичные репортажи.

Пытаясь заручиться хоть какой-то поддержкой в неравной борьбе, Рабе еще до падения Нанкина шлет срочную телеграмму «простому и прямодушному человеку» — Гитлеру, умоляя вождя «замолвить слово перед японским правительством». Он не получает ответа, однако в ближайшие дни японские летчики сбрасывают бомбы только на военные цели, избегая атаковать гражданские объекты. Случайное совпадение — или инициатива Рабе все же возымела успех? Неизвестно.

Но впоследствии японцы явно осторожничают с этим человеком, напрямую «беседующим» с фюрером. Печать Международного комитета не очень впечатляла японских военных, но свастику они уважали. Рабе писал: «Снова и снова японские солдаты врывались в мой дом, но, завидев свастику, тут же ретировались... У меня не было никакого оружия, кроме моего партийного значка и повязки со свастикой на руке».

Нанкинская резня стала самым страшным преступлением японской военщины в Китае. Количество пострадавших до сих пор не поддается точной оценке. Десять лет спустя, на Токийском процессе над главными японскими военными преступниками, будет объявлено, что за несколько недель в Нанкине было убито 140 тысяч человек. Китайские историки называют совсем другую (и, видимо, правдоподобную) цифру — 300 тысяч человек, причем, по оценкам европейских наблюдателей, не менее 20 тысяч китайских солдат и 30 тысяч мирных жителей Нанкина были расстреляны из пулеметов или использованы в качестве мишеней для учебных штыковых атак.

В нанкинских казнях участвовали не какие-то зондеркоманды, а почти поголовно все солдаты императорской армии. Американский историк китайского происхождения Айрис Чан, автор изданной в 1997 году книги «The Rape of Nanjing. The Forgotten Holocaust of World War II» («Изнасилование Нанкина. Забытый Холокост Второй мировой войны»), в которой тщательно собраны свидетельства преступлений японской армии в Нанкине, объясняет поведение военных несколькими причинами.

Во-первых, сами солдаты на каждом шагу подвергались жестокому обращению со стороны офицеров. За годы службы в армии они вынесли столько издевательств и унижений, что, получив право «выместить всю свою ненависть, весь свой гнев, подавляемый годами» на каких-то врагах, они сполна этим правом воспользовались.

Во-вторых, японцы с детства воспитывались в презрении к китайцам. Предметом гордости любого ребенка была «наша славная победа» — разгром китайской армии в войне 1894-1895 года, захват Тайваня и полуострова Ляодун. Многие японские солдаты открыто относились к китайцам, как к людям второго сорта. Убить китайца для них значило не больше, чем «раздавить гадину».

«Japanese Advertiser», выходившая в Токио газета на английском языке, опубликовала в те дни следующую заметку: «Старший лейтенант Мукаи и старший лейтенант Нода устроили дружеское соревнование, состязаясь в том, кто первым сразит мечом сотню китайцев. Идет упорная борьба. Пока результат таков: на счету Мукаи — 89, а на счету Ноды — 78. В этом состязании Мукаи слегка повредил клинок. По его словам, это случилось, когда он рассек одного китайца пополам».

Наконец, поход в Китай был не просто войной, а своего рода священной войной — этаким «крестовым походом», если мерить происходившее европейским шаблоном. Завоевание Азии являлось «священной миссией», возложенной на японский народ. Ради выполнения этой миссии можно было не щадить никого.

Всего после вторжения японцев в Китай в 1931 году, по официальным данным, погибло более 35 миллионов китайцев. В Японии преступления императорской армии по-прежнему замалчиваются. В Китае напрасно ждут от японских политиков покаяния и тем более хоть какой-то финансовой компенсации. Нет, память у этих политиков по-прежнему избирательная, «островная». В 1994 году министр юстиции Японии, Сигето Нагано, в одном из своих выступлений назвал резню в Нанкине «фикцией» (впрочем, после этой красноречивой выходки ему все же пришлось подать в отставку). Для жителей же КНР Нанкин и в наши дни остается символом величайшего национального унижения.

Обратная сторона полуночи

Тот безумец,

чьи звери друг друга грызут,

станет сам их добычей,

его разорвут.

Он зверей не сдержал ослабевшим умом,

ибо суть человека

нарушена в нем.

Джон Донн

Рабе не щадит себя. В свои 56 лет он почти круглые сутки на ногах, старается запомнить все происходящее, чтобы хоть кому-то потом рассказать о том, что может происходить с людьми, если им дать полную волю. В людях тогда просыпаются тысячи зверей. Его дорогие соотечественники еще не знают об этом.

В начале 1938 года коммерсант Йон Рабе получил категоричное предписание от своего начальства. Ему приказывалось закрыть представительство в Нанкине, поскольку «ни о какой коммерческой деятельности здесь уже не могло идти речи». Правда, к этому времени обстановка в городе немного нормализовалась.

Двадцать третьего февраля Рабе покидает Нанкин. Китайцы устраивают ему трогательные проводы. «Мне протягивают огромный красный шелковый платок с надписью. Мой домашний слуга Чан с почтением разворачивает его... Один из китайских гостей переводит: «Для сотен тысяч людей ты — живое воплощение Будды».

