Осенью 1955 года вернулся из концлагеря мой друг и однокурсник Андрей Владимирович Трубецкой. Он был на каторге с осени 1949 года. Много часов рассказывал он о прошедших годах. Но начал он так: «Симон! Тебе передает привет от твоего отца Владимир Павлович Эфроимсон».

Мой отец умер в Калуге в 1940 году... В 1933 году он был арестован и отправлен в концлагерь. Владимир Павлович и отец познакомились, когда их много дней везли в арестантском вагоне на каторгу. Много позже Владимир Павлович сказал мне — никогда, ни до, ни после он не видел такого концентрата интеллекта в одном месте. Среди арестованных были историки, философы, экономисты, филологи, инженеры, математики. Отца арестовали после лекций в Политехническом музее (никуда не уйти мне от этого музея!). Лекции его были посвящены философии религии.

В лагере на Алтае они строили Чуйский тракт. Каторжная работа. Копали землю и возили ее в тачках. Был голод. Там они и пообещали друг другу: кто уцелеет, тот передаст привет семьям других. Эфроимсон запомнил, что у Эли Шноля двое сыновей и им нужно передать привет от отца. Отбыв первый срок, он вышел на свободу в 1936 году, успел сделать глубокие научные исследования, защитить кандидатскую диссертацию, пройти всю войну, окончить ее в чине старшего лейтенанта с орденами и защитить после войны докторскую диссертацию.

Он был арестован вторично и осужден в 1949 году за бесстрашную борьбу с Лысенко. В новом лагере в Джезказгане он услышал фамилию Шноль от Трубецкого. (Андрей говорил, что он многим, может быть, и тем, что выжил на каторге, обязан Владимиру Павловичу.) В 1955 году Эфроимсон снова был на свободе. Он мало мог рассказать мне об отце. Было поразительно, как вообще мог он помнить об обязательстве, взятом на себя более двадцати лет назад.

В последующие годы я неоднократно встречался с Владимиром Павловичем. А в последние годы его жизни, спохватившись, стал делать магнитофонные записи его рассказов.

В распределении по фракциям человеческой популяции В. П. Эфроимсон принадлежит к малочисленной группе героев. Его жизнь, как и жизнь других героев, вовсе не пример для всех остальных. Остальные, обычные люди, так жить не могут. Но знание жизни героев помогает и нам, обычным.

Эфроимсон, ученик Н. К. Кольцова и С. С. Четверикова, был выдающимся генетиком. Если бы ему дали работать! Его фундаментальная работа о грузе летальных мутаций в человеческой популяции, выполненная в 1932 году, так и не была полностью опубликована. Его труды по генетике шелкопряда были уничтожены. Он сумел после 1955 года заложить фундамент для развития медицинской генетики в нашей стране — он написал книги, по которым учились студенты.

Но главным делом его жизни после освобождения было исследование генетических и физиологических основ биосоциальных, интеллектуальных и психологических свойств личности. Этому посвящены написанные им несколько замечательных книг. Однако издать их ему не удалось. Борьба за их издание отнимала у него силы. Кто и как издаст их теперь, не ясно. Но со временем труды Эфроимсона ценности не утрачивают, а может быть, прибегая к поэзии, как вино, становятся ценнее...

В. П. Эфроимсон родился 21 ноября 1908 года. Семья жила в доме страхового общества «Россия» на Лубянке. В том самом (ныне перестроенном) доме, где потом разместились ЧеКа и НКВД. После первого ареста следователь кричал дерзкому арестанту: «Да знаете, где вы находитесь!» «Знаю,— отвечал В. П.,— я дома, а вы...».

В школе он чрезвычайно увлекся историей. Однако в 1925 году поступил на биологическое отделение физико-математического отделения Московского университета и «попал под влияние» Н. К. Кольцова и его сотрудников — классиков М. Завадовского, Г. Роскина и других. Генетика увлекла его на всю жизнь.

В 1929 году (об этом много сказано в других очерках) началось «приведение в порядок» естественных наук. Малообразованные, ускоренными темпами прошедшие «рабфаки», студенты, отобранные по признаку пролетарского происхождения, с революционным зловещим энтузиазмом включились в борьбу с «меньшевиствующим идеализмом». Они обвиняли в этом «изме» наиболее трудных для восприятия профессоров. В Ленинграде на страницах «Студенческой газеты» они травили выдающегося генетика Ю. А. Филипченко, в Москве — С. С. Четверикова.

Попробуйте представить себе сцену — разгоряченное собрание. Все пламенно «клеймят» профессора Четверикова. Студент Эфроимсон один против всех произносит резкую речь в его защиту. Ректором университета в то время был зловещий А. Я. Вышинский, оставшийся в нашей истории, как государственный обвинитель на инсценированных процессах тридцатых годов.

