Я встретил Бьянку в девять часов утра перед буфетной стойкой отеля, переполненной всякими яствами. Она встретила меня с той же улыбкой, что и вчера вечером.
— Вы хорошо спали, Маурицио? Вы оказались правы, у вашего брата действительно есть родинка с правой стороны!
— Бьянка, я должен перед вами извиниться. Я в самом деле полностью влез в шкуру моего двойника. Я был уверен, что вы мне поверили. Как вы раскрыли, что это я, а не мой близнец?
— Профессор, вы не умеете лгать. Действительно, на некоторое время я поверила, что это ваш близнец, настолько вы переменились. Но вы слишком болтливы! Зачем вы упомянули мою работу над Санте де Санктисом в Турине? Ведь вы были единственным, профессор, кто ознакомился с моей диссертацией! Невероятно, чтобы ваш «близнец» это знал… Как вы спали?
— Неплохо, — соврал я (на самом деле я не сомкнул глаз до рассвета)… Я позабыл все свои сны, кроме последнего. Это был смешной сон: я в Санкт-Петербурге, стою перед статуей Петра I на огромном коне. Царь окружен толпой детей, карабкающихся по камню его пьедестала. Кто-то незнакомый говорит мне в правое ухо, что Петр I стал «царем ребятишек». Я хорошо запомнил эти слова, так как ими завершилось мое сновидение.
— Вы думаете, это был сон-ребус?
— «В прошлой жизни» я бы решил, что мое левое полушарие шлет какое-то сообщение правому полушарию, хоть и не знаю, что это сообщение означает. Я редко вижу сны про Россию. Кроме разве что одного случая, связанного с крейсером «Аврора»… но, когда я нахожусь в полудреме, у меня часто бывают грезы или всплывают старые воспоминания о Санкт-Петербурге. А вы, Бьянка? Могу я попросить вас пересказать мне какой-нибудь свеженький сон? Если помните, я предлагал вам разделить наши сновидения…
— Я от вашего близнеца получила совсем иное! Мне и так-то редко снятся сны. А вы думаете, этот ваш «братец» оставил мне время поспать?
— Давайте помиримся, Бьянка! Не бередите рану…
— Пусть это послужит вам уроком! — ответила она.
— Бьянка, такая хорошая погода! Давайте погуляем по Дзаттере, сходим в уголок антикваров и букинистов? Если повезет, встретим того антиквара, которого я навестил в прошлом году. У него есть один весьма странный предмет, настолько необычный, как будто он явился из какого-то безумного сна!
— О чем идет речь? — спросила Бьянка.
— Пусть это остается тайной, пока мы не найдем того антиквара. Получится сюрприз.
Бьянка оставила свой багаж в гостинице. Она заберет его вечером, перед тем, как отправиться на скорый до Турина. Я провожу ее до Падуи, а там пересяду на ночной поезд до Монтегротто.
Мы вышли на улочки позади отеля, которые извивались и пересекались каналами, сверкавшими на солнце разноцветными переливами. Мне показалось, что некоторые стены были еще больше изъедены пятнами, чем год назад; но достаточно было нескольким росткам жимолости обвиться вокруг стены, чтобы к ней вернулась вся ее живописность.
Утреннее солнце отражалось даже в самых узких каналах, и его яркие лучи заставляли забыть о постепенном подтоплении Венеции. Мы шли медленно, так как боли в правой ноге, увы, за ночь не исчезли. Нет, нужно все же как-то растянуть эти шикарные туфли, либо их обменять, а то я без трости шагу не смогу ступить. Наконец мы доползли до букиниста, который только что открыл лавку.
— Бьянка, давайте остановимся. У букинистов и в музеях я тотчас забываю о своих болях.
Я объяснил торговцу, что ищу старые книги по медицине, анатомии и физиологии, датированные XVIII веком, и бухнулся в кресло.
— Я также интересуюсь, — продолжил я, — старыми книгами о снах, например, сонниками.
