Все помнят его как Верховного правителя, возложившего на себя миссию спасти Россию от большевиков. Знают, как «вешателя Сибири», как «проклятого ставленника Антанты. Но мало кто знает, что был он храбрейшим морским офицером, кавалером высших боевых орденов. И никто уже не помнит, наверное, что был он полярным путешественником, выдающимся океанографом, опередившим науку о море на полвека. Всю свою жизнь он честно служил России, но долг свой перед Отечеством понимал, конечно, совершенно иначе, чем большевики. А потому — без суда и настоящего следствия — был он расстрелян и утоплен, а имя его — проклято.

В Первой русской полярной экспедиции

Сейчас о деятельности Колчака — о его заслугах! — можно рассказать. Недавно появились статьи молодого архивиста Сергея Дрокова, но самым полным «биографическим очерком» и до сих пор остается... стенограмма допроса.

«Я вырос в чисто военной семье,— говорил Адмирал, отвечая на вопросы Чрезвычайной следственной комиссии — Моя семья была чисто военного характера и военного направления... Отец мой — Василий Иванович Колчак — служил в морской артиллерии... был приемщиком Морского ведомства на Обуховском заводе. Когда он ушел в отставку в чине генерал- майора, он остался на этом заводе в качестве инженера. Там я и работал. Мать моя - Ольга Ильинична, урожденная Посохова тоже из дворянской семьи... братьями отца были моряками. Один из них служил на Дальнем Востоке, а другой был морской артиллерист и много плавал... Вырос я под влиянием чисто военной обстановки и военной среды».

В 1888 году — в четырнадцать лет — Саша Колчак поступил в морской кадетский корпус, где сразу обратил на себя внимание. Младший товарищ его по корпусу позднее вспоминал: «Серьезностью мыслей и поступков он внушал нам, мальчикам, глубокое к себе уважение. Мы чувствовали, что это тот человек, за которым надо беспрекословно следовать. Ни один офицер- воспитатель, ни один преподаватель корпуса не внушал нам такого чувства превосходства, как гардемарин Колчак».

Адмирал Г. Ф. Цывинский, под начальством которого служил в первые годы молодой мичман, тоже говорил о Колчаке восторженно: «Это был необычайно способный, знающий и талантливый офицер. Он обладал редкой памятью, владел прекрасно тремя европейскими языками, знал хорошо лоции всех морей, знал историю всех почти европейских флотов и морских сражений».

Надо добавить, что Колчак неизменно шел лучшим в своем классе и при выпуске в 1894 году был удостоен первой премии, но решительно отказался от нее в пользу своего товарища, которого считал способнее себя. Конечно, это весьма показательный штрих к портрету Колчака.

Вскоре после окончания корпуса Колчак начал всерьез заниматься наукой. «Я готовился к южно-полярной экспедиции,— говорил он на допросе через два десятка лет.— У меня была мечта найти Южный полюс, но я так и не попал в плавание на Южном океане».

Осенью 1899 года, совершенно неожиданно для себя, Колчак получил предложение Эдуарда Толля принять участие в плавании на «Заре», в Первой русской полярной экспедиции. И без раздумий согласился, конечно.

Во время плавания на «Заре»

В экспедициях, как известно, люди познаются быстро. Во время двухлетнего плавания на «Заре», во время зимовок и санных путешествий у Толля сложилось самое лучшее мнение о молодом, незнакомом с Арктикой лейтенанте.

«Наш гидрограф Колчак не только лучший офицер, но он также любовно предан своей гидрологии,— записывал в дневнике Толль.— Эта научная работа выполнялась им с большой энергией, несмотря на трудность соединить обязанности морского офицера с деятельностью ученого».

На собачьих упряжках, при жестоких ветрах и морозах, они вдвоем прошли по Таймыру пять сотен верст. «Гидрограф бодрее,— признавался в дневнике Толль,— он сохранил достаточно энергии, чтобы дойти сюда, в то время как я готов был сделать привал в любом месте».

Главной целью экспедиции Толля был поиск неведомой Земли Санникова, которую видели якобы многие путешественники и даже наносили на карту к северу от Новосибирских островов. Однако поиски таинственной Земли с борта судна закончились, к сожалению, безрезультатно из-за частых туманов и сложной ледовой обстановки.

