44. «ПЛАВУЧИЙ ОСТРОВ»

Роман о забавных распрях миллиардеров, жителей гигантского искусственного острова (1895).

Таким же точно хорошим настроением отмечен роман «Плавучий остров», законченный писателем в ноябре. Мысль о создании искусственного острова занимала не одного Жюля Верна, но идея сделать его подвижным, снабдив гребными винтами, была оригинальна.

Такого рода усовершенствование давало возможность перемещать его в тропические зоны по ту или иную сторону от экватора, с тем чтобы обеспечить его обитателям условия вечной весны. По своему обыкновению, автор допускает фантазию лишь в той мере, в какой она может казаться правдоподобной и даже чуть ли не претворенной в жизнь. Он серьезнейшим образом изучает свой проект и посылает его на консультацию брату, чтобы удостовериться, соответствует ли такая машина техническим принципам.

К августу труд его далеко продвинулся, а следующим летом Поль получает корректурные листы первой части. «Повторяю тебе, — пишет ему Жюль, — что, на мой взгляд, второй том «Плавучего острова» более любопытен, чем первый. Если ты обнаружишь ошибки в водоизмещении острова, его тоннаже, лошадиных силах, то укажи мне правильные цифры».

В ответ на замечания брага Жюль Верн пишет следующее письмо, датированное 26 сентября 1894 года:

«Дружище Поль, я тут же сел писать ответ на твое письмо, обязательно учту то, что ты сообщил мне относительно стоянки Стандарт-Айленда, остальные куски тоже исправлю согласно твоим замечаниям.

Пришлось отказаться от одинаковости температуры, иначе ничего не получалось. Впрочем, одно средство есть: можно было бы держать остров на постоянном расстояние от солнца и позади него, двигаясь к северу, тогда оно не стояло бы в зените. Я следовал бы за солнцем, и, когдаоно встало бы над тропиком Козерога, а это 23° южной широты, я вернулся бы на север, опередив его и сохранив нужную дистанцию в 17°. Но это было бы крайне неудобно, потому что подвести остров к тропику Козерога невозможно из-за большой группы островов, расположенных на этой широте. Так что уж лучше отказаться от этого.

В некоторых местах я говорю, что вагнеровская эпидемия уже ослабела, и за это ты называешь меня старым упрямцем! Вебор, музыкальный критик журнала «Летан», и притом один из лучших, писал недавно по поводу «Осады мельницы», «Тане», «Флибустьера», называя все это… музыкальными извращениями! То же самое он думает и о некоторых произведениях Вагнера, в том числе и о «Валькирии»… Хотя тебя это, конечно, не убедит.

Твой старый упрямец брат».

Жюль Верн не замедлил отправить брату корректуру второго тома, и уже 23 октября 1894 года смог вернуть Этцелю корректурные листы первого тома, заверив его, что поправки внесены серьезные:

«Мой брат Поль читал эту корректуру и внес свои предложения с точки зрения механики и навигации. Так что по мере возможности мы сделали вполне правдоподобной эту неправдоподобную машину. А так как Поль крайне несговорчив, думается, что даже самым отъявленным придирам нечего будет возразить».

К концу года Жюль Верн исправляет последнюю корректуру и закапчивает один из романов 1898 года! Это «Вторая родина».

Что же ему удалось извлечь из замысла о плавучем острове? Трудно ответить на этот вопрос, читая первые две главы, где мы встречаемся с квартетом французских музыкантов, которые выехали из Сан-Франциско в Сан-Диего, где они собираются дать концерт, и которым в результате повреждения железнодорожной линии приходится пересесть в карету, чтобы преодолеть последние пятьдесят миль. С наступлением ночи карета перевернулась, и музыканты оказались в плачевном положении. Им едва удалось спастись от преследований медведя, заворожив его звуками своей музыки, и вот они очутились в деревушке, погруженной в глубокий сон, но напрасно пытаются они привлечь внимание ее обитателей исполнением квартета си-бемоль Онслоу. Эта гармоничная музыка оставляет жителей деревни равнодушными, и тогда разъяренные оркестранты играют «что есть мочи», причем каждый в своей тональности, импровизируя «для дикарских ушей кошачий концерт. Можно подумать, что исполняется… Вагнер навыворот!…» Жители деревни наконец пробуждаются, из широко распахнутых окон доносятся рукоплескания и крики!

Тут появляется еще один персонаж, приехавший в коляске на электрическом ходу. Простой любитель музыки, он слышал исполнение произведения Онслоу и понял, что перед ним «концертный квартет, чья слава гремит по всей… Америке». Вот тут-то и начинается самое интересное: американец, раздобыв паром, доставляет артистов в какой-то роскошный город, о существовании которого они и не подозревали.

Под руководством Калистуса Мэнбара, этого веселого и словоохотливого американца, мы вместе с квартетом отправимся на осмотр идеального города с широкими проспектами и улицами, с балконами над движущимися тротуарами и домами самой разнообразной архитектуры, напоминающими скорее дворцы. В роскошных магазинах есть все, что угодно, но покупателей мало, так как заказы по большей части делаются по телеавтографу, посредством электросистем подписываются чеки и векселя, не утруждая себя, можно вступить в брак и даже развестись! По дорогам, выложенным не подверженными гниению плитками, катятся электрические экипажи, что же касается карет, запряженных лошадьми, то они попадаются только в очень богатых кварталах.

Жить в таком городе могут, конечно, одни лишь миллиардеры, поэтому он и называется Миллиард-Сити. Хотя, по правде говоря, нищие там тоже есть, ибо «всегда можно оказаться нищим по отношению к кому-нибудь».

Город разделен на две части: на одной половине, по левому борту, живут протестанты, другую половину, по правому борту, занимают католики, впрочем проповеди и мессы здесь можно слушать по телефону!

Миллиард-Сити является столицей Стандарт-Айленда, искусственного острова на гребных винтах, который состоит из двухсот шестидесяти тысяч стальных понтонов, общей площадью в двадцать семь квадратных километров, причем поверхность его покрыта толстым слоем чернозема! Дома построены из необычного материала, преимущественно из алюминия, этого металла будущего. Он сочетается с искусственным камнем и полыми стеклянными кирпичами. Такие дома стоят баснословных денег, и сдают их исключительно уроженцам Соединенных Штатов: янки с Севера живут по левому боргу, а южане — по правому борту. Среди десятитысячного населения острова очень мало адвокатов, вследствие чего судебные процессы происходят весьма редко; врачей еще меньше, поэтому смертность упала до смехотворной цифры.

Две гигантские электростанции, каждая мощностью пять миллионов лошадиных сил, благодаря наличию котлов, подогреваемых нефтяными брикетами, приводят в действие динамо-машины, производящие электрическую энергию с напряжением две тысячи вольт, которые и заставляют работать систему винтов, расположенных по левому и правому борту.

Усовершенствованные фонографы и театрофоны дают возможность директору управления по делам искусств организовывать концерты высокого класса. Существует, оказывается, даже терапевтическая музыка, которую передают но телефону! Но вот настал момент, когда потребовалось заменить все эти аппараты «вполне реальными виртуозами из плоти и крови и дать миллиардерам возможность испытать ни с чем не сравнимое наслаждение — прямо и непосредственно слушать исполнение шедевров музыкального искусства». Калистусу Мэнбару поручено было любой ценой заполучить знаменитый квартет. Он похитил музыкантов, но условия ангажемента таковы, что те не в силах отказать ему. И вот мы плывем вместе с оркестрантами на искусственном острове.

Программа первого концерта, который дали наши друзья, состояла из произведений Мендельсона, Гайдна, Бетховена и Моцарта, зал, где каждое место стоило двести долларов, был набит битком, успех превзошел все ожидания.

Но время плавания обнаруживаются досадные признаки разногласий, существующих между левобортниками, сторонниками миллиардера Танкердона, задумавшего превратить остров в огромное промышленное и торговое предприятие, и правобортниками, поддерживающими миллиардера Коверли, желающего жить с чисто французской легкостью.

Посетив Маркизские острова и остановившись на Помону, Стандарт-Айленд берет курс на острова Общества, а потом делает стоянку на Таити. Затем следуют острова Кука, острова группы Тонга, впереди — архипелаг Фиджи.

Под покровом грозовой ночи неизвестный корабль высадил на плавучий остров стаю хищных зверей и ящеров. Никто не сомневается в том, что эта махинация подстроена Англией, враждебно настроенной по отношению к Стандарт-Айленду. Борьба со страшными хищниками становится все более драматичной. Уолтера, сына Танкердона, спасает от неминуемой гибели Коверли, а того в свою очередь — сам Танкердон. На острове снова воцаряется спокойствие, этот случай послужил поводом для примирения левобортников и правобортнпков. Уолтер Танкердон и Ди Коверли, вынужденные до той поры скрывать свою любовь, готовятся теперь к свадьбе.

По безоблачному счастью неожиданно пришел конец, когда остров миллиардеров прибыл на Новые Гебриды. Остров наводнен дикарями — новогебридцами с Юга. После героической обороны нападающих удалось отбить благодаря помощи, оказанной французскими полковниками с острова Сандвич, расположенного в северной части архипелага.

Казалось бы, отныне все должно быть прекрасно, но, к несчастью, во время битвы погиб губернатор острова. А так как, кроме него, некому совершать гражданские акты, то до тех пор, пока не будет избран новый мэр, нельзя заключить брак между Уолтером Танкердоном и Ди Коверли. Таким образом, то, что не удалось ни хищным зверям, ни пиратам, довершает политика. Левобортники и правобортники становятся жертвами распрей избирательной кампании. Ни о какой свадьбе и речи уже быть не может. На чью сторону склоняется большинство голосов, выяснить так и не удается, а посему каждая сторона получает своего собственного губернатора. И вот губернатор левобортников дает приказ машинам левого борта, а губернатор правобортников — машинам правого борта, причем распоряжения эти во всем противоречат одно другому, поэтому остров начинает вертеться на месте как волчок! Вследствие этого безумного вращения от плавучего острова остаются одни обломки. Освободившись от тяжести миллионов, Уолтер и Ди могут наконец отпраздновать свою свадьбу в Новой Зеландии.

Путь, проделанный плавучим островом, дает возможность читателям познакомиться с географией и историей тихоокеанских островов. Кроме того, здесь подтверждается извечность человеческой комедии. Эти избалованные богатством люди не ведают никаких забот. Их глупость и безумные страсти — единственная причина гибели источника их счастья; их соперничество, гордыня, тщеславие, наконец, их политические притязания послужат причиной окончательной катастрофы. Роман осуждает не только американский гигантизм и цивилизацию доллара, но и западное общество. Книга эта едва не стала шедевром. Она несколько теряет от того, что растянута на два тома. И тем не менее это веселый роман. По-видимому, писатель обрел в нем те самые качества, которые обусловили неповторимость его творчества.

 

45. «ЛЕДЯНОЙ СФИНКС»

Несмотря на одолевающие его заботы, Жюль Верн пишет нечто вроде водевиля — «Кловис Дардентор», а в книге «Флаг родины» рассказывает о судьбе потерявшего рассудок изобретателя, что послужило причиной… судебного процесса. Кроме того, он создает довольно странный роман «Ледяной сфинкс», который является продолжением «Повести о приключениях Артура Гордона Пима» Эдгара По.

Работать писателю становится все труднее, но перо его не знает отдыха. 11 августа 1894 года, делая поправки в корректурных листах «Плавучего острова», он пишет Этцелю:

«Я измучился, придумывая роман на 1898 год. Как Вам известно, на 1895 год у меня запланирован «Плавучий остров», на 1896 — «Драма в Лифляндии», на 1897 — «Ориноко», но все это уже готово. Неделю назад я кончил «Ориноко», а это значит, что книга будет лежать тринадцать месяцев, когда же придет время посылать ее, я снова все перечитаю».

«Плавучий остров» действительно выйдет в 1895 году, но «Драма в Лифляндии» появится лишь… в 1904 году, а «Ориноко» — в 1898. Вместо «Драмы в Лифляндии» в 1896 году будет опубликован «Кловис Дардентор», а вслед за ним, в 1897 году, «Ледяной сфинкс».

Писателя одолевают тяжкие заботы. Но, может быть, как раз чтобы не поддаваться им, Жюль Верн работает без отдыха.

«Ты от природы веселый, таким и оставайся, — пишет он Полю. — А обо мне и говорить нечего, со всеми моими обязанностями будущее внушает мне ужас. Мишель ничего не делает, из-за него я потерял двести тысяч франков и, само собой разумеется, воспитание его троих сыновей ложится на меня. Дело кончится плохо».

Писателя заботит уже не столько Мишель, сколько его семья, к которой он привязался. Жюль Верн думает о будущем поколении, его тревожит судьба внуков.

Да, он стал дедушкой, но, не будучи экспансивным, не выставляет напоказ чувств, как это обычно принято делать, хотя мужчины в таких случаях бывают всегда неловки. Он как всегда скрытен, и его близкие будут удивлены, когда увидят, как он внимательно, но незаметно наблюдает из окна, выходящего в сад, за играми самого младшего из своих внуков, которому едва исполнилось четыре года.

Вероятно, именно эти чувства заставили его поторопиться с публикацией романа «Кловис Дардентор», который он посвящает своим внукам. Остается загадкой, почему он придумал этот рассказ о двух молодых людях без всяких средств к существованию, один из которых забрал себе в голову стать приемным сыном развеселого Кловиса Дардентора, богатого холостяка из Перпиньяна, и спасает его, рискуя собственной жизнью. Но в конечном счете его самого спасает этот будущий приемный отец, точно так же, как и его менее корыстного кузена, тогда как приемный отец окажется обязанным своим спасением юной девушке, которую он удочерит. Дело кончится свадьбой этой девушки со скромным кузеном, который, таким образом, станет зятем богатого перпиньянца.

Как признается сам автор, повествование это всего лишь водевиль, но вместе с тем и повод познакомиться с островом Майорка и с областью Орана в Алжире, такой, какой она была в 1894 году.

В 1896 году будет напечатал не только «Кловис Дардентор», но и другое, гораздо более значительное произведение — «Флаг родины», послужившее причиной судебного процесса с химиком Тюрпеном, который открыл различные красящие вещества и ряд сильных взрывчатых смесей, а главное — мелинит (1885). Этого ученого преследовали неудачи: секрет мелинита стал известен за границей, и он с таким пылом доказывал свою непричастность к предательству, что неосторожно огласил некоторые сведения, касающиеся национальной обороны. Ученого приговорили к тюремному заключению, так что понять его озлобленность нетрудно. Помилование, которое пришло много лет спустя, не могло полностью успокоить его.

Это нашумевшее дело привлекло, конечно, внимание романиста, воображение которого разыгралось. В его глазах история Тюрпена — это история непризнанного изобретателя, ведь человек, озлобленный неудачами, легко может возненавидеть общество, не признающее его заслуг.

То, что в романе нашли отражение превратности судьбы Тюрпена, сомнений быть не может, к тому же в предпоследней главе мы действительно встречаем имя самого Тюрпена. В письме от 12 ноября 1895 года, адресованном брату, Жюль Верн так прямо и пишет: «Через несколько дней высылаю тебе корректуру нового романа (речь идет о Тюрпене, помнишь, я уже говорил об этом)». Однако Тома Рок — это вовсе не Тюрпен, да и судьбы у них разные.

Тома Рок потерял рассудок, его ничто не интересует, кроме научных открытий, на которых сконцентрировалась вся его умственная деятельность. Изобретенное им взрывчатое вещество во много раз превосходит мощность мелинита и невольно наводит на мысль об атомной бомбе. Тома Рок не уступает своего изобретения иностранной державе и не выдает никаких секретов, связанных с национальной обороной, а продает его тому, кто больше дает, и в результате его изобретение оказывается в руках главаря шайки пиратов, воспользовавшегося безумием ученого. В конце концов, увидев на одном из кораблей флаг своей родины, Тома Рок отказывается открыть огонь по этому кораблю: патриотические чувства торжествуют.

Тюрпен тоже был гениальным изобретателем, и характер его, надо сказать, ничуть не уступал по своим свойствам мелиниту. Этот неврастеничный человек ухватился за книгу Жюля Верна, которая, по сути, защищала интересы непризнанных изобретателей, чтобы затеять судебный процесс, устроить новую шумиху, усмотрев в романе оскорбительные для себя намеки. Судебное дело Тюрпена действительно подсказало романисту сюжет его книги, но историю Тома Рока нельзя отождествлять с судьбой Тюрпена. Изобретение взрывчатого вещества — это единственное, что было у них общего. И если книга кого-то обвиняла, то только таких ученых, чьи изобретения могут обернуться злом для человечества.

Процесс, затеянный Тюрпеном, закончился лишь в 1897 году после защитительной речи мэтра Пуанкаре, парижский суд постановил отклонить жалобу неудачливого истца, основная цель которого, но всей видимости, сводилась к тому, чтобы привлечь к себе внимание общественности.

Здоровье романиста становится все хуже и хуже, кроме расширения желудка, его мучают головокружения и ревматизм. Он не решается ходить один по улицам. Его страшно огорчила смерть Дюма-сына, «который его любил и которого он любил», последовавшая после смерти Ф. Пети, «истинного друга и незаменимого мэра».

Тем не менее Жюль Верн добросовестно выполняет обязанности муниципального советника, чуть ли не ежедневно он то проводит какие-нибудь выборы, то председательствует на литературном конкурсе. Своим гражданским долгом писатель почитает активное участие в управлении ссудно-сберегательной кассой и кассой Сельскохозяйственного общества. Причем работа эта безвозмездна.

И хотя Жюль Верн считает себя конченым человеком, он, надо полагать, преисполнен великой энергии, так как, несмотря на свои многочисленные обязанности, продолжает работать над книгами с юношеским энтузиазмом.

12 октября 1895 года он пишет брату: «Меня целиком захватила работа над продолжением романа По, о котором я тебе уже говорил, я приступил ко второму тому».

Хотя, признается он Полю, «писать мне тяжело, однако работаю я много. К тому же теперь я совсем не двигаюсь и стал таким же домоседом, как раньше был легок на подъем. Возраст, недомогание, заботы — все это приковывает меня к дому».

1 сентября 1896 года он посылает Этцелю первую часть «Антарктического сфинкса», который станет потом «Ледяным сфинксом».

«Роман ничуть не похож на «Капитана Гаттераса», — пишет издателю Жюль Верн, — и персонажи, и действие — все совсем другое. А подоспеет он как раз вовремя, сейчас только и разговору что о путешествиях и открытиях на Южном полюсе. За отправную точку я взял один из самых странных романов Эдгара По, «Приключения Гордона Пима», но читать его совсем не обязательно. Я использовал все, что не закончил По, в том числе и тайну, которая окутывает некоторых из его персонажей. Мне пришла счастливая мысль: один из моих героев, считавший, подобно всем, что роман Эдгара По всего лишь фантазия, оказывается вдруг лицом к лицу с действительностью. Стоит ли говорить, что я пошел гораздо дальше По. Впрочем, сами увидите, надеюсь, что мои читатели будут заинтересованы.

Меня захватило все необычайное, присущее этому произведению, и я хочу посвятить его памяти Эдгара По и нашим американским друзьям. Роман увлек меня, посмотрим, увлечет ли он публику».

В январе 1897 года Жюль Верн поправляет корректурные листы своего нового романа, а между тем его снова мучают сильные головокружения, и ему опять пришлось делать промывание желудка. Рука его уже совсем не слушается, к ревматизму добавился еще и бронхит, передвигается он с трудом. А тут еще скверные вести от брата, у которого начались сердечные приступы, и скоро писатель узнает о его смерти. Это повергнет его в отчаяние: потерять такого друга! Никогда он не думал, что переживет своего брата. Сам Жюль Верн настолько болен, что не может присутствовать на похоронах Поля.

Не оставляют его и заботы о сыне. 15 марта 1897 года он, «чуть ли не умоляя», просил Этцеля о большой услуге: речь шла о поддержке, которую тот мог оказать Мишелю в получении должности (очевидно, в железнодорожном управлении). Вот увидите, говорил Жюль Верн, Мишель проявит себя, он умен и трудолюбив, это поможет ему в будущем. С этой должностью, которую посоветовал ему двоюродный брат Ш. Бурдон, ничего не вышло, но тот предложил ему сделать еще одну попытку, «по соседству». Думается, что такая попытка удалась, так как мой отец и в самом деле работал в администрации Всемирной выставки 1900 года.

