* Продолжение. Начало — в «З-С», № 9. — 2008.
Железные лапти и пароход «Каганович»
В Батагае не выветрился дух ГУЛАГа. С тех пор как в 30-е — 40-е годы тут нашли олово, построили рудник и обогатительную фабрику и завезли народ в многочисленные лагеря, мало что изменилось. Бараки среди бывшей промышленной зоны. Производство остановлено, многоступенчатая фабрика на горе как будто дремлет. Под стенами гудящей сутки напролет дизельной станции, под черным дымом котельной (такого и во сне не привидится) — спортивная трибуна стадиона, эстрада парка, детская площадка. Вернее, то, что от них осталось после августовского потопа, когда дождями прорвало, как тромб, сооруженную чьими-то умными головами прямо над поселком на сопке дамбу, и полторы тысячи кубометров воды обрушилось на райцентр. Двухметровый поток прорыл траншеи и котлованы на месте улиц и парков. Все здания были затоплены, за исключением дома Мира Афанасьевича, церквушки в барачном помещении и малинового с белыми колоннами ДК, построенного зэками. В общем, если подумать, и ГУЛАГ, и фабрика, и потоп — из одного ряда...
Но народ живет, не унывает. В магазине административного центра продают картошку по пятьдесят рублей за килограмм и топят лиственницей печку. Катаются на серых «уазиках» и «Уралах», зеленых «козлах» и вездеходах — типичном батагайском транспорте. И разыскивают самолет Леваневского — легендарного ледового летчика, пропавшего в 30-е годы где-то в здешних местах.
Члены педагогической экспедиции
Мы выходим из дома, где супруга Мира Афанасьевича, хрупкая миниатюрная женщина Анна Пудовна (вот имена, так имена — Мир, Пуд), досыта накормила нас нельмой и зайчатиной (без этого, как вы понимаете, за Полярным кругом нельзя). И мы — осторожно, шажками, по наледи, лавируя, как канатоходцы, над вырытой потопом траншеей, перебираемся в центр детско-юношеского туризма.
Анна Пудовна тут — директор.
Вместе со школьниками и учителями она создала музей, из которого можно узнать историю Батагая. В пятнадцатом году некий предприниматель, знакомый Максима Горького, застолбил месторождение оловянной руды, став владельцем рудника. Тот заглох после революции. Но потом заработал снова — в 30-е годы была снаряжена изыскательская экспедиция, и эти места начал осваивать Якутстрой НКВД, «Дальстрой»...
С 40-го года появились лагеря, обозначенные на карте крестиками. В районе было 22 лагеря, входивших в сеть Янлага, пять — вблизи Батагая. Один — на горе, где растет вечнозеленая трава «чибаагы» (по-русски хвощ), от которой у жеребенка мясо розовое.
Красная книга лежит в музее рядом с лагерными экспонатами. Анна Пудовна рассказала, что экспедиция школьников отправилась изучать на озеро орнофауну, а нашла подземный карцер.
Впрочем, смотря что ищешь.
В здешних Кисиляхских горах находится, говорят, энергетический центр Северного полушария, сообщающийся с Тибетом. Каменные глыбы напоминают человеческие лица...
Один местный мужчина уверяет, что знает, где захоронение трехметрового снежного человека. Такое случается нередко. Мне рассказали, как здешнему охотнику попался бобер (которого неизвестно каким образом занесло в Якутию), и охотник его долго разглядывал — зверь не зверь, человек не человек. В газетах написали: детеныш снежного человека...
Еще история: в Амгинском улусе, в наслеге Сатагал, что значит «сотворенный бедлам», старик, хозяин угодьев, увидел в сенокосную страду, в двадцатых числах июля, следы нечеловеческого размера. Сбежался народ. Много настойчивого народа, некоторые уже начали ломать ограду. Старику это надоело, он взял и стер следы «чучуны»... А был ли мальчик? Член нашей экспедиции Николай Николаевич Романов — главный в республике аналитик и специалист по федеральным программам — уверяет, что его зять сам видел этот след. Местность глинистая, отпечаталось ясно, видимо, он во время дождя пробежал, говорит Романов. «Нормальные люди, — замечает по этому поводу Бугаев, — в такую погоду сидят дома.»
В подземном карцере даже 11-летний ребенок умещается, лишь согнувшись
Он же добавляет, поглядывая на сотрудниц Анны Пудовны, что снежные люди (чучуны) имеют обыкновение, когда становится одиноко, красть женщин. Сотрудницы Анны Пудовны вздыхают.