Я хорошо знал, что в Венеции труднее найти старые научные книги, чем в Падуе. Ведь в Венеции никогда не было своего университета. Но если повезет…
Букинист предложил нам кофе. Я листал старые книги, просто чтобы их почувствовать, пощупать. Случайно мне попался в руки один томик размером в четверть листа, переплетенный в тонкий, мягкий пергамент, с обрывками тесьмы на обложке. Он был погребен под старыми молитвенниками и церковными книгами. Это была очень странная книга — «Arithmetica seraphica», написанная испанским монахом Джеронимо Лорте-и-Эскартин.
— Это арифметика жизни святого Франциска Ассизского, — объяснил букинист. — Она написана одним францисканцем и издана в 1695 году.
Эта старая книга была основана на методе мнемотехники и нумерологии. В ней автор излагал свою удивительную концепцию «ангельского счета». Жизнь, нрав, изречения и смерть святого Франциска Ассизского были представлены в виде последовательности чисел, которые можно было связать между собой, пользуясь методами комбинаторики. Использовалась и каббала, поскольку число 666 представляло дьявола. Результатом этих бесчисленных расчетов явилась своего рода арифметическая история францисканского движения. Внутри книги в сложенном виде была вклеена «хронографическая» таблица, состоящая из трехсот шести клеточек, в каждой из которых находилась одна из букв алфавита. Эта таблица позволяла комбинировать почти до бесконечности два предложения, посвященных Деве Марии, образуя всякий раз новые фразы, так сказать, «наделенные смыслом».
— Видите, Бьянка, с помощью такой системы, казалось бы, лишенной всякой логики, можно производить вполне осмысленные фразы. Вот так и мозг формирует сознание с помощью электрических ритмов разной частоты…
Я повертел книгу со всех сторон. На ней был рукописный экслибрис монахов-доминиканцев из Тунжи.
— Тунжа, — пояснил букинист, — это такой старинный городок в Новой Гренаде, которая теперь называется Колумбией.
— Этот францисканец — настоящий Бэкон, — продолжил я. — Вот поистине новый метод для когнитивных наук: в клеточках таблицы вместо букв расставить разные мозговые структуры, скажем, номера корковых зон и ритмы электрической активности мозга: альфа, бета, дельта, гамма, тета и мю — для объяснения сознания в бодрствовании и во время сновидений… «А где эта книга была напечатана? На титульном листе — название: Caesar Augustae», — задумался я, а вслух спросил у Бьянки: — А вы знаете, где находится этот «Сезар Огусте — Цезарь Август»?
— Полагаю, где-то в Италии?
— Нет, сейчас вы узнаете, где это… Повторяйте быстро, много раз, так, чтобы название этого города отпечаталось в вашем мозгу: Сезар Огусте, Сезар Огусте…
— Сезар Огусте, Сезар Огусте, Сар Агуст… Сарагоса… Да ведь это же Сарагоса, Сарагоса в Испании! — воскликнула она. — Но, профессор, это ведь повторяет ребус из вашего сна — «тсар а госс», ведь это тоже Сарагоса!
— Номер 666, вы правы!
— Я вас умоляю, — воскликнула Бьянка — никогда не произносите этого числа!
— Это волшебная книга, Бьянка, я вам рассказывал. Я видел ее во сне, или, точнее говоря, некие «онейрические уста» прошептали мне на ухо то место, где она была напечатана триста лет назад. Теперь вы мне верите, когда я намекаю вам на вещие сны?
— Это просто случайное совпадение, — отрезала Бьянка.
Торговец, испугавшись того, что я произнес каббалистическое заклинание, вызывающее силы Зла, отнял у меня книгу. Он даже не пожелал назначить мне цену! Он ее не продает. Он тотчас же запер ее в большой сундук.
— Бьянка, я понял метод монаха-францисканца. Как только вернусь в Лион, нарисую такую же большую таблицу на 306 клеточек, — сказал я ей, покидая букиниста.
Наступил час, когда сверкавший под лучами солнца канал Джудекка был переполнен разными вапоретти и ferry-boats, курсирующими по всем направлениям.