Осенью 1901 года «Заря» встала на зимовку у острова Котельного, в лагуне Нерпалах. А весной 1902 года Толль решился на отчаянный шаг. Во главе маленького отряда он уходит к острову Беннетта. Может быть, оттуда, с высоких ледниковых вершин, удастся увидеть желанную Землю Санникова? Хотя бы увидеть!

Их было четверо: Эдуард Васильевич Толль, астроном и магнитолог Фридрих Георгиевич Зееберг, а также промышленники-каюры Николай Дьяконов и Василий Горохов. У них две собачьи упряжки, легкие байдарки для переправ через разводья и запас продовольствия на два месяца. Летом, освободившись из ледового плена, «Заря» должна была подойти к острову Беннетта и снять людей. Но ледовая обстановка в том году оказалась, к несчастью, исключительно тяжелой.

Буквально на последних крошках угля «Заря» все-таки дошла до бухты Тикси, а отсюда участники экспедиции через Якутск и Иркутск отправились в Санкт- Петербург.

Анна Васильевна Тимирева

Отряд Толля, согласно договоренности, должен был с Беннетта вернуться на остров Новая Сибирь — здесь его дожидалась вспомогательная партия. Но в конце декабря, когда экипаж «Зари» уже вернулся по домам, никаких известий от Толля по- прежнему не было.

Продовольствие у отряда кончилось еще в августе, оставалось немного шансов, что люди еще живы. Возможно, впрочем, что они сумеют прокормиться охотой, но так или иначе ясно было одно — отряду необходима помощь. В Академии наук, в Географическом обществе один за одним обсуждались различные варианты спасения или помощи.

Предполагалось, например, будущим летом вновь отправить «Зарю» к острову Беннетта. Но этот вариант был явно невыполним: доставить уголь в Тикси — десятки тонн! — было, конечно, невозможно. Транспорт ведь был единственный — оленьи да собачьи упряжки. А кроме того, потрепанный корпус «Зари» не выдержал бы, наверное, новой встречи со льдами. Другого же судна в Арктике в те времена просто не было.

Положение казалось безвыходным, однако Колчак предложил до безумия смелый план — отправиться к острову Беннетта на простом весельном вельботе!

«Предприятие это было такого же порядка, как и предприятие барона Толля, но другого выхода не было,— рассказывал на допросе Колчак.— Академия дала мне полную свободу и обеспечила меня средствами и возможностью это выполнить. Тогда я в январе месяце уехал в Архангельск, где выбрал себе четырех спутников из мезенских тюленепромышленников».

А. В. Колчак, Н. Н. Коломейцев и Ф. А. Матисен у яхты «гЗаря»

Никто и никогда не отваживался плавать на небольшом вельботе по Ледовитому океану.

Несколько лет назад мне удалось обнаружить в архиве рапорт Мезенского исправника, датированный 29 января (11 февраля) 1903 года: «Имею честь донести, что лейтенант господин Колчак прибыл в Мезень в 9 часов вечера 27-го числа...».

Рапорт этот слишком многословен, чтобы цитировать его целиком. Но меня (как и мезенского исправника) поразили тогда энергичные действия Александра Васильевича.

Впрочем, судите сами: от Архангельска до Мезени около трех сотен верст, на лошадях по зимнику — дорога изматывающая. Но Колчак, как свидетельствует рапорт, провел в Мезени, несмотря на усталость, всего три часа. В полночь, переговорив коротко с промышленниками, он выезжает в Долгощелье — еще сотня верст. Здесь снова короткие переговоры, а утром, вернувшись из Долгощелья, Колчак тут же отправляется в обратный путь.

Четырнадцатого февраля он возвратился в Архангельск, семнадцатого — в Петербург, а через пять дней, заказав дополнительное снаряжение, сразу же выехал в Иркутск.

Для участия в спасательной экспедиции Александр Васильевич отобрал только добровольцев — причем тех, кто не был обременен семьей. Всего он взял в экспедицию только шесть человек: боцмана «Зари» Никифора Бегичева, матроса «Зари» Василия Железникова и четырех мезенских промышленников: Михаила Рогачева, Алексея Дорофеева, Илью Инькова и Алексея Олулкина. Все понимали, что экспедиция на этот раз совершенно необычная — никто и никогда не отваживался плавать на небольшом вельботе по Ледовитому океану. Риск, конечно, был чрезвычайно велик.

