Женский чин: Мамы и верховые боярыни, их честь и место. Казначеи. Постельницы. Комнатные бабы. Мастерицы. Портомои. Мужской чин: приказный, крестовый, стольничий, походный, истопничий мастерской. Царицына слобода Кисловка. Черты жизни и нравов младшего чина дворовых людей по сыскным делам и челобитным.

Дворовый чин или придворный штат царицы состоял, в ближайшей службе, по преимуществу из женщин. Первое место в женском чину принадлежало боярыням, которые именовались дворовыми или верховыми, а между ними первое место занимали боярыни мамы малолетних царевичей и царевен. Старшинство мам соответствовало старшинству возраста царских детей, а потом старшинству мужского племени пред женским. Мамы царевичей, хотя бы и самых меньших по возрасту в целой семье, были всегда выше мам даже и старших возрастом царевен. В мамы избирались пожилые, опытные и, главное, самые приближенные к царице или к государю вдовы, большею частью из их же родственниц. Мамою царя Ивана Васильевича была вдова Аграфена Челяднина, жена государева дворецкого. Челяднины в то время занимали самые первые по приближению должности почти сряду в течение двадцати лет (1496–1518 г.) перед рождением Грозного. Отец и брат дворецкого были конюшими. Первому царевичу из рода Романовых Алексею Михайловичу (род. 1629 г.) в мамы была избрана его бабушка по отце, Орина Никитична Годунова, сестра Филарета Никитича и жена окольничего Ивана Ивановича Годунова, мужа доброго и благочестивого по отзыву иностранцев, который, служа царю Васшью Шуйскому, погиб в Калуге от второго Лжедмитрия в 1610 г., «скончася мученически, но к советникам самозванца не приложися».

Мамы получали годового жалованья более чем вдвое прочих дворовых боярынь. Во второй половине XVII ст. их оклад простирался от 50 и до 100 р. Столовых или кормовых денег они не получали, затем что, живя во дворце, пользовались всем дворцовым содержанием. Исполнив свою прямую службу, мамы обыкновенно уходили в монастырь; но при царевнах иногда они оставались и после их возраста, заведуя по прежнему всеми их делами и всем их обиходом. Мама царевны Софьи Алекс. княгиня Анна Никифоровна Лобанова-Ростовская оставалось мамою в дворовом штате до своего пострижения в монастырь. Она скончалась в Новодевичьем монастыре, в 1709 г., схимонахинею. При дворе, сначала в числе приезжих боярынь, она находилась более 60 лет.

В чин дворовых боярынь избирались обыкновенью вдовы по большей части из царицына родства или же по заслугам из придворных женщин меньшего чина, преимущественно из казначей, а иногда и из кормилиц, разумеется после долгой и испытанной службы. Так известная Анна Петровна Хитрово появляется в первое время, в 1630 году, казначеей у царевны Ирины Мих. В феврале 1646 года, по случаю разбора всего царицына чина умершей царицы Евдокии Лук., она была отставлена; при чем отмечено: по ее челобитью отпущена постричься. Но отметка была зачеркнута и показывала только, что Хитрая, вышла из двора по собственному желанию. Спустя несколько лет, именно в 1658 году, она была пожалована прямо в дворовые боярыни и с этого времени постепенно приобретает влиятельное и первенствующее положение между боярынь. Она особенно возвышается назначением в мамы к царевичу Федору Ал. — Когда царевич достигает возраста и по смерти старшего брата Алексея становится сам старшим в семействе и объявляется наследникам престола, его мама, по естественной причине, является тоже старшею и первою в дворовом женском чину. Она приближается даже и к новой царице Наталье Кирилловне. В 1672 г. за родинным стоном царевича Петра она стоит у ней в кравчих, что повторяется и в 1674 г. на родинном и потом на крестинном пиру царевны Феодоры. По смерти царя Алексея, у царя Феодора, своего воспитанника, Хитрая становится ближайшим человеком, а по частым болезням молодого царя и необходимым лицом в его комнате. Затем у новых цариц, у двух супруг царя Федора, Агафьи Сем. Грушецких и потом у Марфы Матв. Апраксиных она является полною хозяйкою и тоже исполняет важную должность кравчей, но не ради только торжественных столов, как у царицы Натальи, а повседневно. Должно полагать, что она введена во двор и в комнату к царевичу Феодору своим родственником, любимцем царя Алексея и его дворецким Богд. Матв. Хитрово, при помощи которого она постоянно и высилась. В чиновных списках ее имя, уже на втором месте, упоминается еще в 1698 г.