Проплутав некоторое время, я наконец нашел ту самую антикварную лавку, которую посещал в прошлом году. В двух больших комнатах на первом этаже, благоухавших ароматами огромных цветочных букетов, не было еще ни одного покупателя. В слабом свете двух старинных муранских люстр можно было рассмотреть старую мебель, красивые традиционные маски, шарманки, зеркала, несколько старинных тростей, гораздо красивее моей, гравюры и картины.
— Что вам предложить? — спросил антиквар, заметивший мою трость и золотые часы.
— А есть ли еще у вас, дорогой месье, та «чертова пилюльница», которую вы мне показывали в прошлом году?
— А, так это вы, Dottore, вы вернулись? Вас теперь не узнать! Вы так переменились, только хромота осталась прежней, к сожалению.
Он тотчас же запер на ключ дверь магазина и вернулся из глубины лавки с деревянной коробкой, из которой извлек пилюльницу. Это была крошечная шкатулка из серебра или посеребренного металла, высотой сантиметра в полтора, шириной в три и длиной в четыре сантиметра. Ее крышку украшал довольно простой геометрический рисунок, а на наружном бортике находился маленький выступ, облегчавший открывание. Антиквар объяснил нам, что эта шкатулка легко открывается, если в ней неядовитые пилюли — содержащие, скажем, ментол, кашу, возбуждающие средства. Если же в шкатулке для пилюль — яд, то ее невозможно открыть минут десять, чтобы было время одуматься, прежде чем совершить самоубийство или отравить врага.
— Но как такое возможно? — спросила Бьянка.
— Смотрите сами, смотрите внимательно, — сказал антиквар.
Он оторвал лепесток розы от большого букета, согнул его и поместил в шкатулку для пилюль, которая захлопнулась с сухим щелчком.
— Роза содержит ароматические вещества, они нетоксичны. Можно есть пирожки с розами. Откройте коробочку, мадам, — попросил он Бьянку. — Ее нужно держать вот так.
Он взял шкатулку в левую руку и показал, как открыть крышку большим и указательным пальцами правой. Закрыв, он вновь передал шкатулку Бьянке, которая легко открыла ее с более громким и резким звуком, чем при закрывании.
— Теперь смотрите.
Антиквар выкинул лепесток розы и взял цветок дурмана, колокольчиком свисавший посреди букета из роз, лилий и ирисов. Он оторвал кусочек цветка и растер его пальцами.
— Как вы знаете, мадам, дурман — это сильный яд. Экстракт дурмана может убить, вызвав остановку сердца.
Он положил щепотку цветочной кашицы в шкатулку и закрыл ее.
— Попробуйте открыть, мадам!
Ни Бьянка, ни я не смогли. Крошечная загадочная шкатулка оставалась намертво защелкнутой.
— Нужно дать ей отдохнуть минут десять, — сказал антиквар. — Поставьте шкатулку на стол, на деревянную основу. Она подумает и нам даст время подумать.
Через десять минут Бьянка легко открыла шкатулку.
— Это — чертова пилюльница, единственная, сохранившаяся на сегодняшний день. Говорят, она принадлежала Казанове. Известно, что изготовлена в XVIII веке. Ее секрет утерян.
Я снова осмотрел пилюльницу. Даже если она и не была волшебной, эта крошечная шкатулка должна бы стоить, по меньшей мере, миллион лир. Но антиквар сказал нам, что не расстанется с ней даже за тридцать миллионов лир, потому что понял, что я хочу ее купить.
Я захотел сделать еще одну попытку. Легко открыв шкатулку, положил в нее таблетку виагры. Как эта шкатулку «догадалась», что в ней находится возбуждающее? Бьянке я сказал, что эта маленькая голубая ромбовидная таблетка — анальгетик. Не мог же я, в самом деле, признаться, что мой «близнец» носит при себе виагру…
— А у вас есть какой-нибудь яд? — спросил я у антиквара.
Он достал таблетку мышьяка, который, как он нам объяснил, используется для потравы мышей.