Джиорлинг, герой романа «Ледяной сфинкс», не сомневается, что роман о Пиме является порождением гениального воображения величайшего поэта Нового Света. «Это чистейшая фантазия, и даже бредовая фантазия». Проведя некоторое время в Кристмас-Харбуре на островах Кергелана, Джиорлинг отправляется в Тристан д'Акунью, его взял пассажиром на борт своей шхуны «Гальбран» молчаливый капитан по имени Лен Гай. Моряк этот убежден, что рассказ о путешествии Пима вполне достоверен и что кто-нибудь из экипажа «Джейн» все еще жив. Он даже пытался отыскать следы Пима и его товарища Дирка Петерса. Напрасно! «Еще бы, — восклицает рассказчик, — ведь этих людей не существовало!» Но скептицизм его поубавился, когда «Гальбран» подобрал распростертого на проплывающей мимо льдине человека. То был замерзший труп Патерсона, подшкипера «Джейн»! Из записной книжки, найденной в его кармане, они узнали, что капитан Вильям Гай и пятеро матросов с «Джейн», оставшиеся в живых, вот уже одиннадцать лет ждут помощи на острове Тсалал. Оказывается, все это время Лен Гай не терял надежды спасти Вильяма Гая, своего родного брата, и отныне Джиорлинг будет помогать в его поисках.

В Порт-Эгмонте на Фолклендских островах «Гальбран» пополняет свой экипаж, чтобы суметь противостоять возможному нападению туземцев на острове Тсалал. В числе нового пополнения матросов оказался Гунт, метис с довольно странным лицом, мощного телосложения. Во время бури среди вздыбившихся ледяных гор Гунту представится возможность проявить свою храбрость и физическую силу. Бросившись с верхушки реи в бурлящие волны, он спасает Мартина Гольта, но отказывается принять его благодарность.

Наконец «Гальбрану» удается обогнуть полосу сплошных льдов и выйти в свободное ото льда море, открытое Уэдделем. Оставалось проверить, как далеко простирается этот свободный проход. Сегодня никто не сомневается, что он упирается в Антарктический континент, но в ту пору предполагали, что континент этот состоит из двух частей, разделенных широким морским рукавом. По вполне понятным причинам такая гипотеза допустима в фантастическом рассказе, который является продолжением еще более странного романа Эдгара По.

Немыслимо было считать путешествие Пима действительным фактом, да к тому же еще переносить в реальный, осязаемый мир фантазии американского поэта. Капитан «Джейн» достиг 81°41' южной широты, что само по себе было уже подвигом, а дальше неистовое воображение По просто не знает удержу.

По мере того как «Джейн» приближается к Антарктике, температура повышается, а это свидетельствует о том, что мы все более углубляемся в парадоксальный мир.

Остров Тсалал, на который высадились герои По, таит немало сюрпризов. Стремиться понять их — напрасный труд: смысл их как раз в том, чтобы сбить с толку читателя и перенести его в сверхъестественный мир невероятного. Единственный бесспорный факт этого странного повествования — настойчивое противопоставление черного и белого цветов. Туземцы, эти «новые люди», как говорится в романе По, с черными зубами и сами черные как смоль панически боятся всего белого. Жизнь их состоит из всего черного, их окружают только черные животные, это наводит на мысль о том, что белый цвет является для них символом смерти. Поэт не говорит этого прямо, но дает донять, что белое в их глазах олицетворяет холод, лед и снег, которые таят в себе смертельную опасность для их крохотного теплого уголка земли. Совокупность ям на дне глубокой каменной пропасти в общей сложности давала арабское слово, означающее «белое существо», эфиопское слово, означающее «заоблачное существо», и египетское — «южная область». Этим несчастным чернокожим, явившимся, быть может, из далекой Африки, кажется, что на Юге обитает некое страшное белое существо. Этот «белый ужас», который мог послужить причиной истребления белых людей, явившихся на остров черных, занимает центральное место в том фантастическом сновидении, которое владеет поэтическим воображением По.

«Гальбран», в свою очередь, без особых трудностей добирается до острова Тсалал. Во время этого путешествия Джиорлингу чудится во сне незнакомый голос: «Пим… Пим… Бедный Пим!» Голос продолжал шептать: «Пим! Не надо никогда забывать бедного Пима!» Окончательно проснувшийся Джиорлинг уверен, что стал жертвой галлюцинации, он открыл ставень иллюминатора своей каюты: на корме не было никого, кроме Гунта, стоявшего у рулевого колеса и внимательно глядевшего на ноктоуз.

Когда я в первый раз читал эти строки, признаюсь, они произвели на меня сильное впечатление, я погрузился в атмосферу романа американского поэта.

Дневник Джиорлинга не дает никаких разъяснений относительно странного характера острова Тсалал. В результате какого-то страшного потрясения внешний вид острова сильно изменился, так что автор дневника не мог проверить, насколько соответствуют действительности геологические особенности, описанные Пимом в таких расплывчатых выражениях, что не стоило и пытаться найти им объяснение, ибо любое предположение могло бы только разрушить атмосферу таинственности, созданную По.

Па «изрытой, исковерканной почве», которая «была черна и пережжена, точно какие-то вулканические силы выбросили ее из глубины земли на поверхность», исследователи не смогли обнаружить никаких следов: ни зверя, ни человека.

Единственное объяснение, которое пришло им в голову, — это то, что на острове Тсалал произошло землетрясение, которое все уничтожило.

Непобедимый ужас охватил их при виде необъяснимой груды человеческих костей, побелевших от времени. Собачий скелет и ошейник с выгравированными на нем буквами «Тигр — Артур Пим» лишь усложнили загадку, которую им предстояло решить. Да и как совместить очевидную давность происшедшей катастрофы с присутствием на острове Тсалал не далее как семь месяцев назад уцелевших моряков с «Джейн», а ведь об этом свидетельствовала записная книжка Патерсона.

Капитан Гай, поддавшись на уговоры части людей своего экипажа, решает прекратить поиски. И в этот самый момент Гунт произносит слова: «А Пим?… Бедный Пим!…» Вынужденный объясниться, Гунт утверждает, что По никогда не видел Пима, что он только читал его записи, переданные ему Дирком Петерсом. Поэтому вполне возможно, что поэт воспользовался ими, по… по своему усмотрению. Метис расстался с Пимом в тот самый момент, когда его поглотила завеса из пара. Встречное течение прибило льдину с Дирком Петерсом к острову Тсалал. Там он нашел заброшенное суденышко, сильный южный ветер помог ему пройти по свободному ото льдов проходу, так он пересек полярный круг, а потом его подобрало китобойное судно. В конце концов Гунта вынуждают во всем признаться, оказывается, он-то и есть Дирк Петерс!

Джиорлинг, убежденный доводами метиса, доказывает, что оставшихся в живых моряков с «Джейн» следует искать южнее. Капитан собирается продолжить поиски на восьми соседних островах, обозначенных Пимом, но, увы, в результате недавнего бедствия весь архипелаг исчез, но именно потому, что оно было недавним, нельзя было приписать ему уничтожение населения Тсалала, о котором свидетельствовала груда костей. По всей вероятности, капитал Вильям Гай и его товарищи вовремя успели уйти и добрались до южных земель. «Гальбран» следует по пути Пима. В небе летает множество птиц, по ни одна не достигает гигантских размеров, отмеченных в дневнике Пима, и не испускает криков: «Текели-ли!» Экипажу «Гальбрана» не попадается ни одно из чудес, описанных героем По. Увлекаемый ветром и течением, «Гальбран» очутился всего в двух градусах от полюса, и тут-то Петерс поведал Джиорлингу, что стыдится своего имени из-за той истории на «Дельфине», когда ему пришлось убить матроса Паркера, на которого пал жребий стать пищей для своих товарищей. Из уважения к семье этого несчастного По назвал его другим именем. На самом же деле настоящее имя съеденного матроса было Нед Гольт, он доводился братом парусному старшине «Гальбрана».

Судно входит в зону айсбергов, предвещающих землю. Наскочив на одну из таких ледяных гор, корабль в конце концов погибает. Отныне его экипаж плывет на ледяной горе, подталкиваемой сильным ветром, следуя проливом, разделяющим Антарктический континент на две части. У Джиорлинга начинаются галлюцинации, подобные тем, что тревожили воображение Пима: ему видится на горизонте белая завеса из пара, он ищет прорывающиеся сквозь нее лучи, небывалых размеров водопад, перед ним встает такой же точно хаос движущихся по воздуху теней и контуры белого гиганта, хранителя полюса!

Впрочем, айсберг проплывет мимо полюса, и его прибьет к неведомому берегу. У потерпевших есть, правда, лодка, спасенная во время гибели «Гальбрана», но она не может вместить всех. Под предводительством гарпунщика Гирна, подслушавшего исповедь Дирка Петерса о том, что он убил брата Гольта, тринадцать взбунтовавшихся матросов завладевают лодкой в надежде выбраться из полосы сплошных льдов. Десять оставшихся готовятся к зимовке. И вот однажды они увидели лодку, плывущую по течению. Мощному пловцу Дирку Петерсу удается добраться до нее. В лодке неподвижно лежат трое матросов и капитан «Джейн»! Они чудом спаслись во время подстроенного тсалалийцами обвала холма, и вот после трехнедельного пребывания в расщелине они заметили смятение среди туземцев: островитян привел в ужас большой белый зверь, который с пеной у рта стал хватать их за горло. То был взбесившийся Тигр! Большинство островитян обратилось в бегство, а те, кто остался, погибли от бешенства.

Этот эпизод, вполне в духе необыкновенных историй По, имеет то преимущество, что избавляет автора от необходимости повторяться, ибо «Ледяной сфинкс» посвящен вовсе не приключениям Пима; цель его как раз в том и состоит, чтобы дать этим приключениям развязку в стиле самого По. Против эпидемии бешенства американский поэт вряд ли стал бы возражать, но, к сожалению, причины этого бешенства столь же неоправданны, как и факты, изложенные Пимом. Если автор хотел объяснить бешенство Тигра тем, что однажды в трюме «Дельфина» тот уже испытал приступы водобоязни, то этого делать не стоило, так как По довольно осторожно упоминает о том, что Тигр «взбесился из-за недостатка воды и спертого воздуха трюма», и, следовательно, между этими двумя событиями не существовало никакой связи.

В рассказе Пима Тигр появляется на борту «Дельфина» один-единственный раз, чтобы задушить матроса Джонса, опрокинувшего на пол Августа Барнарда; главная его роль заключалась в том, чтобы помочь уничтожить последних мятежников. А в дальнейшем По и думать о нем забыл! Больше мы ничего но услышим об этом псе до тех самых пор, пока не встретимся с ним в «Ледяном сфинксе». Пим ничего не пишет о том, что собака пропала, как не говорит и того, что она осталась жива. Жюль Верн принял второй вариант.

Братья Гай наконец встретились, уцелевшие матросы с «Гальбрана» погрузились в лодку, оказавшуюся тсалалской пирогой, при постройке которой не было употреблено ни кусочка железа. Подобно Пиму, их подхватывает течение. Скорость лодки все увеличивается без видимой причины. И вдруг их изумленным взорам предстала какая-то огромная масса, та самая, которую видел Пим. Это был утес в форме сфинкса. Как только они приблизились к нему, все железные предметы, находившиеся на борту, устремляются к этому утесу, в том числе и якорь, который тянет их за собой, как на буксире. В конце концов якорный канат лопнул, а пирогу вынесло на берег. Джиорлинг и его спутники подходят ближе, чтобы разглядеть этого удивительного сфинкса, и видят прилепившиеся к скале железные предметы, улетевшие с их лодки. Мало того, они находят там даже гвозди от лодки с «Гальбрана», украденной Гирном и его сообщниками, а на земле видят ее развалившийся на части корпус.

«Около полюсов, — объясняет Жюль Верн, — имеется громадное скопление электричества, проявляющегося, между прочим, в виде полярных сияний. Можно было вполне допустить, что масса железа, находящегося вблизи полюса, под влиянием этого электричества приобрела магнитные свойства. Утес, имевший форму сфинкса, очевидно, являлся подобной массой железа, ставшей при помощи индукции сильнейшим магнитом».

В страшном волнении, оказавшемся для него смертельным, Дирк Петерс видит труп Пима: за спиной у него висело на перевязи ружье и потому силой непреодолимого притяжения он навеки остался прикован к Ледяному сфинксу!

Так как речь идет о фантасмагорическом романе По, то вполне можно согласиться и с такой фантазией, которая соответствует творческой манере поэта. Его последователь мог несколько сбавить тон своего фантастического повествования, по должен был придерживаться общей линии.

Поэтому нет смысла оспаривать реальность подобного магнита, точно так же, как и существование морского пролива, разделяющего Антарктику. «Ледяной сфинкс» — роман фантастический, и роль писателя сводилась к тому, чтобы придать ему видимость правдоподобия. Он счастливо сливается с романом Эдгара По, дух которого Жюлю Верну удалось сохранить. И, уж во всяком случае, произведение это свидетельствует о том, что силы у писателя еще есть.

 

46. СУМЕРКИ

«Великолепное Ориноко» и «Завещание чудака». Жюль Верн и дело Дрейфуса. Смерть брата Поля (1897).

Романист нисколько не преувеличивает, когда пишет Этцелю, что работает по-прежнему регулярно, с точностью машины и не сбавляя темпа. Он достает из ящика рукопись романа «Великолепное Ориноко», законченного еще в 1894 году, и отправляет ее Этцелю, продержав на очереди три года! В течение последних дней 1897 года он правит корректурные листы, собираясь потом еще раз просмотреть их, а 4 марта 1898 года вносит некоторые изменения на карту Ориноко.

Тема романа такова: Жан де Кермор, молодой человек шестнадцати-семнадцати лет, и сержант Марсьаль, который выдает себя за его дядю, покинули свой дом в Шантене и отправились на поиски полковника де Кермора, четырнадцать лет назад пропавшего без вести в Венесуэле. И так как последнее письмо полковника, отца Жана, было послано из Сан-Фернандо, юноша решил подняться вверх по течению реки Ориноко. В пути он подружился с молодыми французскими путешественниками, Жаком Эллошем и Жерменом Патерном. Последнему еще в те годы, когда он жил в Ренне, стало известно, что полковник де Кермор вышел в отставку после происшедшего по его вине кораблекрушения, во время которого погибли его жена и единственная маленькая дочь. Других родственников у него не было, и он покинул родину. Поэтому у молодых людей зародились сомнения относительно родственных отношений, связывавших сержанта и мальчика, не говоря уже о личности самого мальчика. Вскоре становится ясно, что Жан де Кермор внушает Жаку Эллошу живейшую симпатию. Он вытаскивает юношу из волн Ориноко и тогда только понимает, что жизнью ему обязан не Жан, а Жанна де Кермор! Отправляясь на поиски своего отца в дикую местность, эта девушка сочла более благоразумным нарядиться мальчиком. Полковник ошибался, когда думал, что его дочь погибла вместе с матерью. Само собой разумеется, Жанну и Жака связывает отныне не просто симпатия, а глубокая любовь. Теперь — уже и речи не может быть о том, чтобы оставить ее одну, ведь на пути, ведущем к миссии Санта-Хуана, основанной отцом Эсперанте, Жанну подстерегало немало опасностей. А кто, как не отец Эсперанте, мог подсказать ей, где следует искать полковника де Кермора? Значит, надо идти к истокам Ориноко.

В Сан-Фернандо к ним на пирогу попросился испанец Торрес, который тоже хочет попасть в Санта-Хуану. Ведет он себя странно, и они начинают подозревать, что он каким-то образом связан с шайкой квивасов и беглых бандитов с Кайеннской каторги, которую возглавляет некий Альфаниз. Этого бандита тем более следует опасаться, что он оказался личным врагом полковника де Кермора, но свидетельству которого и был приговорен.

Наши путешественники почти у цели, но тут на них напали бандиты, и они очутились в плену у шайки Альфаниза. Их освобождают жители Санта-Хуаны под водительством отца Эсперанте. В тот самый момент, когда Альфаниз собирается убить Жанну, чтобы таким образом свершить свою месть, он погибает от руки предводителя миссии… а это не кто иной, как сам полковник де Кермор. Остается только отпраздновать свадьбу Жака и Жанны, которые решили поселиться в Санта-Хуане.

Тема, можно сказать, для волшебной сказки. Но это только предлог, чтобы рассказать о путешествии, украсив его для большей привлекательности разными приключениями. Книга весьма поучительна со многих точек зрения, но большего о ней не скажешь.

Писатель «не сбавляет темпа», как было обещано Этцелю, который в июле 1898 года получает первый том, «названный за неимением лучшего „Завещание чудака”». Жюль Верн уже рассказывал ему о своей идее построить роман на «игре в гусек», и вот теперь роман этот готов. В нем пойдет речь о благородной игре Соединенных Штатов Америки. Сорок девять штатов (за исключением Аляски, присоединенной лишь в 1867 году) составят сорок девять клеток, и, повторив четырнадцать раз один из них, можно получить карту, состоящую из шестидесяти трех клеток, такую же точно, как в игре в гусек.

Богатейший человек по имени Гиппербум, член чикагского Клуба чудаков, «ни разу в жизни не проявивший своего чудачества», желает прослыть чудаком хотя бы один раз, по случаю своей смерти. Он распорядился устроить свои похороны таким образом, чтобы они обернулись всенародным празднеством. Мало того, согласно завещанию, все его огромное состояние перейдет к тому, кто выиграет партию игры «Соединенные Штаты Америки»; участвуют в ней шесть игроков, те из граждан Чикаго, на которых пал жребий. В приписке к духовному завещанию предусматривается еще один, седьмой игрок, под инициалами X. Y. Z., который тоже примет участие в этой партии. Всякий раз после метания костей игрок отправляется в штат, который соответствует номеру указанной клетки. Таким образом партнеры по игре исколесят Соединенные Штаты вдоль и поперек. «Короче говоря, прочитав эту книгу, человек до тонкостей изучит США».

Идея была забавной, и книга писалась с хорошим настроением. Но замысел познакомить читателей с географией США, на мой взгляд, был чересчур сложным. Это утяжеляло рассказ и снижало комизм сюжета. Стремление быть точным на этот раз сильно повредило писателю, сковало его остроумие, растворившееся в двух частях романа. Описание похорон Гиппербума слишком затянуто, оно только выиграло бы, если бы уместилось в одной главе, а не в трех, что удлиняет экспозицию и мешает развитию действия. Забавные детали встречаются лишь изредка и не могут развеселить читателя.

Само собой разумеется, X. Y. Z. не кто иной, как сам Гиппербум, смерть его оказалась мнимой! Он-то и выиграет партию, и все, как положено, увенчается свадьбой двух молодых людей, принимавших участие в этой игре!

«Дорогой Жюль, Вы, надеюсь, понимаете, что я навсегда покончил с детьми, которые ищут своего отца, с отцами, разыскивающими своих детей, с женщинами, которые ищут детей и которые ищут мужей, — объясняет писатель Этцелю. — «Ориноко» — последний роман в этом жанре. Точно так же покончено и с «Робинзонами», за исключением тех двух томов, что я написал в продолжение «Швейцарского Робинзона», которые, мне думается, интереснее, чем роман Виса».

Любопытно, что Жюль Верн решил написать продолжение романа, слабость которого признавал таким косвенным образом. Со своей стороны он всегда избегал тяжеловесных уроков морали, загромождающих повествование швейцарского пастора, предпочитая дать возможность читателям извлечь таковые уроки из самого рассказа. Новая Швейцария, должно быть, наполняла его детские сны, и, как это часто случается, старея, писатель стремился возродить ощущения первых лет своей жизни.

Читая «Вторую родину», нельзя не почувствовать того удовольствия, с каким романист писал ее; книга читается легко, ибо в ней ощутимо авторское присутствие. Продолжение «Новой Швейцарии» отнюдь не монотонно, и в этом явная заслуга писателя.

И все-таки автор «Необыкновенных путешествий», по всей видимости, пал духом. Он по-прежнему ощущает физическое недомогание, а в плане моральном совсем выбит из колеи. Эпоха, которая его сформировала, канула в прошлое, новый образ мышления ему чужд. Человек, сохранивший убеждения революции сорок восьмого года, он и в «прекрасную пору» Второй империи не утратил великих принципов добродетели, которые культивировались в кружке Этцеля-Сталя. И вот в канун 1900 года «прекрасная пора» возвратилась! Нация хочет жить в свое удовольствие, казалось, ее уже не интересует литература, основанная на моральных принципах, вышедших из употребления. Да, так казалось, и тем не менее во имя этих самых принципов легкомысленная Франция познает жесточайший раскол.

Дрейфус был осужден в 1894 году, и следует прямо сказать, что, несмотря на все его протесты и доказательства невиновности, осуждение его было воспринято как дело вполне обычное. Правда, Бернар Лазар опубликовал волнующую книжку, но общественное мнение всколыхнулось лишь после того, как появилась знаменитая статья Золя «Я обвиняю!».

Стоит ли закрывать глаза на то, что амьенский буржуа, в которого превратился бывший мятежник 1848 года, не понял подлинного смысла этого дела. Как истинный республиканец, он верил судьям. Хотя, надо сказать, моральная анархия, на которую сетовал писатель, гораздо менее проявлялась в довольно свободных правах той поры, чем в упорстве, с коим власти стремились погубить человека, поставив целью спасти преступную администрацию.

