Плутовская экономика — так назвали экономические отношения в нынешней России социологи Даниил Дондурей и Леонид Невлер («Знание — сила», 1997 год, № 9). Сегодня тему продолжает экономист Александр Никулин. Он считает, что в современном мире с рыночной экономикой сосуществует много других, эксполярных. Эксполярная экономика, что это за зверь?

В сознании современного общества существует несколько таких фундаментальных моделей, на которых, как на трех черепахах древней космогонии, держится все социально-экономическое пространство- Это модели рынка, государства и npoгpecca. За последние двести лет, начиная с эпохи Просвещения, они целенаправленно разрабатывались, усовершенствовались и воплощались в жизнь лучшими интеллектуалами и общественными деятелями земного шара.

Все понятно. Остается лишь несколько неудобных в своей детской наивности вопросов.

— Только ли рыночными и государственными формами определяется социально-экономическая жизнь общества?

— Если нет, то что собой представляют возможные иные негосударственные/нерыночные экономические формы?

— Если мы признаем принципиальную множественность и самостоятельность экономических форм, то каковы их внутренние принципы функционирования и внешняя динамика по отношению друг к другу? Куда в конце концов все это движется?

Эти вопросы под разным углом зрения уже ставились в социально- экономической науке нашего века. Более других об этом думали и писали Александр Чаянов, Карл Полани, Кейт Харт и Теодор Шанин. Обратимся к их исследованиям и выводам.

Концепции «иных» экономических форм

Как и многое другое, идея параллельных рыночных экономических миров впервые прозвучала в России: родоначальником этой научной традиции считается Александр Чаянов. Крупный экономист-исследователь сельских крестьянских хозяйств, он заметил, что с точки зрения рынка российские крестьяне и ремесленники ведут себя крайне неразумно. Вместо того чтобы все усилия сосредоточить на выколачивании из своего клочка земли или мастерской прибыли и сверхприбыли, они более всего заботятся о гармоничном балансе труда и потребления семьи. Чаянов выдвинул тезис о том, что в каждой отрасли хозяйства (и не только аграрного) есть свои оптимальные размеры предприятия, и эффективнее всего разумно сочетать крупное производство с мелким. Коров, например, держать в семейных хлевах, а перерабатывать молоко в сыр и сметану — на молочном комбинате. Он предложил конкретные расчеты огггимумов таких сочетаний.

Вполне логичен был следующий, принципиально важный шаг: признание множественности и самостоятельности хозяйственных логик, возможности альтернативных форм экономического развития.

Этот тезис в середине XX века развернул Карл Полани, американский экономист и социолог. В своем главном труде «Великая Трансформация» он проанализировал развитие мировой экономической и политической системы за последние два века и пришел к следующим выводам.

Рыночный экономический фатализм возник недавно, в девятнадцатом веке; он не присущ самой человеческой природе.

Эпоха первоначального накопления капитала была не только знаменитым временем, когда удалые и жадные хапали, что хотели. Это было время мучительного втягивания многих поколений в дисциплину и формализм рыночно-индустриальной системы.

Рынок есть всего лишь инструмент общества. И рыночная капиталистическая система может исправно функционировать только внутри культурно и институционально приспособленного для рынка общества. Стремление хозяйствовать лишь по законам рынка — опасная утопия, приведшая к двум мировым войнам в двадцатом веке и породившая рыночный противовес — тоталитарные коммунистические и фашистские режимы.

Во второй половине двадцатого века наступает время формирования новых, пока еще не ясно каких экономических отношений. И по- прежнему не все предопределено предшествующим опытом и привычкой, многое зависит от воли и воображения людей, всякий раз заново пересоздающих свой мир.

Кейт Харт, английский социолог и антрополог, не создавал глубоких теоретических конструкций подобно Чаянову и Полани. Но в начале семидесятых годов он выдвинул и обосновал научный термин, который сыграл важную роль в осознании сложностей современной экономики. У Харта никак не получалось описать современное хозяйство Ганы и Кении в общепринятых терминах рынка и государства. Африканцы в основном живут по правилам другой экономики — какой? Харт назвал ее неформальной. Одно из отличий — в разных способах получения доходов: если в формальном секторе — это доходы от зарплат, пенсий, пособий, то в неформальном — доходы от индивидуальной трудовой занятости, от натурального хозяйства, различных форм обмена и услуг, а в криминальном — воровство, мошенничество и так далее.