В Центре детско-юношеского туризма, где мы общаемся, бывает разный народ: спортсмены, путешественники, любители экстрима... Экзотика людей притягивает: летом — полярный день, зимой — полярная ночь. Дети ходят в экспедиции с проводником. Разговаривают с коневодами, те много знают. «Когда слышим, что место чем-то замечательное, стараемся туда ехать», — говорит Анна Пудовна.
В каждом поселке есть школьный музей, в котором исследуется и собирается трагическая история этих мест. Одна из многих лагерных историй: на Нижней Колыме, в Черском, заключенные подняли восстание, ушли по распадку. Им устроили засаду и всех перестреляли. Трупы оставили, не захоронив, они стали гнить, пошла «оттайка», и на этом месте образовалось озеро.
Среди экспонатов центра туризма и экскурсий запомнились рисунок ребенка со свечой и русско-якутский словарик, составленный слушателем годичной партийной школы. В словарике преобладают глаголы «вышел», «вывели», «вынесли».
Смотрите, обращают мое внимание на самодельную обувь заключенных. Похоже на лапти, только железные. Железные подошвы, в них набивали тряпье, и так целый день ходили — в шахте, на лесоповале..
В сороковые годы открыли новые месторождения, и пароход «Каганович» потащил баржи вверх по Яне. С тех же времен сохранились консервные банки импортного производства — американский геркулес привозили по ленд-лизу на самолетах. А зэки шли из Магадана пешком, и в пеших конвоях и побегах было распространено людоедство (двое бежавших заключенных брали с собой третьего, молодого, с многозначительным прозвищем «консервная банка» — об этом есть у Варлама Шаламова).
Лагерный дух Батагая пробовали размешать романтикой, духом открытий. Походная раскладушка, взрыватель, транспортир остались от геологов-первопроходцев. Тут было много лауреатов государственных премий... Жаль их труда и сил. Поселок Лазо был образован в 1976 году, старательская артель, прямо по Джеку Лондону, мыла лотками золото. Прииск процветал: аэропорт, перевалочная база на Колыму, ежедневные рейсы — куда угодно. В 90-е годы производство было закрыто, поселок брошен, в пустых домах стоят пианино...
Я переспросил жену Мира о духе, который растворен в здешнем ландшафте, не ошибаюсь ли? «Нет, не ошибаетесь.» А куда делись заключенные, конвоиры? Архив, говорит она, увезли в Магадан. А люди вышли из лагерей, кто-то уехал, кто-то остался, смешался с местным населением. Впрочем, и население, которое было за лагерными воротами, обслуживало лагерь, тоже было объято страхом. Детям ничего не говорили. И это осталось. «Осторожность, мне кажется, осталась», — сказала Анна Пудовна.
Что же будет дальше с Батагаем? Растворится ли он постепенно в тайге? Или, может быть, как на Западе, превратится чисто в административно-информационный центр? Или же вернется к прежнему оловянному производству, советскому востоку? Говорят, поблизости снова заработала геолого-разведывательная экспедиция, что-то ищут. Но гласности нет. И население не знает перспективы.
А у Анны Пудовны, в центре детского туризма и экскурсий, дух совершенно другой, живой, теплый. «Вот он вылез!» — «Кто?» — «Суслик». Показывают музейную экспозицию. Там в миниатюре камень-мужчина обнимает женщину.
Две горы в округе. На одной — сталинский лагерь, а на другой — камни- люди. «Диалог культур называется», — сказал Бугаев и засмеялся.
Остатки церкви. В ней была лагерная больница
Стоит копать или не стоит?
Вечером в гостинице обсуждаем ситуацию. Для чего мы все-таки сюда приехали? Что хочет от нас Мир, и чем мы, эксперты, аналитики в области образования, можем помочь?
Ситуация — самая тяжелая из известных, классическая ситуация «культурной дыры». И традиции заглохли, и фон — хуже некуда. Если не начать производства — ситуация бесперспективна, а если начать. Нет, тут копать больше не надо — в смысле олова.
В советской России его ввозили из-за рубежа, и нарком тяжелой промышленности Орджоникидзе говорил на съезде ВКП(б): «Мы должны найти его во что бы то ни стало.» А зачем было нужно олово? Спаивать спайки — они все оловянные. Луженые кузова. Оловянная пыль, которую распыляет самолет-разведчик, — лучшая защита от вражеского радара. Оловянная ложка. Оловянные солдатики.
