Помните, когда зарплаты почти не обеспечивали прожиточный минимум, а по ночам снились кошмары, связанные с потерей работы, когда банкиров отстреливали, как куропаток в охотничий сезон, тонули подводные лодки и взрывались жилые дома, главными проблемами России, судя по рекламе, были катышки на шерстяных свитерах и кариес, с которым следовало бороться вполне определенной зубной пастой? Когда по редакциям и офисам богатеньких буратино и доброжелательных зарубежных фондов бродили голодные доктора и кандидаты наук, в моду начали входить исследовательские темы, для тогдашней действительности казавшиеся запредельными, зато вполне отражавшие проблемы и заботы более благополучного мира: воспитание экологического сознания, мультикультурность, толерантность и конечно же равенство женщин с мужчинами.

Менее всего мне хотелось бы упрекнуть кого-либо за чрезмерное увлечение исследователей гендерными проблемами, которые, кажется, никто, включая авторов, не считал самыми актуальными в российской жизни: кушать всем хочется, даже докторам наук. Тем более что стоило ситуации немного устаканиться и голодный блеск в глазах сограждан исчез, вдруг выяснилось, что вместе с хорошей зубной пастой мы приобрели и проблемы сытых стран, и проблемы эти все большим числом людей начали восприниматься как действительно актуальные. Некоторые — например, толерантность, за исследования которой уже и наше государство согласно платить, — очень даже актуальные.

Правда, мне трудно отнести к таковым именно феминистическую тематику. Прежде всего потому, что женская эмансипация входила в программу большевиков, надлежащую быть исполненной во что бы то ни стало. Как и коллективизация, индустриализация, урбанизация, она должна была, во-первых, создать лик нового мира, в котором все равны, во-вторых, несколько подрывала традиционный институт семьи и делала народонаселение более управляемым; наконец, наверное, самое существенное: она была потенциальным источником трудовых ресурсов для построения коммунизма в отдельно взятой стране. Этим потенциалом в полной мере воспользовался Хрущев, когда другие источники оказались исчерпаны. Именно при нем детей в массовом порядке начали сдавать в общественные телятники, где разучивали с ними стихи о дедушке Ленине, пока матери стояли у станков, таскали тяжести и ломом били замерзшую землю, закладывая фундамент светлого будущего. Никто, конечно, насильно детей у матерей не отнимал; просто идеология эмансипации к тому времени настолько глубоко проникла в сознание широких женских масс, что такой выход из положения казался им вполне приемлемым. Главным стимулом было, разумеется, само это «положение»: на одну зарплату даже непьющего мужа содержать семью было несколько затруднительно.

Короче говоря, экономическая и идеологическая эмансипация женщин, казалось, была осуществлена на территории реального социализма в полноте, которой сильно не хватало многим другим программам большевиков. Как многим казалось, даже в излишней полноте. Во всяком случае, до ремонта железнодорожного полотна женскими руками можно было бы и не доходить. Возможно, я и сама стала одной из многочисленных жертв идеологической обработки; во всяком случае, половые различия не кажутся мне столь существенными, особенно когда речь идет, например, о профессионализме.

Тем не менее исследований женской доли в СССР и в современной России достаточное количество, причем оплаченных уже не только западными феминистскими организациями: мы теперь и сами можем себе позволить модненькое. И самый беглый их просмотр подтверждает известное правило: хороший исследователь всегда остается хорошим исследователем. Тем более, если он занимается культурной антропологией и для него — в данном случае для нее — это «своя» тема. Речь идет об известной и любимой многими за умение сочетать «модность» тематики с серьезной и глубокой работой исследовательнице молодежных и профессиональных субкультур Татьяне Щепанской, доценте Санкт-Петербургского университета. Тема «Конструкции гендера в неформальном дискурсе профессий» (переводить не буду, сами догадайтесь) лежит непосредственно в поле ее научных интересов.