Ослепление Жюля Верна, оказавшегося в числе антидрейфусаров, казалось необъяснимым, его сын, напротив, был ярым защитником Дрейфуса. И хотя Жюль Верн стал сторонником так называемых реакционных и даже роялистских идей, он тотчас же возмутился. Я помню его безмерное возмущение и то, что он говорил. Больше всего его возмутило нарушение порядка судопроизводства: один из документов был тайно передан трибуналу, минуя защиту. Такое нарушение закона казалось ему немыслимым. На самом же деле нарушение закона было гораздо серьезней, чем предполагалось, так как документ оказался подложным, и Роже Мартен дю Гар отлично выразил чувства дрейфусаров в «Жане Баруа».

Легко вообразить, сколь бурными были визиты Мишеля в Амьен! Вполне можно было ожидать временного раскола. Ситуация сложилась парадоксальная: Жюль, человек передовых, республиканских взглядов, примкнул к консервативным кругам, а роялист и консерватор Мишель оказался вдруг социалистом! Впрочем, такого рода ситуация была далеко не исключением: это дело, расколовшее Францию на два лагеря и получившее мировой резонанс, внесло разлад во многие семьи.

По счастью, отца и сына связывали к тому времени довольно прочные узы, так что этот бурный период не повлиял на их отношения. А кроме того, у отца хватило здравого смысла понять, что у сына были достаточные основания для возмущения, хотя полностью с ними согласиться он не мог, иначе ему пришлось бы начисто отмести все свои верования, казавшиеся писателю незыблемыми.

Он с тем большей охотой прислушивался к словам своего блудного сына, что тот обнаруживал начитанность и живость ума, поэтому у них всегда находились темы для интересных разговоров. Мишель упрочил свое положение, так что в этом отношении отец мог быть спокойным. Работа на Всемирной выставке 1900 года позволила Мишелю проявить себя, он не раз бывал в России, в Сибири, в Силезии и Румынии, принимал участие в обсуждении вопросов горнорудной промышленности.

Мы расстались с бретонским пляжем в Фурбери и перебрались на нормандскую гальку в Петит-Даль. 27 августа 1899 года Жюль Верн пишет Этцелю: «Меня не будет около недели, хочу поехать в Петит-Даль к Мишелю». Насколько я помню, он задержался у нас гораздо дольше, неподалеку от нашего дома мой отец снял для него башню с видом на море, она называлась Пеллетве.

Из письма, датированного 24 октября 1899 года, мы узнаем, что Жюль Верн углубился в шахты Клондайка, а стало быть, пишет «Золотой вулкан», который будет опубликован лишь в 1906 году! Впрочем, писатель так и предполагал, что не доживет до того времени, когда роман этот увидит свет. «Как Вам известно, — пишет он своему издателю, — благодаря непрерывной работе у меня скопилось определенное количество готовых томов. Некоторые из них, вероятно, выйдут посмертно». И в самом деле, после «Второй родины» появятся еще шестнадцать книг, причем «Золотой вулкан» и еще семь других романов будут опубликованы посмертно.

Писатель всеми силами пытается противостоять разрушительному воздействию возраста и болезней. «Это не мешает мне работать и заниматься делами. Иначе что со мной сталось бы?» — в отчаянии восклицает он. Роман «Вторая родина» вышел в 1900 году, причем в мае Жюль Верн еще делал поправки на прилагавшейся к нему карте.

Он решился оставить «огромный, угрюмый и холодный дом» на улице Шарль-Дюбуа, в котором прожил восемнадцать лет, и перебраться обратно на бульвар Лонгвиль, в дом № 44, где он жил восемь лет. Потребовался длительный ремонт, и к концу года его все еще окружает «обстановка переезда».

Онорине исполнилось семьдесят лет, время светских развлечений миновало. Она без сожалений рассталась с чересчур просторным домом, отапливать который становилось трудно, и охотно возвратилась туда, откуда уезжала с такой радостью, а муж ее с удовольствием вернулся к рабочему столу в своей монашеской келье.

Переезд сильно мешал ему, но так как ремонту в новом жилище не было конца, он потребовал для правки корректуру «Великого леса».

Скрепя сердце Жюль Верн смирился с пересмотром дела Дрейфуса, далось ему это нелегко, так как в его глазах разрушено было само представление о республиканском обществе и ему пришлось согласиться с тем, что в нем не избежать иногда мошенничества. Таким образом, это злосчастное дело оказалось чревато последствиями: был поколеблен порядок, установленный на основе права и справедливости, тогда как сам Дрейфус отошел на второй план. Для старого республиканца 1848 года это был тяжелый удар. Отныне ему придется подходить к социальным установлениям с иной точки зрения.

Писатель все больше замыкается в себе, его жизнь строго регламентирована: встав на рассвете, а иногда и раньше, он тут же принимается за работу; около одиннадцати часов он выходит, передвигаясь крайне осторожно, ибо у него не только плохо с ногами, а и сильно ухудшилось зрение. После скромного обеда Жюль Верн курит небольшую сигару, усевшись в кресло спиной к свету, чтобы не раздражать глаза, на которые падает тень от козырька фуражки, и молча размышляет; затем, прихрамывая, идет в читальный зал Промышленного общества, где листает журналы, потом в ратушу. После недолгой прогулки по бульвару Лонгвиль он возвращается домой. Легкий ужин предшествует нескольким часам отдыха, а если сон заставляет себя ждать, писатель решает или придумывает кроссворды, за его жизнь их набралось больше четырех тысяч!

Иногда писателя навещают друзья, как всегда, он со всеми приветлив. Если его заинтересует какой-то вопрос, он обретает былую живость и все свое остроумие. Но более всего поражают его простота и пренебрежение к респектабельности: если он вдруг устанет на улице, то не задумываясь присядет на ступеньках какого-нибудь дома.

В повседневной жизни Жюль Верн неразговорчив, любит тишину, избегает ненужных пересудов, словно опасается, как бы они не нарушили его душевного равновесия, вмешивается лишь для того, чтобы подать спокойный, разумный совет, но не выносит бесполезных споров; если же таковые возникают и чье-то прямо противоположное его собственному мнению свидетельствует о том, что нездоровый дух По бродит вокруг, он не настаивает.

Старому человеку и в самом деле внушает ужас все, что может вызвать ссору: слишком много страданий причинили ему семейные раздоры. По собственному опыту он знает, что следует опасаться предвзятых идей, что к любому вопросу можно подойти с разных сторон и насколько опасно решать что-либо, не взвесив все хорошенько. В общем, человек он мирный, а главное, умиротворяюще действует на окружающих.

Лет ему уже немало, а значит, жить осталось недолго. Он чувствует, как с каждым годом сдает его тело, и знает, что отныне существование его зависит только от мозга. Дожив до тех лет, когда люди обычно подводят итоги, когда выстраиваются в ряд победы и поражения, причем поражения, разумеется, приобретают излишнюю значимость, писатель вспоминает свое детство, отрочество, Шантене, Тертр, помнит он и Герш: призрак Каролины тревожит его, первое любовное поражение с трудом забылось, хотя и погребено в литературных трудах. Дюма, «Сломанные соломинки», Лирический театр — как все это далеко и в то же время близко! Подумать только, ведь он хотел преуспеть в искусстве драмы! А что получилось? Его ждали отдельные удачи. Биржа? Что за абсурдная идея, одна только любовь к Онорине могла оправдать ее! Как его отец мог согласиться помочь ему в совершении этого двойного безумия? Сначала он стал биржевым маклером. Это он-то, который так презирал деньги! Женился. Это он-то, человек, неспособный дать молодой и красивой женщине развлечения, которых она вправе была ожидать. Как он был прав, когда думал, что брак этот невозможен! Бедная Онорина, ей приходилось жить на скудные средства, а он, пренебрегая финансовыми делами, занимался тем, что пачкал бумагу!

Вся работа, проделанная им за долгие годы, могла принести удовлетворение его пытливому уму, но не была ли она напрасна? Этцель поверил ему, и в конце концов так случилось, что он создал новый жанр. Это-то уж можно вписать в актив! «Гаттерас», «Путешествие к центру Земли», «Двадцать тысяч лье под водой»! С каким восторгом он шел по этому новому, открытому им пути.

Но сколько вокруг потерь, пусть даже неизбежных. Со смертью матери исчезла последняя связующая пить, объединявшая их многочисленное семейство.

Отца, мудрого советчика, всегда готового оказать поддержку, давно уже нет в живых. Заменивший его Этцель, который дружески помогал писателю, умер 17 марта 1886 года.

Поль, бывший ему не только братом, но и лучшим другом, тоже умер 27 августа 1897 года. Поначалу Жюль Верн думал, что сердечный приступ, которому суждено было унести его брата, не более чем обычное недомогание, и писал своему племяннику:

«Амьен, воскресенье.

Дорогой Морис, меня страшно огорчило известие о болезни твоего бедного отца.

Надеюсь все-таки, что ему удастся одолеть этот затянувшийся приступ и что свадьбу твоей сестры не придется откладывать. Для него это будет большая радость и успокоение, в котором он так нуждается.

Сам я почти не выхожу, ползаю потихоньку, мало было ревматизма, так теперь еще и бронхит, едва отдышался.

Держи меня в курсе, дорогой Морис, и верь твоему любящему дяде.

Ж. В.»

Но несколько дней спустя ему пришлось смириться с неизбежным.

Оторванный от мира, который, как он чувствовал, в свою очередь отрывается от него, писатель признавал, что «имел глупость родиться при Карле X»! У него уже не было сил приспособиться к новому обществу, которое ушло далеко вперед. В бурном кипении девятисотых годов, предчувствуя грядущие опасности, он с горечью пытался отыскать черты республики, которую любил. С семейством сына, обитавшим в Париже, он, в силу разных обстоятельств, виделся крайне редко. Падчерицы доставляли ему немало огорчений, и он с трудом прощал им враждебность в отношении семейного очага Мишеля. Все они друг с другом не ладили. То была очевидная истина: колкость одних и буйный нрав Мишеля мало способствовали примирению.

Стараясь отогнать печаль, писатель думал о публике, о своих неведомых читателях, которые питали к нему дружеские чувства, о молодежи, которой он посвятил всю свою жизнь и которая станет его завтрашней, быть может и неблагодарной, публикой! Не это ли его настоящая семья?

Человек мало ценит то, что у него есть, обычно он сожалеет о том, чего у него нет. Жизнь амьенского отшельника была наполнена до краев: он хотел писать и писал больше, чем кто-либо другой, добившись исключительной славы. Когда-то, будучи еще студентом, он уверял отца, что одна только литература отвечает его идеалам и что, если когда-нибудь ему удастся прославиться в этой области, семье не придется на это жаловаться. И вот слава пришла, а ему на это наплевать. Он жил своим пером и признавал, что у него самая прекрасная профессия, благодаря ей он имел возможность обеспечивать свое существование карандашом и бумагой. «Какая великолепная профессия! — воскликнул он однажды. — Я свободен. Я беру карандаш и чистый лист бумаги. Уединяюсь. И вот я уже сижу на Попокатепетле или барахтаюсь где-нибудь в озере Титикака!» Пусть золото не стекалось к нему мешками, он зато сумел воспитать детей, а к золоту писатель и не стремился.

Меж тем успех имел для него привкус поражения. Несмотря на всю свою философию, Жюль Верн с грустью отмечал, что далеко не все собратья его одобряют, не желая допустить в святая святых царства литературы.

Ни симпатии Бодлера и Теофиля Готье, ни дифирамбы Кларети и Жоржа Бастара не в состоянии были победить равнодушия остальных, объяснявшегося самим жанром творчества Жюля Верна. Как отмечал Ш. Рэймон, если «Верн безраздельно царит в покоренном им царстве, романистом в собственном смысле этого слова его тем не менее не назовешь, ибо любовь, основа всех романов, блистательно отсутствует в большинстве его произведений. Женщина в них почти всегда отодвинута на второй план… у его героев нет времени на нежные излияния лукавому божеству». А Кларети пишет в заключение своего эссе о творчестве Жюля Верна: «Я знаю, что среди людей весьма топких, искушенных в анализе человеческого существа, принято говорить о нем: «Это рассказчик». Но рассказчик, который сумел пленить и увлечь целое поколение, это Личность, уж поверьте мне».

Великий знаток литературы того времени Эмиль Золя, напротив, подвергал критике научный роман Жюля Верна. А тот со своей стороны упрекал главу натуралистической школы в том, что ему доставляет удовольствие описывать человеческие мерзости, тогда как сам он считал гораздо более полезным возвеличивать возможности человека. Такое противоречие во взглядах не мешало Жюлю Верну восхищаться талантом Золя, вульгарность которого его, однако, шокировала. В 1877 году он писал Этцелю: «Прочитал «Западню» Золя — это гнусно, тяжеловесно, ужасающе, отвратительно, тошнотворно… и изумительно! Зачем только ему понадобилось рассказывать все это, какая в этом необходимость? Но, повторяю, это изумительно».

Деликатный Сталь не разделял, должно быть, восторженное мнение писателя, так что его другу пришлось разъяснить свою мысль:

«Черт возьми, так не читайте «Западню»! Я говорю о таланте Золя с точки зрения удивительной точности деталей, превосходящей все, что мне доводилось читать в подобном жанре. Но он развивает два сюжета, которые не следовало развивать таким образом. Для меня здесь нет ничего поучительного. Я смотрю на это, как на удивительные фотографии, причем фотографии запретные».

А пятнадцать лет спустя он писал Жюлю Этцелю: «„Разгром” — скучный роман, никогда не стану его перечитывать, хотя другие перечитывал не раз. Что бы там ни говорил Золя, это все пустое, да и потом скучно. Мое мнение таково: Шатриану и двадцати строчек достаточно, чтобы оставить неизгладимое впечатление, а другому и двадцати страниц мало».

Такое критическое высказывание в адрес «Разгрома» свидетельствует о том, что Жюль Верн читал и перечитывал Золя, хотя тот относился к нему неважно.

Зато в числе его друзей можно назвать Сарду, Лабиша, Дюкампа, Камилла Русселя, Легуве, Ожье и Сарсея. И тем не менее надо сказать, что критика не уделяла Жюлю Верну никакого внимания, проявляя полнейшее равнодушие к его творчеству. Он даже жаловался на это:

«Когда я читаю, что пишут по поводу любой только что появившейся вещи, я иногда начинаю завидовать, хотя и живу у себя в глубокой провинции… Надеюсь, Вы отослали экземпляры Жилю в «Фигаро» и другие газеты. Посмотрим, что-то они скажут, если вообще что-нибудь скажут.

Я узнал, что первый том «Плавучего острова» вышел из печати, так как видел его здесь в витринах. Может быть, Вы ждете более удобного момента, чтобы объявить о нем в газетах? Обычно я читаю их почти все, но ни в одной не обнаружил ни рекламы, ни объявления. Не такой уж он незначительный, этот роман, чтобы ни слова не сказать о нем читателю».

Жюль Этцель весьма вяло отстаивал интересы своего автора, окопавшегося в провинции, и тот пытается расшевелить его:

«Меня по-прежнему удручает, что во всех газетах печатаются заметки, хотя бы в несколько строчек, в которых рассказывается о разных книгах, а о наших — ни слова, не считая новогодних номеров. «Бомбарнаку» особенно не повезло с критикой, которая его попросту не заметила, меня это огорчает, но работать с прежним усердием не мешает».

Но самое-то главное заключалось в том, что из-за отсутствия какой бы то ни было информации читатели начали забывать старого рассказчика:

«Книги, на которые я так рассчитывал — «Бомбарнак», «Замок в Карпатах», — публика не желает читать! Это действует обескураживающе! И хотя я знаю, что на постоянный успех рассчитывать нельзя, повторяю, я обескуражен, а ведь труд всей моей жизни — описание земного шара — еще не кончен!»

Добившись мировой славы, Жюль Верн тем не менее страдал оттого, что не может заручиться признанием некоторых специалистов в области литературы, которые делали вид, будто по замечают его. Этцель имел неосторожность еще в 1869 году завести с ним разговор о том, чтобы он выставил свою кандидатуру в Академию. Позиция Жюля Верна была весьма четкой: может ли автор, произведения которого печатаются в журнале для юношества, иметь такого рода притязания? Поэтому он и не придал никакого значения идее своего издателя.

«Я называю это мечтой Вашего сердца, — ответил он ему. — Может ли проникнуть туда тот, у кого нет большого состояния или прочного политического положения? Я имею в виду Французскую Академию, ибо что касается Науки… Представьте себе Вашего Жюля Верна рядом с каким-нибудь Бертраном или Девилем! Ну и вид у меня будет».

Через несколько лет эту «мечту издателя» взял на вооружение Дюма-сын, убедив Жюля Верна, что такой проект вполне реален.

Писатель никогда к этому и не стремился. Но когда Дюма понял, что их ждет поражение, дело приняло совсем иной оборот. Даже если человек начисто лишен честолюбия, он не может не чувствовать себя оскорбленным, когда ему отказывают в том, на что позволили надеяться.

Жюль Верн был достаточно благоразумен, чтобы не слишком переживать из-за постигшего его разочарования, ведь он вовсе и не стремился к избранию в Академию. Рана быстро зажила, но ее все-таки нанесли, и это была еще одна утраченная иллюзия. Встреча с Дюма-сыном, подтолкнувшая писателя выставить свою кандидатуру в Академию, не прошла для него бесследно.

В 1873 году, когда Этцель упрекал его за то, что он не уделяет должного внимания такой возможности, писатель, оправдывая свою бездеятельность в этом отношении, ответствовал, «что и без него страшно много таких, у кого имеется на это гораздо больше прав, взять, к примеру, хотя бы того же Сталя!…». В 1877 году Жюль Верн все еще думал, что подобные притязания с его стороны заставят только… «пожать плечами», ибо «какое значение имеют книги, предназначенные для юношества», ведь «истинная литература — это изучение человеческого сердца, а не приключенческие рассказы».

В 1883, 1889 и 1892 годах речь снова заходит об Академии, но писатель не придает этому серьезного значения:

«Мне не надо ничего другого, как жить спокойно у себя в провинции, чтобы иметь возможность закончить свое дело романиста, если, конечно, предположить, что таковой конец бывает».

 

47. ПОСЛЕДНИЕ ЛУЧИ

Осуществляя свой замысел, Жюль Верн печатает «Деревню в воздухе». Темой для «Братьев Кип» послужила судебная ошибка, точно так же, как и для «Драмы в Лифляндии» (появившейся в 1904 году). Пересмотр Жюлем Верном своих позиций в отношении к делу Дрейфуса. Публикация «Властелина мира», где мы вновь встречаемся с Робуром, впавшим в безумие.

«Великий лес» — тот самый, что простирается в Центральной Африке от долины Конго до истоков Нила и Замбези, — под таким названием Жюль Верн опубликовал сначала роман, который в отдельном издании (1901) назывался «Деревня в воздухе». Двое охотников, американец Джон Корт и француз Макс Юбер, вместе с проводником и мальчиком по имени Лланга, которого они спасли от людоедов, оказываются на опушке огромного леса, его могучие, густые деревья защитили путников от натиска стада слонов, уничтоживших их фургон.

Волей-неволей им приходится идти лесом, который считается непроходимым.

Разные неожиданности заставляют нас окунуться в тревожную атмосферу таинственного растительного мира; длительное, но далеко не однообразное путешествие увлекает нас на сотни километров в глубь этого неведомого края, так что, не успев опомниться, мы добираемся до стремительной речки, которая без всяких затруднений приводит нас к Убанги.

В первую же ночь, которую путникам довелось провести на берегу реки, Джону Корту показалось, что он услышал произнесенное кем-то слово «нгора», что на языке туземцев означает «мать». Обследовав на другой день берега, они так и не обнаружили здесь присутствия человека. Правда, в излучине реки они наткнулись на заброшенный плот, а в чаще нашли хижину с решетчатыми стенками. Оказывается, там жил доктор Иохаузен, от которого небыло вестей с 13 февраля 1896 года. Из записной книжки, которую он оставил, путники узнали, что доктор покинул свою хижину 25 августа того же года.

Об этом ученом известно только одно: он собирался тщательно проверить опыт американского профессора Гарнера, утверждавшего, что у обезьян есть язык.

Теорию Дарвина, установившую происхождение человека от обезьяны, подтвердило существование питекантропа на острове Ява, и палеонтологи стали искать недостающее звено в цепи той эволюции, которая привела к Homo sapiens.