Эдуард Васильевич Толлъ

Фридрих Георгиевич Зееберг.

Колчак, кстати сказать, после плавания на «Заре» собирался жениться. Невеста — Софья Федоровна Смирнова — ожидала его уже три года, но теперь свадьба вновь была отложена: «Не сердись, Сонечка, вот вернусь...» Наверное, думалось порой и другое — если вернусь.

Бегичев и Железников отправились заранее в бухту Тикси, где стояла «Заря», чтобы подготовить вельбот. Остальные участники экспедиции — где на якутских лошадях, где на собачьих упряжках — из Иркутска выехали в Якутск, а затем через Верхоянск — в Казачье, маленькое поселение в устье Яны.

Морозы свирепствовали — пятьдесят, шестьдесят градусов, но работать с упряжью и нартами приходилось зачастую голыми руками.

В первых числах мая все участники экспедиции собрались, наконец, на мысе Аджергайдах. Для перевозки грузов пришлось нанять восемь каюров — якутов и тунгусов — и закупить сто шестьдесят ездовых собак.

Пятого мая огромный обоз двинулся к Новосибирским островам. Десять упряжек везли экспедиционные грузы и корм для людей и собак. А на двух скрепленных нартах укрепили вельбот.

Море было сковано ледяным панцирем, дорогу в грядах торосов приходилось прорубать топорами. Тридцать собак тащили тяжелый тридцатишестипудовый вельбот (около шестисот килограммов), но в торосах и людям — всем без исключения! — приходилось впрягаться в лямки.

23 мая, после тысячеверстного перехода, экспедиция достигла, наконец, острова Котельный. И люди, и собаки к тому времени еле брели, лишь через два месяца — восемнадцатого июля — лед при крепком ветре, достигавшем степени шторма, стал отходить от берегов.

Колчак в своем отчете позднее подробно писал о тяготах и лишениях, которые пришлось претерпеть спасательному отряду. А пока невиданное плавание только начиналось:

«Мы немедленно нагрузили вельбот, поставили паруса и пошли вдоль южного берега острова Котельного, а затем вдоль южного берега Земли Бунге к Фаддее вс кому острову и вдоль берегов последнего к мысу Благовещенья, с которого я предполагал перебраться через Благовещенский пролив на Новую Сибирь, к мысу Высокому». Маршрут был намечен, но Арктика не в первый раз опрокинула все расчеты.

«Мне никогда не приходилось видеть такой массы снега во время арктического лета,— писал Колчак.— Снег шел не переставая, густыми хлопьями заваливая все на вельботе мягким влажным покровом, который таял в течение дня, вымачивая нас хуже дождя и заставляя испытывать ощущение холода сильнее, чем в сухие морозные дни. Время от времени для отдыха и чтобы согреться мы предпринимали высадку на берег. Найдя проход в ледяном вале, мы входили в тихую, точно в озере, полосу воды шириной иногда около кабельтова (около двухсот метров) и сейчас же садились на мель. Приходилось вылезать всем в воду и тащить, насколько хватало сил, вельбот ближе к берегу; затем мы переносили палатку и необходимые вещи на берег, разводили костер из плавника, отдыхали, а затем принимались снова бродить по ледяной воде, пока не удавалось вытащить вельбот на глубокое место, где мы ставили паруса и отправлялись дальше».

С того времени и до самой кончины, кажется, Колчака постоянно мучали ревматические боли, вызванные долгим пребыванием в холодной воде, но он всегда старался забыть о болезнях.

Пятого августа на прояснившемся горизонте вырисовались, наконец, черные, отвесно спускающиеся в море скалы острова Беннетта, испещренные полосами и пятнами снега и льдов.

Бегичев еще с моря заметил сложенный из камней гурий, увенчанный бревном плавника, а уже высалившись на берег, обнаружили у гурия следы костра, оленьи кости, облезлую медвежью шкуру и пустые гильзы. Однако поиски пришлось отложить — все были настолько измотаны, что вытащив вельбот на берег, сразу же, даже не поев, повалились спать.

На следующий день у мыса Эммы, на юго-западе острова Беннетта, обнаружили в гурии три записки, упрятанные в бутылке.