Вот когда все так совпадает: компетенция исследователя с отличной возможностью ее реализовать — получаются не только интересные, неожиданные, но и значительные результаты, которые обычно сами превращаются в исследовательский инструмент куда более широкого применения, чем рамки заявленной темы. В данном случае Т. Щепанской в очередной раз удалось реконструировать и на конкретном материале продемонстрировать работу механизма «культурной наследственности»: как сохраняются и передаются следующим поколениям стереотипы общественного сознания, уже, казалось бы, утратившие адекватность реалиям социальной, экономической и культурной жизни.

Некоторая неожиданность: оказывается, профессии не делятся на «мужские» и «женские»; почти все профессии — мужские, сколько бы женщин в них ни работало. Особенно когда речь идет о высоком профессионализме и таком уровне компетентности, которым можно гордиться. Другими словами, профессионализм в общепринятых представлениях — чисто мужское качество. Хотя это до обидного несправедливо.

И общество длит эту несправедливость, воспитывая в ней следующие поколения. Т. Котлова и А. Смирнова сосчитали, что в наиболее распространенных в России учебниках русского языка и математики для начальной школы (там, где мама мыла раму, а продавец отпустил вам шесть яблок, чтобы вы разделили их на трех товарищей поровну) «частота обращений мужских профессий намного превышает упоминание женских (соотношение 88:12), причем спектр «мужских» профессий намного богаче... Как «мужские» в учебнике представлены 93% профессий физического труда и 79% — интеллектуального». Наблюдая за жизнью взрослых глазами учебника, младшие школьники видят мужчину исключительно за работой, а женщину за тем же занятием — только в 39% упоминаний о них.

Ж. Чернова анализировала представления о «мужской работе» в популярной прессе. По ее заключению, как «настоящие мужские» описываются самые высокооплачиваемые и дающие самый высокий статус.

«Маскулинная» составляющая любой профессии, обращает наше внимание Т. Щепанская, подчеркивается во множестве современных фольклорных текстов — в частушках, шутливых песенках, стихах, тостах за праздничным столом. Например, тост, ориентированный на сидящих за столом мужчин: «За тех, кто в море» («на промысле» — для рыбаков, «в поле» — для геологов, этнографов и т.д.), действительно воспринимается, да и произносится как чисто мужской. Для женщин предназначен другой тост, столь же (или даже более) обязательный в коллективном застолье и начисто лишенный всякого намека на профессию: «За присутствующих здесь дам».

Профессионализм тесно сплетается с сексуальной привлекательностью (разумеется, мужской, подчеркивает Т. Щепанская): одно как бы предполагает другое. Эта связь всячески подчеркивается в фривольных ритуалах посвящения новичков в профессии самые разные, от физиков до рабочих-строителей. Из тех же тостов за праздничным столом — самое невинное: тост связистов — «За связь без брака» или «Лучше связь без брака, чем брак без связи». Эту близость двух разных сторон жизни молодые люди ощущают как вполне естественную.

Профессиональное сообщество зачастую воспринимается как мужское братство. Обращение «мужики!» непроизвольно вырывается у членов такого сообщества даже в присутствии женщин — таких же профессионалов, как и они: такую сцену, например, описывала в разговоре с фольклористом женщина-архитектор. Иркутский выпуск «Комсомольской правды» к 8 марта представил читателям женщин «мужских профессий». Одна из них, бригадир сварщиков, с гордым смехом заявила, что «матерые» сварщики называют ее мужиком: «Я у них вроде авторитета».

В том же ключе описывают мужчины свое отношение к главному инструменту своего труда: музыкант — к гитаре, программист — к компьютеру, водитель — к машине. Один петербургский таксист рассказывал Т. Щепанской, как следует относиться к машине: ее надо любить, ухаживать за ней и на заботу она откликается, «как живая» — «идет иначе». На вопрос, есть ли у машины пол и если да, то какой именно, водитель ответил: «Ну, вообще для меня — женского... Она для меня девочка: «девочка, поехали!» — бывает, просто в хорошем настроении — там «девочка, ну.»; это интересно, это игра, так же, как в жизни своя игра, чем она будет приятней, тем легче.»