Иохаузен, намереваясь обнаружить вид обезьян, наделенных речью, заперся в некоем подобии клетки, установленной в глубине девственного африканского леса, где жили бесхвостые обезьяны, достигшие, как ему показалось, наиболее высокого уровня развития. В его записной книжке говорилось, что подходившие близко большие обезьяны обменивались целыми фразами, а одни малыш произнес «нгора», слово, которое туземцы употребляют для обозначения матери.

Наши путешественники не имеют возможности сразу же отправиться на розыски немецкого ученого, но решают воспользоваться его плотом, чтобы плыть по течению реки, которая наверняка впадает в Убанги. На дереве, подхваченном течением, Лланга подобрал маленькое существо, которое отчетливо произносит слово «нгора». Человек это или обезьяна?

У водопада плот разлетелся в щепки, и мы снова видим путешественников вместе с их проводником в глубине леса возле костра, разложенного неизвестным спасителем. Нет только Лланги и его маленького приемыша. Какой-то незнакомец вытащил, по всей видимости, путешественников из воды и уложил их в тени деревьев, позаботившись даже развести костер. Лес в этом месте был мрачен и непроходим. Путники заблудились в зарослях лиан, в одном лишь месте они увидели просвет и стали наугад пробираться по тропинке. Как вдруг, к величайшему своему изумлению, заметили горящий факел, который указывал им путь, описание передвижения этого огня не может оставить читателя равнодушным.

Следуя за ним, путешественники попадают в деревню, расположенную на высоте тридцать метров от земли, на огромном помосте, более пяти километров в окружности, опирающемся на стволы деревьев.

Они оказались пленниками вагди, двуногих существ ростом в один метр пятьдесят шесть сантиметров, с головой круглой, но маленькой, не слишком прогнатической, вагди пользуются ступней и имеют такие же точно зубы, что и человек. А не является ли племя вагди той самой расой микроцефалов, которую отыскивают антропологи в надежде заполнить недостающее звено эволюции человека?

Вагди стоят на более низкой ступени развития, чем известные до сих пор первобытные люди, но они говорят и умеют обращаться с огнем.

Если они к тому же убивают друг друга, заметил Макс Юбер, их без всяких сомнений следует отнести к разряду людей, а не животных!

Поведение вагди убеждает читателя в том, что они достигли по меньшей мере стадии Homo faber, так как располагают уже некоторыми простейшими предметами обихода и примитивным оружием. Однако нашим путешественникам придется согласиться с тем, что вагди достигли ступени Homo sapiens, ибо в минуту расставания обнаружат у них человеческую улыбку и слезы. Остается добавить, что еще одним свидетельством принадлежности вагди к человеческому роду послужило то обстоятельство, что они научились играть на шарманке доктора Иохаузена, которого мы покидаем в состоянии полного идиотизма в деревне вагди, где он стал их мало обременительным монархом!

Это произведение интересно тем, что показывает нам писателя, вернувшегося к обычной своей манере, однако мысль его работала совсем в ином направлении. Дело тут не обошлось без философии, так как разбирается мучительный вопрос о происхождении человека. Автор не может уже довольствоваться наивными мифами своего детства, как не может согласиться и с возникшим из небытия предком человечества, он вообще не верит, что человек был создан по образу и подобию бога.

Следующее свое произведение Жюль Верн задумал как иллюстрацию той борьбы со слепыми силами природы, которая заставляет людей искать сотрудничества, если они хотят выжить.

Жан-Мари Кабидулен! Имя это связано с той порой жизни писателя, когда он, мальчишкой, отправился в плавание на шхуне «Корали». Прошлое живо в его памяти. «Истории Жана-Мари Кабидулена» — так назовет Жюль Верн книгу о «громадном морском змее», которая была задумана давно, а отправлена издателю лишь в апреле 1901 года.

Поначалу он хотел назвать свою книгу «Морской змей», но потом раздумал. Конечно, название, в котором упоминается морской змей, вызвало бы живейший интерес читателей, и если он заменил его на «Истории Кабидулена», то, вне всякого сомнения, из любви к точности, ибо только этот суеверный моряк умел создавать атмосферу, когда можно было хоть на минуту поверить в существование сказочного животного. Три четверти повествования и в самом деле посвящено кампании, предпринятой китобойной шхуной «Сент-Инах». На небольшом паруснике, предназначенном для ловли китов, все шло как обычно, ничего из ряда вон выходящего; во время длительного перехода в Охотское море удача, казалось, покинула «Сент-Инах». Плавание началось неудачно: гибель одного из матросов заставляет нас вспомнить об опасностях, постоянно грозящих на море. Соперничество между английским трехмачтовиком и шхуной «Сент-Инах» дает повод показать невоспитанность англичан, их жестокость и высокомерную враждебность. На этот раз речь идет о кровной обиде французов, счет которой ведется еще со времен Ватерлоо! Три часа кряду преследует экипаж французской шхуны полосатика, и вдруг, в тот самый момент, когда добыча уже близка, является английский экипаж. В кита вонзаются два гарпуна. Один — французский, другой — английский! Французский нанес смертельную рану, но англичане возражают, утверждая, что если бы их судно не преградило киту дорогу, то шлюпки с «Сент-Инах» не смогли бы его догнать.

Обе стороны готовятся разрешить спор пушечными выстрелами. Как вдруг английскую трехмачтовую шхуну приподнимает огромный вал, чудовищные волны закипают вокруг, и шхуна исчезает под водой. «Сент-Инах» оказалась счастливее, ее экипажу удалось спастись, хотя она наскочила на подводный камень.

События эти необъяснимы, и моряки склонны уже поверить в существование гигантского чудовища. Более скептически настроенные офицеры думают иначе, они считают, что волна поднялась из-за землетрясения, вспоминают сильное волнение в океане, которым сопровождалось землетрясение в Перу.

Но тут вдруг огромная волна подхватила «Сент-Инах» и понесла ее к северу со скоростью сто шестьдесят километров в час! Эта безумная гонка кончилась тем, что судно разбилось о полосу сплошных прибрежных льдов.

Не зная, как объяснить такое явление, офицеры довольствуются предположением, что это случилось по причине столкновения мощного речного течения с морским приливом, а экипаж шхуны вместе с Жаном-Мари Кабидуленом придерживается прежнего мнения, уверовав в существование морского чудовища. И хотя автор приходит к выводу, что нельзя с точностью сказать, живут ли в океане такие чудища, а потому не лучше ли отнести все это к области предании, тем не менее в ходе повествования ему удается оставить тень сомнения и пробудить интерес к таинствам природы. Романист, как всегда, искусно ведет рассказ, но нельзя не согласиться с тем, что его общий тон жиже того, которого он добивался в других произведениях, составивших его славу.

А нет ли у писателя в ящике, куда он уже сложил немало рукописей, чтобы обеспечить их бесперебойную публикацию в «Журнале воспитания и развлечения», такого произведения, которое после просмотра и необходимых поправок оказалось бы на должной высоте?

В 1898 году общественное мнение всколыхнуло нашумевшее дело братьев Рорик, все газеты только о нем и писали. Р. Ла-Брюйер выпустил в связи с этим книжку в издательстве «Маск».

Братья Рорик завладели французской шхуной «Ньюораити», убив капитана, агента судовладельца Джибсона, четырех матросов из экипажа и одного пассажира. Во всяком случае, такова была суть обвинения, выдвинутого метисом против двух офицеров корабля, на который он нанялся поваром.

Обвиняемые уверяли, что они непричастны к преступлению и что все эти несчастные погибли во время бунта, который им удалось подавить. Они решительно отрицали не только свою причастность к убийству, но и отказывались брать на себя пиратские вылазки, которые им приписывались. Тем не менее 8 декабря 1893 года их приговорили к смертной казни.

Публику взволновало их на редкость достойное поведение. Но судьи, по всей вероятности, усмотрели в деле непреложные доказательства виновности братьев, повлиявшие на их решение. Однако, как выяснилось, обвинение братьев Рорик основывалось на единственном и довольно сомнительном свидетельском показании.

Волнение умов достигло наивысшего предела, когда через несколько дней после вынесения приговора стало известно, что братьев Рорик в действительности звали Леон и Эжен Деграев, что они принадлежали к почтенному бельгийскому семейству и проявили себя как истинные герои, не раз доказав на деле свою храбрость и благонадежность. Тридцать семь человек было обязано им своим спасением, с риском для собственной жизни братьям удалось вырвать из когтей смерти экипаж норвежского корабля «Петер», пострадавшего во время бури.

Известно стало и то, что судьба не благоприятствовала им: принадлежавшее братьям паровое рыбацкое судно погибло от пожара в Остендском порту. Справившись кое-как с постигшей их неудачей, братья приобрели парусник, который тоже вскоре выбросило на берег. Тогда им пришлось поступить на службу и плавать на чужих кораблях, сменив при этом имя, чтобы не компрометировать свою мать.

С той поры положение их стало весьма шатким и, кто знает, быть может, из отважных героев они превратились в искателей приключений? В самом деле, нельзя оставить без внимания тот факт, что в 1891 году они объявили себя потерпевшими кораблекрушение, но это оказалось ложью. По правде говоря, хотя они и были повинны в этом небольшом моральном мошенничестве, которое вполне можно объяснить их образом жизни, из этого вовсе не следует, что именно они совершили серьезные преступления, вменявшиеся им в вину. Кампания, поднятая в прессе газетой «Ля жюстис», усилия комитета защиты, демарши, предпринятые королями Швеции и Бельгии, — все это заставило французское правительство смягчить меру наказания и заменить смертную казнь пожизненной каторгой.

В 1894 году многие задумывались над вопросом: а не стали ли братья Деграев жертвами судебной ошибки и не был ли их обвинитель сам причастен к тому преступлению, которое разоблачал? Чтобы успокоить общественное мнение, в 1897 году президентской милостью их наказание было ограничено двадцатью годами. Но злая судьба неотступно преследовала братьев. Леон отказался от предложенного ему администрацией каторги поста мастера, чтобы не превратиться в доносчика и не краснеть перед собственным братом. Его отказ не понравился начальству, и Леона решили наказать, отправив на самые тяжелые работы. 30 марта 1898 года он умер от дизентерии, и брат видел, как его тело бросили акулам. Так по крайней мере рассказывал Эжен, когда помилованный окончательно в 1898 году был встречен как мученик жителями Антверпена. Став коммерсантом, этот мирный буржуа писал воспоминания, собираясь издать книгу под названием «Каторга». Однако трудно не усомниться в их искренности, так как, вновь гонимый страстью к приключениям, он неожиданно исчезает, покинув жену и детей. В 1907 году Эжен служит в полиции Тринидада, затем его видели в Колумбии с кучей драгоценных камней: один американец уверял, будто он украл их у него. Обвинитель вскоре нашел смерть у себя в номере, в отеле, а обвиняемый был убит в камере!

Жюль Верн, разумеется, не мог предвидеть странную судьбу Эжена Деграева, как не мог предугадать и смерть Леона, случившуюся в 1898 году, когда 7 августа 1894 года, еще до того, как в «Ля жюстис» появилась статья, утверждавшая, что речь идет о судебной ошибке, писал об этом в письме брату.

Жюль Верн с неослабевающим интересом следил за процессом и поверял Полю свои мысли: «История братьев Рорик взволновала меня с самого начала, но я не хочу использовать ее». Взволнованное отношение писателя к этому делу не прошло бесследно, драма двух братьев, тесно связанных друг с другом и ставших, возможно, жертвами судебной ошибки, врезалась в его память. Марсель Море прав, полагая, что, находясь под впечатлением смерти своего брата Поля, писатель отразил в романе «Братья Кип» свои собственные чувства, представляя себе, как должны были бы страдать столь привязанные друг к другу братья Рорик, если они и в самом деле не были причастны к преступлению.

Обычно доказательство вины выпадает на долю обвинения, по иногда доказательство это столь шатко, что роли меняются и самому обвиняемому приходится искать доказательств своей невиновности, а это очень трудно и чаще всего даже невозможно.

Братьев Кип нельзя отождествлять с братьями Рорик, но несомненно одно, что их история, пусть совсем другая, была подсказана той, что приключилась с бельгийцами. Братья Кип оказываются в таком же точно положении.

Марсель Море отмечает, что братья Рорик, прибыв на острова Кука, объявили себя потерпевшими кораблекрушение и что эта деталь побудила автора назвать корабль, подобравший действительно пострадавших братьев Кип именем Джеймса Кука. Хотя не проще ли предположить другое, а именно, что единственной тому причиной было преклонение автора перед самим Джеймсом Куком; а выдумка братьев Рорик о кораблекрушении находит соответствие в несчастье, которое постигло «Вильгельмину» вблизи острова Норфолк, где и подберут братьев Кип.

Как бы там ни было, «Джеймс Кук» под командованием капитана Джибсона бросает якорь в Дунедине, где боцман Флиг Балт с помощью матроса Вина Мода вербует четырех негодяев, чтобы захватить судно, намереваясь при этом убить капитана, четырех оставшихся верными долгу матросов, а если понадобится, судовладельца Хавкинса и сына Джибсона, которых должны были принять на борт в Веллингтоне.

Если Флиг Балт — лицемерный мерзавец, то Вин Мод хоть и не лучше его, но зато умнее и гораздо хитрее. Оба они в бешенстве от того, что никак не представляется случай осуществить их планы. Судно, как и предполагалось, идет своим курсом до Порт-Праслина на архипелаге Бисмарка. По пути на острове Норфолк экипаж «Джеймса Кука» подобрал двух потерпевших с «Вильгельмины», это были братья Карл и Петер Кип, пассажиры затонувшего корабля.

В имени Петер Марсель Море усматривает напоминание о корабле «Петер», спасенном братьями Рорик. Вполне вероятно. Не менее вероятно, что имя капитана «Джеймса Кука» было выбрано в память Джибсона, погибшего на борту «Ньюораити».

Во время короткой стоянки в Кераваре Флиг Балт и Вин Мод убили на острове капитана Джибсона, завладев имевшимися при нем бумагами и мешочком с пиастрами. Шхуна пускается в плавание под командованием боцмана, она берет курс на Гобарт-Таун, конечный пункт своего назначения.

Карл Кип, капитан торгового флота, удивляется курсу, которым идет судно. Флиг Балт и в самом деле ищет Соломоновы острова, о которых идет дурная слава, надеясь с легкостью избавиться там от пассажиров и набрать бандитов.

«Джеймсу Куку» грозит гибель во время бури, а Флиг Балт так неумело ведет корабль, что Карлу Кипу приходится вмешаться, и судовладелец передает командовавшие ему. Ловко маневрируя, Карл спасает судно. Как только опасность миновала, Флиг Балт и Вин Мод незамедлительно поднимают бунт, который удается тут же подавить.

В Гобарт-Тауне начинается суд над мятежниками. Вин Мод был достаточно хитер, чтобы ничем не запятнать себя во время бунта, и затевает даже махинацию, которая погубит братьев Кип: он пробирается к ним в комнату и кладет в их чемодан украденные бумаги и часть пиастров, не преминув добавить к ним и оружие, которым было совершено убийство, — малайский кинжал.

Теперь на заседании суда Флиг Балт уже не обвиняемый, а обвинитель. Да, он поднял мятеж, сознается он, но почему? Да потому, что Карл Кип и его брат убили капитана Джибсона. И в самом деле в их чемодане находят бумаги, принадлежавшие убитому капиталу, некоторое количество пиастров и орудие преступления, таким образом их виновность неопровержимо доказана.

Братьев Кип приговаривают к смертной казни, один только судовладелец Хавкинс верит в их невиновность, и по его настоянию смертную казнь заменяют пожизненными каторжными работами.

На каторге Карлу довелось спасти от набросившегося дога комендантского сына. Он весь изранен, но положение братьев после этого случая улучшилось. Однако важнее всего для них то, что теперь они снова вместе. А между тем Хавкинс неустанно добивается пересмотра дела. К моральным доказательствам невиновности братьев он может присовокупить свои подозрения по поводу боцмана, выступившего обвинителем: Хавкинс догадывается, что тот вместе с Вином Модом подкинул в комнату братьев вещественные доказательства.

Братья Кип против воли оказываются втянутыми в устройство побега двух политических заключенных, побег проходит удачно.

Но братья Кип, убежденные в том, что этот невольный побег будет рассматриваться как признание их вины, возвращаются обратно в тюрьму. Такое поведение вынуждает власти под напором общественного мнения пересмотреть дело, но адвокату прекрасно известно, что это возможно лишь в том случае, если будет обнаружен какой-нибудь новый факт. Найти такой факт помогает совершенно непредвиденное обстоятельство. Хавкинс отдает увеличить фотографию лица жертвы, и вот тут-то сын капитана Джибсона обнаруживает запечатлевшийся в зрачках его отца образ убийц: Флига Балта и Вина Мода.

Тот факт, что сетчатка сохраняет последний образ, увиденный умирающим, соответствует действительности. Море пишет, что Жюль Верн почерпнул эти сведения в офтальмологической энциклопедии; возможно также, что на поиски такого рода его натолкнула новелла Вилье де Лиль-Адана «Клер Ленуар».

На сетчатке Клер Ленуар запечатлелся образ, оставленный галлюцинацией. Отбросив галлюцинацию, автор «Братьев Кип» использует лишь физические свойства сетчатки, справившись, насколько это верно. Из названной выше энциклопедии Жюль Верн узнал о работах Жиро-Телона; оказалось, что образ, запечатленный сетчаткой, можно восстановить, если после смерти глаз был вынут и помещен в раствор с квасцами. Марсель Море отмечает, что Жюль Верн совершил ошибку, которой удалось избежать Вилье де Лиль-Адану: дело в том, что труп был сфотографирован лишь на другой день после смерти, тогда как отпечаток на сетчатке быстро стирается. Была допущена и другая, возможно, более серьезная ошибка: как известно, чтобы получить зафиксированный образ, следует поместить глаз в раствор с квасцами. А ничего такого сделано не было.

Дело братьев Рорик взволновало Жюля Верна по вполне понятной причине: речь шла о возможной судебной ошибке: однако так живо он реагировал еще и потому, что дело касалось двух братьев, тесно связанных между собой и черпающих в своей братской дружбе силы, чтобы держаться достойно, а это-то главным образом и поразило публику. Писатель неосознанно перенес на свою собственную жизнь любовь, объединявшую братьев Рорик, сопоставив ее с тем чувством, которое связывало его с Полем.

Смерть брата отняла у писателя лучшего друга, выявив тем самым, сколь глубоко переплелись их судьбы. И вполне естественно, что его более чем когда-либо преследовала мысль об этом союзе, нарушенном смертью. Послушное перо писателя невольно отразило между строк «Братьев Кип» скрытые в глубине его души чувства. Таким образом, в основу романа положена история, которую он при жизни брата решил не затрагивать.

В сентябре 1901 года Жюль Верн вносит поправки в рукопись этой книги, которая будет опубликована в 1902 году. Вместе с братской любовью Карла и Петера Кипов в сознание его проникла и новая идея: если решение суда, согласно существующим принципам, и должно считаться справедливым, то оно не всегда бесспорно, судья, оказывается, может ошибиться.

В 1901 году дело Дрейфуса подходило к концу. Генеральный штаб скомпрометировал себя поступками по меньшей мере неосторожными, позволив тем самым газетам поднять кампанию и придать этому делу политический характер. Те, кто совершенно искренне отказывался оспаривать решение, принятое в первый раз, были сбиты с толку приговором реннских судей. А те, не осмелясь дезавуировать решение первого военного трибунала, высказавшегося за пожизненное заключение, надумали «подпустить тумана», признав виновность Дрейфуса, но приговорив его лишь к десяти годам заключения, — снисхождение, ничем не оправданное.

О самом Дрейфусе, который был помилован, а впоследствии должен был быть реабилитирован, вопроса уже не стояло. Весь вопрос заключался в следующем: могло ли правосудие, будь то военное или гражданское, внимать доводам государства, ставя себя в зависимость от переменчивого и далеко не беспристрастного общественного мнения? Несмотря на всю свою любовь к порядку, мирный амьенский буржуа, каким стал Жюль Верн, не мог не прислушаться к словам своего сына-дрейфусара и не отвергал уже возможности судебных ошибок. Доверие его к существующим порядкам пошатнулось, ибо в год осуждения Дрейфуса он задумал написать роман «Драма в Лифляндии», герой которого, человек ни в чем не повинный, стал жертвой политических страстей.

Как мы уже видели, в письме от 11 августа 1894 года Жюль Верн планировал «Плавучий остров» на 1895 год, «Драму в Лифляндии» — на 1896 и «Великое Ориноко» — на 1897. Однако появление «Драмы в Лифляндии», темой которой и была как раз судебная ошибка, показалось ему, по всей вероятности, неуместным в самый разгар дела Дрейфуса, если учесть взбудораженное состояние умов. Роман этот являлся прекрасной иллюстрацией ловушек, уготованных для судей, и его вполне могли счесть за выражение совершенно определенной позиции. И Жюль Верн с Этцелем, должно быть, решили отложить его публикацию до более спокойных времен.