В первой из них, датированной 25 июля 1902 года, Толль сообщал о выеддке его отряда на остров Беннетта: «21 июля благополучно доплыли на байдарках. Отправимся сегодня по восточному берегу к северу. Одна партия из нас постарается к седьмому августа быть на этом месте».

Во второй записке, датированной 1 сентября, Толль начертил план острова и пометил «место постройки дома». Здесь же была приписка: «Имеем во всем достаток».

Наконец, в третьей записке, датированной уже 23 октября, сообщалось: «Нам показалось более удобным выстроить дом на месте, указанном на этом листке. Там находятся документы».

«Дом», судя по чертежу, находился на противоположном, восточном побережье острова. Идти по фирновому леднику, обрывающемуся в море, было и трудно, и опасно. Поэтому Колчак и Бегичев решили спуститься на морской лсд и идти напрямик к мысу.

«Я шел передом,— писал в дневнике Бегичев,— увидел впереди трещину и с разбегу перепрыгнул ее. Колчак тоже разбежался и прыгнул, но попал прямо в середину трещины и скрылся под водой. Я бросился к нему, но его не было видно. Потом показалась его ветряная рубашка, я схватил его за нее и вытащил на лед... Но этого было недостаточно — под ним опять подломился лед, и он совершенно погрузился в воду и стал тонуть. Я быстро схватил его за голову, вытащил еле живого на лсд и осторожно перенес к берегу. Положил на камни и стал звать Инькова, который стоит возле трещины и кричит: «Утонул, утонул!». Я крикнул ему: «Перестань орать, иди ко мне!». Он подошел. Мы сняли с Колчака сапоги и всю одежду. Потом я снял с себя егерское белье и стал одевать на Колчака. Оказалось, он еще живой. Я закурил трубку и дал ему в рот. Он пришел в себя. Я стал ему говорить, может, он с Иньковым вернется назад в палатку, а я один пойду. Он сказал: «От тебя не отстану, тоже пойду с тобой». Тогда я пошел по камням, были крутые подъемы и спуски. Он совершенно согрелся и благодарил меня — в жизни никогда этого случая не забуду».

Сам Колчак (тоже показательный штрих) пишет об этом инциденте предельно коротко и даже с юмором: «Эта попытка обошлась мне очень дорого ввиду порчи единственного анероида, с которым я провалился под лед и, таким образом, был лишен возможности как следует определить высоты на ледниках».

В маленьком домике-поварне, сложенном из камней и плавника, спасательный отряд обнаружил ящики с геологической коллекцией, фотоаппарат, инструменты, приборы и записку Толля, кончавшуюся словами: «Отправляюсь сегодня на юг. Провизии имеем на 14—20 дней. Все здоровы... Э. Толль». И дата — 26.10 (08.11) 1902 года.

Трудно понять, конечно, почему только поздней осенью, во мраке полярной ночи, Толль решился идти к Новосибирским островам. Ведь на пути к ним лежала коварная Сибирская полынья — хаос мелкобитых льдин и шуги, где нельзя ни идти, ни плыть на каяках. Толль и его спутники были фактически обречены. Спасти их могло только чудо, но чудес, к несчастью, не бывает.

А Колчак со своей стороны сделал, конечно, все, что мог; как и товарищи его — сделали все, что могли. Впрягшись в лямки, тащили они вельбот или лавировали в хаосе льдин, грозивших раздавить утлое суденышко. Случалось — ночевали тут же, на дрейфующих льдинах. Случалось — жили впроголодь, ведь восемь месяцев они питались только тем, что удавалось добыть охотой или ловлей рыбы.

«Все спутники мои остались живы,— с гордостью скажет Колчак на допросе. И повторит, подчеркнув,— мы вернулись все, не потеряв ни одного человека».

Этим, действительно, можно было гордиться! Академик Ф. Н. Чернышев, немало поработавший в Арктике, подводя итоги экспедиции, с гордостью говорил: «Даже норвежцы не решаются делать такие отважные путешествия, как Александр Васильевич Колчак».

Позже Географическое общество наградит Колчака Большой Золотой (Константиновекой) медалью, поставив молодого лейтенанта в один ряд с такими корифеями, как Нансен, Пржевальский, Норденшельд. Спасательная экспедиция на остров Беннетта будет отмечена, как «выдающийся и сопряженный с трудом и опасностью географический подвиг». А Колчак, как итог экспедиций своих, позже напишет замечательную книгу: «Лед Карского и Сибирского морей».