Шкатулка отказывалась открываться в течение десяти минут! Потом с помощью небольшой лупы я рассмотрел ее устройство. Стенки и дно шкатулки были двойными, выстланными изнутри тончайшей металлической лентой. Эти ленты не были прямыми, но извивались туда и обратно, образуя соединяющиеся циклоиды. С лицевой стороны, прямо под выступом, я обнаружил символическое изображение уробуроса — змеи, кусающей свой хвост, а внутри нее — крестик. Было ли то клеймо гениального ювелира, изготовившего эту вещицу? Больше всего на свете мне хотелось заполучить волшебную шкатулку. Антиквар понял это; нет, не за тридцать миллионов лир, прошептал он. «А за пятьдесят миллионов лир?» — подумал я. Ведь это цена моего золотого «ролекса».
Я снял часы и положил их рядом со шкатулкой.
— Я предлагаю обмен: мои часы на эту шкатулку, — сказал я. — Эти часы стоят более пятидесяти миллионов лир. Они новые. Я их купил позавчера в Абано. Вот гарантийный талон (который, по счастью, я нашел во внутреннем кармане пиджака).
Я наскоро рассказал антиквару о своих злоключениях и краже, произошедшей на площади Сан-Марко, объясняющей, почему у меня нет ни чековой книжки, ни кредитных карточек.
Антиквар был недоверчив.
— Кругом полно поддельных «ролексов», — извинился он.
Затем позвонил ювелиру в Абано и назвал номер часов. Все было в порядке. Он надолго задумался…
— Ладно, — сказал он наконец. — Это большая жертва для меня. Ведь, насколько мне известно, это — единственная такая шкатулка на всем белом свете… Берегите ее. Как живое существо. Никогда не держите ее на холоде. На снегу. На жаре. Не берите ее в африканские пустыни. Не оставляйте в машине на солнце. Храните ее в условиях венецианского климата, между пятью и тридцатью градусами Цельсия. Не забывайте, что она была сделана в этом городе каким-то гениальным венецианцем. Если вы не будете ею пользоваться, то держите в закрытом виде в деревянной коробке…
Он нашел прелестную коробочку из красного дерева, украшенную ложным жемчугом, в которую с великими предосторожностями поместил шкатулку для пилюль.
— Dottore, и вы, мадам, эта шкатулка принесет вам счастье, — сказал он на прощание.
— Professore, вы остались без золотых часов, которые вам так нравились и стоили кучу денег, — обеспокоенно сказала Бьянка. — Вы в самом деле отдаете себе отчет в том, что вы делаете?
— Бьянка, эта шкатулка для пилюль бесценна! Носить «ролекс» может кто угодно. Механизм этих часов известен, и демонстрировать их на запястье — довольно пошло. А эта шкатулка, она волшебная! Механизм ее запора неизвестен, и я — единственный человек в целом мире, который ею обладает! Может, мне удастся раскрыть ее секрет! Этому нет цены…
Был уже час дня. Солнце нагрело стены узких каналов, откуда исходил запах лагуны и мускуса. Мы зашли в тратторию между Академией и Кампо Сан Вио. Несколько столов были сдвинуты вместе в тени садика, и мы заказали рыбу, зажаренную на гриле, под фриульское шардонне.
— Бьянка, — сказал я, — благодаря вам, это утро было сказочным. Как это вы можете все еще не верить в чудеса? Сначала — вещий сон. «Тсар а госс» и Сарагоса. Затем мы раскрываем трактат по арифметике, из которого вдруг узнаем о методе, позволяющем понять механизмы сознания, бессознательного и души, и, наконец, эта шкатулка для пилюль, которая знает свое содержимое и отказывается открываться, если в ней яд. У нее тоже есть душа! У вас есть объяснение всему этому?
Бьянка надолго замолчала. Мы ждали, пока пожарится рыба. Она вертела вилкой, водила ею по скатерти.