7 июня 1894 года Жюль Верн сообщал Марио Туриелло, что он уже написал семьдесят из задуманных им томов, но, чтобы завершить весь труд, ему остается написать еще тридцать, а 5 мая 1897 года он указывал, что забежал далеко вперед и пишет роман на 1903 год. 10 июля 1899 года писатель утверждает, что на ближайшие годы у него заготовлено двенадцать томов. Запасы, хранившиеся у него в ящике, казалось, были неистощимы, и 15 января 1902 года количество готовых книг достигло цифры четырнадцать, «Братья Кип» составили восемьдесят третий том, а Жюль Верн к тому времени занимался уже… сотым. 24 декабря того же года он говорил, что «корпит над сто первым». Понятно, почему «Драма в Лифляндии», о которой говорилось в письме от 11 августа 1894 года, появилась лишь в 1904 году. Посылая 12 апреля 1901 года Этцелю «Морского змея», писатель полагает, что эта книга появится вслед за «Второй родиной», а между тем «Деревня в воздухе» опередила его, 26 октября Жюль Верн отправляет вторую часть «Братьев Кип», а в ноябре 1901 года печатается «Кабидулен» («Морской змей»), о чем свидетельствует его письмо от 9 ноября 1901 года, и 13 января он адресует Этцелю набросок карты Великого леса для «Деревни в воздухе».

Знаменитый ящик содержит, несомненно, большое количество законченных рукописей, так как в письме от 27 марта 1902 года Жюль Верн обсуждает название романа «Властелин мира», который увидел свет лишь в 1904 году. А между тем, до того как появится «Властелин мира», читатели познакомятся с романом «Путешествие стипендиатов». Объясняется это, вероятнее всего, тем, что в тот момент речь шла о присоединении датских владений на Антильских островах к Соединенным Штатам, вот он и поспешил с публикацией этой книги. Рассказ о путешествии на Антильские острова оживляют драматические события, связанные с нападением пиратов «Галифакса». В центре повествования — их предводитель Гарри Маркел; симпатичный и честный Вилл Митц, который одержит над ними победу, появляется лишь в середине второго тома. Писатель воспользовался путешествием, совершенным учениками Антильской школы, чтобы поведать об алчных спорах, разыгравшихся между европейскими державами.

Что же касается «Властелина мира», где вновь появляется Робур-Завоеватель, то в этом романе писатель развенчивает обезумевшего гениального ученого, одержимого манией величия, и, хотя тот изобрел удивительную машину, в нем не осталось ничего от Робура, который провозглашал, что человечество недостаточно еще благоразумно, чтобы пользоваться достижениями науки. Теперь это ничтожный человек, потерявший голову от собственных успехов.

«Драма в Лифляндии» была задумана около 1894 года, корректурные листы этого романа писатель правил в 1902 году, а напечатали его в 1904, с опозданием на десять лет. Возможно, что книга была создана раньше, чем «Братья Кип». Роман дышит отвагой и хорошо написан, с очень живыми зарисовками, я не могу забыть сцену бегства Владимира Янова, сосланного в Сибирь, особенно когда он пробирается через Чудское озеро к лифляндской границе.

Скромный учитель Дмитрий Николев, горячий патриот, оказывается замешанным в деле об убийстве. Он едет в Пернов, чтобы передать беглецу двадцать тысяч рублей, которые перед смертью доверил ему отец Владимира Янова. Той же ночью в корчме убит артельщик банка Иохаузенов, и бывшие при нем пятнадцать тысяч рублей исчезли. Нападение мог совершить только постоялец, занимавший соседнюю с убитым комнату, он, вероятно, влез в комнату своей жертвы через выходившее на большую дорогу окно, сорвав с него ставень и вырвав из подоконника державший его железный крючок. Он убил несчастного во время сна, ударив его ножом в сердце, кольцо от шведского ножа, которым была нанесена рана, оставило по краям ее заметный след. В комнате, которую занимал предполагаемый убийца, следователь обнаружил сильно погнутую кочергу, а также клочок сожженного кредитного билета. Улики очень серьезные. К тому же неизвестный постоялец опознан — это учитель Николев, один полицейский подтвердил, что видел его в трактире в день убийства. На вопросы о целях своей поездки в Пернов Николев отказывается отвечать. В глазах всех он преступник. От неистовой толпы разъяренных людей его спасает появление Янова, который разъяснил цель его путешествия. И та же самая толпа, которая только что с ненавистью преследовала Николева, с такой же точно легкостью провозглашает его невиновность.

Но банкир Иохаузен продолжает преследовать Николева, требуя от него уплаты долга его отца в размере восемнадцать тысяч рублей. Янов почитает себя обязанным отдать эти деньги, уплатив необходимую сумму кредитными билетами, которые передал ему Дмитрий Николев. Тем самым он нанес своему другу непоправимый удар, так как их номера совпали с теми, что значились на украденных деньгах. В довершение всего Николева находят на дороге мертвым, и это окончательно убеждает всех в том, что именно он убийца, потому что рана нанесена тем же самым ножом, которым был убит артельщик. Самоубийство Николева рассматривается как признание в совершенном преступлении. И потому его дочь отказывается выйти замуж за своего жениха Владимира Янова, тот в отчаянии.

Однако, как выяснилось, Николев не совершал никакого преступления! Перед смертью трактирщик Кроф признался в том, что убил артельщика, украв у него деньги, а чтобы сбить с толку полицейских, обменял их на те, которые были в кармане учителя. Это он оставил царапины на подоконнике, бросил кочергу у печки и клочок сожженной кредитки; мало того, узнав, что учитель вне подозрений, он зарезал его тем же самым ножом, которым было совершено первое преступление.

Несмотря на свадьбу Ильки с Владимиром, трагический конец несчастного учителя оставляет тягостное впечатление. Невинный человек погиб под тяжестью возведенных на него улик. Это ли не подтверждение мысли о возможности судебной ошибки? Но смысл повествования этим не ограничивается, оно является яркой демонстрацией той жесточайшей борьбы, которую развертывает политическая партия, чтобы погубить своих противников, ибо банкир и учитель — главные кандидаты двух противоположных партий на предстоящих выборах.

В более спокойных тонах написан роман «Вторжение моря». Речь идет о предложенном майором Рудером проекте построить канал, который связал бы залив Габеса с определенной частью тунисских и алжирских солончаков, расположенных ниже уровня моря. Изысканиям отправившегося туда инженера мешает враждебность туарегских племен. Габесский порог — наиболее трудный участок, где ведутся основные работы, — будет разрушен землетрясением, и Сахарское море образуется за несколько дней силами самой природы, тогда как человеку с его техникой потребовались бы для этого годы. Таким образом, произведение заканчивается уроком смирения, перекликающимся с печальным концом того самого Робура, который хвастливо именовал себя властелином мира, а погиб от удара молнии во время грозы.

В 1900 году Всемирная выставка проходила у подножия горделиво вознесшейся Эйфелевой башни, оставленной ей в наследство выставкой 1889 года, как символ триумфа промышленности. Онорина была в восторге от нее, а писатель окопался у себя в Амьене, подальше от всей этой суетной шумихи. Он лелеял мечту о благоденствии развитого промышленного общества, способного вырвать у природы богатства, которые улучшили бы судьбу людей, однако отголоски бурного торжества, докатившиеся и до его уединенного уголка, вряд ли могли внушить ему веру в будущее. Жажда наслаждений, удовлетворение потребностей привилегированного меньшинства в ущерб подавляющему большинству, на долю которого достаются жалкие крохи, — все это могло породить только уныние. Опередив свой век на пятьдесят лет, писатель уже угадывал социальные потрясения и войны, которые станут неизбежной расплатой за это обманчивое благополучие горстки людей, противопоставляющих себя нищенствующим массам.

Один забавный случай поможет нам понять разницу в воззрениях двух поколений. Мишель добился определенного положения и получил возможность воспользоваться щедротами первых дней XX столетия. Однажды Мишель приехал в Амьен в шубе, а по тем временам это была роскошь, и он стеснялся явиться в таком виде к отцу, скромность которого была ему отлично известна. Чтобы как-то оправдаться, он сразу же сказал:

— Мне удивительно повезло с этой шубой. Очень практичная вещь. Я отдал за нее тысячу франков, и мне хватит ее на десять лет, так что она обойдется мне всего-навсего по сто франков в год.

— Да, я с тобой согласен, — невозмутимо ответил старый писатель, — тебе и впрямь повезло. Совсем как мне, — с усмешкой добавил он. — Я шью себе пальто раз в десять лет, и оно стоит мне сто франков, а пройдет десять лет, и я отдаю его в перелицовку!

 

48. «ЗОЛОТОЙ ВУЛКАН»

Снедаемый печалями и болезнями, Жюль Верн пишет еще несколько романов, некоторые из них увидят свет только после его смерти. «Маяк на краю света» (1904), «Золотой вулкан» (1905), «В погоне за метеором» и «Дунайский лоцман» (1908).

Романы «Маяк на краю света» и «Золотой вулкан» создавались писателем в период депрессии, вызванной ухудшением состояния его здоровья. Видит он одним глазом, да и то неважно. Пишет с трудом, но усилием воли ему удается сделать почерк разборчивым и твердым. 26 октября 1904 года, кончая правку «Властелина мира», он готовит для «Журнала воспитания и развлечения» на 1905 год рукопись романа «Сахарское море» («Вторжение моря»). Пользуясь случаем, Жюль Верн выражает желание, чтобы эта книга, так же как и «Тайна Вильгельма Шторица», вышла при его жизни. Он почти ничего не видит, у него болит желудок, руку сводит судорогой, и все-таки создается впечатление, что работа за письменным столом спасает его от гибели. Первая корректура «Вторжения моря» была отправлена Этцелю 12 апреля 1904 года, этот роман увидит свет в 1905 году. Но с «Тайной Вильгельма Шторица» вышло иначе, роман был напечатан лишь в 1910 году.

24 марта 1905 года Жюль Верн умирает. Мой отец нашел у него в столе несколько рукописей. «Маяк на краю света» был написан карандашом очень разборчиво и обведен чернилами. Так что в принципе роман этот был готов к отправке Этцелю и мог быть напечатан уже в 1905 году. Название его вполне оправданно, так как речь шла о маяке, построенном в 1859 году на острове Эстадос, восточной оконечности архипелага Магальянес, отделенной от Огненной Земли, расположенной в двадцати трех километрах, проливом Лемера, по которому проходят корабли, огибающие мыс Горн. Там живут оторванные от всего мира три сторожа, им нечего опасаться на этом пустынном острове, но зато их подстерегают тяготы суровой зимы на мысе Горн.

Никто не знает о том, что на острове поселилась шайка морских разбойников под водительством Конгре и Карканте, они хотят захватить маяк и разбойничать на море. Пиратам повезло, им удалось завладеть выброшенной на берег шхуной «Моль», экипаж которой погиб. Доставив шхуну в бухту Элгор, над которой возвышается маяк, пираты без труда убивают двух сторожей, явившихся к ним на борт с полным доверием. Они и думать забыли о третьем стороже по имени Васкез, который дежурил на маяке и потому избегнул жестокой участи. Не в силах помешать совершавшемуся убийству, он стал его невольным свидетелем.

Спрятавшемуся в пещере на берегу Васкезу удается спасти помощника капитана американского судна, которое разбилось на рифах, обманутое сигналами маяка. И хотя непогода препятствует выходу пиратской шхуны в море, следует опасаться, что она все-таки опередит катер, на котором должен прибыть новый экипаж сторожей. Васкез и потерпевший крушение Дэви ухитряются помешать пиратам выйти в море: выстрелив из пушки с разбитого корабля, они пробивают корпус шхуны и выводят из строя рулевое управление. Однако и этого оказалось бы недостаточно, если бы сторожевой катер не пришел на несколько дней раньше, чем предполагалось, хотя пристать к берегу ему не удается, так как маяк бездействует. И вдруг капитан замечает яркий луч света: это Васкез пробрался к маяку после ухода пиратов! Часть бандитов погибает, других берут в плен, Конгре кончает с собой. Добро, можно сказать, одержало победу над злом, ибо виновные понесли заслуженное наказание. Но думать так было бы ошибкой, ибо жертв оказалось чересчур много. В романе с острой интригой нет ни одной из тех забавных сцен, которыми прежде автор имел обыкновение украшать свои произведения. Он суров, подобно острову Эстадос, затерянному на самом краю Американского континента.

Вторая рукопись, под названием «Золотой вулкан», была закончена, должно быть, раньше, чем «Маяк на краю света», ибо, несмотря на драматическое развитие событий, производит менее мрачное впечатление. Мы находились поблизости от Антарктики, а теперь оказались по соседству с Арктикой. Писатель, по всей видимости, никак не мог расстаться с этими районами, которые с давних пор влекли его. Сюжет известен: двоюродные братья, граждане Монреаля, один — Сэмми Ским, земельный собственник без особых притязаний, другой — Бен Рэддл, предприимчивый инженер, унаследовали от дядюшки участок в Клондайке. Второй из них уговорил первого, и оба они очутились в этом ужасающем районе, где холод достигает шестидесяти градусов. Правда, там, говорят, находят самородки золота, Сэмми это известие оставляет равнодушным, а Бен страшно заинтересовался. Путешествие в страну золота представляет немало трудностей, и двоюродные братья крайне изумлены, повстречав двух молодых девушек, которые рискнули пуститься в путь. Одна из них брюнетка, другая — блондинка, Джейн и Эдит — двоюродные сестры, одним словом, копия Сэмми и Бена, только в женском роде, и довольно точная, поскольку Джейн такая же деятельная, как Бен, а Эдит, более спокойная, добивается всего лишь места сиделки в больнице Даусон-Сити.

В этой грубой среде отважная Джейн оказывается жертвой дерзких домогательств со стороны авантюриста Гюнтера, но могучая рука незлобивого Сэмми вовремя останавливает грубияна, и тот отлетает на добрых десять шагов! К несчастью, этот самый Гюнтер оказывается владельцем участка № 131, соседствующего с участком № 129, доставшимся в наследство двоюродным братьям. Если Эдит хочет работать в больнице Даусон-Сити, то Джейн собирается заняться изысканиями, эта хрупкая девушка полагает, что женщина способна на мужскую работу!

Оба брата, само собой разумеется, заинтересовались сестрами и пригласили девушек присоединиться к их каравану с проводником. С разными приключениями наши путешественники добираются до столицы Клондайка. Джейн занимается изысканиями, Эдит работает в больнице, а братья отправляются на участок № 129; Бен налаживает там работу и дает полезные советы Джейн относительно ее участка № 127. В результате землетрясения их участки оказались затоплены, а надежды рассыпались в прах.

Измученный путник, которому Джейн оказала помощь, отдает ей перед смертью карту, где указано местоположение Золотого вулкана. Потухший кратер, содержащий слитки драгоценного металла, находится на широте 68°37', на границе Ледовитого океана, то есть, иными словами, в том районе, где развертывается действие первой части романа «В стране мехов». Бен и Джейн, конечно, отправятся в экспедицию на поиски этого вулкана, а Сэмми последует за ними, чтобы не расставаться с Джейн. Проделав трудный путь, искатели золота доберутся до Голден-Монт. И тут их постигнет первое разочарование: вулкан вовсе не потух, им приходится ждать, пока начнется извержение, тогда только можно будет подобрать выброшенные из кратера слитки. Нетерпеливый Бен решает спровоцировать это извержение, пробурив склон горы и направив внутрь ее воду реки. Второе огорчение: Гюнтер и его шайка, наведенные на их след одним индейцем, оспаривают у них право на Золотой вулкан, а это влечет за собой настоящую битву. Гюнтер ухитряется даже похитить Джейн, но Сэмми спасает ее. Бен решает все-таки вызвать извержение вулкана. При помощи динамита они дают свободный выход воде, хлынувшей в кратер, и вызывают тем самым извержение непредвиденных размеров. Вулкан и в самом деле выбрасывает слитки, но они исчезают в море, превратившись в золотой песок! Что же касается Гюнтера, то его сразила целая глыба золота! Караван покидает окрестности вулкана, извергающего лаву и камин, которые падают в море, а над кратером образуется купол из раскаленного добела золотого песка. «Золото уходит, как дым, подобно многим вещам в этом подлом мире».

В Даусон-Сити двоюродные братья с удивлением обнаруживают, что их счет в банке необъяснимо вырос в результате поступлений с исчезнувшего участка.

Вскоре они отыщут Эдит, которая находится на участке № 129, значительно увеличившемся в размерах из-за нового землетрясения, вызванного извержением Золотого вулкана. Эта спокойная и уравновешенная девочка проявила недюжинные организаторские способности, занявшись поисками золота в русле Рио, оказавшемся самым богатым районом. Остается только разделить прибыль, против чего не без резона возражает Джейн. Ведь они «все равно собираются пожениться». Что и случилось в самое короткое время. Джейн выходит замуж за Сэмми, а Эдит — за Бена.

Таким образом, автор и на сей раз выразил свое презрение по поводу золотой лихорадки и этого вредоносного металла. Тем не менее наши герои собирают его немало, что, казалось бы, должно противоречить замыслу писателя, если бы не одно обстоятельство: эта неожиданная удача явилась следствием отваги инженера и того самого принципа, согласно которому деятельность никогда не бывает бесполезной.

Таким образом, и этот роман продолжает оптимистическую линию необыкновенных путешествий. Зло наказано, а добродетель торжествует.

Роман «Агентство Томпсон и К0» можно было бы назвать «Смешным путешествием». Опасности, подстерегающие клиентов, соблазнившихся обманчивой рекламой, которая сулит им такие выгодные условия, что они заведомо невыполнимы, наглядно иллюстрируются рассказом о неудачном путешествии туристов, севших на старый корабль, потерпевший вследствие своей ветхости вполне мирное крушение.

Шутливая критика того, что теперь именуется обществом потребления, порождающим конкуренцию, весьма падкую на обман, — такова главная тема романа. В нем противопоставляется старая испытанная добропорядочность английских коммерсантов и новые методы «обходительности».

Туристы, набранные Томпсоном в основном из англичан, принадлежат к различным социальным слоям. В целом это довольно симпатичная группа. На долю простоватого лавочника выпала роль комического персонажа, но не потому, что он англичанин, а в силу его невежества и редкостного простодушия. Старая леди, без памяти влюбленная в своих домашних животных, и высокомерный барон представляют определенную часть английской аристократии той эпохи, беззлобно посмеяться над которой не составляет большого греха.

Фигурируют в числе туристов и американцы: две очаровательные женщины и персонаж демонического склада, который становится предателем. Автор не скрывает своей слабости к двум французам из аристократов, основными качествами которых являются верность и отвага. Они станут героями двойного любовного романа и объектом довольно подробного анализа.

У автора не было иной задачи, как развлечь нас. Напрасно стали бы мы отыскивать в этом романе одного из тех значительных персонажей, которых так много в произведениях писателя. Это заведомо второстепенное произведение, своего рода пауза в непрерывном потоке книг, где преобладает драматический элемент, здесь же проскальзывают привычные интонации автора комедий, каким Жюль Верн был в юности. Герои этого романа наделены характерами весьма распространенного типа, и вот почему, желая, вероятно, не отстать от моды, писатель с такой охотой анализирует их.

Практически разоренный своим отцом, маркиз де Грамон смирился с бедностью и, чтобы иметь возможность зарабатывать себе на жизнь, взял другое, менее крикливое имя, сделав анаграмму из своего собственного: теперь он всего-навсего Робер Морган, переводчик-чичероне сомнительного туристического агентства Томпсон.

Если он лишен предрассудков или, по крайней мере, думает, что таковых у него нет, мисс Алиса Линдсей, в которую он влюбляется, не может этим похвастать. Богатая американка не преминула обратить внимание на переводчика и отметить про себя, что он, должно быть, «гораздо выше занимаемого им сейчас положения, если держится с таким непреклонным достоинством». И тем не менее у нее вызывает краску скромность той лепты, которую вносит во время сбора бедный молодой человек. Она доходит даже до того, что отрекается от зародившегося в ее сердце нежного чувства, полагая, что с ее стороны было бы неразумно отправиться на экскурсию с человеком, занимающим довольно низкое положение, так как подобная прогулка неизбежно придаст их отношениям более интимный характер. Она соглашается на эту экскурсию лишь после того, как за него дает поручительство лейтенант де Сорг. Впрочем, этот молодой офицер женится, конечно, на Долли, сестре мисс Линдсей.

Алиса, которую Морган вырвет из волы бушующего потока, поймет наконец, что любит того, кто спас ей жизнь. Отбросив в сторону предрассудки, она готова с этой минуты к признанию, которого переводчик, в плену у собственных предрассудков, старается всеми силами избежать. Понадобится по меньшей мере два кораблекрушения, чтобы победить сопротивление маркиза де Грамон, которому претит поправлять таким путем свои дела, что тоже является предрассудком навыворот. Мораль этой истории такова: ни богатство, ни титулы, ни бедность не должны препятствовать искренней, взаимной любви.