За последние двадцать лет определения неформальной экономики, предложенные Хартом, многократно расширились и усложнились, в чем немалую роль сыграчи работы Теодора Шанина, английского социолога-крестьяноведа, изучавшего крестьянский мир в Индии, Иране, Мексике, Танзании (сейчас Шанин вместе с российскими коллегами ведет исследование социально-экономических проблем сельского хозяйства России).

Шанин уточнил представление о неформальной экономике, предложив термин «эксполярность». Термин «эксполярные экономики» выдвинут в противовес капиталистическим и государственным экономикам — двум фундаментальным политико-экономическим моделям, и модели маятника между ними (когда государственная экономика перестает работать, внедряют капиталистическую экономику, называемую рыночной; когда перестает работать капиталистическая экономика, проводят некоторое государственное вмешательство). Эксполярные формы находятся вне этих полюсов, а также не «между ними», так как обладают собственной логикой существования. Термин ехpolar вбирает в себя также семантику древнегреческого слова polis, которое означает как «государство», так и «рынок».

К эксполярным Шанин отнес целый ряд всем известных экономических форм, таких как семейные хозяйства (крестьянские и городские); деятельность специалистов, в принципе не поддающаяся формализации, связанная с монополией способностей, знаний или навыков, персональных контактов: артист, писатель, свободный конструктор или посредник; частичная занятость вне основного оплачиваемого труда (венгерские социологи называют ее «второй» экономикой); криминальная экономика.

Шанин сравнил экономические успехи разных стран, в народном хозяйстве которых эксполярные формы были представлены в разной степени. Там, где они не зажимались, а интегрировались в общую народнохозяйственную систему, социально-экономические показатели были выше. Так, социалистическая Венгрия, где было разрешено мелкое семейное предпринимательство, превосходила по темпам экономического роста Советский Союз. Япония, сохранившая разветвленные сети семейно-корпоративного труда, также превосходила США. И Италия, с ее различными видами неформальной деятельности, превосходила Англию.

Неформальщина/Эксполярщииа

Поищем же сведения об «иных» экономиках по всему земному шару.

Начнем с Западной Европы, где позиции формальной экономики фундаментально сильны. Развитие эксполярной/неформальной экономики здесь во многом определяется двумя факторами: историко-культурной традицией и формами рыночно-государственного регулирования.

Например, налоги. В каких странах Европы практически все граждане платят налоги? В Скандинавских странах, в Англии и Германии. Во Франции с уплатой налогов дело обстоит уже не столь однозначно. На юге Европы — в Италии, Испании, Португалии, Греции — уклонение от налогов — одна из примечательных культурных черт местного населения.

На севере Европы неформальный сектор ограничен в основном сферой услуг. На юге Европы границы неформального сектора обширны и включают в себя разные сферы мелкого бизнеса, семейного предпринимательства, в том числе обслуживание туристов, мелкое производство.

Неформальная экономика США сочетает культурно-исторические черты упорядоченности регулирования севера Европы, гибкой изобретательности европейского юга с мощной волной эмигрантской неформальщины, прибывающей в эту страну со всего мира.

За пределами Северной Америки и Западной Европы мир экс полярных экономик гораздо глубже и колоритней.

Например, в Индии взаимозависимость неформальной экономики и рыночно-государственной весьма неоднозначна. Приблизительно на 70 процентов индийская экономика неформальна, и индийское государство стремится контролировать сельские и городские рынки, просто не зная, что там в действительности происходит. Эксполярная экономика Индии — от семейных хозяйств, бартера, незарегистрированного производства до мошенничества, коррупции и криминала — существует по своим правилам и порядкам, со своей деловой этикой и репутацией. В этом секторе нет хаоса, потому что, например, мафия в экономике — тоже эффективная регулирующая сила. Беспорядок царит на границе взаимодействия неформальных и формальных структур.

