В октябре 1978 года в двух европейских столицах состоялись два важных совещания. Об одном из них журналисты сразу раструбили на весь свет: в Стокгольме Нобелевский комитет назвал имена очередных лауреатов самой знаменитой научной премии. Напротив, московская встреча прошла почти незамеченной. Эка невидаль: четыре математика в ожидании дальнего поезда договорились о проведении очередной олимпиады для школьников! Действительно, математики бывают разные. Но старшим из участников московской встречи был Н.Н.Константинов: он уже 20 лет слыл самым удачливым лидером всевозможных кружков и олимпиад на российском горизонте. Настолько удачливым, что один его ученик — москвич Гриша Маргулис — в то лето стал лауреатом международной премии Филдса для молодых математиков!
Георгий Гамов
Кстати: ни лауреат Григорий, ни его учитель Николай тогда не были докторами наук! Упустила наша чиновная братия подрастающих гениев... Да не просто упустила: даже противодействовала их успехам. Не вмешайся в дело наш первый филдсовский лауреат — академик Сергей Новиков по прозванию «царь зверей», пожалуй, не выплыть бы на поверхность и второму лауреату! Ведь во главе нашей Академии наук уже не стоял тогда Мстислав Келдыш. Знаменитый математик и полусекретный Теоретик Космонавтики тихо умер в июне 1978 года, истратив весь запас сил и здоровья на поддержку талантливых россиян.
Он пережил Главного Конструктора Сергея Королева и Главного Ректора МГУ — Ивана Петровского. Но не дожил ни до премии молодого Маргулиса, ни до премии старого Капицы.
Да, наш старый и грозный Кентавр поехал в Стокгольм за премией через 40 лет после того, как заслужил ее — открыв сверхтекучесть жидкого гелия и положив начало физике квантовых жидкостей. Другая премия по физике была в тот год присуждена американским радиоастрономам — Пензиасу и Вильсону. Они искали радиосигналы от космических молекулярных облаков: гидроксила, циана и прочей органики, если она есть между звездами. Вместо этого нашли неожиданный электромагнитный шум — со спектром, как у черного тела, нагретого до 3 градусов Кельвина. Притом шум изотропный: как будто этот фотонный газ равномерно заполняет Вселенную! Неужели это возможно?
Да, конечно! Реликтовое радиоизлучение — память от ранней горячей Вселенной — было предсказано нашим эмигрантом Георгием Гамовым еще в 1948 году. Увы, предсказатель не дожил до обнаружения своего эффекта в космосе! Ведь не все физики доживают до 90 лет, как Капица.
Значит, надо воспитывать будущих нобелевских и филдсовских лауреатов загодя, по возможности — всех вместе, без досрочного разделения на физиков и математиков, биологов и лингвистов. Вот ведь премию по физике в Стокгольме пожаловали астрономам, зато премию по химии дали биофизику Питеру Митчеллу. Он сумел разобраться на уровне электронов и протонов в загадочном процессе передачи электроэнергии сквозь клеточную мембрану. Россияниин Владимир Энгельгардт давно угадал те химические пружины — молекулы АТФ, которые запасают энергию в живом организме. Зато переход химической энергии в электрическую быстрее поняли на Западе — в Кембридже, где на полвека раньше вырос в школе Резерфорда русский богатырь Капица.
Так работает всемирный комбинат Науки: одни страны более успешно играют роль экспериментальных лабораторий, другие — теоретических институтов. Или даже яслей — питомников для новых гениев в пору их бурной, восприимчивой юности! Именно такой опыт накопили за время сталинского мороза и хрущевской оттепели российские математики и физики. Например, Николай Константинов учился на физфаке МГУ, а школьников на кружке он учил математике: обычной и «высшей». Так почему бы не обучить школьную молодежь современной генетике или лингвистике? Тем или иным путем заманить ее в полноценный Университет — вместо узкого Отделения математики, физики либо филологии, какими давно сделались различные факультеты!
