Мною лет назад молодые братья Стругацкие придумали идеального директора для самого прогрессивного в мире Института Чародейства и Волшебства. Одному человеку нипочем не справиться с двойной должностью: научного лидера и координатора-админисгратора. А раз так – пусть их будет ДВОЕ в одном лице! Не просто братья-близнецы, но двойники абсолютные, дополняющие друг друга так же, как позитрон дополняет электрон в мире элементарных частиц. В итоге появился Янус Полуэктович Невсгруев, единый в двух лицах.
А-Янус правит Институтом, двигаясь по оси времени вперед вместе с коллективом своих сотрудников и подчиненных. Судьба У-Януса иная: он (по Стругацким) контрамот, а это тот, кто движется навстречу общему ходу времени, – и потому хорошо знает будущее своих коллег, лишь отчасти догадываясь об их прошлом. Но У-Янус знает иное, неведомое А-Янусу: чему можно и нужно сегодня научить аспирантов или младших научных сотрудников, чтобы завтра они стали удалыми ведущими, послезавтра сделались завлабами, а потом сменили бы обоих Янусов.
Не воображали ли братья Стругацкие себя в роли братьев Невструевых, а своих читателей – в роли аспирантов или младших сотрудников Всероссийского Чародейского Института 60-х годов? Пусть об этом судят и спорят литературоведы – или собратья по перу в великом цехе фантастов. Но любой опытный учитель знает великую истину: ОН САМ воплощает в себе обоих Янусов на каждом удачном уроке! При этом A-учитель подгоняет отставших учеников к еще невидимой им светлой цели. Его коллега, друг и брат У-учитель заманивает туда же самых увлеченных и талантливых, ершистых и вопросистых школяров. Понятно, кто из двух близнецов получает большее удовольствие от учебного процесса, а кто больше устает по ходу дела. Наконец, А-Янус засыпает, пресыщенный трудом и утомленный конфликтами. Оставшись в одиночестве, неутомимый У-Янус начинает учить и воспитывать воображаемых школьников, то есть он пишет У-чебники…
Это все была фантастическая Присказка. А теперь начинается настоящая Сказка: о двух учителях Новейшей Истории, которые живут и здравствуют, проповедуя свою науку в знаменитых гимназиях Москвы и Петербурга. Только что два наших героя – Леонид Кацва и Александр Скобов[* Л. А. Кацва. История России. Советский период: 1917 – 1941 годы. М.: МИРОС Антиква. 2002. А. В Скобов. История России (1917 – 1940). СПб.: Иван Федоров, 2001.] – опубликовали два интересных учебника по одному периоду недавней (или уже давней?) российской истории: с 1917 по 1940 год. Очень хочется сравнить эти книги, чтобы постичь корни различий среди наших историков- просветителей.
Какой фактор важнее всех прочих? Культурный диалог двух российских столиц-соперниц? Или разные стили работы двух научных школ, где выросли Л.А. Кацва и А.В. Скобов? Или личный педагогический стиль данного московита и данного питерянина? Или выстраданные тем и другим модели оптимального учебного процесса? Или та модель самой Истории Человечества, которую ее носитель не умеет сформулировать в ясном тексте, хотя неосознанно руководствуется этой схемой в своих исследованиях и в школьных проповедях? Всяко может быть…
Р, Магритт. «Легенда века», 1950
Первое впечатление от двух учебников не интригует читателя: большое сходство авторских позиций просвечивает сквозь два разных стиля организации учебного материала. По определению, автор учебника Истории обязан играть роль Судьи над объектами и героями своего повествования. Но этот Судья волен сам выбирать роли для подсудимых: кто будет считаться субъектом, а кто – объектом исторического процесса; кто выступит в роли свидетеля, кто – в роли обвиняемого, кто в роли подзащитного… На таком уровне различия двух учебников становятся заметны и значимы.
Для Леонида Канвы главным объектом исследования стало Советское Государство, а исследуемым процессом – диалог этого Объекта с его строителями, по ходу которого безличный вроде бы Объект все успешнее подчиняет волю и разум огромного множества человекоподобных строителей, начиная с Ленина и Махно, кончая Сталиным и Лысенко. Подчиняет – чему? Именно это Л.А. Кацва старается понять сам и объяснить ученикам, в меру своих интеллектуальных сил и их увлеченности историей грозного и сумбурного Отечества, в которое нас забросили Судьба или Случай.
Итак – державоцентричный подход, свободный от поклонения Державе как Идолу. Эта позиция логична и оправдана научной традицией: ведь Л.А. Кацва учился Истории у медиевиста В.Б. Кобрина, а тот – у А. А. Зимина. Научный дед и научный отец бестрепетно изучали Ивана Грозного и его партнеров по Московскому царству: от митрополитов до юродивых- диссидентов. Теперь научный сын делает то же самое с Иосифом Грозным и его партнерами по СССР – благо, их время прошло, и плоды их трудов стали очевидны для наших современников.