— Профессор, вы путаете совершенно разные вещи, и вы утратили одни из самых красивых часов в мире. Как вы теперь будете узнавать время? Во-первых, я полагаю, что связь между «тсар а госс» и Сарагосой, хоть и интригующая, но случайная. Это как раз то, что вы нам объясняли в прошлом году на Капри, насчет вещих снов. Во-вторых, надо еще хорошенько изучить эту арифметическую серафическую книгу, но это как каббала, которая никогда не позволяла раскрыть, что бы то ни было. В-третьих, у меня нет никакого объяснения этой шкатулке для пилюль, кроме того, что вы за нее заплатили слишком дорого! Надеюсь, что она будет и дальше функционировать… Я признаю, что это утро было странным, как и всё, что с вами в последнее время происходит. Вы читаете лекцию о душе и о пингвинах, вы привлекаете грабителей, вы приучаете голубей садиться вам на голову и собираете загадочные и каббалистические предметы. Когда же, наконец, вы продолжите ваши опыты или напишете серьезную научную монографию о механизмах сновидений?
— Бьянка, я больше не могу. Я больше не верю в методы, которые использовал все эти годы. Искать локализацию функций в мозге — иллюзия. Разве некая функция располагается в какой-то определенной структуре, в четко очерченном ядре? Такая структура, такое ядро — анатомический миф. Ядро образуется миллионами различных клеток, содержащих различные нейропередатчики, получающие информацию от своих отростков, дендритов, которые могут простираться очень далеко. Как узнать, что такая мифическая структура управляет какой-то функцией? Показать, что ее разрушение устраняет функцию? Грубейшая ошибка! Во-первых, само разрушение всегда больше разрушаемой структуры. Кроме того, удаление может вызвать изменение других функций, которые необходимы для нормального функционирования той функции, которую вы изучаете. Наконец, как вы докажете, что разрушение в другом месте точно также не подавляет вашу функцию? А ведь очевидно, что невозможно проделать ограниченные разрушения по всему мозгу.
— Однако с помощью генетики можно даже гены у мышей удалять, — возразила Бьянка.
— Конечно, это называется, «сделать нокаут» мышам. Десятки генов уже удаляли, но на сне это существенным образом не отразилось. Нет какого-то одного гена, ответственного за сон. Их сотни, а может, и больше.
— Но ведь можно в конце концов выяснить причину сна с помощью электрофизиологии?
— Эта идея — химера. Причина — везде и нигде, и, главное, она не появляется синхронно, то есть в одно и то же время, с засыпанием. Вот сейчас идет подготовка к нашему ночному сну (при участии, разумеется, прочих факторов). А само наше бодрствование поддерживается остатками предыдущих снов, и наоборот.
— Вы что же, в самом деле не верите, что не нашли бы ту книгу из Сарагосы, если бы не вспомнили сон-ребус? — спросила Бьянка.
— Кто знает? Мое бессознательное, быть может, поняло смысл послания о Сарагосе, и я взял книгу, написанную на испанском…
— Однако, согласно вашей же теории, ваш «близнец» должен был видеть во сне меня, чтобы пожелать разделить свои сны с моими, — заметила Бьянка.
— Несомненно, вы же знаете, что близнецам снятся одни и те же сны!
— Значит, я вам снилась?
— Да, но я не могу вам рассказать этот сон. Как-нибудь в другой раз…
Не время было опять настаивать на желаниях моего «двойника» и той надежде, которая меня вела вчера вечером к отелю. Я совершил непростительную оплошность, когда одним идиотским вопросом об этом проклятом онейрологе, чтоб ему пусто было, Санте де Санктисе, все испортил!
Траттория находилась возле музея Пегги Гуггенхейм, и косые лучи солнца падали на остатки нашей трапезы.
— Если вы не против, Бьянка, мы могли бы посетить музей. Вы увидите все особенности «сидячей» живописи, а мне не придется утомлять свою ногу.
Во дворе музея, выходящего на Большой канал, я показал Бьянке конную статую работы Марино Марини, называемую «Ангел цитадели».