Это легче всего сделать в форме еще одной олимпиады: на этот раз «ВСЕПРЕДМЕТНОЙ». Назовем-ка ее Ломоносовским Турниром — благо покойный Михайло Васильевич не был чужд ни одной науке, естественной или общественной! Ведь есть уже свои традиционные олимпиады для юных химиков и лингвистов, биологов и астрономов. Остается свести их под одной ежегодной крышей с математиками, которые уже 40 лет ничего не боятся. Пусть все содружество ученых россиян воспроизводит себя в новых поколениях студентов и школяров!
Странный аттрактор
Так был задуман и проведен осенью 1978 года первый Турнир имени Ломоносова — самодеятельный противовес стихийному разобщению всех «вузовских» наук в разных камерах государственной образовательной системы. Что случилось с этим турниром в последующие десятилетия? Как повлияли на развитие нового ростка успехи зрелых наук, окружавших его?
Начнем с чуть затронутой Нобелем астрономии и ее младшей агрессивной сестры — космонавтики. Вспомним, что в конце 70-х годов российские и американские автоматические зонды поочередно совершали посадки на Марс и Венеру, передавая все новые панорамы этих разных планет: ледяной и огненной. О причинах такой разницы жарко спорили теоретики на комфортной Земле: так рождалась сравнительная планетология, давно предсказанная братьями-фантастами Стругацкими; уже в 1980 году она вошла в программу Турнира Ломоносова.
Важнейшим стимулом для такой инновации послужили неожиданные открытия других космических зондов. Аппараты серии «Вояджер» обнаружили у Юпитера кучу новых спутников и слабо заметное кольцо — след кометы, не так давно разорванной и проглоченной божественным гигантом. Через 15 лет (1994) земные астрономы сподобились воочию наблюдать падение очередной кометы на Юпитер!
Другой зонд — очередной «Пионер» — сфотографировал в 1978 году кольца Сатурна «в упор». И поразил ветеранов небесной механики в самое сердце. Оказалось, что недавние новинки неустойчивого движения неравновесных систем, прозванные странными аттракторами, можно наблюдать не только на экране мощного компьютера! Снежно-пылевые вихри, сплетающие кольцо Сатурна, полны странных аттракторов высокого порядка. Если бы Ньютон или Лагранж могли наблюдать эту картину своими глазами — как изменился бы ход развития земной науки!
Увы, даже великий математик Анри Пуанкаре не сумел рассчитать странные аттракторы аналитически. Даже неуемные братья Стругацкие (астрономы и писатели в одном лице) не сумели предугадать их силою своего воображения! Зато их скромный ровесник — математик Эдвард Лоренц — нечаянно смоделировал аттракторы на компьютере, приближенно решая каверзные дифференциальные уравнения по заказу метеорологов. Вот на что способен простой компьютер в руках непростого профессионала!
Первый компьютер «Эппл»
Почему же до 1978 года компьютер не проник в человеческий быт столь глубоко, как телефон или телевизор? Да потому лишь, что никто еще не срастил телевизор с компьютером, не сделал привычный телеэкран управляемой игрушкой!
Новое покорение заэкранной вселенной новым племенем компьютерных туристов-хакеров началось в 1976 году — когда два удалых американца сварганили в гараже персональный компьютер «Эппл». Урожайное оказалось яблочко: не хуже того, коим Ева соблазнила Адама в раю! Уже в 1978 году на земле начался серийный выпуск «домашних» компьютеров. Тридцать лет спустя даже в отсталой России школьники из далеких городов и сел будут участвовать в Турнире Ломоносова через спутниковокомпьютерную сеть Интернет. Еще раньше эта сеть свяжет в цельный коллектив сотни юных математиков в десятках городов на всех материках земли. В своем особом Турнире Городов они будут соперничать заочно, готовясь к роли новых лауреатов Филдса или Нобеля...
Кстати: куда зовут научную молодежь лауреаты 1978 года и ближайших последующих лет?
Нобелевскую премию по биологии тогда получил швейцарец Вернер Арбер — знаток всяческих бактериофагов и тех методов, которыми от них защищаются клетки-хозяева. Главным орудием борьбы опять оказались специальные ферменты — на этот раз необычно грамотные и разборчивые. Их так и прозвали: «рестриктазы», ибо они умеют распознавать определенные отрезки в длинной и (казалось бы) беспорядочной нити ДНК. Попросту говоря, каждая рестриктаза узнает тот участок ДНК, где лежит ген, который сейчас надлежит активировать. И включает, и выключает его вовремя — на благо организма, который без ферментов свою ДНК прочесть не сумел бы!