Напрашивается вопрос: а не отразились ли в этом произведении, критикующем новые коммерческие нравы, страхи, которые внушало писателю существование его сына? Тому удалось добиться благополучия, но после никелевых рудников он перекинулся в бумагообрабатывающую промышленность, затем занялся банковскими операциями. Такое непостоянство внушало беспокойство его отцу, жизнь которого была олицетворением упорства. Разбрасываясь, Мишель ставил под угрозу свое будущее и рисковал «загубить все».

Существовал только один исход: выйти из этого заколдованного круга, в котором он очутился. Мишель так и поступил, причем без особых столкновений и потерь, к величайшему удовлетворению своего отца, который хоть перед смертью успокоился, узнав, что мы покидаем Париж. Неизбежные споры, предшествовавшие принятию этого решения, лишь подчеркивали опасность, таившуюся в бурном кипении индустриального общества, в котором доминируют финансовые интересы. Оно призвано уже не удовлетворять потребности, а порождать их. Какой соблазн для тех, кто не отличается чрезмерной щепетильностью, и какие возможности для такого, например, агентства, как «Томпсон и К0», бесстыдно эксплуатировать, не гнушаясь никакими средствами, эту потенциальную клиентуру!

Роман «В погоне за метеором» возвращает нас к Жюлю Верну, так сказать, классическому. Здесь мы сталкиваемся с экстраполяцией новых идей.

Зефирен Ксирдаль изобрел необыкновенную машину, с помощью которой он может освободить энергию, ибо материя, утверждает он, есть не что иное, как видимость. Если человек может допустить существование нематериального мира, развивает свою мысль изобретатель, то он все же не может представить его природу за неимением каких-либо данных для сравнения. И так будет продолжаться до тех пор, пока человечество не обогатится новыми чувствами. Энергия, наполняющая пространство, вечно колеблется между двумя противоположными пределами: абсолютным равновесием, которое может быть достигнуто лишь при равномерном распределении ее в пространстве, и абсолютной концентрацией в одной точке. Но так как пространство бесконечно, эти два предела одинаково недостижимы. Из этого вытекает, что энергия находится в состоянии постоянного движения. Поскольку материальные тела непрерывно поглощают энергию, то эта концентрация вызывает в другом месте относительную пустоту, а материя в свою очередь излучает в пространство энергию, которую поглотила. Такова теория Зефирена Ксирдаля.

Чудаковатый инженер утверждает, что «все исчезает и все создается». Такие явления, как звук, тепло, электричество, свет, есть не что иное, как излучаемая материя; с их помощью проявляется освобожденная энергия, хотя еще и в грубой, полуматериальной форме. Огромное количество энергии заключено в неизмеримо малой частице материи, этим-то и объясняется, по мнению Зефирена Ксирдаля, почему звезды отдалены друг от друга такими огромными расстояниями. Чистая энергия может существовать только за пределами материальных миров, которые она окружает своего рода «динамосферой» и держит их в состоянии напряжения, прямо пропорциональном их массе. Стремление этой энергии к всевозрастающей конденсации и создает силы напряжения.

«Принимая во внимание все сказанное, — заявил Зефирен Ксирдаль, — мне достаточно будет освободить некоторое количество энергии и направить ее на избранную мною точку в пространстве. Это позволит мне воздействовать на любое тело вблизи этой точки, особенно если размер тела не будет очень велик».

Зефирен знает, как освободить путь этой энергии, устранив с него все вещественное и материальное. При помощи сконструированной им машины и «нейтрально-винтообразных токов» Зефирену удается воздействовать на болид, который открыли два астронома-любителя; а так как этот болид из чистого золота и стоимость его определяется в три триллиарда франков, то им интересуется не только общественность, но и правительство, особенно возрастает всеобщий интерес с того момента, когда падение болида, вызванное Ксирдалем, не оставляет больше сомнений. Изобретатель и в самом деле заставит его упасть на участок Земли, купленный им для этой цели, на одним из островов Гренландии. Все это он выдумал ради забавы, тогда как его дядя, банкир, пользуется ситуацией, чтобы прибрать к рукам акции золотых приисков, которые катастрофически упали в цене. Приведенный в ярость бесконечными спорами о том, кому должно принадлежать «небесное золото», Ксирдаль, которому на это наплевать, сбрасывает его в море. Все раздоры, вызванные появлением этой массы золота, тут же стихают, те, кто ссорился, помирились, Зефирен возвращается на свою мансарду, где продолжает работать над изобретениями, плодами которых по-прежнему пользуются другие.

То, что в этой книге критикуется социальная система, в основе которой лежит жажда обогащения, сомневаться не приходится. В который уже раз здесь, как и в других произведениях Жюля Верна, перед читателями в символической форме предстает тлетворная золотая лихорадка, так легко сбивающая людей с истинного пути. Снова и снова автор возвращается к этой теме, разоблачая пагубное пристрастие, послужившее причиной несчастий для стольких людей.

Стареющему автору вспомнилось, что в двадцать пять лет он написал комедию «Сегодняшние счастливцы», и вот в романе «В погоне за метеором» он решил позабавиться, высмеяв нашу глупость, вспомнил он и свое, пристрастие к каламбуру, и в этом отношении, пожалуй, даже переусердствовал. Невольно напрашивается вывод, что своими веселыми шутками писатель хотел обмануть самого себя, ибо эта наигранная веселость лишь бледное отражение его былого остроумия.

Зато образ оригинала-изобретателя очень удачен, его беззаботность и беспорядочность вызывают улыбку. Это, конечно, не человек дела, а чистой воды теоретик, открытия его могут пойти на пользу, но только не ему. Одним словом, в его образе писатель усмотрел своего рода карикатуру, проливающую свет на тот разрыв, который существует между чистой наукой и прикладной.

Писатель, разумеется, не упускает случая подшутить над супружескими парами, осуждая легкомыслие, с которым люди относятся к браку. В лице миссис Гьюдельсон автор дает идеальный образ супруги, каким он ему рисуется: она неспособна злословить, старается урезонить своего мужа, когда он возвращается, пылая гневом, считает вполне естественным его увлечение астрономией, не терзает его, терпеливо сносит его опоздания к столу, с уважением относится к его заботам, она даже интересуется его работой и подбадривает его. «К несчастью, такие жены встречаются только в романах».

Между 1898 и 1902 годами Мишелю довелось побывать в Австрии, Венгрии, Румынии, Болгарин и плавать по Дунаю. Жюлю Верну доставила несомненное удовольствие беседа с сыном о том, что было дорого его сердцу и напоминало те времена, когда он работал над «Шандором». История этих стран с давних пор привлекала его внимание, щекотливый балканский вопрос был урегулирован Берлинским договором, но так ненадежно, что в результате послужил одной из причин мировой войны 1914 года.

Послушное воображение с готовностью перенесло писателя к мутным водам великой реки. Спуститься по ней от самых ее истоков до Черного моря — вот основная задача нового его романа, который поначалу был назван «Прекрасный желтый Дунай», а потом уже «Дунайский лоцман».

Выбрав название, ему оставалось только придумать приключения, которые увлекли бы читателя, ибо столь длительное путешествие могло легко наскучить. По своему обыкновению, писатель отыскал необходимые элементы драматической завязки в освободительной борьбе этих народов. К тому же он только что закончил романы «Братья Кип» и «Драма в Лифляндии», которые пробудили его интерес к детективному развитию действия. Поэтому в новом романе он сочетал и то и другое: его герой будет патриотом, но по воле судьбы и сложившихся обстоятельств его примут за уголовного преступника.

Вначале речь идет о мирном состязании рыболовов: выигрывает тот, кто спустится на лодке вниз по Дунаю, добывая себе пропитание только собственной удочкой. Венгр, родом из Сальки, ловкий рыбак по имени Илиа Бруш ни в коей мере не был похож на искателя необыкновенных приключений. А между тем нам внушают тревогу подстерегающие его опасности, когда мы узнаем, что вдоль всей реки орудует банда преступников, которой верховодит некий Ладко, их грабежи и убийства вынудили вмешаться международную полицию, ее операциями руководит полицейский по имени Карл Драгош.

Бруш не спеша плывет себе по течению, удит рыбку, и вдруг мы замечаем, что лодка его по непонятным причинам убыстряет ход. В пути ему пришлось принять к себе на борт венского буржуа, господина Иегера. Он и не подозревает, что этот Иегер не кто иной, как полицейский Драгош, тайно инспектирующий дунайские берега.

Черные очки рыболова, его крашеные волосы наводят полицейского на мысль, что он-то и есть тот самый Ладко. Так начинается слежка.

Драматические эпизоды следуют один за другим, и в конце концов бандиты, которые похитили Бруша, думая, что это Драгош, не могут разобраться, кто у них в руках. А Драгош в свою очередь, обнаружив тем временем в лодке фотографию женщины, подаренную мужу и подписанную именем Натча Ладко, не сомневается больше, что рыбак этот и есть тот самый бандит, которого он разыскивает. И Бруш, которому с трудом удалось обмануть бдительность банды Ладко, попадает в тюрьму. Следствие еще больше запутывает все дело, установив, что Бруш будто бы находился в Сальке и в то же время сидел в Семлине!

Ему удается бежать из тюрьмы, но за ним по пятам неотступно следует полицейский, которому под конец путешествия удается выяснить, что Бруш-то и был настоящим Ладко, только не главарем банды, а дунайским лоцманом, болгарским патриотом, которого преследуют турки. Он искал свою жену Натчу, которую похитил его враг, бандит Стрига, выдававший себя за Ладко, чтобы замести следы!

Это прекрасный детективный роман, хотя с тем же успехом его можно назвать и географическим, и историческим. Если верить коренным жителям, жизнь балканских стран воспроизведена в нем с большой достоверностью. Он написан на одном дыхании и не без некоторого запала. Работа по внесению необходимых поправок, которую писатель обычно оставлял на период, предшествующий выходу книги в свет, была проделана его сыном.

Нельзя не отметить, что автор, сдабривая монотонность плавания по прекрасному желтому Дунаю, расцветил повествование напряженными драматическими эпизодами, некоторые из них, например бегство героя с баржи, захватывают читателя. Хотя, надо сказать, в книге нет и следа лукавого юмора, столь свойственного автору в прежних его произведениях.

Одной из основных черт характера Жюля Верна и в самом деле следует считать чувство юмора. Быть может, это привилегия юности? Однако нашему автору надолго удалось сохранить ее, казалось, он даже нарочно поддерживал и развивал это качество, так что, проследив юмористическую окрашенность произведений Жюля Верна, можно было бы начертить кривую его жизненных сил.

Мы ничего не сказали о тех речах, которые писателю вменялось в обязанность произносить на амьенских собраниях, так как большого значения эта сторона его деятельности не имела. Отметим тем не менее одну из таких речей, произнесенную им 12 декабря 1875 года с единственной целью развлечь ученых-коллег, речь эта называлась «Идеальный город», в ней содержалась шутливая критика города Амьена той поры. Воспринимать эту остроумную шутку следует в том духе, в каком она создавалась. Речь идет о сне, посетившем лектора, который страшно удивлен при виде воплотившихся в жизнь пожеланий своих сограждан. Они хотели отмены городской пошлины — ему снится, что ее отменили; они жаловались на слишком грязные дороги — ему снится, что шоссе «покрыто плитками из порфира». Описывая элегантность женщин, он бичует излишества моды. Ему грезится, что в результате нововведенного налога на холостяков увеличилось количество браков, а вместе с тем и количество детей, так что прокормить их становится нелегко, однако трудность эта решается изобретением «сосальной машины мощностью в пятьсот нормандских коров»!

Мечтатель с трудом возвращается к действительности, и то потому лишь, что не может обойти вниманием тог факт, что вода по-прежнему капает из испорченного крана, да и труба лопнула посреди площади, а часы на вокзале, как обычно, отстают!

Разве не ясно, что речь идет о сатире на амьенские городские власти? Но преподносится все это в шутливом тоне, который характерен и для другой речи писателя, произнесенной в 1894 году на собрании Общества цветоводов.

Однако следует признать, что в последующие годы юмор постепенно исчезает из романов амьенского отшельника. Правда, иногда он снова проглядывает то в «Завещании чудака», то в «Путешествии стипендиатов», то «В погоне за метеором» — все это посмертно изданные произведения, хотя написаны они были около 1900 года.

 

49. «ТАЙНА ВИЛЬГЕЛЬМА ШТОРИЦА»

Фантастический роман на тему о человеке-невидимке, которой воспользуется и Г. Дж. Уэллс.

Писатель выражал желание, чтобы «Сахарское море» (так вначале назывался роман «Вторжение моря»), а также «Тайна Вильгельма Шторица» были опубликованы при его жизни, однако оба эти произведения появились только после его смерти. «Вторжение моря» увидело свет в 1905 году, а «Тайна Вильгельма Шторица» — лишь в 1910. Вероятно, его сын считал, что эта книга, которую он не очень высоко ценил, должна уступить место другим, на его взгляд, более интересным.

Сюжет романа таков: Анри Видаль, парижский инженер XVIII века, едет в Рагш, довольно значительный город на юге Венгрии, возле сербской границы, чтобы присутствовать на свадьбе своего брата Марка с Мирой Родерих, дочерью известного врача.

Инженер сам рассказывает об этом путешествии, которое проходит тихо, спокойно, если не считать присутствия на борту судна, плывущего вниз по Дунаю, одного пассажира, немца, внушающего рассказчику живейшую антипатию. Анри Видаль отмечает лишь два незначительных происшествия: его мучает ничем не оправданное ощущение, будто кто-то стоит у него за спиной, и преследуют галлюцинации; так, однажды ему почудилось, будто кто-то произнес по-немецки: «Если Марк Видаль женится на Мире Родерих, им обоим грозит беда».

Тепло принятый в семье Родерих, инженер вместе с сыном доктора, капитаном Хараланом, осматривает город. Он крайне удивлен встречей с неприятным для него немецким пассажиром, который выходит из какого-то полуразрушенного дома. Человек этот, по имени Вильгельм Шториц, имел «неосторожность» просить руки Миры за три месяца до того, как она согласилась стать женой Марка, и получил от Родерихов вежливый отказ из-за своей скверной репутации; Шториц во второй раз делает предложение, но также безуспешно, тогда он угрожает доктору, уверяя, что семья Шториц располагает средствами, превосходящими человеческие возможности. В Рагше Вильгельма считают человеком странным, возможно, потому, что его отцом был Отто Шториц, прославленный немецкий химик, жизнь и смерть которого окружены легендами. Вскоре эта угроза принимает вполне конкретные очертания. Объявление о предстоящей свадебной церемонии Марка и Миры несколько раз срывается с доски в соборе; во время самой церемонии голос невидимого певца громко запевает «песню ненависти», свадебный букет растоптан, брачный договор разорван в клочья, венчальный убор исчез с подушки и, казалось, поплыл меж садовых кустов! Эти колдовские чары взбудоражили население, полиция приписывает их Шторицу. Во время обыска, который не дал никаких результатов, за исключением того, что был найден свадебный венец, начальник полиции протягивает руку к флакону с жидкостью, разбившись, тот распространяет странный запах.

Во время свадебной церемонии священника сбивают с ног, обручальные кольца парят под нефом, а тем временем разносится чей-то голос: «Проклятье новобрачным!» От такой дьявольщины люди в панике разбегаются, несчастная Мира надает без сознания и теряет рассудок. В самом доме доктора невидимый убийца нанес Марку удар ножом! Население и вовсе теряет голову, когда чья-то невидимая рука пытается поджечь стропила в соборе и бьет в набат на колокольне.

Заинтересованный всем этим инженер полагает, что Отто Шториц открыл какое-то вещество, с помощью которого, изменив спектр видимых лучей, можно стать невидимым, то есть по современным понятиям речь идет об инфракрасных и ультрафиолетовых лучах. Инженер приходит к выводу, что в том случае, если действие снадобья ограничено каким-то временем, Шториц должен принимать новые дозы, а если нет, то ему необходимо какое-то лекарство противоположного действия, возвращающее его в реальный мир, так как быть невидимкой далеко не всегда удобно. Следовательно, у Шторица должен храниться какой-то запас. Решено установить слежку за домом, чтобы схватить колдуна в тот момент, когда он придет за своим снадобьем, но полиции не удается совладать с любопытствующей толпой, которая поджигает дом Шторица, а это никак не способствует успешному ведению дела. Но тут на помощь начальнику полиции приходит случай: в лесу он подслушал разговор между Шторицем и Германом, из которого ему становится известно, что через день, в десять часов, они отправятся раскапывать свой тайник, погребенный под обломками в саду, а на следующий день Шториц планирует «мастерский удар на свой лад».

Тем временем семья Родерих решает тайно покинуть Рагш. Миру они собираются перевезти в дорожной карете, которая уже стоит наготове. И в этот самый момент доктор и его сын с ужасом замечают, что Мира пропала. Не остается ничего другого, как подкараулить Шторица, когда он явится к тайнику, и заставить его открыть место, куда он спрятал Миру. В назначенный час обломки, загромождавшие сад, начинают передвигаться в чьих-то невидимых руках. Харалан и Анри поспешно хватают «скрытое от глаз» существо, но тому удается вырваться с помощью Германа, также невидимого. Однако далеко ему не уйти, так как он окружен со всех сторон. И тут между Хараланом и Шторицем начинается странная дуэль: они стоят друг против друга с саблями в руках. Обе сабли скрещиваются, но одну из них держит всеми видимая рука, а другую — невидимая! Раненый Шториц падает, и по мере того, как жизнь покидает его вместе с вытекающей кровью, тело его приобретает видимые очертания. Остается только проникнуть в тайник и уничтожить его содержимое, уступив предварительно мольбам невидимого Германа и дав ему выпить нужный напиток, который возвращает его миру, доступному для глаз.

Родерихи уже отчаялись найти Миру, как вдруг слышат голос своей дочери, она жива и здорова! Но увы, невидима, ибо Шториц, воспользовавшись ее бессознательным состоянием, дал ей выпить своего снадобья.

Жизнь семьи снова вошла в привычную колею, но тревога не покидала их дом: ведь дочь оставалась невидимой! Тем не менее Родерихи готовятся к свадьбе, у церковных властей достало благоразумия удовольствоваться «слышимым» присутствием нареченной.

Инженер, которому стало ясно, что кровотечение, послужившее причиной смерти Шторица, сделало его видимым, предлагает выпустить из Миры всю кровь и сделать ей переливание, что наводит на мысль об опыте, осуществленном Каррелем на собаке! Но в этом не оказалось нужды, так как кровотечение при родах дало точно такой же результат.

Мы с интересом следим за развитием событий, причем автор поместил их в соответствующие условия. Обстановка сумеречного XVIII века, внимавшего то таинственным легендам средневековья, то первым достижениям естественных наук, а также атмосфера Венгрии исподволь заставляют поверить в правдивость этой истории, напоминающей предание о лидийском царе Гигесе, владевшем кольцом, которое делало его невидимым. Это скорее роман настроения, чем приключенческий, книга свидетельствует об искренней привязанности автора к этой милой его сердцу стране и о хорошем знании родины Корвина.

Мишелю казалось, что преимущества, которые давала Шторицу его невидимость, были весьма банальны, концепция Уэллса, утверждавшего в «Человеке-невидимке», что такая способность таила в себе скорее неудобства, правилась ему больше. Он был настроен весьма критически. Если вначале Шториц, мстя за обиду, с большим удобством для себя использует открытие своего отца, то потом Мира, невинная жертва этого колдовства, жестоко страдает, испытывая всякого рода неудобства. Гриффин, английский герой, стеснен так же, как и Мира, его способность становиться невидимкой оборачивается преимуществом, как в случае со Шторицем, лишь тогда, когда он собирается совершить преступление. Шториц, подобно Гриффину, столкнулся с трудностью сделать невидимой свою одежду. Немцу удалось этого добиться, что делает его совсем невидимым, тогда как англичанин далек от такого совершенства и не может полностью исчезнуть из видимого мира.

Шториц и сам-то иногда вынужден отказаться от своей привилегии быть невидимым. Что же касается Германа, которого хозяин тоже сделал невидимкой, то он приходит в ужас при мысли, что «навсегда останется одиноким среди других людей».

Открытие Отто Шторица «не приносило никакой практической пользы и способствовало удовлетворению лишь самых низменных страстей человека». Таким образом, и Уэллс и Верн разделяли сомнения относительно благотворных свойств невидимости.