Фактически это первая научная монография по гидрологии Северного Ледовитого океана, но и сейчас, пожалуй, она остается одной из лучших книг о полярных водах и льдах. Колчак впервые дал физическое объяснение Великой Сибирской полыньи; впервые предсказал, что кроме выносного дрейфа льдов, открытого Фритьофом Нансе- • ном, в Ледовитом океане — между Полюсом и Канадским архипелагом — существует еше и замкнутый антициклонически й круговорот.

Научные идеи Колчака намного опередили время, но даже в науке (и почти до сих пор) имя его искусственно забыто, хотя советские океанографы нередко использовали мысли и теории Колчака, как свои личные. И теперь — через девять десятков лет, вновь и вновь листая страницы его трудов, написанных предельно ясно, невольно думаешь, что именно наука была, наверное, настоящим призванием Александра Васильевича. Что ж, может быть. Но двадцатый век, к несчастью, начался для него военными известиями — о нападении японцев на Порт-Артур Колчак узнал еще в Якутске.

Конечно, спасательная экспедиция была предельно тяжелой, он устал — устал безмерно. Но никаких сомнений у Александра Васильевича не было — место его на фронте!

«Я по телеграфу обратился в Академию наук с просьбой вернуть меня в Морское ведомство и обратился в Морское ведомство с просьбой послать меня на Дальний Восток, в Тихоокеанскую эскадру для участия в войне». Тоже показательный штрих — не правда ли?

Академия наук не хотела его отпускать, но Колчак обратился напрямик к Великому князю, который курировал Морское ведомство, и все-таки добился своего.

Теперь оставалось только одно — определить, наконец, свою личную жизнь. Невеста, кажется, уже устала ждать. Она приехала на берег Ледовитого океана (на мыс Святой Нос), чтобы встретить своего суженого. Мужественная женщина!

В марте в Иркутске сыграли свадьбу, причем шафером Колчака стал боцман Бегичев — сословных предрассудков, судя по всему, у будущего адмирала не было.

В Порт-Артур, кстати сказать, они тоже отправились вдвоем. Колчак был назначен вахтенным начальником на крейсер «Аскольд», а Бегичев — боцманом на миноносец «Бесшумный».

Как вы помните, еще в спасательной экспедиции Колчак заболел суставным ревматизмом, но он, несмотря на болезнь, по- прежнему инициативен. Лейтенант принимает участие в разработке плана прорыва блокады в Порт-Артуре, пытается использовать керосиновые гранаты для поджога японских укреплений.

Командуя эсминцем «Сердитый», Колчак поставил минную банку, на которой подорвался японский крейсер. Его награждают орденом Святой Анны IV степени с надписью «За храбрость». А война тем временем уже катится к концу — бесславному для царского правительства концу.

Годы спустя — уже на допросе — Колчак будет с горечью говорить о падении Порт-Артура, о трагедии последних защитников его: «После того, как был июльский неудачный бой и неудачный прорыв во Владивосток, началась систематическая планомерная осада крепости и центр тяжести всей борьбы перенесся на сухопутный фронт... Все время я принимал участие в мелких столкновениях и боях во время выходов. Осенью и я перешел на сухопутный фронт,... командовал там батареей морских орудий... На этой батарее я оставался до сдачи Порт-Артура, до последнего дня, и едва даже не нарушил мира, потому что мне не было дано знать, что мир заключен».

«Я жил в Порт-Артуре до двадцатых чисел декабря, когда крепость пала,— продолжает Колчак.— Когда была сдача крепости, я уже еле-еле ходил ... так как у меня развился в очень тяжелой форме суставный ревматизм. Я был ранен, но легко, так что это меня почти нс беспокоило, а ревматизм меня совершенно свалил с ног. Эвакуировали всех, кроме тяжелораненых и больных, я же остался лежать в госпитале в Порт-Артуре. В плену японском я пробыл до апреля месяца, когда начал уже несколько поправляться. Оттуда нас отправили в Дальний, а затем в Нагасаки... И я вместе с группой больных и раненых офицеров через Америку отправился в Россию. Это было в конце апреля 1905 года... В Петрограде меня сначала освидетельствовала комиссия врачей, которая признала меня совершенным инвалидом».