Сегодня для того же самого используются другие материалы. Циркумполярная территория Якутии богата ураном. Поэтому все равно, говорит Бугаев, будут ковырять на урановых рудниках, где работали с пожизненным заключением смертники. Президент Якутии Вячеслав Штыров (замечает Георгий Андреев) говорил, что здесь сосредоточен интерес таких мощных фирм, как «Сони», «Рокфеллер», «Судзуки», имперский интерес транснациональных корпораций — из-за редких, редкоземельных элементов, которые содержатся в якутских недрах. Президент говорил об этом в связи с тем, что из этого следует для развития образования. «Лично я бы хотел, — засмеялся Георгий Петрович, — чтобы моя дочка руководила одной из этих фирм и все возвращала в Якутию.»
С транснациональными корпорациями, если бы они пришли в Якутию, думаю я, можно было бы договориться. Они бы обучали людей. Что-то построили. А со своими — договоришься ли?..
В Америке, говорит Георгий Петрович, я, если под своим домом найду нефть — стану богачом. А у нас только на полметра твоя земля, то, что на поверхности, — можешь сажать картошку. А чуть глубже — не твое. Недра — не твои. И это — собственность? Интереса нет...
И все же, считает проректор Саха педагогической академии, физик по специальности Георгий Петрович Андреев, копать надо. Но брать из недр то, что необходимо для создания новых технологий. Ниобий, например, сосредоточенный по Полярному кругу. К оловянному способу производства возвращаться нельзя. Но к другому — локальному, тонкому — идти можно и нужно. Двигаться к современной «технологической деревне».
А Мир Юмшанов хочет, чтобы мы съездили в другую, маленькую-маленькую деревню, на полпути между административным Батагаем и традиционным Верхоянском. Мир хотел бы, чтобы эта деревушка на перепутье дорог под названием Столбы стала культурно-образовательным центром и постепенно перетянула население. А здесь, в Батагае, считает Мир Афанасьевич, сделать уже ничего нельзя.
Сидя в холле гостиницы (маленькой, как раз для такой компании, как наша) Николай Николаевич Романов читает юмористические истории. Экспедиция в джунглях. У костра сидят ученый и проводник. Вдали слышны звуки тамтама. «Не нравятся мне эти звуки», — говорит проводник. Ученый бледнеет и сжимает револьвер. Звуки становятся громче. Проводник говорит: «Ох, не нравятся, не нравятся мне эти звуки». Ученый становится белым как полотно и дрожащими руками проверяет, на месте ли патроны. Громко-громко гремит тамтам. «Да, совсем не нравятся мне эти звуки», — заключает проводник.
Ученый, перед тем как упасть в обморок, спрашивает проводника, почему не нравятся звуки. «Барабанщик плохо ритм держит», — замечает тот.
По телевизору, как бы отвечая на наши вопросы, выступает президент Казахстана Назарбаев. «Вот он, — говорит Георгий Петрович, — мудро поступил, перенес столицу в другое место. Маленький был поселочек — Астана, а теперь за несколько лет город построили. Зачем? В старой столице — старые связи, бюрократия, а с ней бороться нельзя. И президент что сделал? Переехал с новой командой в другое место. То же и Мир хочет сделать — перенести столицу.»
Решено, завтра едем осматривать место. Сведения про Столбы: небольшой населенный пункт, только частные хозяйства. Маленькая основная школа. Исследований по воспитательной работе у них никогда не было. «И не будет», — смеются мои спутники. «Будут.» — говорит Мир. И объясняет ситуацию.
На самом деле Столбы — географический центр улуса с развитой транспортной сетью. Неподалеку — оздоровительная база «Харысхал» («Защита»), там сейчас живут охотники. В поселке строят новый клуб — центр досуга. У нас, говорит Мир, появилась идея соединить школу и клуб, а для этого все должно быть в одних руках. Мы решили создать там центр этнопедагогики. Вообще мы во всех школах ее используем, но тут должно быть поглубже. Почему? «Если мы, как все, пойдем по пути новых технологий, то не осилим, не поспеем за ритмом жизни — малокомплектность, отдаленность.»
Здесь нужен, по-моему, комментарий к словам Юмшанова, иначе может показаться, что Мир — закоренелый консерватор, против модернизации.