Но ведь именно такая грамотность нужна каждому исследователю ДНК — будь он врач, фармацевт или даже палеонтолог. Например, в трехмиллиардной нити человеческой ДНК надо уметь выделить те 50 тысяч генов, которые делают пользователя этой нити именно человеком — а не шимпанзе, не питекантропом и не крысой из мелового периода! Кто научится играть рестриктазами, как шахматными фигурами — тот сможет повторить в лаборатории все чудеса природной биоэволюции. Включая происхождение человека — и его дальнейшее совершенствование, если того потребуют очередные задачи науки или простое выживание людей на захламленной Земле...
Питекантропов и горилл в Центральной Африке Природа спасла случайно; но глупо надеяться на сходное везение хотя бы раз в тысячу лет! Надо брать свою эволюцию в свои руки — и разобраться в ней не хуже, чем физики разобрались в эволюции горячей Вселенной после Большого Взрыва.
Через год за этот подвиг получат награду молодые американцы, Стивен Вайнберг и Шелдон Глэшоу, а также пакистанец Абд-ус-Салам. Они первые заглянули внутрь Большого Взрыва Вселенной на такую глубину, где нет разницы между массивными и безмассовыми частицами. В столь узких пределах (в 1000 раз меньше радиуса протона) электромагнитное взаимодействие частиц не отличалось от их слабого взаимодействия — так что зеркальная симметрия пространства слегка нарушалась во всех ее проявлениях, и оттого была возможна эволюция физического мира.
С тех пор кварки объединились в протоны, а векторные мезоны обрели большую массу: примерно в 90 раз больше, чем масса протона. Чтобы их обнаружить сейчас, нужно строить особо мощный ускоритель протонов: эта работа уже началась и приведет экспериментаторов к победе через пять лет. Но Вайнберг, Салам и Глэшоу получат свою премию раньше — потому что в тонких опытах на электронном ускорителе недавно были обнаружены предсказанные Вайнбергом и его коллегами «нейтральные слабые токи»! Это редкий случай: чтобы Нобелевский комитет сам шел навстречу первопроходцам, не дожидаясь их окончательного триумфа. Почаще бы так! Тогда не пришлось бы астрофизику Чандрасекару или биологине Мак-Клинток ждать своей очереди по полвека!
В сущности, неуемная старушка Барбара открыла в геноме кукурузы почти то же самое, что юноша Вайнберг открыл в геноме частиц-лептонов. Она обнаружила «прыгающие гены», на которых держится биоэволюция растений. В трудные военные годы Барбара сама поставила на биостанции все необходимые опыты — не дожидаясь, как физики, постройки нужных им ускорителей или взрывов ненужных людям ядерных бомб. Но вот беда: успехи Барбары Мак-Клинток не прогремели на весь мир так, как взрывы в Аламогордо и Хиросиме! Петр Капица тоже отказался участвовать в сталинской ядерной программе. Вот и пришлось двум независимым ученым людям ждать заслуженной премии до 80 с лишним лет! Такова уж научная справедливость в неудержимо прогрессивном ХХ веке.
Еще своеобразнее выглядит эта справедливость в общественных науках, которых откровенно побаивается Нобелевский комитет. Только дважды шведские отцы решались присудить историкам премию по литературе. В первый раз ее получил немец Теодор Моммзен, потом — британец Уинстон Черчилль. Немца наградили в 1902 году — чтобы не награждать слишком самобытного Льва Толстого. Англичанину дали премию в 1953 году — после смерти Сталина, когда Черчилль остался последним победителем Второй мировой войны и воспел ее в своих мемуарах. При этом отцы-нобелевцы решительно отвергли своего гораздо более ученого современника Арнольда Тойнби, универсального историка всех народов и цивилизаций. Не вырастай сверх размеров Мавзолея!