Музыканты, рассказывает Т.Щепанская, часто описывают свои отношения с инструментом как любовные или супружеские. Из одного такого рассказа: «Как-то я хотел бросить играть на лютне и поделился своими мыслями с другом. И он мне сказал: «Ты знаешь, это все равно, что сказать женщине: может быть, завтра я тебя брошу, а может, не брошу, сам понимаешь, что тогда будет». Надо быть верным, и все получится».

Вот высказывания рок-музыкантов: «Понимаешь, когда в твою жизнь входит гитара, то все остальное, кроме нее и музыки, отходит на второй план. Разве можно бросить любовь? Да и работа приносит ни с чем не сравнимый кайф». «Вот я недавно купил новую гитару. Не скажу, конечно, что у меня с ней роман, но что-то похожее. Бережешь ее, конечно, лелеешь». По свидетельству очевидцев, представитель профессии более рациональной, нежели «чувствительной», физик-экспериментатор, тоже называл свою установку «моя девочка»: «Ну что ты, моя девочка, сегодня захандрила?»

Женский род автомобиля, как и музыкального инструмента, как и экспериментальной установки, по мысли Т.Щепанской, представлен в модели отношения мужчины к женщине, суть которого — «власть, патерналистски понимаемая как власть-забота, позволяющая рассчитывать на ответную благодарность, выражающуюся в хорошей работе».

Мне было интересно, как выходят из положения все эти мужские шовинисты, когда речь идет об инструментах (установках, проектах, машинах) явно мужского рода. Как выяснила Щепанская, выходят двумя путями. Или они, совершая некоторое насилие над языком, переименовывают инструмент: положим, «бас-гитару» — в «басуху», или переосмысляют отношение к инструменту, начиная в нем видеть продолжение себя, один из органов своего тела (чаще всего сами понимаете, какой). Такой переворот произошел в стане программистов, когда первоначальная ЭВМ (явно женского рода со всеми вытекающими отсюда последствиями) приобрела нынешнее свое имя «Компьютер» — неизбывно мужского рода. Из зависимого партнера в общении компьютер превратился в продолжение образа самого программиста, внешний орган его тела, зато позиция профессионала осталась исключительно маскулинной. Кстати, эта профессия до сих пор осознается всеми как исключительно «мужская».

А что же делают профессионалы-женщины с главными инструментами своей работы? Придают им мужской род? Но это вынудило бы их привычно подчиниться инструменту, что практически затруднительно в работе. Тогда подчиняют его себе, тем самым неосознанно расшатывая привычную модель отношений?

Ничего они не делают — просто не приписывают своему инструменту пол. И хотя, по свидетельству таксистов, женщина гладит руль и бока своего автомобиля не так, как мужчина, никто не слышал, чтобы она обращалась к нему, как к мужчине.

Известное «Женщина на корабле?!», произносимое с подобающим ужасом, имеет, утверждает исследовательница, аналоги во многих других профессиях. Кстати, шуточки о «женщине за рулем» свидетельствуют как раз о живучести представлений, что профессионалом может быть только и исключительно мужчина: автомобили вошли в быт и прочно там укоренились, мне кажется, много позже, чем некоторые профессии превратились в сугубо «женские». По крайней мере, на территории Советского Союза и многих других не сильно развитых и богатых стран с менее разветвленной и насыщенной системой общественного транспорта. Кстати, в Америке права на вождение автомобиля лишено, кажется, не более двух процентов взрослого населения, и глубокий старик за рулем не вызывает ни у кого особых эмоций, не говоря уж о женщинах. Интересно, там тоже считают, что научить женщину водить автомобиль труднее, чем зайца — играть на барабане, и что женщина за рулем — просто обезьяна с гранатой в руках? Вряд ли. Не говоря уж о том, что подобные высказывания звучат чудовищно неполиткорректно и, следовательно, подлежат юридическому преследованию. И все же действительно интересно: сколько времени необходимо, чтобы реальность вытеснила устаревший стереотип? А может, он вообще не вытесняется, просто прячется от упомянутого юридического преследования и общественных веяний?