Напротив, он первый «за» (как он может быть против в своей тупиковой батагаевской ситуации), но вопрос в том, каким способом из этой ситуации выходить. Как прорываться в современную технологическую цивилизацию? Все ниши заняты. И с помощью одной лишь компьютеризации- информатизации туда уже не заскочишь — опоздали. Но тогда как?
Михаил Борисович Ходорковский в письме из Читинской области как будто отвечает: «.Современная конкуренция идет именно в области культуры (в широком смысле этого слова). Экономика же и уж тем более политика — лишь производные от конкурентоспособности культуры».
Мне вспоминается бурятская школа в Баргузинской долине, упирающаяся в горы. Ребенку, когда у него только сознание пробуждается, мать начинает говорить: я такой-то, мой отец такой-то, отец моего отца такой-то, и ребенок повторяет скороговоркой, как таблицу умножения. А школа закрепляет. И в результате ребенок знает, кто он и откуда. Старики человека могут в лицо не знать, но спросят, какой род, кто по линии матери отец. А по линии отца? И уже картинка рисуется.
Картинка рисуется из четырнадцати колен рода (дети знают хорошо шесть—восемь), и становится понятным, что значит «на роду написано» и как это можно в воспитании использовать. Когда, допустим, ребенка отправляют учиться в школу и надо решить, в какой класс идти (а их в этой сельской школе три — обыкновенный, выравнивающий и опережающий). Или какую лучше выбрать профессию. Или еще важней: с кем семью строить, чтобы получилось здоровое потомство, тогда баргузинская родословная приходит на помощь. И люди могут принять более правильное решение, если знают, что на роду написано. И что не написано. Выбор остается, конечно, за человеком, у нас школа так устроена, объясняли мне ее учителя, которые убеждены, что инновация вырастает из традиции. Только таким образом, считают в той сельской бурятской школе, они могут выйти в современный цивилизованный мир и найти свое место в нем — через традицию...
По-моему, тем же путем идет Мир Юмшанов, пытаясь перенести столицу Верхоянского края оттуда, где нет культурной традиции, туда, где она есть. И кажется, он хочет, чтобы мы помогли ему в этом. «По школе, — говорит Мир, — должен быть нанесен точечный удар силами таких, как вы.»
Узкие глаза Мира пристально смотрят на меня. Так охотник приглядывается к добыче. Или мастер-косторез — к кости животного, оценивая, что из этого может выйти.
Итак, почему Столбы? География, транспортная сеть. Горловое пение. Мальчик, который наизусть читает эпос. Из жизненных деталей складывается.
Школе в Столбах собираются присвоить имя известного в Якутии историка, профессора Афанасия Иннокентьевича Новгородова, его жена выделяет на школу и музей личные сбережения. И мы, объясняет Мир, хотим, чтобы все эти средства — государства, жены ученого, предпринимателя-мецената — пошли на строительство культурного центра.
Ему там есть на чем вырастать. В старину на этом месте стояла церковь. Останавливались первопроходцы на берегу Яны. А в середине прошлого века была перевалочная база, распределитель заключенных. На пятачке — вся история.
В итоге верхоянская ситуация выглядит следующим образом.
Население района — 14 тысяч. Преобладают якуты, немного эвенов. 21 населенный пункт. Только сельское хозяйство держится на плаву и маленькие приисковые артели. Все остальное на дотациях. Нет внутренних механизмов экономического развития. Система образования: 21 школа, в том числе 6 начальных. Работают как-то сами по себе. В соседних улусах ситуация сходная.
«Глуховатая ситуация», — говорю я коллегам (мы пробираемся в темноте, ползем потихоньку с фонарем по краю траншеи, вырытой водой на месте улицы). «Глуховатая, — соглашается Бугаев. — Но если поговорить в селах с отдельными людьми, может, что-то блеснет? Когда тупик — надо выходить из разрыва. Клиент созрел, надо помочь ему. Еще вот что: они, конечно, не хотят, но рано или поздно «олово» восстановят. Им надо помочь именно сейчас, чтобы они не оказались подсобным хозяйством, люди эти.»
Эта ситуация «бывшей промышленной зоны» — типичная, в ней находится четверть районов Якутии. Модельная, можно сказать, ситуация. Кто ее изменит?..
На уроке памяти предков
Столбовые дворянки
Мне выдали экипировку — американские горные ботинки, и мы отправились с Миром за рулем во главе дальше на север, по трассе Батагай — Столбы — Верхоянск. Хорошая дорога. «Чья дорога? — спрашивает нас Мир. — Понятно, кто строил?»