С. С. Четверикова защитить не удалось. Он был арестован и сослан.

Осень 1955 года. В. П. Эфроимсон и Р. Л. Берг. Начало 70-х годов

За выступление в защиту Четверикова В. Эфроимсон был исключен из университета и восстановиться ему не удалось. Н. К. Кольцов пытался ему помочь. Он характеризовал студента Эфроимсона как талантливого исследователя, выполнившего важные исследования. Первое из них — зависимость числа летальных мутаций у дрозофилы от дозы рентгеновского излучения. Нужно заметить, что такое же исследование удалось провести и тщательно проанализировать несколько позже в Берлин-Бухе Н. В. Тимофееву-Ресовскому с М. Дельбрюком и К. Г. Циммером — откуда и пошла современная молекулярная биология. Первая работа Эфроимсона могла бы привести, но, в силу обсуждаемых обстоятельств, не привела к принципиальным сдвигам в нашем знании. В университете его не восстановили. Так и остался он до конца жизни без университетского диплома (как и Тимофеев- Ресовский).

В 1930 году Эфроимсон начал работы по генетике тутового шелкопряда в Северо-Кавказском институте шелководства, где пришел к важному выводу, что существует равновесие между частотой мутирования и интенсивностью естественного отбора. Отсюда он вывел формулу для измерения частоты мутирования у человека. В 1932 году он продолжил эти исследования в Медико-биологическом (Медико-генетическом) институте, созданном и руководимом Соломоном Григорьевичем Левитом. Но через полгода Владимир Павлович был арестован.

Его арестовали за участие в работе «Вольного философского общества». Советская власть боялась свободной мысли. Однако Эфроимсон вовсе не был членом этого общества, ему не нравилась идеалистическая философия (он был материалистом), и к моменту ареста уже более трех лет заседания общества не посещал. Истинной причиной ареста было его выступление в защиту С. С. Четверикова.

Е. А. Изюмова цитирует письмо в защиту В. Эфроимсона, написанное в 1934 году Дж. Меллером, который в те годы также работал в Медико-генетическом институте.

Письмо адресовано «Всем, кого это может касаться».

«Настоящим заявляю, что, по моему твердому убеждению, биологические работы Владимира Павловича Эфроимсона представляют высокую научную ценность. Несмотря на его молодость, результаты его исследований, которые он к настоящему времени опубликовал, представляются мне исключительными и свидетельствуют об уме большой проницательности и творческой силы. Кроме как с научной стороны, я совсем не знаю Эфроимсона, но ежели бы другие соображения позволили, я хотел бы надеяться, что ему будет дана возможность вносить свой вклад в науку».

Обстоятельства не позволили. Эфроимсон был осужден на три года концлагерей. На каторжный труд, унижение и голод. В 1937 году был расстрелян С. Г. Левит. Дж. Меллер уехал из СССР. Нобелевскую премию он получил в 1946 году.

А мы считаем соотношение нобелевских лауреатов «у нас» и «у них»... Наших неполучивших премии лауреатов истязали садисты-следователи. Их расстреливали по спискам, утверждаемым Политбюро и лично Сталиным. Они умирали от непосильной работы, голода и морозов на Колыме, на Чукотке, в Караганде, в Воркуте, в Норильске — по всей стране.

Эфроимсон выжил, и не просто выжил, а сохранил неистовый несломленный характер.

Андрей Трубецкой рассказывал, как он познакомился с Владимиром Павловичем. В лагере к нему подошел незнакомый и сказал: «Вы явно интеллигентный человек, мне кажется, вы недостаточно следите за чистотой речи». Андрей семь лет был на войне. Его, студента-математика, призвали в армию в 1939 году, когда началась война с Финляндией. Потом Великая Отечественная. Был он и в партизанском отряде, и снова в Красной Армии и встретился в конце войны на Эльбе с американцами. А в 1949 году, после двух курсов биофака Московского университета — арест и лагерь, и столько все время вокруг было «неизящной словесности»... Сама «постановка вопроса» показалась Андрею замечательной, и они подружились с Эфроимсоном.

В XIX веке старое русское слово «чернь», означавшее когда-то сословное понятие, получило расширенное и символическое значение. Пушкин говорил о «светской черни» — о суетном и бездуховном высшем аристократическом обществе в отличие от истинных аристократов духа. Из всех сословий общества — крестьян, рабочих, чиновников, военных — чернь вышла на поверхность в результате Октябрьской революции.