А про Африку у западных социологов, антропологов и экономистов существует элегическая шутка: «В Африке — кроме неформального сектора — другого сектора экономики нет».

Неформальный сектор Африки очень пластичен за счет постоянной миграции между городом и деревней. Сборник статей западных экономистов и социологов «Подлинная экономика Заира» продемонстрировал, как неформальный сектор стал ведущим в Заире, где неофициальные доходы гораздо выше официальных заработков прежде всего за счет контрабанды алкоголя, слоновой кости, золота и оружия.

М. Эшер. «Цикл»

В этих условиях государство действует неэффективно. Например, чтобы переправлять продовольствие из одной страны в другую, в Заире требуется получить около 70 разрешений от государственных чиновников, что просто предопределяет появление других каналов для потока ресурсов. Сейчас в африканскую экономику практически нет инвестиций из-за неясных перспектив как для формального, так и для неформального сектора.

Знаменит и неформальный сектор Латинской Америки, который при высокой поляризации доходов между бедными и богатыми в латиноамериканских странах стал важным социальным амортизатором.

Что касается России, то она традиционно считается родиной и заповедником эксполярности. В России всегда трудно было понять, где начинается рабочий, кончается крестьянин и наоборот, хотя бы из-за отхожего промысла, когда крестьяне на многие месяцы отрывались от своих хозяйств, подаваясь на заработки в города. Но в городах они не превращались в пролетариев, потому что, как «перелетные птицы», регулярно возвращались на родину — в сбои деревни. Поразительно!

И через сто лет, после форсированной индустриализации, нынешние российские горожане, бывшие крестьяне или дети крестьян, по- прежнему комбинируют доходы города и деревни. Знаменитые шесть соток и сельский труд по выходным и в отпуск есть великая эксполярная примета современной России. Формы эксполярных российских хозяйств разнообразны: семейные и межсемейные сети взаимопомощи и взаимоподдержки, работники вторичной и дополнительной занятости, шабашники, челноки, дорожники, старатели; в национальных республиках сети взаимопомощи состоят из кланов, тейпов и так далее. Фактически каждый житель России в той или иной степени принимал или принимает участие в эксполярных отношениях. По исчислениям различных экспертов, доля неформальной экономики в народном хозяйстве России составляет от 30 до 50 процентов.

М. Эшер. «Рептилии»

Ясно, что в стране, где рынок прежде всего спекулятивен, а государство — коррумпированно, где в «формальных» предприятиях и учреждениях по полгода не выплачивают законную зарплату, значение структур выживаемости неформальной экономики становится определяющим и решающим.

Принципы эксполярной экономики

Неформальная/эксполярная экономика многолика. Но все же в центральном ее ядре — экономике семейных хозяйств и неформальных межсемейных связей — имеются некоторые основополагающие принципы, которые можно сопоставить с принципами «формальной», рыночно-государственной экономики.

Три основополагающих принципа неформальности: симбиоз, дар, выживаемость — можно сопоставить с принципами формальности: отчужденность, обмен, зажиточность.

Симбиоз. Эксполярная экономика не любит и не умеет функционировать «сама по себе». Даже в натуральном крестьянском хозяйстве тщательно взаимоувязываются особенности местных природных условий и социальных отношений соседей, родственников и друзей. До сих пор в российских деревнях сохраняются правила широкой сельской взаимопомощи. Начала и концы такой связи в социальном клубке неформальной экономики, как правило, установить нельзя — все повязаны.

Вот комментарий одной современной русской крестьянки о правилах подобного домостроительного симбиоза, зафиксированный в социологических исследованиях: «На чью-либо финансовую помощь я не рассчитываю. А просто так помочь, трудом — на это я крепко надеюсь. Мы ведь сами всегда очень помогали, когда другие люди строились — соседи, знакомые, родня... То есть я имею право на помощь. Мне кажется, таких людей и таких семей, как я и как наша семья, много. Вы посмотрите, сколько новых домов строится!..» Действительно, такое симбиотическое возведение недвижимости очень распространено в современной России. И его условия во многих случаях эффективнее (то есть быстрее, дешевле, надежнее) условий формально-рыночно- государственного строительства.