У нас же профессиональное пространство до сих пор остается мужским во многих профессиях, даже тех, где женщины составляют если и не большинство, то заметную часть профессионалов. Во-первых, с морских судов поверье перекочевало на другие средства передвижения, от воздушных до космических. (Но как-то же мирятся летчики, штурманы, радисты с женщинами-стюардессами? Может, потому что «обслуживающий персонал»? А сами-то они кто? Извозчики? Тоже сугубо мужская профессия...) Кстати, петербургская футбольная команда «Зенит» требует специальной мужской бригады бортпроводников, когда летят на игру, и к этому требованию относятся с пониманием. У пожарных есть неформальный запрет брать в машину женщину и даже просто спать с женой в одной постели накануне дежурства. Летчики не берут в полет фотографии близких женщин. У них есть поверье о «черной вдове», похоронившей двух мужей: если летчик женится на ней — жди необъяснимых авиапроисшествий и катастроф.

Приметы, связанные с первыми клиентами, тоже, оказывается, полны мужского шовинизма: если первым клиентом оказывается женщина, то ни у торговцев, ни у таксистов, ни у официантов в этот день удачи не будет. А вот если первый клиент — мужчина, таксист верит, что весь день не будет ему «кидалова» (отказа платить по счетчику), «минималок» (недалеких и дешевых поездок), пассажир будет расплачиваться, не обсуждая стоимость поездки; у официанта будет тогда много обильных чаевых и даже у хирургов в таких случаях все операции дня пройдут успешно, без осложнений, и раны срастутся быстро. Особенно хирурги боятся первых клиенток-блондинок (вопреки широко распространенному поверью о злокозненности брюнеток). А уж если в анатомическом театре студентам-медикам приходится препарировать труп женщины — не видать им зачета.

Закрепление модели: профессионал — по большей части мужчина, женщины годятся в основном в клиентки — идет и с помощью древних, но осовремененных текстов:

«Но надоело Ему создавать программы самому, и сказал Бог: создам программиста по образу и подобию нашему, и да владычествует над компьютером, и над программами, и над данными. И создал Бог программиста, и поселил его в своем чтобы работал. И сказал Бог: не хорошо программисту быть одному, сотворим ему пользователя, соответственно ему. И взял он у программиста кость, в коей не было мозга, и создал пользователя, и привел его к программисту, и нарек программист его юзером...»

В распространении таких явно шовинистических шуток, примет и поверий активно участвуют женщины: они ведь составляют большинство продавцов на рынке и именно они очень не любят, когда первым клиентом оказывается женщина. И женщины-профессионалы, которых становится все больше, не менее мужчин уверены, что им придется расплачиваться за профессионализм утратой женственности.

Это было бы более или менее логично, если бы касалось ограничения возможностей погулять, пофлиртовать, из-за того, что работа у всех хороших профессионалов, независимо от пола, требует много сил и времени, не ограниченного трудовым законодательством. Но на самом деле женщинам-профессионалам приписывается и предписывается совсем другое: они по определению некрасивы и обязаны одеваться «в серенькое, классическое». От стюардесс, помимо утвержденной формы, требуется и особым образом — одинаковым для всех стюардесс данного самолета — повязывать платочек на шею, прятать волосы под шапочку полностью, короткая у нее стрижка или косы — все равно (вряд ли этого требует техника безопасности). Продавщица удивленно говорит покупательнице: «Вы что, женщина, такие же кофточки только учителя носят! Вы что, учитель, что ли?» И сама учительница ждет лета, чтобы «освободиться от серой одежды».