Власть черни ужасна. Она легко приспособилась к правлению большевиков. «Высокой страсти не имея», она заняла руководящие позиции в культуре и науке. Это было государственное самоубийство. Серые, необразованные и агрессивные руководители партийных комитетов, научных учреждений, издательств, народных комиссариатов определяли судьбу науки и ее наиболее оригинальных деятелей.

Эфроимсон, как и все герои моих очерков, был во власти черни. Он работал во славу науки всю жизнь. И всю жизнь ему не давали работать. Его труды не публиковали.

Его первая большая статья о грузе летальных мутаций человека, написанная в 1932 году, так и не была опубликована полностью. Его первая большая книга, написанная им после первого срока в концлагере по результатам работы в 1936— 1938 годах в Ташкенте, в Среднеазиатском институте шелководства и посвященная генетике тутового шелкопряда, была даже принята к печати, но в свет не вышла. В. П. работал по 18 часов в сутки. Он выполнил огромную работу, результаты этой работы обобщил в своей книге — и все это за полтора года. Его уволили из института «за малую эффективность научной работы». Он переехал на Украину и работал на Всеукраинской станции шелководства. Написал новую книгу «Проблемы генетики, селекции и гибридизации тутового шелкопряда». И в 1940 году был уволен. И эта книга в свет не вышла. За несколько дней до начала Великой Отечественной войны он защитил кандидатскую диссертацию. Он был в армии с августа 1941 по ноябрь 1945 года. Был эпидемиологом, санитарным врачом, переводчиком, разведчиком. Награжден тремя боевыми орденами и восемью медалями. Но он был Эфроимсоном — в конце войны, когда наши войска вошли в Германию, он восстал против насилий над мирными жителями — написал протест командованию. Этого ему не забыли. Именно этот протест был одним из формальных поводов для его ареста в 1949 году, как «клевета на Советскую Армию».

После войны и до августа 1948 года он работал в Харьковском университете — читал лекции и вел практические занятия по генетике. В 1947 году защитил докторскую диссертацию. Но ученую степень ему присудили лишь через... 15 лет в 1962 году — после второго ареста, каторги, реабилитации.

Зато в начале 1948 года он создает глубокое и очень опасное (для себя) исследование преступной деятельности Лысенко. Этот тщательно документированный научный труд он передал в отдел науки ЦК ВКП(б). Там его труд произвел большое впечатление — может быть, и был бы разоблачен Лысенко, но вмешался Сталин и произошла сессия ВАСХНИЛ, где была разгромлена научная генетика.

Дни свободы для Владимира Павловича были сочтены. Ему не удалось выступить на сессии ВАСХНИЛ — это был бы аналог знаменитого дерзкого выступления И. А. Рапопорта и еще более резкий протест против обскурантизма. Он был арестован в мае 1949 года. Он требовал, чтобы в обвинительном заключении было указано, что он арестован из-за борьбы с Лысенко. Он не рассказывал, как палачи добивались от него подписи под обвинением в антисоветской деятельности. Не добились. В первые годы концлагеря он был в отдельном бараке особо строгого режима — с такими же не подписавшими обвинительное заключение. Там был и Андрей Трубецкой. Там были прошедшие всю войну герои. Там были выдающиеся инженеры и просто несгибаемые люди. Кругом была смерть и издевательства. Туда, возможно, впервые за многолетнюю историю ГУЛАГа, приехала, преодолев все барьеры, добившись права на свидание, как когда-то жены декабристов, жена князя Трубецкого княгиня Елена Голицына. Эфроимсон встал на колени, увидя ее за лагерной оградой.

После работ на руднике Владимир Павлович был направлен на работу в лагерную больницу. Туда ему удалось устроить и Андрея. В обстановке дикости и бесправия больницы в концлагерях были несколько иным миром. От заключенных-врачей зависели и охранники — им приходилось лечиться там же. Андрей многому научился у Эфроимсон а. Им приходилось делать многое. Навыки хирургии Андрей приобрел в лагерной больнице. Эти навыки были полезны ему, когда после освобождения он вернулся в университет и всю жизнь далее занимался изучением кровообращения в системе сердце—легкие и разработкой аппаратов искусственного кровообращения — это было темами его кандидатской и докторской диссертаций. Это была тема работ лаборатории профессора Трубецкого в Кардиологическом центре в Москве.

Эфроимсон не унимался, он не мог смириться с пребыванием «во главе» науки Лысенко. Выйдя на свободу, он вновь подал свой труд, обвиняющий Лысенко в преступлениях против государства, против науки, в Прокуратуру СССР. Жена, М. Г. Цубина, «висела» у него на шее, пытаясь остановить его. Не остановила. С ним было нелегко.