— Вы слышали, Бьянка, о дискуссии насчет пола у ангелов? Венецианцы ответили на этот вопрос весьма элегантно. Сегодня этот ангел — мужчина. Взгляните-ка на член всадника. Этот пенис отвинчивается. В случае визита папы или кардиналов пенис снимается, и статуя становится бесполой… Вот так и определение сознания. На одних конгрессах настаивают на том, чтобы рассматривать эмерджентную, «выступающую» его сторону, почти не определяемое понятие духа, который есть везде и нигде. А на других — те же специалисты по когнитивным наукам показывают карты мозга, на которых сознание представлено в виде красных пятен на коре. Это то самое сознание, которое «проступило», как труп кальмара в водах Антарктики… Бьянка, я буду вас сопровождать в первых залах музея, а потом оставлю, предоставив рассматривать детали работ Мондриана, Кандинского и Поллока. А сам останусь здесь на этой скамье в центре зала, чтобы погрузиться в созерцание и дать отдохнуть моей бедной ноге, пока вы будете наслаждаться сюрреалистами. Особенно, «Антипапой» Макса Эрнста. Поприветствуйте-ка его от моего имени!
Когда Бьянка вернулась, было уже полшестого.
— Нам пора расстаться, я пойду за своим багажом в отель, — сказала Бьянка. — И мы встретимся в ресторане Барбакони в семь часов. Его хозяин — мой друг.
Он обслужит нас быстро и хорошо. И мы успеем на наш поезд в одиннадцать вечера.
Она написала на визитной карточке адрес ресторана и номер своего телефона. Я вложил ее в план Венеции, который сунул в карман пиджака.
— Ресторан недалеко отсюда. Садитесь на вапоретто номер один до моста Риальто. Сверните направо, и потом все время прямо. По дороге у вас будет время передохнуть.
И Бьянка ушла, помахав на прощанье рукой.
Я прибыл к мосту Риальто в половине седьмого. Нужно идти все время прямо по левому берегу. А в какую сторону? Я достал план Венеции; к несчастью, визитная карточка Бьянки исчезла! Должно быть, она выскользнула и упала, когда я засовывал план в карман. У меня больше не было ни названия ресторана, ни телефонного номера моей подруги. Вдобавок я забыл попросить у нее денег. У меня оставалось только десять тысяч лир. Даже часов нет, и ресторан с таким смешным названием! В самом деле, как же он называется? Ресторан «Барбари»? Я стал спрашивать дорогу. Il ristorante dei Barbari, la trattoria dei Barbari, prego… Никто ничего не знал. Идите прямо и сверните направо, говорила Бьянка. Но в какую сторону — прямо? Я дошел до площади Санта-Мария де Фария. Ristorante dei Barbari, la trattoria dei Barbari — безуспешно спрашивал я в каждом ресторане или магазине.
— No, l’Osteria degli Assassini, — наконец-то предположил официант, раскладывавший приборы на столиках. — Это прямо, метров пятьсот.
Вот чертова Бьянка, у этих женщин вечно мозгов не хватает, чтобы правильно оценивать расстояние! Еще целых пятьсот метров! Моя правая нога доставляла мне все больше и больше мучений. Я вынул шнурок из правой туфли. Нужно было срочно сменить обувь, но денег-то у меня не было. Тем хуже, придется возвращаться на мотоскафо…
Я добрался до Scala Cantarini del Bovolo, «лестницы-улитки», винтовой лестницы, где собираются все венецианские кошки. В каждый свой приезд я прихожу сюда, чтобы их поприветствовать.
— L’Osteria degli Assassini? — это там, — показала мне старуха-венецианка.
Наконец-то я у цели, но опоздал, поскольку некоторое время назад уже слышал семь ударов башенных часов. Бьянка, должно быть, заждалась. Это ведь последний наш вечер вместе…
Однако ее там не было. Нет, сказал мне хозяин, никто не заказывал столика на двоих. На ресторанных часах было уже полдевятого. Так, значит, это восемь, а не семь часов пробили часы на колокольне! Я присел, и хозяин принес мне antipasti. Что же делать? В этих ужасных туфлях я ни за что на свете даже шагу не ступлю.