Находившись такое долгое время, около 70 лет, в царицыных хоромах, зная насквозь весь царский домашний обиход, все тайные нити дворских отношений, эта женщина, всегдашняя приверженница рода Милославских, умела так, себя держать, что невредимою прошла чрез все дворские смуты конца XVII ст., хотя, как говорят, была одною из начальных причин семейной вражды между Милославскими и Нарышкиными, потому что была лютою враждебницею царицы Натальи Кирилловны и всего рода Нарышкиных. Под фарисейским только видом постница, пустой лицемерной бабьей святыни только устами полная, Хитрая, по прозванию и по истине хитрая видом, нравом и самым делом, она ушничеством и ложным наговором, быть может больше чем другие другими средствами, успела родовую вражду в царском доме довести до известной печальной стрелецкой трагедии. Так, по крайней мере, писал о ней сын погибшего в этой трагедии боярина Матвеева, Андрей Матвеев.

Дворовые боярыни утверждались в своем звании особым царским указом. Соблюдался ли при этом обряд сказыванья им их боярства, неизвестно; но вероятно царицын дворецкий или царицын дьяк провозглашали им царский указ в присутствии царицы и прочих боярынь. Этот указ вносился иногда даже в записные разрядные книги, в которых напр. читаем: 1675 г. июля 6, «пожаловал в. государь в верховые боярыни стольника Федорову жену Григорьева сына Кокорева вдову Марью Иванову дочь, а по отце Акифьевых. А указано ей быть, по указу в. государя в светлице у мастериц и указано ей ведать мастериц всех» . Таким образом из верховых боярынь некоторым поручалось всегда какое либо особое заведывание в обиходе царицына быта. Одна, главнейшая боярыня, была кравчею, находилась постоянно при царице и быта, так сказать, ее правою рукою во всех домашних делах ее обихода. Другая заведовала вообще царицыною казною и называлась боярыней — казначеей, третья была светличная, заведовала всеми рукоделиями женского царицына чина, четвертая — боярыня-постельница, в ведомстве которой состоял весь постельный обиход царицы, в том числе и портомойное дело; пятая была боярыня — судья, рассуждавшая разные дела царицына дворового женского чина, относительно исполнения придворных обязанностей, споров и ссор между тем же женским чином, особенно рукодельным и постельным. Сверх того боярынею же называлась и приказная Хамовного двора, на котором изготовлялась всякая белая казна, полотна, скатерти и т. п. Этот двор находился в слободе Кадашове, от чего и боярыня, заведовавшая хамовным делом называлось Кадашевскою боярынею. Она впрочем не принадлежала к чину дворовых боярынь, а равнялась по должности казначеям.

Верховые боярыни получали годовое денежное жалованье, смотря по своему достоинству и по значению их занятий. В XVII ст. оно не превышало 50 р. в год, а в меньшей степени, в начале столетия, доходило даже и до 10 р. Впрочем средний и обыкновенный их оклад бывал в 25 р. Кормовых денег они не получали, потому что кормы, подачи и питье для них выдавались из дворца.

В начале царствования Михаила Федоров., когда он собирался жениться на Марье Влад. Долгоруких, а царицыным двором правила его мать инока Марфа Ив., дворовыми боярынями были (1624 г. сент. 15) две вдовы княгини Долгоруких, Татьяна Степановна и Прасковья, из которых первая получала годового жалованья 30 р., вторая 28 р. Вероятно они назначены были служить во дворе молодою царицею, как близкие ее родственницы. Третьею боярынею была Марья Юрьевна Головина, получавшая 10 р. В 1625 году мая 28, на место Долгоруких, которые по смерти царицы удалились в монастырь, именно в Вознесенский, к иноке Марфе Ивановне по ее же указу велено жить в Верху вдовам же Катерине Бутурлиной с жалованьем по 30 р. и княгине Овдотье Коркодинове с жалованьем по 25 р., причем Головиной назначено по 20 р. Перед свадьбою царя на Стрешневой, в 1625 г. боярынями были те же Бутурлина и Коркодинова; вновь поступили: Федора Заболоцкая (жалов. 25 р.), вдова Соломонида Васильчикова (жалов. 23 р.) Быть может последняя поступила на место Головиной, имени которой с тех пор мы не встречаем в записках.