Его опять никуда не брали на работу. На всю жизнь сохранил он восхищение замечательным человеком Маргаритой Ивановной Рудомино — она была директором Библиотеки иностранной литературы и преодолевала все трудности, чтобы брать на работу ранее репрессированных. Эфроимсон знал основные европейские языки. Он бросился в работу в своем неистовом стиле. Он писал статьи и обзоры по генетике человека. В 1961 году он написал новую книгу «Введение в медицинскую генетику». Ее удалось опубликовать лишь в 1964 году. Для этого потребовалось множество усилий, вмешательство именитых академиков В. В. Парина и А. И. Берга и... лишь через три года опубликовали книгу, остро необходимую врачам страны.

В 1967 году Эфроимсон стал заведовать отделом генетики Московского института психиатрии РСФСР. Им была создана научная школа и выполнены работы по генетике нервных болезней, олигофрений, психозов, эпилепсий, шизофрении. Написана целая серия статей и итоговая книга «Генетика олигофрений, психозов и эпилепсий» (вместе с М. Г. Блюминой).

Но он был «неудобен» для начальства. В 1975 году, в период самой активной исследовательской работы, его заставили уйти на пенсию.

По ходатайству коллег Эфроимсон был принят на работу в качестве профессора-консультанта в созданный когда-то Кольцовым институт, теперь называемый Институтом биологии развития имени Н. К. Кольцова. В этом качестве он прожил крайне продуктивный последний период своей жизни. Крайне продуктивный написанными, бесценными, но не опубликованными книгами.

В 1983—1984 годах я бывал у Владимира Павловича дома с целью записи на магнитофон его рассказов о жизни и о науке. Меня поражал его архив, особенно многотысячная картотека — материалы о медицинском, социальном и психологическом облике множества исторических личностей. Быт его был крайне суров. По 12—14 часов в сутки он работал в Ленинской библиотеке. Там у него был свой стол. В доме его не было ни радио, ни телевизора. Он спешил. Никаких отвлечений. Он писал книги. Как-то раз он предложил мне взять для сохранения весь архив — картотеку. Это я сделать не мог — негде было с достаточной надежностью разместить бесценное богатство.

Вероятно, наиболее полный архив сохранила Елена Артемовна Изюмова. Биолог по образованию, она стала журналистом. Она самоотверженно взяла на себя нелегкие заботы о быте Владимира Павловича, а в последние месяцы его жизни — он тяжело болел и тяжело умирал — взяла его к себе в дом... Можно понять, сколь это было трудно и как неоценимо. Владимир Павлович завещал ей свой архив. Вскоре после его смерти Е. Изюмова уехала в Израиль. Перед отъездом она передала архив Эфроимсона Российской Академии наук. Она не единственная, кто озабочен изданием трудов Владимира Павловича.

В 1995 году заботами М. Д. Голубовского была издана книга В. П. «Генетика этики и эстетики».

Другие книги В. П. еще ждут своего издания.

Сохраняемая у меня рукопись первой книги Эфроимсона, судя по записи на обложке папки, была подготовлена до 1980 года. С тех пор произошло множество чрезвычайных событий. Многое, о чем рискнул написать Владимир Павлович, после Горбачева стало предметом открытого и безопасного для автора анализа. Но книга Эфроимсона от этого не утратила ценности. Особенно интересны его портреты исторических и научных деятелей.

Вторая книга Эфроимсона «Биосоциальные факторы повышенной умственной активности» была депонирована 15 марта 1982 года в ВИНИТИ № 1161. Депонирована — взята на сохранение с возможностью получения ксерокопий по индивидуальным заказам. Тем не менее автор счел необходимым раздать ее машинописные копии на сохранение разным людям — он знал, сколь ненадежны бывают обязательства наших государственных учреждений. Он не надеялся на ее «нормальное» издание.

Книга эта уникальна. Она войдет в число ценностей, остающихся для последующих поколений от XX века. И дело вовсе не в конкретной интерпретации биохимических механизмов — предпосылок сверхобычной умственной активности гениев. Замечательна вся концепция автора и необъятность использованного им исторического материала — его упомянутой выше огромной картотеки.

Третья книга Эфроимсона «Генетические аспекты биосоциальной проблемы формирования личности» написана, судя по всему, в 1974—1976 годах. В предисловии автор пишет: «Отнюдь не собираясь оспаривать или умалять примат социального в развитии личности человека, примат, которому посвящена совершенно необозримая литература, научная, научно-популярная, популярная, мы намерены обратить все внимание на биологические и особенно генетические факторы, играющие все же существенную роль в возникновении неисчерпаемого разнообразия психик, развивающихся в рамках любых, пусть даже в общем схожих условий социальной среды, воспитания и образования».