Подобный симбиоз характерен не только для традиционных семейно-дружеских экономик. В масштабах современной российской экономики имеет огромное значение симбиоз между предприятием и семейными хозяйствами работников, трудящихся на данном предприятии. В России, в отличие от стран Запада, не действует четкое формальное разграничение на предприятие и домохозяйство; с советских, иногда и с досоветских времен российское предприятие и его работник связывались не только правилами обмена трудом и заработной платой, но и широким спектром социальных и натуральных взаимоотношений. Например, социальная сфера здравоохранения, отдыха, воспитания детей работников предприятия часто содержалась и развивалась за счет самого предприятия. В свою очередь работники предприятия во многом выполняли работу, выходившую далеко за круг их конкретных профессиональных обязанностей, отправляясь, например, во имя интересов симбиоза «предприятие/ семья» на уборку урожая осенью или в пионерские лагеря летом.

Неорганизованность, бесхозяйственность и уравниловка на советском предприятии компенсировались умелой утилизацией всего того, что «плохо лежит», в интересах работников и членов их семей. Это было и есть не просто воровство, а нечто более сложное и неоднозначное. То, что формальная экономика крупного предприятия не могла, не хотела или не умела использовать, то умело и с толком, эффективно и бережно использовали и перераспределяли в мелких экономиках семейных хозяйств.

Наиболее проницательные руководители предприятий понимали и понимают эффективность такого симбиоза, «крупного» и «мелкого», формального и неформального, и умело его используют.

Вот, кстати, как выглядит проблема для рядового колхозника: «Колхоз от нашего воровства не беднеет, а если грамотно вопрос поставить, то колхоз, наоборот, зажиточно живет... Но, с другой стороны, не могу понять, ну почему нс создать такие условия, чтобы человек не воровал? Так нет] Фига! Сыну поэтому надо держать десять свиней, потому что зарплаты нс хватает на стройку, дорогой!

Вот и приходится воровать. Если, допустим, я выпишу немного, например тонну, на себя или на жену и еще тонну-полторы уворую, Ну это так, приблизительно. А потом, как раньше делали, я раз двух-трех свиней колхозу сдал. А колхоз у меня принял свиней за одну цену, а на мясокомбинат сдает их по другой цене и оформляет будто он их сам сдал. Колхозу — добро, приятно, что он мясо поставил государству, и мне неплохо...».

При этом нужно помнить, что такие сочетания экономических интересов семьи и предприятия свойственны практически всем отраслям производства, а не только сельскому хозяйству.

В эксполярном симбиозе предприятие и семьи работников метафорически можно представить двумя половинками единых песочных часов, песок в которых — ресурсы. Чтобы часы работали, необходимо соблюдать и регулировать баланс перераспределения ресурсов между двумя емкостями: предприятием и семейным хозяйством.

По мнению экспертов, в среднем около тридцати процентов ресурсов российского предприятия используется напрямую и натурально в интересах семейных хозяйств его работников. Формально это ослабляет экономическую эффективность производства, но неформально поддерживает эффективность социальную и порой — само существование этого самого производства.

Еще один тип эксполярного симбиоза — своего рода «отхожий промысел», когда члены семейных хозяйств в ее же интересах покидают ее для того, чтобы встроиться в совершенно иную экономическую систему, работать в ней и с заработанным вернуться обратно. Челноки, например, уже связали своими семейно-дружественными кочевьями весь СНГ надежней любого министерства внешних сношений.

В богатых странах Европы и Америки почти всю грязную, тяжелую, неквалифицированную работу давно взяли на себя арабы, турки, иммигранты из Азии и Южной Америки, из стран Восточной Европы. Их стремление туда, где платят больше и жить лучше, выглядит вполне естественно. Поразительно другое: мощный обратный поток людей и ресурсов на родину, к покинутым домам и семейному хозяйству. Еще в конце девятнадцатого века в Польшу, страну угнетенных и бедных крестьян, из свободных и богатых Соединенных Штатов вернулось обратно тридцать процентов уехавших туда на заработки поляков. За 1897—1918 годы число реэмигрантов из Америки в Европу составило почти пятьдесят процентов; в основном это были крестьяне.