И у меня не хватит денег, чтобы добраться до вокзала на мотоскафо. За вечернюю поездку надо заплатить по меньшей мере сто тысяч лир. Встретиться с Бьянкой — невозможно. Она давно должна была покинуть отель. Во второй уже раз я горько пожалел, что не обзавелся мобильным телефоном. Я явно ошибся рестораном. L’Osteria degli Assassini ничуть не походит на ресторан «Барбари»… Нужно найти какое-нибудь тихое местечко и провести там ночь. Я вышел из ресторана в четверть десятого. Хозяин не взял денег за antipasti.
— La signora vi ha fatto un bidone, — сказал он мне.
Я вернулся на лестницу-улитку, которая меня влекла, конечно же, из-за кошек. Присел на ступеньку, слабо освещенную фонарем, и снял туфли. Правая нога распухла и болела, а лодыжка была стерта в кровь. Вот проклятая обувь! Я поставил ее рядом. Но не мог же я, в самом деле, добираться до вокзала или ближайшего причала босиком! Я слышал шорохи кошек вокруг себя, но не видел их… Совсем стемнело. Вдруг я увидел в свете фонаря прямо перед собой пару белых кроссовок «Найк», которые шли прямо ко мне. Они остановились передо мной.
— Эй вы, что вы тут делаете? Это мое место! Убирайтесь отсюда.
Оторвав, наконец, взгляд от кроссовок, я увидел над ними выцветшие джинсы, грязную синюю майку и лохматую голову юноши-хиппи с длинными светлыми волосами. Он, однако, не походил ни на бандита, ни на наркомана.
— Простите меня. Я больше не могу ходить в этой обуви. Я предлагаю вам обмен. Я отдаю эти шикарные туфли, совершенно новые, стоящие три миллиона лир, за ваши разношенные кроссовки.
Парень-хиппи уселся рядом со мной. От него несло потом и марихуаной. Он снял кроссовки, взял мои туфли, осмотрел их, ощупал, примерил и присвистнул.
— Идет, — сказал он.
— Дайте я примерю ваши кроссовки…
Кроссовки оказались немного великоваты, но никогда еще я не испытывал подобного блаженства! «Ходить по облакам…» — как мне и обещал этот мерзкий обувщик из Абано…
— Отлично! Как вас зовут? — спросил я.
— Куки. А теперь проваливайте. Это мое место, я здесь сплю.
Он вытащил из ниши под лестницей большую картонную коробку и принялся раскладывать ее, сооружая нечто вроде ложа с капюшоном и навесом.
— Куки, а еще такой не найдется? — спросил я.
— Зачем?
— Я ее у вас арендую, только на одну ночь. Мне негде ночевать. Завтра я уйду…
Куки сделал пальцами недвусмысленный жест, показывающий, что он просит денег.
— У меня нет денег, Куки. Меня обокрали. Осталась только трость.
Он взял мою трость и живо открутил рукоять. Увидел содержимое и вновь присвистнул.
— Куки, можешь выпить виски и шартреза, сколько захочешь. Только дай мне постель.
Куки достал из-под лестницы еще одну огромную коробку и очень ловко начал сооружать из нее такое же спальное место.
— Кто вы? — спросил он.
— Я — французский турист, у меня нет денег, и я очень устал.
Он жадно глотнул виски.
— И вправду классный. Хотите косячок?
Я был так измучен, что даже не ответил. Скользнув в свое картонное убежище, я свернул пиджак и положил его под голову. Вонь от кошачьей мочи, столь сильная снаружи, на лестнице, здесь, в моей картонной обители, была смягчена запахом марихуаны. Скрючившись в своей коробке, Куки курил косячок и потягивал виски.
Я его не боялся. Что он мог у меня украсть?
Шкатулка для пилюль была в кармане, я ее чувствовал, а кроссовки я тщательно зашнуровал. Куки связал шнурки моих туфель и накинул их на шею. Завтра он их, конечно же, перепродаст…
Было уже слишком поздно что-либо делать. Поезд уже ушел, унося с собой Бьянку, которая, должно быть, переволновалась. Теперь только спать и спать, милая Бьянка, когда я тебя еще увижу?
Просто спать, дать отдых ноге и спине…
«То sleep and with a bit of luck to dream», — сказал я про себя, закрывая глаза.