Только русские герои регулярно вырастают сверх всяких рамок. Тот же физик Петр Капица: кто просил его демонстративно ссориться с людоедом Берия, чтобы не делать урановую бомбу для Сталина? Или: кто заставлял заключенного математика Солженицына записывать переживания своих товарищей по несчастью, чтобы потом в ссылке создать новый эпос о борьбе российского народа со своими преступными правителями? Или: кто приказал заключенному историку Льву Гумилеву использовать норильский лагерь как небывалую полевую лабораторию этнографа и этнолога?
И вот итог. Солженицын сумел опубликовать свой «Архипелаг» на Западе, удостоился Нобелевской премии — и был за это выслан из империалистической России в империалистическую Америку. Капицу не арестовали — но его 30 лет не выпускали из СССР, чтобы он не рассказал на Западе что-либо нелестное о советском образе жизни. Наконец, Льва Гумилева, отсидевшего в сталинских лагерях 14 лет («за папу и за маму»), просто замалчивают в СССР. Там опубликованы лишь те его книги, которые русские партократы надеялись использовать в идейной борьбе с китайскими партократами. Как только московские догматики помирились с китайскими догматиками — мудрец Гумилев вновь стал невыездным и непубликуемым историком.
Меж тем он закончил свой главный теоретический труд «Этногенез и биосфера Земли», где вся эволюция человечества представлена как цепь пассионарнгых вспышек, подобных биологическим мутациям. Но биологи (особенно палеонтологи) видят обычно лишь результаты этих вспышек: перестановки букв в длинной нити ДНК либо неожиданные скачки в анатомии животных или растений. Сами живые мутанты, намеренно или стихийно деформирующие свою ДНК, обычно ускользают от внимания кабинетных биологов.
Александр Солженицин
Иное дело — история человечества. Тут пассионарные особи заметны на каждом шагу: с ними можно побеседовать или попасть в тюрьму по их капризу! Так, Тойнби беседовал с Гитлером накануне войны — в те годы, когда Лев Гумилев строил Норильск в ряду прочих зэков. Оттого книги Тойнби отразили ПОСЛЕДСТВИЯ трудов Гитлера, Сталина, Цезаря и подобных им пассионариев-властителей. Напротив, книги Гумилева отражают необычную «алгебру» конфликтов и сотрудничества в коллективе разношерстых пассионариев-неудачников, стиснутых вместе недоброй Судьбой.
Так русские читатели и слушатели лекций Гумилева могут сравнивать свои страсти и свершения с чувствами и делами древних римлян, средневековых монголов или испанских конкистадоров. Отсюда — огромная популярность книг и лекций Гумилева среди массы образованных или полуобразованных россиян; отсюда же — стойкая ненависть правящих в СССР бюрократов к самобытному российскому историку. Знаменитая книга «Этногенез» не будет официально издана в СССР до расцвета перестройки — хотя тысячи копий этой депонированной рукописи будут раскуплены прямо из типографии в подмосковных Люберцах.
Среди покупателей будет немало физиков и математиков. Но никому из них не хватит квалификации, чтобы перевести наивные гуманитарнофизические рассуждения Льва Гумилева на строгий язык современного естествознания. Видимо, здесь мало самодеятельности ученых-одиночек. Нужен долгий коллективный труд большой и хорошо организованной группы ученых пассионариев — вроде тех групп, которые создавали первые ядерные реакторы, запускали искусственные спутники Земли или распишут по буквам нить человеческой ДНК. Значит, нужны миллиардные расходы, соучастие государственных учреждений и живой интерес активной части общества.
Ни демократический Запад, ни тоталитарный Восток не сумеют воплотить такой проект в течение ХХ века. Старик Гумилев умрет через полгода после распада СССР — в зените литературной славы, но вдали от воплощения своих научных замыслов ученым содружеством землян. Небольшим утешением пассионарному теоретику пассионарности послужит тот факт, что его идеи этногенеза найдут отражение в исторических задачах на Турнире Ломоносова: историческая наука появится там в 1987 году, еще до публикации главных книг Льва Гумилева.
Так откликнется спустя десять лет внезапная инициатива четырех математиков, сговорившихся в октябрьский день 1978 года о совместном воспитании юных российских энциклопедистов.
Борис Калашников