В годы, когда кончилось господство Лысенко в биологической науке, в период, казалось бы, предназначенный для развертывания ранее угнетенной науки, ситуация не изменилась. К «руководству» наукой пришли новые люди с аналогичным образом мысли — труды смелого и глубокого мыслителя публиковать было запрещено. Этот послелысенковский период требует специального анализа, без элегических вздохов о могучей советской науке недавнего прошлого. В. П. до конца жизни так и не удалось преодолеть эту вязкую среду академической иерархии. И это было для него мучительно не менее многих каторжных лет в концлагерях.

В годы «тоталитаризма и террора» жить было опасно. Было опасно не аплодировать на собрании, когда все встают и «в едином порыве» овациями встречают упоминание имени великого вождя. Опасно было даже находиться радом с бесстрашным Эфроимсоном.

Прошли уже самые страшные времена. Был «период застоя», страной правил вялый престарелый генеральный секретарь Брежнев. Но еще вполне активно сажали в тюрьмы диссидентов, в 1968 году ввели танки в Чехословакию, расцветал антисемитизм. В этой странной обстановке — заморозков после оттепели — Н. В. Тимофеев- Ресовский при поддержке ЦК ВЛКСМ (!) проводил летние школы по молекулярной биологии.

В прекрасном Подмосковье, на берегу Клязьминского водохранилища, в лесу стояли небольшие коттеджи для отдыха комсомольских вождей и активистов. Там проходила в 1969 году очередная школа.

Лекции читали в большом зале клубного корпуса. Вечером, когда лекцию должен был читать Эфроимсон, наползли тучи, прошла гроза и почему-то выключился свет. В темноте в примолкшей аудитории звучал резкий, напряженный, высокий голос Владимира Павловича.

Лекция была о генетике альтруизма. Эфроимсон начал лекцию с обличений советской действительности. Он говорил о невозможности честного и благородного образа жизни при тоталитарном режиме. О неизбежности коррупции и подлости в таком (нашем!) государстве. Он говорил, что, в сущности, только человек генетически определен быть альтруистом. Он много чего говорил. Но в темноте среди слушателей были представители ЦК ВЛКСМ и, наверное, были агенты КГБ. После такой лекции школу должны были закрыть. Тимофеев- Ресовский и так был на волоске. Закрытие школы означало бы конец его просветительской деятельности. И много чего еще можно вообразить по опыту прежних десятилетий.

Николай Владимирович молчал. В темноте казалось, что в зале никого нет. Я понимал, что нужно как-то переключить происходящее в другое пространство. По традиции школы докладчику можно задавать вопросы в любой момент лекции. Я сказал с возмущением: «Владимир Павлович! Альтруизм свойствен не только человеку — любой кровожадный тигр отдаст жизнь за своих тигрят!» Это была очевидная демагогия. Эфроимсон говорил о свойствах не тигров, а нашей общественной системы. Он не понял моего коварства и тайного смысла вмешательства, и мы стали спорить о биологической целесообразности альтруизма. Не очень давно (тогда) была опубликована большая статья Гамильтона с математическими формулами для оценки целесообразности альтруизма и того, как эта целесообразность зависит от степени родства: родителям имеет смысл ценою жизни спасать детей, а племянников, может быть, и не стоит. Из темной аудитории раздались вопросы и стали высказываться мнения. Тут принесли свечи. Черные тени включившихся в дискуссию слушателей размахивали руками на белой стене. Многие поняли мой маневр. Лекция была сорвана. Эфроимсон маневр не принял и был на меня обижен.

Прекрасным ярким влажным июльским утром мы уезжали. К автобусу подошел Эфроимсон. «Ну ладно,— протянул он мне руку,— прощайте, тигр». Я был прощен. Наверное, они обсудили все вчерашнее с Тимофеевым-Ресовским. А может быть, и не обсуждали. Владимир Павлович говорил чистую правду. А я был конформистом.

Он был бесстрашен и непримирим. Поэтому его преследовали всю его жизнь.

Пройдут годы. Забудут имена его гонителей. Да и сейчас, когда я пишу этот очерк, мне нужно напрягаться, чтобы их вспомнить. А имя В. П. Эфроимсона останется как эталон одной из форм поведения в трудных, иногда и несовместимых с жизнью, условиях. Поведения бесстрашного и бескомпромиссного. Как идеал, по определению, трудно достижимый для большинства из нас. •

В следующем номере — очерк о И. А. Рапопорте.

ЛИЦЕЙ

Антон Зверев