Какую позицию может противопоставить имперский интеллектуальный Петербург зрелому московскому державоведению?
Очень простую: с наследником историков-диссидентов спорит живой политический диссидент. Бывший, конечно, но отсидевший при Брежневе некоторый срок за политическое инакомыслие. Теперь многие давние мечты таких борцов сбылись, но общее счастье для россиян все равно не наступило. Пришло время поразмыслить не столько о правоте былых надежд, сколько о том, какие чувства и рассуждения двигали и движут рядовых участников исторического спектакля к выбору тех или иных ролей в вековой драме. Погрузить нынешних старшеклассников в духовный мир их дедов и прадедов, живших сперва «до Революции», а потом «под Революцией»: сначала «до Сталина», а потом «под Сталиным», – такова была главная цель Александра Скобова при написании его учебника.
Увидеть ТО небо теми глазами! К этой цели издавна стремились крупнейшие российские историки, начиная с Николая Карамзина. Понять и оценить мысли и чувства людей 1920-х и 1930-х годов! Такова была цель последнего поколения крупных российских писателей XX века – от Андрея Платонова до Анатолия Рыбакова. Они подготовили добрую почву для очередного поколения историков России. Хорошо, что эти ученые мужи не держат свои мысли при себе, а дерзают учить науке школьников: сперва с глазу на глаз с одним классом в одной школе, потом с тысячами ребят в сотнях школ – через свои учебники. Увы, тираж обеих книг Кацвы и Скобова измеряется одним смешным числом: 5000 экземпляров! Будут л и переиздания – неведомо.
Но какой урок для новой российской историософии и педагогики можно извлечь из опыта А.В. Скобова и Л.А. Кацвы? Какие учебники новейшей Истории древнего Отечества будут наиболее полезны подросткам Информационной эры?
Многим ясно, что одного идеального учебника нет и быть не может. Не только ввиду большой разницы личных характеров и научных пристрастий их авторов и составителей. Ведь сами эти пристрастия и характеры отражают большой глубинный факт: наличие разных фаз в универсальном цикле эволюции самоорганизующихся систем. Первыми эти фазы заметили, конечно, зоологи: эмбриологи, палеонтологи и физиологи XIX века. В XX веке историки, потрясенные Первой мировой войной, тоже заговорили о феномене Циклической Эволюции. Арнольд Тойнби применил эту схему к вековому ритму взлета и упадка цивилизаций. Лев Гумилев заметил сходный ритм в развитии народов, а Игорь Дьяконов пересмотрел в этом свете давнюю модель смены экономических формаций в обществе. Все это брожение умов происходило между Второй мировой войной и Второй российской революцией. Теперь и она миновала; чему научились у нее наши историки и наши учителя?
Видимо, самый важный вывод – это подозрение (или уверенность) в универсальном распространении Четырехтактного Двигателя Эволюции. Первыми его обнаружили физики, нечаянно и давно: в середине XVIII века. Тогда Эйлер и Мопертюи, открыв вариационный Принцип Наименьшего Действия, задались наивным вопросом: для чего Природе нужны четыре разные картины одного Физического Мира? Его можно описывать через Силы и Движения всевозможных тел и частиц: так поступал Ньютон, и ему хватало этих понятий для объяснения всего на свете. Но Лейбниц, конечно, не согласился со своим великим соперником! Он увидел в Природе лишь нескончаемые переходы Энергии из ее потенциальной формы в кинетическую или обратно: чередование этих двух процессов тоже объясняет все на свете.
Скромный старший друг Ньютона – священник, математик и шифровальщик Джон Валлис внес свою лепту в зоопарк физических понятий. Он первый увидел, как закон Сохранения Импульса регулирует любые взаимодействия между телами или частицами в вакууме. Наконец, маркиз Пьер Луи Моро Мопертюи и пасторский сын Леонард Эйлер заметили организующую роль Действия в природе. Эта характеристика (в отличие от силы, энергии или импульса) не имеет мгновенного значения, но она поддается измерению на каждом интервале времени и выделяет небольшое множество наблюдаемых траекторий тел, частиц или систем из огромного ансамбля их возможных движений.
Вот такое разнообразие картин Мира накопили физики к XX веку – прежде чем кто-то из них первый назвал науку Историю неравновесной Физикой Социума. Но социум развивается, поворачиваясь к нам попеременно своими разными гранями; каждая грань подсказывает наблюдателю ОДНУ модель, оптимально описывающую те процессы, которые на ней протекают. Вот и чередуются в каждой эволюционной науке четыре важнейших портрета физического мира: Силовой, Энергетический, Действенный и Импульсный…
А какими моделями пользуются в своих учебниках Леонид Кацва и Александр Скобов? Разными, конечно; выяснить авторские предпочтения легче всего по синхронным и синфазным цитатам. Например, что следует в текстах Л.А. Кацвы и А.В. Скобова после знаменитой фразы матроса- анархиста Железнякова: «Караул устал! Депутатов просят разойтись!»? Заглянем в оба учебника…
Л. Кацва (с. 84): «Второе заседание, назначенное на пять часов вечера, так и не состоялось, поскольку утром 6 января была опубликована резолюция ВЦ И К о роспуске Учредительного собрания.