Попытки обоих авторов объяснить каким-то образом это явление ни к чему не приводят. Мы остаемся в области чудес, и если несовершенство системы Гриффина забавно, безупречность системы Шторица вполне допустима, тем более что романист благоразумно отнес время действия к 1757 году, то есть к той эпохе, когда теории Месмера заставили поколебаться многие умы и сверхъестественные явления никого не удивляли.

Ограничившись однозначным прочтением этих двух небылиц, мы совершили бы ошибку. Для Уэллса то был предлог поговорить о столь дорогих его сердцу социальных проблемах. Жюль Верн усмотрел в этом повод для географического исследования, позволившего ему излить поэтические чувства, которые он питал к Венгрии. Мишель, все еще находившийся под впечатлением научного жанра предыдущих романов своего отца, не смог должным образом оценить литературные достоинства этой книги.

В стилистическом отношении роман безупречен, и текст его весьма изящен. Как приятно в наше бурное время, приучившее нас к неугомонному скрежету железных дорог, очутиться вдруг в почтовой карете, запряженной лошадьми, и дремать «под мерный стук колес по булыжной мостовой, под этот монотонный шум, который лучше всякой тишины убаюкивает вас».

Корабль, «разрезая форштевнем желтые воды прекрасной реки, окрашенные вопреки существующим легендам скорее охрой, чем ультрамарином», плывет вниз по Дунаю среди покоя и тишины, столь драгоценных для современного читателя, которого наш беспокойный век держит в постоянном напряжении.

Нам хотелось бы спуститься до самых Железных ворот этого великолепного Дуная, воды которого кажутся «пронизанными золотистыми лучами», а ночью отражают «тысячи небесных светил, напоминающих редкостных рыб с блестящей чешуей».

Описание жилища доктора Родериха навеяно, по всей видимости, воспоминанием, которое сохранилось у автора о своем собственном доме на улице Шарль-Дюбуа:

«Через ворота с вделанной в них калиткой вы входите на мощеный двор, переходящий в просторный сад, окаймленный вязами, акациями, каштанами и буками, вершины которых нависают над оградой. Напротив ворот расположены подсобные помещения, увитые диким виноградом, с жилым домом они сообщаются коридором с цветными стеклами, упирающимся в основание круглой башни высотой в шестьдесят футов, внутри которой вьется лестница. Вокруг дома идет застекленная галерея, куда выходят все двери, занавешенные старыми коврами, оттуда можно пройти в кабинет доктора Родериха, в гостиную и в столовую…»

 

50. СКРЫТЫЙ РЕВОЛЮЦИОНЕР

Политические взгляды Жюля Верна. В романе «Кораблекрушение „Джонатана”» он создает образ убежденного анархиста, которому тем не менее приходится прибегнуть к насилию, чтобы защитить дело своей жизни.

Социальные проблемы не давали покоя ветерану «поколения сорок восьмого года», его пугали темпы индустриализации, в которой поначалу, как и подобает истинному сенсимонисту, он видел средство к улучшению судьбы человека. Происходившее накопление капитала, который, оказав благотворное воздействие на развитие промышленности, вторгался теперь всюду, внушало серьезные опасения. Жюль Верн питал слабую надежду на возможность устройства общества согласно учению Сен-Симона. Всегда с радостью готовый принять любой мятеж, он боялся его результатов. События, потрясавшие общество в конце XIX столетия, тревожили писателя, они выдвигали проблемы, с которыми политика уже справиться не могла. Ему казалось, что разрешить их, как ни гадай, можно только путем установления порядка. Будучи в душе анархистом, Жюль Верн тем не менее понимал всю непрочность системы, основанной на одной лишь доброй воле людей. Как республиканец, он отдавал себе отчет, что демократию все более подменяет демагогия, с ее помощью нетрудно обмануть массы, заставив их поверить в блага, добиться которых можно только путем настойчивых и терпеливых усилий.

Мишель часто бывал у писателя, ловкий диалектик, он нахваливал ему преимущества социалистической системы, тот охотно соглашался с ним. И тут же задавался вопросом: а что сталось бы с группой людей, предоставленных самим себе, если бы они попали на необитаемую землю, где неведома ни одна политическая система?

Истинный анархист, не признающий ни бога, ни властелина, не может навязывать другим свою собственную концепцию. Это настоящий поэт, который мечтает о райской жизни для человечества, где не будет места злу, ибо не будет и законов, придуманных, чтобы охранять его. Обычно анархистом именуют того, кто путем насилия выражает свою ненависть к обществу, а ведь это неверно, так как анархист стремится тем самым навязать этому обществу свою волю. Автор же решил показать нам анархиста, так сказать, в чистом виде, создав образ человека, который стремится к абсолютной свободе, и поселил его с этой целью на земле архипелага Магальянес. Там нет никого, за исключением небольшого числа индейцев с Огненной Земли, которым этот человек приходит на помощь, они дали ему имя Кау-джер, что на их языке означает «покровитель». У него есть среди них друзья — отец и сын, в обществе которых Кау-джер ловит рыбу. И в результате Кау-джер в совершенстве изучил опасные проливы архипелага.

Во время шторма у берегов архипелага терпит бедствие судно переселенцев, и Кау-джер спасает потерпевших крушение на «Джонатане». Эмигрантов «объединяло то, что все они принадлежали к обездоленным слоям общества.

Эти люди не были подготовлены к подобным испытаниям. Привыкнув безропотно переносить повседневные лишения, они оказались совершенно беспомощными перед лицом развернувшихся грозных событий. Они бессознательно мечтали о том, чтобы нашелся какой-нибудь человек, готовый обязать каждого из них выполнить порученное ему задание. Поэтому само собой получилось, что они доверились и подчинились Кау-джеру, переложив на его плечи все заботы о своей дальнейшей судьбе. Это сборище было во всех отношениях не хуже и не лучше любого другого.

Что же станется с этими людьми, заброшенными судьбой на необитаемый остров? Как им удастся выжить в этих невероятно трудных условиях?»

Один из эмигрантов, Гарри Родс, отличавшийся большим умом, чем другие, спросил совета у Кау-джера, тот предложил разгрузить гибнущий «Джонатан» и починить его собственную шлюпку, пострадавшую во время шторма, на ней можно будет добраться до Пунта-Аренаса, чтобы известить губернатора о случившемся. Тут же находятся недовольные: разгрузить корабль, да за кого он их принимает? Один из ораторов, неудавшийся политик Фердинанд Боваль, тотчас же становится в позу трибуна: а почему бы не воспользоваться шлюпкой для перевозки по очереди всех пассажиров в Пунта-Аренас? Что же касается груза, то он принадлежит Обществу колонизации, а посему нечего «превращать их в рабочий скот для эксплуататоров»!

Кау-джер спокойно уточнил положение дел, он сказал, что понадобилось бы десять лет для того, чтобы всех перевезти на шлюпке, а груз наверняка пригодится им самим в этой суровой стране. Под руководством боцмана Хартлпула начинается разгрузка судна. Жизнь на острове Осте постепенно налаживается. Население его считает Кау-джера своим правителем, хотя тот упорно отказывается от власти, которой его наделили. Но когда в его отсутствие переселенцы напиваются, раздобыв спиртное на продовольственном складе, и один из них под воздействием ядовитых паров пытается задушить свою жену, Кау-джеру приходится вмешаться. Доступ на склад по необходимости должен быть запрещен, это непреложный закон. А чтобы заставить его уважать, приходится поставить охрану. «Но кто осмелится здесь приказывать и запрещать?» Однако Кау-джер не мог не знать, что «именно от него ожидали помощи, советов, решений» эти несчастные. Независимо от его желания этот проповедник анархизма «стал их вождем, избранным самою силой обстоятельств и по молчаливому уговору подавляющего большинства потерпевших кораблекрушение». Если он скроется, чтобы не отрекаться от собственных убеждений, на какие страдания он обречет этих несчастных? Но если при сложившихся обстоятельствах необходимо проявить власть, почему именно он должен управлять этими людьми? «Да потому, что больше некому», — отвечает ему боцман Хартлпул. Дарованную ему власть Кау-джер употребляет на то, чтобы в форме полезных советов заставить переселенцев обезопасить себя от трудностей грядущей суровой зимовки.

Все случившееся наводит Кау-джера на грустные размышления. «Неужели только принуждение способно заставить человека одолеть влекущие его звериные инстинкты?»

Во время жестокой зимы много людей умирает, но оставшихся в живых это мало трогает, каждый радуется тому, что ему удалось избежать участи соседа. «Они как будто уже утратили интерес к жизни, и сил у них хватало только на перебранки и скандалы по любым ничтожнейшим поводам». Основная их страсть — это «взаимная, хоть и скрытая, ненависть, которая из-за пустяков сталкивает людей, достигших последних пределов несчастья», «как будто природа подмешала в зерно жизни темный и властный инстинкт уничтожения того, что ею создано».

Размышляя таким образом, автор делает довольно мрачные выводы:

«Безволие окружавших его людей поражало Кау-джера… С самого рождения эти несчастные привыкли ставить себя ниже всех других, полагая, что кто-то же должен властвовать над ними. Увы, в мире существует неизбежная и неотвратимая необходимость, против которой бессмысленно восставать: одни люди бесправны, другие — сильные мира сего. Первые подчиняются, вторые повелевают».

Разочарование, постигшее Кау-джера, сродни горьким раздумьям писателя в конце жизни. Его собственная тревога находит выражение в этих словах:

«Что же осталось от всех теорий Кау-джера после того, как он столкнулся с реальными фактами? Результат был налицо — неоспоримый и несомненный: люди, предоставленные самим себе, оказались неспособными поддержать свое существование. Его долгая внутренняя борьба привела к поражению: он признал необходимость самых крайних мер, без которых — из-за несовершенства человеческого рода — невозможно пойти по пути прогресса и цивилизации. Видимо, люди не так тяготятся порабощением, как это ему представлялось прежде. Может ли подобная покорность, почти трусость, сочетаться со стремлением личности к абсолютной свободе?!

…Все созданное таким тяжелым трудом, рушилось в один миг… Кто бы мог раньше подумать, что он, яростный поборник равенства, станет судьей поступков других людей? Он, страстный приверженец свободы и враг собственности, будет способствовать дроблению земли, принадлежащей всему человечеству, на отдельные участки и, объявив себя властелином какой-то частицы земного шара, присвоит право запретить доступ на нее одному из себе подобных?… Его друзья, огнеземельцы,…крайне удивились бы, познакомившись с такого рода теориями, ведь они-то никогда ничем не владели, кроме своей собственной персоны».

Независимость, предоставленная Чили острову Осте, послужила для Боваля поводом, чтобы захватить власть. Наиболее серьезная часть островитян создает внутри острова фермы. Губернатор же, самодовольный бездельник, не сумевший ничего запасти впрок, не знает, что и делать, когда с наступлением зимы начался приток населения: те, кто ушел искать лучшей доли, вернулись обратно, надеясь найти убежище в лагере. Голод и эпидемии косят людей. Чтобы предотвратить эти бедствия, Боваль не находит ничего лучшего, как подстрекать людей к грабежу процветающих ферм, а это лишь увеличивает число голодающих. Сопротивление отдельных фермеров приводит грабителей в замешательство. Воспользовавшись всеобщим беспорядком, Дорик поднимает мятеж, который влечет за собой опустошение и подавление слабых более сильными. Кау-джеру приходится смириться с очевидностью и согласиться спасти этих безумцев вопреки их собственной воле. Он становится во главе маленькой вооруженной группы людей. Одного его присутствия довольно, чтобы восстановилось спокойствие. Уже не спрашивая никакого согласия, он провозглашает себя губернатором остельцев, государственный переворот вызывает всеобщий энтузиазм. Так человек, не признающий никакой власти, становится единоличным властителем!

Кау-джер с горечью вынужден прибегнуть к мерам, вызывающим у него отвращение. Он вводит обыски, чтобы пополнить продовольственные запасы, экспроприацию, учреждает торговлю, право собственности. Труд является законом для всех. Суд, полиция, денежная система, общественные работы — ничто не забыто, даже тюрьма.

Столица острова, Либерия, превращается в современный город, и чилийское правительство соглашается уступить остельскому государству остров Горн, с условием установить там мощный маяк — то была заветная мечта Кау-джера.

Пожертвовав во имя сострадания к собратьям своей любовью к свободе, Кау-джер полагает, что, исполнив долг, он может сложить взятые на себя обязанности, но ему уготовано новое испытание.

Найден слиток золота, и Кау-джер никак не может сладить с охватившей поселенцев золотой лихорадкой. Остельцы, забросив все работы, ищут золото, но мало того, что экономике острова грозит полная разруха, его территорию наводнили золотоискатели, явившиеся со всех концов света. Потерпев неудачу, эти авантюристы предаются грабежу и бросаются на приступ столицы. Битва тысяч налетчиков с остельской милицией — одна из самых волнующих страниц романа. Кау-джер вынужден отдать приказ открыть огонь и, потрясенный, взирает на груду безжизненных тел. А тем временем правительство Чили, привлеченное залежами золота, посылает военный корабль, с тем чтобы навязать острову Осте протекторат, а вернее, прибрать его к рукам. Доказав сначала, что армия, которой он располагает, может противостоять чилийским притязаниям, Кау-джер подписывает договор, подтверждающий передачу эксплуатации золотых приисков соседней державе, но требует сохранить при этом автономию остельцев. Затем, передав власть подготовленному им для этой цели молодому человеку, Кау-джер берет старенькую шлюпку и плывет на мыс Горн. Он будет сторожем на своем маяке: «…Вдали от всех и нужный всем… навеки свободный и одинокий». Автор говорит, что «нигде в другом месте, кроме этой голой скалы, у него не хватило бы сил нести дальше жизненное бремя. Ведь самые тяжелые драмы разыгрываются в сознании людей; и для тех, кто их пережил и вышел из них опустошенным, разбитым, лишенным тех устоев, на которых зиждилась вся прежняя жизнь, нет иного исхода, как смерть или одиночество».

Эти слова отчаяния выражают подлинные мысли самого писателя. А несколькими страницами выше автор, описывая душевное состояние своего героя, как бы поверяет нам свои собственные чувства: «Всю жизнь он никому не подчинялся, и ему казалось жестоким навязывать свою волю другим… Вынужденный отречься от своих идеалов и покориться фактам, Кау-джер мужественно нес свой тяжкий крест, но в глубине души все еще лелеял слабую надежду на возможность осуществления своей мечты».

Кау-джер — человек чистого сердца, и потому он анархист в полном смысле этого слова. Смысл слов часто теряется, и теперь слово «анархист» стало равнозначно слову «террорист», однако человек, именующий себя анархистом, а на деле совершающий террористический акт, отрицает тем самым теорию, последователем которой себя провозглашает, так как, отвергая, казалось бы, всякую власть, он путем насилия пытается навязать свою. И сколько бы он ни говорил, что стремится к уничтожению социальных установлений вообще, на самом-то деле он выступает лишь против определенной социальной формы, и, значит, это уже не анархист, а революционер, который стремится заменить одно правительство другим. Тогда как анархизм предполагает, что человек должен быть свободным от всякой власти, ибо он достаточно мудр, чтобы управлять самим собой. Приверженцы этой теории утверждают, что при отсутствии любых систем человек не станет угнетать себе подобных и добровольно согласится с тем, чтобы каждый получил свою долю земных богатств. Коммунизм не так наивен и, преследуя цель равного распределения всех богатств, не доверяет благим намерениям человека и не обманывается насчет его полного бескорыстия, считая, что такого результата можно добиться лишь при помощи сильного правительства, стоящего у власти.

Кау-джер явно симпатизирует коммунистической теории. Но на деле свое общество он строит, пожалуй, на началах социалистического коллективизма. Так, золотоносные жилы он считает собственностью государства, производство электроэнергии — общественным достоянием. Корабль, курсирующий между двумя частями архипелага, также принадлежит государству. И если он разрешает частную собственность, которую считает неизбежным злом, то вовсе не потому, что следует какой-то теории, а потому, что видит в ней мощную движущую силу. В конечном счете его правительство придерживается либеральной доктрины с зачатками социализма. Кау-джер, можно сказать, использует даже новую экономическую политику (нэп), изобретенную Лениным.

В своей замечательной книге «Политическое прочтение Жюля Верна» Жан Шено подчеркивает, что Немо — это «образ непримиримого борца, в котором воплотилась мечта революционера поколения сорок восьмого года о свободе народов, его антиколониальные настроения и неприятие какой бы то ни было власти».

Я склонен думать, что таковы были и сокровенные мысли самого автора, этого «скрытого революционера», по определению Пьера Луиса. С жаром, свойственным юности, его мятежный дух прорывался в письмах к отцу. Потом он стал сочинителем. В своих драматических произведениях Жюль Верн довольствовался едкими насмешками в адрес современного ему общества. Затем его ослепила беспредельность человеческого прогресса. Но в 1886 году писатель пришел к выводу, что «успехи науки не должны обгонять состояние нравов». Надо дождаться дня, «когда люди станут достаточно образованными, достаточно благоразумными, чтобы никогда не употребить ее во вред», — так говорит Робур, олицетворяющий «науку будущего», которая способна будет изменить социальные и политические условия жизни на земле.

В 1894 году, которым определяется время действия романа «Кораблекрушение „Джонатана”», до совершенствования нравов было еще далеко. Тогда как науки, напротив, неудержимо развивались, и пропасть, отделявшая их от нравственных устоев жизни, все углублялась. Старый писатель содрогался, предвидя неизбежные последствия этого. Научные открытия давали возможность предугадать нравственный крах науки, поставленной на службу преступным целям и наделяющей человека таким могуществом, с которым благоразумие уже не в силах совладать. Об этом его последний роман, написанный наспех, над которым немало пришлось поработать его сыну.

Тот факт, что Мишель, связанный в последние годы с отцом тесными дружескими узами, сблизился с ним и в плане интеллектуальном, не оставляет сомнений. Я помню, как в доме № 44 на бульваре Лонгвиль отец и сын вели долгие беседы о книге, над которой в данный момент работал автор. Радуясь возможности поделиться своими планами с достойным собеседником и критиком, старый писатель загорался, как в былые годы. Жан Шено не без резона полагает, что Мишель оказывал в ту пору на отца не меньшее влияние, чем Груссе-Лори. В 1885 году был опубликован «Найденыш с погибшей „Цинтии”», роман, написанный Жюлем Верном в соавторстве с Груссе-Лори. Думается, что, несмотря на свое сотрудничество, авторы создали весьма посредственное произведение. Самый сюжет его мне представляется абсурдным: экспедиция, отправившаяся по следам Норденшельда с единственной целью удовлетворить семейное любопытство, — в это верится с трудом. Вызывает сомнение и та легкость, с какой осуществляются такие беспримерные подвиги мореплавания, как, например, освоение Северо-Восточного и Северо-Западного морских проходов. Одним словом, это весьма бледный пересказ путешествия, который не идет ни в какое сравнение с «Зимовкой во льдах», юношеским произведением Жюля Верна, гораздо более живым и композиционно лучше построенным.

Однако Жюля Верна связывали с Груссе-Лори тесные отношения; со всей очевидностью, беседы с таким революционером, как Груссе, не могли пройти бесследно для «скрытого революционера», каковым был Жюль Верн. Но в последние годы своей жизни писатель поверял свои мысли не кому-нибудь, а Мишелю, и никто, кроме Мишеля, не был в состоянии, не искажая намерений автора, довести до конца работу, начатую им над новой рукописью. Те, кого удивляет пессимизм последних произведений писателя, могли бы заметить, что автору никогда не был свойствен столь дорогой их сердцу безмятежный оптимизм. Если со вниманием прочесть все романы писателя, нельзя не отметить тот факт, что успех всех его героев объясняется лишь упорным трудом и мужеством, и сколько раз на страницах своих книг он выражает мрачные взгляды на судьбу человечества. К концу жизни эта нота разочарования звучит все отчетливее. Уже в 1895 году в «Плавучем острове» под прикрытием фантастики явно проглядывает не только едкая критика американского гигантизма, делячества, характерного для янки, смехотворность политических распрей, но и высмеиваются вздорные притязания наших инженеров. В 1896 году Жюль Верн осудил изобретателя Тома Рока, злоупотребившего своим открытием, а в 1904 году Робур, опьяненный своим могуществом, теряет рассудок. В романе «Кораблекрушение „Джонатана”», опубликованном в 1909 году, автор выражает тревогу по поводу социальных бед, которые так беспокоили его в последние годы жизни. Такое направление мысли неизбежно привело писателя к величайшему разочарованию, которое и выразилось в полной мере в романе «Удивительные приключения экспедиции Барсака», который был первоначально озаглавлен «Научное путешествие», добро и зло в равной мере воздействуют на душу человека, а это может оказаться причиной того, что наука станет служить худшему из зол. Если человеку изменит чувство меры, не обратит ли он свои познания, составляющие главную его силу, на уничтожение собственного творения?