Он уезжал в полной уверенности, что оставшиеся члены комитета продолжат его работу. Последнее, что он мог сделать для народа своей любимой страны — Китая, с разрешения японских властей вывезти в Европу слугу, под видом которого Нанкин покинул китайский военный летчик, все эти месяцы прятавшийся в доме Рабе.

Перед отъездом на родину Йон Рабе проводит в Шанхае пресс-конференцию, на которой рассказывает о событиях в Нанкине. Все китайские газеты и международные новостные агентства сообщают об этом. Лишь немецкая пресса замалчивает происходящее.

В Германии — стране, которую он не знал и уже не понимал — он пытается выступать с докладами в министерстве иностранных дел, перед руководством компании «Сименс». Он ищет встречи с Гитлером, веря, что для правителя такой огромной державы нет ничего проще и естественнее, чем выступить в защиту слабых и гонимых. Ответа нет. Составив подборку выписок из дневников и приложив к ней фотографии — свидетельства расправ, он порывается отослать эти документы Гитлеру, надеясь, что тот «исправит ошибку» и разорвет любые отношения с японцами. В своем китайском далеке Рабе, похоже, привык считать — разве это не само собой разумеющееся? — всех руководителей новой Германии гуманистами, воспитанными в лучших традициях XIX века.

Призывы к общественности не прошли незамеченными — Рабе ждала встреча совсем с другими «товарищами по партии». Пятнадцатого мая 1938 года он был арестован гестапо. «Это был единственный раз, когда дедушка покинул квартиру без шляпы и пальто», — вспоминала его внучка. Впрочем, после допроса, продолжавшегося несколько часов, возмутитель спокойствия был отпущен, но его «контрабанда совести» — дневники — была конфискована. Ему было запрещено порочить «наших союзников» — японцев.

Когда после войны Рабе довелось разговаривать с солдатами, вернувшимися с Восточного фронта, он услышал все те же истории, свидетелем которых был в Нанкине. Расправы с пленными, казни мирных жителей, заподозренных в помощи партизанам, издевательства, пытки — тот же шабаш дьявольских сил. Сплошь и рядом немецкие военные вели себя ничем не лучше японских солдат. А он-то, покидая Нанкин, верил в благородные мысли, рыцарские поступки своих компатриотов, к которым навсегда удалился...

После ареста Рабе смиряется. В Германии «живого Будду» ждет жалкое существование. Руководство компании «Сименс» отправило его «в ссылку», командировав коммивояжера в Афганистан, а впоследствии ему поручали разве что кое-какие переводы с английского. Постепенно он впадает в нищету. Начинается голод. В апреле 1946 года он записывает в дневнике, что питается крапивой и мукой, приготовленной из желудей. Статуэтки, привезенные из Китая, он выменивает на картофель. К этому времени он лишился работы. По требованию британских властей он уволен из компании «Сименс» как бывший член НСДАП.

Обнадеживающее известие приходит лишь из Китая. В 1947 году гоминьдановское правительство прислало Рабе приглашение переехать в Китай и за государственный счет провести остаток дней в стране, для которой он сделал столько добра. Единственное, что требуется от него, выступить на Токийском процессе с показаниями. Однако у Рабе, «все видавшего до края мира», нет уже сил никого судить — даже японцев. Будучи убежденным протестантом, он считал, что лишь Бог вправе судить и карать. Он остается в Берлине, перебиваясь здесь с хлеба на воду. В дневнике он записал: «В Нанкине живой Будда для ста тысяч человек, здесь пария, аутсайдер. Это неплохо излечивает от ностальгии».

Впрочем, в Китае, узнав, что их герой погряз в нищете, собирают деньги для него — около ста миллионов китайских долларов, что соответствует примерно 2000 долларов США. Кроме того, через американских миссионеров ему каждый месяц переправляют посылку с продуктами — до тех пор, пока в 1949 году власть в стране не захватят коммунисты. Вскоре, пятого января 1950 года, Йон Рабе умирает.

«Это был сказочный человек с великой душой, — писал его знакомый, американский врач Роберт Уилсон. — В Нанкине его уважал любой его знакомый. Просто удивительно, как подобный человек мог восхищаться фюрером».

Имя Рабе всплыло из небытия лишь почти полвека спустя, после того как в 1996 году его внучка, Урсула Райнхард, уступив уговорам американского историка Айрис Чан, согласилась опубликовать дневники Йона Рабе — две с половиной тысячи дневниковых страниц. Вскоре газета «Нью-Йорк Таймс» назвала его «Оскаром Шиндлером из Нанкина». Своей решительностью он спас почти две с половиной сотни тысяч человек.

В Китае его почитают как героя, его подвиг знают со школьной скамьи. В Нанкине он — едва ли не самый известный немец, уступая по популярности лишь «неразлучной парочке» — Марксу и Энгельсу. Его именем называют даже детей. В январе 1997 года китайцы перевезли его надгробие в Нанкин и установили в мемориальном комплексе, посвященном жертвам той страшной резни. Там же был открыт памятник Рабе — доброму человеку из Нанкина, который сохранил любовь к ближним в те баснословные года, когда встретить убийцу было неизмеримо легче, чем филантропа.

УЧИТЕСЬ ЧИТАТЬ

Николай Богданов