Во второй половине столетия из развивающихся стран в Западную Европу переселились более 15 миллионов человек. Турки, арабы, африканцы, индийцы преобразили облик западных городов. Вынужденные в основном занимать малооплачиваемые и непрестижные рабочие места, иммигранты тем не менее денег откладывают больше, чем местные европейские трудящиеся. Чаще всего их сбережения идут на строительство дома, покупку земли и открытие счета в банке у себя на родине. И тут работает принцип песочных часов, симбиоза, уже межконтинентального и межнационального. И опять инициаторами и проводниками этого социально-экономического симбиоза выступают именно семейные экономики.

Само по себе это не плохо и не хорошо; подобный симбиоз может быть как взаимовыгодным, так и взаимопаразитирующим. Но по сути своей симбиоз неформальных экономик противостоит отчужденности экономик формальных. В формальных экономиках независимые и суверенные «индивид», «фирма», «организация» ведут свои дела на •основе рационально оговоренных правил обмена. За пределами этих правил всяк может вести себя как хочет и ничем другому не обязан. В этом и состоит проблема отчужденности. В неформальных экономиках, наоборот, «индивид», «предприятие», «организация» взаимоувязаны формами семейных, родственных, дружеских отношений. Здесь все всем и во всем чем-то обязаны друг другу. Но если формальное отчуждение может перерасти в неформальное «одиночество», то неформальный симбиоз может превратиться в формальную «круговую поруку».

Дар — другой основополагающий принцип неформальных экономик. Он противостоит формальному принципу обмена. Главная отличительная черта рыночного обмена — эквивалентность: сопоставимость времени и денег в обмене. Формуле «время — деньги» в неформальных экономиках противостоит формула «время — дар». Работа идет не в заданном машинным производством темпе, а исходя из конкретных обстоятельств существования человека. Так распределяет время строительная бригада шабашников: у них нет нормированных восьмичасовых рабочих дней, они могут один раз работать несколько часов, другой — от рассвета до заката. Это, безусловно, влияет и на точность отношений дара. Так что если в формальных экономиках «точность — вежливость королей», здесь «приблизительность — вежливость простолюдинов».

Неформальные экономики стесняются и боятся формальной точности. Например, когда вы угощаете кого-то семечками, правилом хорошего тона будет стремление их насыпать столько, чтобы тот, кому вы их дарите, взмолился: «Ну, хватит, хватит, куда!?» Идеальный дар в неформальных экономиках должен быть как можно более щедрым по ценности, как можно более неопределенным по времени. Он подразумевает такой же щедрый, неожиданный и неопределенный ответ. Он противопоставляет рыночной формуле конкуренции «деньги — деньги (штрих) и так далее» неформальную формулу «дар (штрих) — дар (два штриха) и так далее».

Этот обмен дарами порой перерастает в настоящую «гонку вооружений», в которой обе стороны несут крест взаимного жертвоприношения ради сохранения и развития своих человеческих взаимоотношений. Но даже обыденное и «незначительное», но повседневное взаимодарение друзей, родственников, соседей, случайных людей оказывает огромное воздействие на выживаемость сети человеческих связей.

Выживание — третий, завершающий принцип эксполярных экономик. Он определяет собой их наиглавнейшую цель. Исторически на этом принципе основывалось большинство технических и социальных приемов крестьянских обществ. Лозунг выживания: «прежде всего безопасность». Образцы повседневной взаимопомощи, щедрость даров, общинная земля — все это помогало компенсировать провалы в семейных ресурсах, возникавшие из-за природных колебаний и социальных кризисов. Английский социолог Майкл Липтон подчеркивал: «Многие выглядящие странными деревенские обычаи имеют смысл в качестве скрытых форм страхования». А Полани отмечал, что стремление устранить угрозу индивидуального голода через культуру уравнительных перераспределений делало традиционные общества более гyманными, чем рыночная система, хотя и менее эффективными в экономическом отношении. В основе общины лежало стремление гарантировать каждому ее члену минимально приемлемый доход, и вокруг этой гарантии сложилась особая этика выживания с иерархической структурой патрон- клиентских отношений.