Четыре месяца отпуска дали ему возможность подлечиться, окрепнуть и вернуться постепенно к довоенному образу жизни. Но забыть войну, позор Порт-Артура было для него невозможно.

«После того, как наш флот был уничтожен... во время несчастной войны,— говорил на допросе Колчак,— группа офицеров, в числе которых был и я, решила заняться самостоятельной работой, чтобы... в будущем загладить тот наш грех и возродить флот на началах более научных, более систематизированных, чем это было до сих пор... Нашей задачей явилась идея возрождения нашего флота и морского могущества».

Вначале был организован полуофициальный военно-морской кружок, на одном из заседаний которого Колчак выступил с докладом: «Какой нужен России флот?»

«России,— говорил он,— нужна реальная морская сила, на которой могла бы быть основана неприкосновенность ее морских границ и на которую могла бы опереться независимая политика, достойная великой державы».

Колчак, кстати сказать, заботился не только о военном флоте; по его инициативе и под его руководством строились ледокольные пароходы «Таймыр» и «Вайгач», которые впервые прошли по трассе Северного морского пути — из Тихого океана в Атлантический.

Когда началась мировая война, Колчак сразу же проявил себя как деятельный и храбрый человек. В феврале 1915 года, командуя четырьмя миноносцами, он расставил на подходах к Данцигской бухте около двухсот мин, на которых подорвались четыре германских крейсера, восемь миноносцев и одиннадцать транспортов; а позже лично руководил высадкой морского десанта на Рижском побережье — в тылу у немцев.

Колчак был представлен к ордену Святого Георгия IV степени, назначен командиром минной дивизии и произведен в контр-адмиралы. А летом 1916 года он уже командует Черноморским флотом и произведен в вице-адмиралы.

Судя по всему, Александр Васильевич исповедывал явно демократические принципы. Достаточно сказать, что он торжественно перенес на Севастопольское кладбище останки прославленного революционера лейтенанта Шмидта, расстрелянного в 1906 году на острове Бсрезань.

Однако Февральской революции Колчак не принял, а Октябрьской революции не придал серьезного значения. Новую дисциплину на флоте, основанную на «классовом сознании», он рассматривал как «распад и уничтожение русской вооруженной силы».

Российская империя действительно разваливалась на глазах.

В начале декабря 1917 года Колчак обратился к английскому послу: «Я желаю служить Его Величеству Королю Великобритании, так как Его задача — победа над Германией — единственный путь к благу не только Его страны, но и моей Родины».

Позже, уже став Верховным правителем, Колчак объявил свою политическую программу: «Я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности. Главной своей целью ставлю создание боеспособной армии, победу над большевизмом и установление законности и правопорядка, дабы народ мог беспрепятственно избрать себе образ правления, который он пожелает, и осуществить великие идеи свободы, ныне провозглашенные по всему миру».

Адмирал, далекий от политики, лучше, чем многие другие, разглядел оскал красного террора: «Идет не только партийная распря, ослабляющая собирание страны, но и длится гражданская война, где гибнут в братоубийственной бойне тысячи полезных сил, которые могли бы принести Родине громадные и неоценимые услуги... Только уничтожение большевизма может создать условия спокойной жизни, о чем так исстрадалась русская земля. Только после выполнения этой тяжелой задачи мы все можем снова подумать о правильном устройстве нашей державной государственности».

Нет нужды обсуждать причины краха «колчаковщины» — биография Александра Васильевича уже несется к концу.

В Иркутском архиве сохранилась любопытная телеграмма: «Ленин — Склянскому. Пошлите Смирнову (РВС-5) шифровку: Не распространяйте никаких вестей о Колчаке. Не печатайте ровно ничего. А после занятия нами Иркутска пришлите строго официальную телеграмму с разъяснениями, что местные власти до нашего прихода поступили так под влиянием угрозы Каппеля и опасности белогвардейских заговоров в Иркутске». Подпись «Ленин» тоже шифром. И последняя фраза-вопрос: «Беретесь ли сделать архинадежно?»

Что ж, действительно, все было сделано архинадежно. И архиподло, добавим — без суда и зашиты. Колчак был расстрелян на берегу Ангары в ночь с шестого на седьмое февраля 1920 года. Расстрелян и утоплен.