 

51. ПОСЛЕДНИЙ ЗАВЕТ

В «Удивительных приключениях экспедиции Барсака» (опубликованных только в 1910 году) описывается город в Африке, которым правит тиран, поставивший себе на службу изобретения безумного ученого, одержимого манией величия. А в «Вечном Адаме» старый писатель задумывается над недолговечностью нашей цивилизации. Однако Жюль Верн, предугадавший сложные проблемы наших дней, сохраняет веру в человеческий гений.

После долгих колебаний и трудной работы по восстановлению текста черновика, носившего временное название «Научное путешествие», Мишелю удалось довести до конца замысел автора. Но выкидывая ненужные фразы первого поспешного наброска, не уничтожит ли он последние строки, оставленные его отцом? В черновиках романа Мишель обнаружил заготовки фраз, мысли, которые поверял ему отец, он узнал рассказ, который они столько раз обсуждали. И выяснилось, что поправок было не так уж много, во всяком случае, не больше, чем позволял себе иногда делать Этцель. Правда, на этот раз автор не мог их одобрить, но речь и в самом деле шла о ничтожных доделках, допустимых и при иных, менее оправданных обстоятельствах.

Закончив эту работу, Мишель решился напечатать ее, но всеобщие бедствия задержали публикацию романа. Старший сын Мишеля получил ранение в битве при Марне и долго лежал в госпитале; сам Мишель подолгу разглядывал карту Франции, на которой маленькими флажками отмечались колебания линии фронта, так что на некоторое время он и думать забыл об излучине реки Нигера. И только когда перемирие положило конец военному кошмару, можно было вернуться к вопросу об издании романа. «Удивительные приключения экспедиции Барсака» вышли в издательстве «Ашетт» в 1919 году.

А приключения и в самом деле были удивительные. Многие задавались вопросом, не послужили ли основой роману приключения Жака Лебоди, возымевшего довольно экстравагантную идею стать императором Сахары? Если на этот вопрос ответить трудно, то вполне естественно вспомнить о черной империи, основанной к югу от озера Чад султаном Рабахом, который в 1899 году погиб от руки майора Лами, не говоря уже о Самори, попавшем в плен в 1900 году, — его имя упоминается неоднократно.

Книга начинается с налета на банк, сопровождающегося похищением его директора. В наши дни такие печальной славы подвиги не редкость, однако этот следует считать одним из наиболее удачных в данном жанре. Бандитам, опустошившим несгораемые шкафы в Агентстве Центрального банка, показалось мало этого, им удалось бросить тень на директора Льюиса Бакстона: он исчез, и теперь все считают его организатором грабежа.

Отец увенчанного такой недоброй славой директора несколько лет назад пережил жестокое горе. Его старший сын, Джордж Бакстон, в прошлом отличный офицер, превратил свой отряд в шайку бандитов, грабивших нигерийские земли. Капитана и его сообщников беспощадно преследовали войска, и вот однажды во время битвы возле деревни Кубо, у подножия гор Хомбори капитана Бакстона убили.

Дочь старого лорда Бакстона, так и не поверив в виновность своего брата Джорджа, решила отправиться в Кубо, чтобы найти доказательства его непричастности к злодеяниям. Она уже была в Конакри, когда произошло ограбление Агентства Центрального банка, в котором обвинялся ее второй брат, Льюис. Не зная ничего об этом, она присоединилась к экспедиции депутата Барсака, в задачу которой входило изучить вопрос, достигло ли черное население французской части Западной Африки соответствующего уровня развития, чтобы принять участие в выборах.

Но какой-то таинственный враг расставляет засады на пути экспедиции Барсака, стараясь помешать ей проникнуть в излучину Нигера. Согласно приказу, оказавшемуся, как выяснилось впоследствии, ложным, отряд под командованием капитана Марсенэя, охраняющий экспедицию, заменен другим, не внушающим особого доверия, им командует лейтенант, как мы узнаем потом, дезертир.

Несчастья преследуют экспедицию, на ее пути встречаются только опустошенные деревни, все население которых перебито; и в конце концов в окрестностях Кубо, после того как Жанне Бакстон удается установить, что ее брат Джордж был убит не в бою, а кинжалом в спину, на экспедицию нападают какие-то странные планеры.

Отныне все ее участники находятся в плену у хозяина Блекланда, неведомого города, расположенного в пустыне, простирающейся к востоку от Гао-гао и мало изученной в ту пору. Этот новый город был построен на берегу высохшей реки, теперь снова наполненной водой, и разделен на три неравные секции. Одна из них предназначалась для бандитов, в другой жила аристократия этого преступного мира, самые порочные и самые жестокие люди, в третьей, расположенной между первой и второй секциями, держали рабов. А на противоположном берегу реки стояли дворец деспота и завод — основа его могущества.

И в самом деле, если неограниченная власть дает возможность тирану Гарри Киллеру добывать необходимые средства — он посылает своих подручных грабить деревни, население которых обращается в рабов, и банки в Европе, — то его всемогущество обеспечивает удивительный мозг обманутого им изобретателя Марселя Камарэ. Получив возможность осуществлять свои дерзновенные мечты и не ведая, каким гнусным целям служат его изобретения, ученый построил необыкновенный завод, сконструированные там странные машины могли вызвать дождь, превращая пустыню в цветущую долину; там строились планеры, создавались телеуправляемые снаряды, обеспечивающие господство Киллера над всем районом.

Дождь вызывается путем увеличения электрического заряда туч при помощи сконцентрированных волн Герца, направляемых специальными прожекторами. Дистанционное воздействие на самые обычные детонаторы представить гораздо легче, так как речь идет о передаче простых сигналов, теперь это уже стало реальностью. Что же касается моторов, то это другое дело. Интересно отметить, что подача электрической энергии для заводских машин осуществляется при помощи вульгарных проводов, соединенных с электростанцией. Планеры предвосхищают самолеты с изменяющейся геометрией крыла, проблема взлета и приземления решается с помощью винта, поддерживающего равновесие планера и приближающего его тем самым к геликоптеру. Что же касается движущей силы, то ее обеспечивает жидкий воздух. Из резервуаров, регулируемых системой клапанов, он вытекает в тонкие, постоянно прогреваемые цилиндры. Там он мгновенно переходит в газообразное состояние под огромным давлением и приводит в движение мотор. Это и похоже и непохоже на реактивный двигатель. Равновесие летающих машин, изобретенных Камарэ, регулируется автоматически, перемещение пилона, на вершине которого расположены крылья, выравнивает невольные отклонения планера, причем сам пилон может описывать маленькие дуги во всех направлениях вокруг вертикали. Своим движением он приводит в действие противовесы, и крылья занимают надлежащее положение. Эти описания вызвали немало откликов знающих людей. Я тем более охотно признаюсь в своей некомпетентности, что объяснения, которые дает Камарэ, весьма туманны. Зато замечание, предваряющее это описание, кажется мне крайне интересным. Камарэ «хотел наделить свои машины системой рефлексов», подобной той, которая имеется у птиц, а это и есть первый шаг на пути к современной науке — кибернетике.

Он сделает и второй шаг на этом пути. Речь идет об изобретенных Камарэ «осах», вертикальных цилиндрах с четырьмя винтами: один горизонтальный и три вертикальных; с правильными промежутками «осы» выскакивают из своих ячеек, делают круг, стреляют и возвращаются назад за новым зарядом, таким образом, это «автоуправляемые осы». Впрочем, и воздушные мины тоже. Сегодня мы располагаем такого рода ракетами с самонаводящейся боеголовкой. Что же касается цели, то она определяется данными «циклоскопа», который благодаря серии наклонных зеркал позволяет наблюдать все, что находится поблизости.

Автор всех этих устрашающих чудес, инженер Марсель Камарэ, — человек наивный, но страдающий манией величия. Узнав о злодействах, путем которых он получил возможность осуществить свои мечты и построить Блекланд, ученый восстает. «Осы», стреляющие картечью или жидкой углекислотой, охраняют подступы к заводу, но продовольствия там нет и осажденных ждет голодная смерть. Камарэ решается — жестокая ирония судьбы! — использовать восстание рабов. Начались отчаянные схватки. Жанна Бакстон, оказавшаяся во власти Киллера, находит в подземном каземате своего брата Льюиса и узнает от него, что под именем Киллера скрывается Фернэй, сын второй жены лорда Бакстона; этот злобный человек ненавидит своего отчима. Убив Джорджа, он занял его место, используя вверенный ему отряд для грабежей. Он же похитил и Льюиса, ограбив его банк.

Короче, это был бы самый обыкновенный детективный роман, если бы не Блекланд и не изобретения Камарэ. Наука на службе зла — таков истинный сюжет романа. Гениальный изобретатель, страдающий манией величия, возомнил себя равным богу. «Это я создал все, что здесь есть, — восклицает Камарэ. — Я создал этот город из ничего, как господь бог сотворил из ничего вселенную!»

Когда ученый узнает, ценой каких преступлений, сам того не ведая, он создал все это, рассудок его меркнет. «Гибель моего дела! — непрестанно бормочет он, потом вдруг выпрямляется и, ударив себя в грудь, кричит: — Бог проклял Блекланд!» Бог в его сознании — это он сам. Серией дистанционных взрывов Камарэ разрушает город до основания.

Блекланд уничтожен, а капитан Марсенэй, предупрежденный посланием, переданным впервые по беспроволочному телеграфу, помогает экспедиции вернуться на родину, сам же капитан… женится на Жанне! Все хорошо, что хорошо кончается, однако наука становится опасной!

Такова, на мой взгляд, главная мысль автора, которую он, впрочем, уже высказывал. Научный прогресс нужен человечеству лишь в том случае, если идет в ногу с прогрессом нравственным.

Несет ли изобретатель ответственность за те цели, которым служат его изобретения? На протяжении XIX столетия, до тех пор пока человечество пожинало материальные блага, связанные с научными открытиями, такой вопрос показался бы нелепым. Но к концу века вполне правомерно было высказать опасение за судьбы новых научных достижений и, перефразируя слова капитана Немо о том, что земле нужны не новые континенты, а новые люди, задаться вопросом: а не лучше ли уповать на людей, проникнутых чувством высокого морального долга, чем добиваться новых научных открытий?

Оставался еще сборник повестей и новелл, который Жюль Верн давно просил напечатать и который увидел свет лишь в 1910 году под названием «Вчера и завтра». В письме от 3 июня 1890 года автор сообщал, что у него есть новеллы, «которые могут составить целый том, в их числе и „Семья Ратон”». А в 1893 году он снова спрашивал издателя: «На когда планируется том готовых новелл?» Этцель упирался. Он не разделял нежных чувств автора в отношении «Семьи Ратон». Эта волшебная сказка, напечатанная в 1891 году в газете «Фигаро иллюстрэ», на его взгляд, создавала превратное мнение о творчестве писателя в целом. Как всякое произведение такого жанра, сказка под прикрытием вымысла высмеивает людские пороки, так что сдержанное отношение к ней издателя вполне понятно. Музыкальная сказка «Господин Ре-диез и мадемуазель Ми-бемоль» написана в 1893 году по просьбе Теофиля Готье для рождественского номера «Фигаро иллюстрэ».

В «Судьбе Жана Морена» прославляется брат, который жертвует собой, приняв вину на себя.

В фантастической сказке о будущем «Один день американского журналиста» предсказано много всего такого, что с той поры было уже изобретено. Мишель писал этот рассказ под диктовку отца, рассказ был напечатан в 1889 году на английском языке в журнале «Форум». Автор заставляет нас совершить скачок на тысячу лет вперед, описывая цивилизованный мир таким, каким он станет в 2889 году. Некоторые из его предсказаний не представляют ничего из ряда вон выходящего, другие более оригинальны. Кое-что уже воплотилось в жизнь.

В этом рассказе люди передвигаются в аэроавтобусах со скоростью шестьсот километров в час. Более длительные путешествия совершаются в аэропоездах, их скорость — тысяча километров в час. Однако для нас это уже вчерашний день, так как теперь турбореактивные самолеты переносят нас из Америки в Европу со скоростью полторы тысячи километров в час, причем с гораздо большим комфортом. Благодаря широкому распространению телефона и «телефота» газета выходит говорящая, покупатели могут услышать ее тут же, на месте, в киосках, разбросанных вдоль улиц. Весьма распространен и фонотелефот; телевизионных экранов у нас хватает, а вот видеотелефона все еще нет. Практикуются там длительный сон и даже электрический гипноз. Пресса — всемогуща и после проведения опроса решает — быть миру или войне, от нее зависят и судьбы подсудимых, так что их могут осудить до того еще, как будет вынесен приговор. Реклама приносит «Эрд геральд» огромные прибыли, директор газеты Френсис Беннет ведет себя словно глава государства. Солнечные аккумуляторы и трансформаторы дают возможность регулировать времена года, предполагается даже растопить полярные льды. Движущиеся тротуары, съестные тюбики, светящийся воздух — все это пустяки для наших потомков, которые собираются перемещать целые города и перевернуть Луну! Но чтобы отдохнуть, Беннету приходится принимать самую обычную ванну. Достаточно нажать кнопку и ванная тут как тут, но… в ней находится миссис Беннет, которая вернулась раньше, чем предполагал ее муж! Как ни странно, она не задержалась у своего портного-модельера, который весьма здраво полагает, что «женщина — это всего лишь вопрос формы».

Не последнюю роль в этой фантазии играет сатира. В сборнике этому рассказу предшествует настоящий фарс, высмеивающий крикливую американскую рекламу и пристрастие граждан Соединенных Штатов к «блефу».

А вслед за ней, напротив, идет новелла «Вечный Адам», исполненная глубокого пессимизма. Усилия человека тщетны: им препятствует его недолговечность, все преходяще в этом бренном мире. Прогресс, как и вселенная, кажется ему беспредельным, тогда как едва заметного содрогания тонкой земной коры достаточно, чтобы сделать напрасными все достижения нашей цивилизации.

Не исключено, что через несколько тысячелетий земля снова изменит свой облик. Писатель рассказывает об ученом этой грядущей эры, который чрезвычайно гордится достигнутым человеком уровнем цивилизации. Археолог Софр-Аи-Ср обнаружил во время раскопок следы исчезнувших цивилизаций. Ему посчастливилось найти рукопись и даже расшифровать текст, написанный на незнакомом языке. Это было описание катастрофы, которая произошла в нашем XX веке. Море покрыло все континенты, а в Атлантике появилась новая земля, и из всего населения земного шара выжило только семь человек. Эти остатки человечества, вернувшегося к первобытному состоянию, и положили начало современному ему населению нового и единственного континента. Из этого рассказа Софр с ужасом узнает, что много тысячелетий назад существовала не та цивилизация, которую он знал, а другая — цивилизация нашего XX века — и что к моменту своего исчезновения она достигла более высокого уровня, чем нынешняя. Все научные достижения были уничтожены, и человеку заново пришлось начинать свое восхождение, отталкиваясь от нуля. Адам и Ева, которых он считал предками человечества, на самом деле оказались теми, кто выжил после катастрофы, просто имена их дошли в искаженном виде. Продолжая свои раскопки, Софр обнаружил следы еще более древней цивилизации, по всей видимости, цивилизации атлантов, и тут он с горечью осознал извечный круговорот событий.

Однако пессимизм «Вечного Адама» относителен, ибо Софр не сдается. Отвага человека не вызывает сомнений, под вопрос ставится только его благоразумие.

В романе «Экспедиция Барсака» Жюль Верн пошел дальше, так как показал современного человека, разрушающего при помощи науки то, что было ею создано. То же самое мы наблюдаем и сегодня, правда, это только начало, и весь вопрос в том, как далеко мы зайдем.

То, что на смену одной цивилизации приходит другая, так ли уж это важно? Ведь утрата достигнутых результатов не помешает нашим потомкам принять факел и проявить такую же точно энергию, — одного этого уже достаточно, чтобы оправдать человечество. Пресловутый верновский оптимизм всегда был оптимизмом критическим и мог служить лишь относительным утешением, человеку следует быть мужественным и готовым противостоять самому худшему, считал писатель.

«Если Жюль Верн и его необыкновенные путешествия не умирают, — пишет Жан Шено, — так это потому, что они — а вместе с ними и столь привлекательный XIX век — ставят уже проблемы, от которых не удалось и не удастся уйти XX веку».

Лучше, пожалуй, и не скажешь. Остается добавить, что завет, который оставил нам писатель, призывает нас решать эти проблемы с должным мужеством и осторожностью, с верой в будущее, уравновешенной боязнью того самого худшего, что может случиться из-за нашей недальновидности и эгоизма. «Счастье улыбается отважным, тем, кто дерзает», но не безрассудным. Человеческое достоинство измеряется не материальными завоеваниями, а теми усилиями, которые потребовались для их достижения.

В произведениях «Вечный Адам», «Кораблекрушение „Джонатана”» и «Удивительные приключения экспедиции Барсака» сквозит разочарование, которое, казалось бы, идет вразрез с общим настроем творчества Жюля Верна в целом. То, что кривая верновского вдохновения отражала самую суть жизни, — явление вполне естественное: молодому энтузиазму трудности нипочем, они выявляются лишь с годами. И все-таки, если приглядеться внимательно, мысль автора не претерпела таких уж сильных изменений и оптимизм его никогда не был прямолинеен. Герои Жюля Верна преодолевают препятствия, казалось бы, непреодолимые; неудачи их не останавливают, и если они выходят победителями в борьбе с трудностями, то только потому, что не боятся их. Остановить их могут лишь силы природы, да и то ненадолго: не силой, так хитростью они заставляют служить их себе, а разве не таков путь науки? Верновские герои зачастую терпят бедствия, но это в том случае, если их начинания противоречат основам мироздания, поэтому дотошные критики не раз подмечали, что верновские острова взрываются или исчезают под водой, что машины, созданные его изобретателями, разваливаются. Оптимизм романиста существует не столько в его произведениях, сколько в воображении читателя, которому хочется, чтобы книга «хорошо кончалась», и ради этого главные действующие лица стараются кое-как выпутаться.

Неудачи, постигающие героев, более заметны в романах последнего периода, вот и все. Человеческая алчность терпит фиаско, когда слитки золота, выброшенные Золотым вулканом, превращаются в пыль, а золотой болид исчезает в волнах Баффинова залива; в результате смут на острове Осте мечтам о свободе и создании идеального государства наступает конец, и автор разделяет отчаяние своего героя:

«В смятении проследил он свой долгий жизненный путь, усеянный обломками теорий, составлявших его моральные устои. Ради них он пожертвовал всей своей жизнью… И все это превратилось в ничто. Душа его была опустошена. Его последние иллюзии рассеялись».

«Влюбленный в свободу, он мечтал о социализме по Сен-Симону, — писал Жан Шено, — но не мог долго обманывать себя его утопиями».

Жюль Верн стал осторожен во всех отношениях. У него уже нет слепой веры в безграничный прогресс. Гордыня заставляет человека забывать об эфемерности своего существования и тех материальных благ, к которым он так жадно стремится. Писатель говорит о страсти людей к бессмысленным и жестоким войнам, бремя которых ложится на их плечи, а все во имя того, чтобы хоть на миг завладеть непрочной частицей преходящего мира. Так не лучше ли отчаяться и отказаться строить на песке? Цивилизации приходят и уходят, и плоды многовекового труда обратятся однажды во прах. Какое значение имеют наши творения, если мир обречен на гибель?

Но дойдя до абсолютного отрицания, Жюль Верн вдруг видит проблеск. Герой «Вечного Адама» с оледеневшим от ужаса сердцем восклицает: «Ведь природа, сама природа, которую мы считали незыблемой, так неожиданно изменилась за какую-то секунду!» И тут же спокойно добавляет: «Истинное превосходство человека состоит не в том, чтобы властвовать, покоряя природу, а совсем в другом: для мыслителя — в том, чтобы постичь ее, удержать бесконечную вселенную в крошечных клетках мозга, для человека действия — сохранять душевное спокойствие перед бунтом материи, уметь сказать: „Меня можно уничтожить, но поколебать — никогда!”»

Эти гордые слова напоминают те, что в 1864 году произнес во время извержения Стромболи профессор Лиденброк. Ему вторит Кау-джер, размышляющий о судьбах человечества:

«Усилия этого странного и ничтожного существа, способного вместить в своем крохотном мозгу бесконечность вселенной, измерить ее и мало-помалу постичь ее законы, не напрасны, ибо мысль его — это и есть отражение беспредельности вселенной».

И тот же самый Кау-джер, замкнувшись в своем одиночестве, даст оптимистический ответ на тревожащий нас вопрос:

«Мы умираем, но дела наши продолжают жить, увековеченные теми силами, которые мы вызвали в себе. Мы оставляем на жизненном пути неизгладимые следы. Все, что происходит, предопределено предшествующими событиями, и будущее — не что иное, как неведомое для нас продолжение прошлого».