Впрочем, принцип выживания имеет не только исторический смысл спасения от голода. Множество современных россиян, и не только сельских жителей, скажут вам, что они вынуждены вести собственное хозяйство, чтобы выжить. Когда же в интервью и опросах уточнялось, что же имеется в виду под «выживанием», выяснялось: возможность поддерживать достойный и принятый в данных условиях образ жизни, включая возможность «достойно» вырастить детей и дать им хорошее образование. Там, где это становится трудно, как говорят социологам их собеседники, начинается настоящая борьба за выживание: мобилизуются и комбинируются доходы от основной работы, вторичной занятости, унесенного с предприятия и взаимообменов с друзьями и родственниками.

В экономике выживания огромное значение приобретают межпоколенные семейные связи. Дедушки и бабушки, занимаясь внуками, осознанно или неосознанно рассчитывают на благодарность детей; но они будут заботиться о своих детях и внуках, даже если вообще ничего не получат взамен.

В другом значении «выживание» означает жить так, как хочется, пусть и ценой явно и систематически упускаемой и упущенной экономической выгоды. Так, для творческих, заинтересованных в своих занятиях людей главное — чтобы выжило то занятие, ради которого, кажется, и существует сам человек.

Например, от деда знаменитого философа Эриха Фрома осталось несколько забавных, но поучительных, с точки зрения эксполярного поведения, поступков. Дед Фрома вел жизнь мелкого лавочника, но целью его жизни было чтение мудрых книг, от которых он не отрывался даже находясь за прилавком. Однажды ему предложили работу, оплачиваемую куда лучше, но ему пришлось бы уезжать из дома. Дед отказался, а на упрек жены: «Ты бы заработал столько денег всего лишь за три дня отъезда!», ответил: «Ты представляешь, целых три дня в месяц я был бы оторван от моих занятий!» Часто, когда в лавочку приходил покупатель, дед отрывался от чтения книги и раздраженно спрашивал посетителя: «Разве нет другой лавочки?»

«Другие лавочки», безусловно, есть, если мы признаем, что миры экономик со своими целями, стратегиями, критериями рациональности и эффективности множественны. Что истинный npoipecc заключается не в однолинейном выравнивании всех по какой-то одной социально-экономической шкале, но в признании динамики разнонаправленного социально-экономического развития.

Часто возражают, что в наше время постмодернизма и демократии отстаивать идеи социальной разнонаправленности значит ломиться в открытую дверь. В мире давно уже популярен маоистский принцип: «Пусть развивается сто школ, пусть расцветает сто цветов». Но ведь это все на словах. В реальности «двум цветкам» — рынку и государству — достается монопольная доля материальных и интеллектуальных ресурсов, а остальным «девяносто восьми» остается маргинальный симбиоз дара и выживания...

Может быть, пора не просто признать право на формальное многообразие «школ—цветов» и «экономик—лавочек», но искать взаимовыгодные формы их сосуществования и взаиморазвития. А для этого надо знать, на что каждая из таких форм способна. И здесь можно вспомнить еще один афоризм Мао. Когда товарищи по партии спросили великого кормчего, какой из уклонов для политика самый опасный, Мао бросил в ответ: «Тот, против которого меньше всего боролись».

Перефразируя эту мысль, отметим, что для ученого то направление самое интересное, которое меньше всего изучалось. Миры эксполярных экономик окружают нас, они укоренены и растворены в повседневности нашего прошлого, настоящего и будущего, они имеют огромное значение. Но до сих пор мы, зачарованные борьбой и изучением рынка и государства, меньше всего обращали на них внимание. Мы только сейчас приступаем к всестороннему изучению эксполярности, и, вероятно, именно здесь нас ждут самые неожиданные открытия. •

Фото Ю. Роста из архива фото ТАСС.

...Реальность отнюдь не является ареной, на которой господствует порядок, стабильность и равновесие: главенствующую роль в окружающем нас мире играют неустойчивость и неравновесность.

Олеин Тоффлер