Есть легенда, что, посмотрев на карту, картограф всех времен и народов провел прямую от горы Кестер до Батагая, и в одном месте на линеечке была неровность, получился крючочек. Так трассу и провели, с крючочком.
Слева оставляем гору, «где стучит дятел» (с культурным подтекстом, по Романову), справа — пойма Лены. Снег — весь в заячьих следах. По ночам здесь распространена «охота на фару». Включают фары, ослепляя животное, и, не отходя от машины, охотятся. За ночь берут 20 — 30 зайцев. Самый легкий способ добычи, говорят мои спутники-охотники, — ходить не надо, одеваться не надо... «О, кестерские горы видны!» — показывают.
В стороне остается деревня Юттех — «продырявленная» или молочная, посвящает меня в здешнюю топонимику мой друг-филолог Николай Бугаев. Помимо удивительной и вызывающей растерянность в докторских советах работы «Шаманизм как образовательная культура», он опубликовал еще одну книгу по своей первой специальности — «Национальное своеобразие поэтического творчества (на примере якутской поэзии)», серьезный труд с ритмическими закономерностями и диаграммами. И сборник своих стихов на якутском языке.
Посреди тайги разговорились о цивилизации. По нацпроекту «Образование» грозятся протянуть Интернет в каждую школу. Но пока что здешние тарелки называют асимметричными. Работают своеобразно — только на прием. Это идет от президента, поделились догадками мои спутники, он же в разведке работал, на прием только. «Все эти модернизации, реформы — асимметричные, — замечают они. — Сама власть — асимметричная, только ее одной голос слышим». «Вся страна — асимметричная», — успокаиваю их я.
Так доехали до Столбов. Откуда такое название?
Раньше звалось Орангаста, по надгробью шамана. А когда начали осваивать, изыскатели поставили два столба и скамеечку. Место для привала назвали «Столбы». А народ «объякутил» немножко, получилось — Остолба. «Столбовыми дворянками запахло», — засмеялись мои спутники и показали: вон у школы учительницы стоят.
Действительно, стояли и ждали нас. В школе было темновато. Директор извинилась: «Свет сейчас дадут. У нас — деревня.»
Довольно интересная. В 1936 году в здешнюю долину на озеро сели первые отечественные гидросамолеты. А во время войны — американские, по ленд-лизу. Старики помнили, как с завода Моргана привозили оборудование для оловянной фабрики. Помнили и начальника здешнего аэропорта, и его жену-эвенку. Аэропорт находился на большой поляне, позже на его базе была туберкулезная больница и санаторий для северян. Теперь и этого нет. Здание увезли. «Площадка только осталась», — сказал Мир.
И деревянная школа, построенная полвека назад, 67 учеников и 15 учителей вместе с администрацией. Директор — красивая женщина с замечательным, как позже выяснится, певческим голосом — Анастасия Николаевна Горохова. Фамилия, пояснила она, тут такая же распространенная, как в России — Иванов.
В школе, когда мы приехали, проходил «день дублера» — дети вели уроки вместо учителей. Скрипели полы. Лица у ребят совершенно не из глухомани хорошие, смышленые лица. «Неиспорченные», — сказал начальник управления образованием.
В актовом зальчике, напоминавшем амбар, полы вспучены — танцевали дети. Танец «Аян» — путь. Дети из Столбов вытанцовывали свой путь...
Восьмиклассник Дима Ботулу и девятиклассник Валера Габышев учили пятиклассников, тема урока — «По пути наших предков». Мне потихоньку переводили с якутского языка: «Спрашивают: знаете ли вы свои места?». Кто знал, рассказывал. «Мой прадедушка жил в местности Ыыстах, там раньше стояли юрты.»
Дедушку Аркаши Слепцова зовут Христофор Христофорович, как Колумба, открывшего Америку. Аркаша любит природу и географию. Ловит карасей, ставит петли на зайцев, ходит по ягоды — за диким виноградом «ахту» и черной «шикшей».
Я поинтересовался у детей, какие книжки читают. «Про историю школы», «Журнал географический», «Учебник природоведения, я его читаю.»
По-русски затрудняются. «Что ты, Аркаша, притворяешься, — говорит директор внуку Христофора, — ты же прекрасно говоришь по-русски».
«А в избушке охотника кто был?» Лес рук.