Разгон первого в российской истории парламента, избранного на основе всеобщего избирательного права, означал откровенное попрание волеизъявления огромного большинства населения страны. По существу, это был акт гражданской войны. Однако всеобщего возмущения не последовало. Лишь в некоторых городах состоялись демонстрации протеста, решительно подавленные большевиками. Сказались и отсутствие прочных традиций парламентской демократии, и разобщенность избирателей, поддержавших на выборах эсеров и кадетов, и просто усталость от войны, нарастающей разрухи и политической неопределенности».
А. Скобов (с. 119): «Председатель Чернов еще пытался доказывать матросу, что в лице Учредительного собрания он имеет дело с «хозяином Земли Русской» – но тот лучше знал, кто здесь хозяин…
Пришедшие 6 января к Таврическому дворцу депутаты нашли на дверях замок. Охрана сказала, что заседания не будет, так как оно запрещено Совнаркомом. А ночью ВЦИК принял по докладу Ленина декрет о роспуске Учредительного собрания. В тот же день переведенные в тюремную больницу депутаты-кадеты Шингарев и Кокошкин были прямо в постелях заколоты штыками пьяных матросов Железнякова. Ленин грозился наказать виновных в самосуде, но дело замяли».
Что видно из этих цитат? Леониду Кацве явно ближе силовая (то есть составленная из Силовых Полей) модель общества, государства и того народа, который их сперва создает, а потом подвергается перевоспитанию с их стороны. Напротив, Александру Скобову важнее поведение отдельных людей и людских коллективов, которое выражается в их поступках – более или менее оригинальных. На языке физиков любой поступок – это квант импульса. Значит, учебник Скобова написан «на импульсном языке Валлиса», а учебник Кацвы – «на силовом языке Ньютона». Таким образом, питерский контрамот Скобов опередил московского контрамота Кацву на один шаг в письменной контрамоции, или на одну эпоху в стихийной эволюции российского общества. Оно и понятно, если сравнить пишущего диссидента с учеником диссидентов…
Каков может быть педагогический эффект этой разницы? Вероятно, по ходу учебы наиболее пассионарные гимназисты предпочтут читатьучебник Скобова. Но при подготовке к вступительным экзаменам эти же пассионарии скорее всего заглянут в учебник Кацвы: ведь их будущие экзаменаторы на разных гуманитарных факультетах почти наверняка не входят в семейство контрамотов!
Так подтверждается давняя поговорка: «Мамы разные нужны, мамы всякие важны». А какие еще возможны (и нужны) «мамы» среди учебников истории? Например, на каком из физических языков написан известный и популярный учебник Льва Гумилева: «От Руси до России»? Потомственный и матерый контрамот Л.Н. Гумилев уделял наибольшее внимание замыслам и деяниям своих собратьев- пассионариев; то есть он рассуждал и писал тексты на действенном языке Эйлера, щедро дополняя этот язык элементами более привычного импульсного диалекта исторической науки.
Гораздо реже и без особого успеха Л.Н. Гумилев пытался сделать еще один шаг вглубь существа дела: перевести свои гипотезы на тот энергетический язык, пионерами которого в исторической науке можно считать Адама Смита, Карла Маркса и Карла Каутского. Казалось бы, этот язык должен быть родным для любого смышленого марксиста, но уж очень жесткому отбору на серость подвергалась эта публика в СССР! Вот и родилась первая книга такого стиля («Пути Истории» И.М. Дьяконова) в последний год советской власти, под пером великого знатока Древнего мира…
Адресована она профессионалам и аспирантам истфаков; для российских студентов и школьников еще никто не создал ничего подобного. Да и «действенный» подход Л.Н. Гумилева пока не воплощен ни в одном учебнике по российской истории XX века. Вот два вопиющих пробела в обширном, но не шибко разнообразном ансамбле учебников Новейшей истории России! Кто из историков-контрамотов младшего поколения сумеет и посмеет закрыть эту амбразуру своей умной головой? Не подрастает ли сейчас такая молодежь в школах, лицеях и гимназиях, где преподают Историю Л.А. Кацва, А.В. Скобов и их единомышленники? Поживем, поищем – и увидим, если заранее поймем, что нужно искать. Поэтому – да будут благословенны многострадальные А-Янусы и У-Янусы, директорствующие в этих школах! Страшно узок их круг – но ими тоже расцветает наша жизнь…