Он встретил смерть мужественно, как полагает боевому офицеру. Говорят, что, выкурив последнюю папиросу, он бросил свой золотой портсигар расстреливавшим его красноармейцам: «Пользуйтесь, ребята!»

Он владел 500-тонным золотым запасом России, который вез в специальном эшелоне из восемнадцати вагонов — в 5143 ящиках и 1678 мешках. Наверное, в обмен на золото он мог купить и жизнь, и свободу. Однако мемуары белогвардейцев единодушно утверждают, что Адмирал, известный исключительной честностью, воспользоваться золотом России в личных целях не мог.

Три года назад в Норвегии, в архиве Нансена мне удалось обнаружить неизвестное ранее письмо Софьи Федоровны — жены Колчака. Она еще до революции уехала в Париж и, как выясняется теперь, постоянно бедствовала.

«Дорогой сэр,— писала вдова,— все еще надеясь без надежды, я взяла на себя смелость обратиться к Вам, поскольку не вижу никого, кто хотел бы помочь нам в нашей беде... До сих пор нам оказывали помощь несколько скромных, чаще желающих остаться неизвестными, друзей. Однако более многочисленные враги, беспощадные и жестокие, чьи происки сломали жизнь моего храброго мужа, привели меня через апокалипсис в дом призрения. Но у меня есть мой мальчик, чья жизнь и будущность поставлены сейчас на карту. Наш дорогой английский друг, которая помогала нам последние три года, не может больше оказывать поддержку и сказала, что после 10 апреля сего года она для него ничего не сможет сделать. Молодой Колчак учится в Сорбонне... с надеждой встать на ноги и взять свою больную мать домой. Он учится уже два года, осталось еще два или три года до того, как он получит диплом и выйдет в большую жизнь. В мае начнутся экзамены, которые полностью завершатся к августу. Но как дожить до этого момента? Мы только на время хотели бы занять немного денег, чтобы перевести ему. Тысяча франков в месяц — сумма, достаточная для молодого человека, чтобы сводить концы с концами. Я прошу у Вас 5000 франков, на которые он может жить и учиться, пока не сдаст экзамены... Помните, что мы совсем одни в этом мире, ни одна страна не помогает нам, ни один город — только Бог, которого Вы видели в северных морях, где также бывал мой покойный муж и где есть маленький островок, названный островом Беннетта, где покоится прах Вашего друга барона Толля, где северный мыс этих суровых земель назван мысом Софьи в честь моей израненной и мечущейся души — тогда легче заглянуть в глаза действительности и понять моральные страдания несчастной матери, чей мальчик 10 апреля будет выброшен из жизни без пенни в кармане на самое дно Парижа. Я надеюсь, Вы поняли наше положение и Вы найдете эти 5000 франков как можно быстрее, и пусть Господь благословит Вас, если это так. 29 марта 1929 года.

Софья Колчак, вдова Адмирала»...

Горько читать это письмо, но еще горше сложилась жизнь гражданской жены Колчака — Анны Васильевны Тимиревой.

Они встретились впервые в начале пятнадцатого года: она замужем, он женат. Но как стало ясно каждому из них — встретились они навсегда. Видеться доводилось редко, но письма шли постоянно. А в суровом восемнадцатом году Анна Васильевна проделала долгий и опасный путь через охваченную огнем гражданской войны Сибирь и оставалась с Колчаком до конца.

После гибели Адмирала Анна Васильевна прожила еще 55 лет. Из них сорок ее гоняли по тюрьмам, лагерям и ссылкам, лишь на короткое время выпуская «на волю». Но она сохранила и мужество, и стойкость, и любовь.

«Полвека не могу принять —

Ничем нельзя помочь,

И все уходишь ты опять

В ту роковую ночь.

Но если я еще жива.

Наперекор судьбе,

То только как любовь твоя

И память о тебе».

Анна Васильевна умерла 21 января 1975 года, а через два десятка лет справедливость, хотя и с опозданием, все же восторжествовала.

В Иркутске, насколько известно, недавно открыт «лицей Колчака», и в честь Адмирала даже зажжен, кажется, Вечный огонь. Хотелось бы сказать: «Мир праху Вашему, Адмирал». Но прах давно развеян, унесен быстрой Ангарой. Однако память об Александре Васильевиче Колчаке должна, обязана сохраниться. •