В начальных классах преимущественно мальчики (хотя последние годы в Якутии рождается больше девочек — это, говорят, к расцвету и миру). Спрашиваю детей: что делают родители? Бабушка шьет меховую обувь на дому. Мама — уборщица. Папа — тренер по вольной борьбе. Во втором классе, в отличие от стеснительного пятого, ребята говорят больше по-русски, смотрят кабельный телевизор. Из предметов больше всего нравятся математика, труд и рисование.
Спросили и меня. «Где работаете?», «Кремль — большой?», «А вы видели президента Путина?», «Вам сколько лет?», «Какие-нибудь якутские слова знаете?»
В 9-м, выпускном классе.
После школы собираются дальше учиться, жить в интернате в селе Боронук, в пятидесяти километрах отсюда. А пока дома живут, в хозяйстве по пять коров, десять лошадей. «После уроков чем занимаетесь? В футбол играете?», — опрометчиво спросил я девятиклассников. Ребята удивились. «Они говорят, — перевел мне Бугаев, — сено пожухлое, но все равно заготавливаем». Так что не до футбола.»
Итак, что мы имеем в деревне Столбы? Триста сорок человек населения. Детсад, школа, Дом культуры, дизельная электростанция, остатки коневодческой фермы, медпункт и магазины, один государственный и два частных. («Еще есть коробейники в каждом доме, продают все, кроме меня», — засмеялась директор школы Анастасия Николаевна.) Вот и вся инфраструктура.
Негусто для будущего культурного центра.
Ближайшие поселения находятся в нескольких десятках километров по трассе, которая проходит вдоль русла Яны. Цивилизация идет вдоль русла, объяснила директор школы. А слева и справа от реки — ничего нет.
Хотя на отшибе бывает даже более мощный культурный слой и людей больше. Вот одна из здешних загадок: в отдаленных деревнях населения больше, чем в поселках на трассе. Почему?
Нечего делать, предположил кто-то, вот и «строгают» подрастающее поколение.
Окончание следует.
Скажите, какого цвета наше время — по вашему личному ощущению? Времена оставляют после себя официальные документы — от трудовых книжек до трамвайных билетов, дневники, письма, фотографии...
(Если и цветные, этим цветам все равно нельзя доверять.)
Все остальное уходит безвозвратно: миры представлений, ощущений, привычек, наполненные удивлением, болью, радостью, запахами, оттенками цвета, тембром голосов близких. Такие миры исчезают с уходом каждого человека, а когда уходит целое поколение — все эти краски и звуки теряет время этого поколения. Когда же уходит целая историческая эпоха, люди разных поколений перестают понимать друг друга уже в процессе этого ухода. Наверное, скоро современному молодому человеку понять «внутреннее устройство» его старшего соотечественника, который верил в коммунизм, боялся ареста, гордился участием в строительстве нового общества будет так же трудно, как понять старообрядца, сжигавшего себя в скиту в знак протеста против реформ патриарха Никона, или понять строителя древних египетских пирамид.
«Что именно заставило меня написать эту книгу?.. По-видимому, главную роль здесь сыграло ощущение, что того мира, в котором я прожила долгую, интересную и до краев наполненную жизнь, больше нет, — написала в предисловии к книге «Моя жизнь: воспоминания и размышления» известный социолог, академик Татьяна Заславская. — Как и большинство моих сверстников, я чувствую, что Земля «пустеет».
Уходят друзья, вместе с которыми мы переживали и злые, и добрые времена, спорили и мечтали. Уходят и те, с кем мы пытались бороться...
Но ведь и мы, победно вступая в мир в послевоенные годы, были совсем иными, чем наши родители... Большинству людей дороги их корни, им хочется знать, «на чьих плечах» они стоят.
Поэтому я надеюсь, что и моя жизнь, описанная искренне и открыто, с акцентом не столько на внешние события, сколько на их субъективное восприятие и переживание, будет интересна как современникам, так и тем, кто придет позже».
Я думаю, эта действительно очень искренняя книга займет особое место на полке мемуаров. Она написана ученым-обществоведом и несет на себе ясную печать профессии автора, создавая специфическую оптику ее взгляда на каждую ситуацию, на окружающих и на саму себя.
Она написана человеком эпохи — одним из лучших, но полностью ей принадлежащих. Жизнь общественных наук в эту эпоху была достаточно своеобразной, скоро никто уже не сможет даже представить себе, насколько своеобразной.
Тираж книги уже превратил ее в библиографическую редкость.
Мы с удовольствием представляем нашим читателям несколько отрывков из нее.
AD MEMORIAM
Татьяна Заславская