Конечно, не только потому, что она разделяет всеобщие взгляды на то, что учительнице «прилично» и какая вольность в одежде не дозволена: они опасаются вполне возможных санкций от начальства. Девушек-гидов, не имевших иных нареканий, кроме того, что разок позволили себе явиться на работу в броских костюмах, фирма тут же уволила, объяснив: «Девушки, если выглядят так легкомысленно, значит, наверное, у них за душой ничего нет, никаких знаний уж подавно». Заметьте: гид-переводчик — типично женская профессия, подавляющее большинство в ней — женщины. Все тот же стереотип: женская привлекательность и уровень профессионализма связаны обратной зависимостью.

Т.Щепанская предполагает, что весь массив таких «шовинистически окрашенных» текстов рождается не в профессиональной среде в целом (хотя их распространителями и благодарными потребителями являются также и женщины), а в неформальных мужских сетях. Поскольку мужчины занимают доминирующее положение в профессиях, их представления даже не надо навязывать остальным. Социологи могут подтвердить, что идеология доминирующей группы, как правило, преподносится (и часто воспринимается) как идеология всего сообщества в целом.

Моделью мужского профессионального сообщества для российского общества, несомненно, остается армия. Армейские традиции, ритуалы, тексты явственно прочитываются и просматриваются в профессиональном фольклоре, армейские метафоры постоянно звучат в них, несут с собой романтизацию и героизацию других профессий.

Нет, женщинам в этой философии не отказано в профессиональном мастерстве — только особого рода. В профессиях и занятиях, где нужны исполнительность, тщательность, терпение, с ними не сравнятся мужчины (в среднем, конечно). Например, в технологической сфере — хотя бы фотолитографии. Но руководят ими, организуют дело, разумеется, мужчины. Почему? Потому что это другая работа: по выражению женщин из лаборатории фотолитографии, «умственная». В ней требуются «мозги».

Так исподволь — с прибаутками, праздничными тостами, приметами и поверьями — из поколения в поколение передаются вполне определенные представления о «мужских» и «женских» профессиях, о высоком профессионализме как чисто мужском качестве и о том, что женщине надлежит знать свое — подчиненное — место, по крайней мере, в профессиональной сфере.

Похоже, я несколько преувеличила успехи государственной программы эмансипации женщин, осуществленной большевиками. В самом деле, женщины в нашей свободной стране, называется она СССР или Россия, в среднем зарабатывают существенно меньше мужчин, даже имеющих ровно такой же уровень профессиональной компетентности. Женщины гораздо реже занимают руководящие посты и входят в профессиональную элиту. Им труднее найти работу. Они в среднем уже экономически независимы от мужчин, но еще не могут сравняться с ними в массе своей ни в должностном статусе, ни в уровне доходов. И если в развитых странах Запада уже есть несколько женщин-президентов, для нас это представляется крайне маловероятно (хотя Екатерина Великая, казалось бы, давным-давно доказала способность женщины стать мудрым и решительным правителем — оставаясь женщиной, между прочим).

Вообще-то я не собиралась вмешиваться в этот извечный спор между полами — он мне не слишком интересен. Если женщине надо потратить больше усилий, чтобы занять такое же положение, как мужчина-профессионал, это значит, что естественный отбор со временем сделает слабый пол сильным, и наоборот. Во всей этой истории гораздо важнее другое.

Насколько нынешнее реальное положение дел формируется под влиянием пресловутого «мужского шовинизма», впитанного с молоком матери, а насколько само его поддерживает? Может быть, в этом варианте вечной задачки о курице и яйце содержится ответ на вопрос о социальной, культурной, институциональной наследственности. Другими словами, мы смогли несколько приблизиться к пониманию того, как прошлое держит нас за горло, как оно таится в глубинах нашего сознания и подсознания, снова и снова загоняя общество в одну и ту же колею — поверх всяческих революций, переворотов и коренных реформ.

Далеко не только в пресловутом «женском вопросе».