Приводим списки боярынь, состоявших в царицыном чину в течении XVII ст.

У царицы Евдокеи Лукъяновны мамы: Царевича Алексея — Орина Никитична Годунова, жена Ивана Ив.; Ульяна Степ. Собакина, жена Сергея Степан. Царевича Ивана — Анна Конст. Стрешнева. Царевны Ирины — княгиня Марья Ив. Хованская, жена Ивана Фед. Царевны Анны — кн. Ульяна Вас. Троекурова, жена Романа Федор. Царевны Татьяны — кн. Марья Ив. Пронская, жена Василья Романов.

Боярыни: Собакина Ульяна Степ. крайчая 1628 г., а потом мама. Бутурлина Катерина Ив., жена Василья Матв.; Кн. Мезецкая Соломонида Петровна, крайчая. Кн. Коркодинова Авдотья Федоровна, Светличная. Васильчикова Соломонида. Заболотская Федора, постельница. Травина Анна Борисовна. Пушкина Анна. Колычова Анна Андреевна, жена Ивана Федор., Скобелцына Татьяна; Кн. Одоевская Анна Ив., жена боярина Ивана Ивановича. Кн. Туренина Марья Елизарьевна, жена Василья Ивановича.

Боярыни: Милослаескал Матрена Сем., с 30 мар. 1648 г.; Вельяминова Анна Мих., урожденная Ртищева, с 30 мар. 1648 г., крайчая. Кн. Коркодинова Авдотья. Фед.;Еропкина Аксинья Григор., с 30 мар. 1648 г. Давыдова Домна Сем., из казначей, с 14 апр. 1648 г.; Нарбекова Наталья Ал.; Кн. Мещерская Анна Андр., с 1663 г., жена князя Лаврентья. Вельяминова Устинья Ив.; Хитрая Анна Петровна вдова Степана Тарасова Хитрово; Кологривова Аксинья Ив.; Плещеева Анна Семеновна; Колычова Анна Егупьевна; Кн. Горчакова Агафья Роман., с 1667 г.; Кн. Волконская Домна Никит.; Кн. Хилкова Анна Матв.

У царевен: Кн. Пронская Марья Ив.; Собакина Ульяна Степ.; Травина Анна Борис; Кн. Щетинина Ульяна Мих. (Тимоф.); Толстово Дарья Ив., с 1663 г.; Мартюхина Марья Андр., крайчая у царевен больших, с 1659 г.; Супонева Анна Матв., с 1667 г.; Ивашкина Пелагея Иван., с 1667 г.; Зубова Афросинья Демид., крайчая царевен меньших.

У царицы Натальи Кирилловны при жизни царя Алексея мамы: Царевича Петра — Матрена Романовна Леонтьева, Кн. Ульяна Ивановна Голицына. Царевен: Натальи — кн. Прасковья Ив. Ромодановская. Феодоры — кн. Анна Львовна Львова, жена стольн. кн. Андрея Ив.

Мамы детей от Милославской: Шереметьева Ульяна Петр.; Кн. Лобанова Анна Никиф.; Шереметева Настасья Фед.

Боярыни: Хитрая Анна Петр.; Кн. Мещерская Анна Андр.; Леонтьева Матрена Роман.; Вельяминова Анна Мих.; Кн. Горчакова Агафья Ром. Блохина Матрена Вас., из казначей с 1672 г. на место Еропкиной. Кн. Волконская Домна Никит.; Соловцова Анна Степ.; Давыдова Марья Борис. с 1672 г. на место Вельяминовой Устиньи; Кн. Ухтомская Анна Фирсовна; Плещеееа Федора Ив.; Толстова Дарья Цв.; Мартюхина Марья Андр.; Супонева Анна Матв.; Ивашкина Пелагея Ив.; Мертвого Аксинья Алексеевна, с 1672 г. на место Зубовой, крайчая у царевен меньших. Ильина Марья Ив.; Мясная Дарья Силична.

Чин боярынь за 1680–1682 г. Мама кн. Анна Никиф. Лобанова. Дворовыя: Грушецкая Марья Матв. у царицы Агафьи Сем.; Хитрая Анна Петр. боярыня у цариц Агафьи Сем. и Марфы Матв.; Кн. Мещерская Анна Андреевна; Кн. Ухтомская Анна Фирсовна, была после у царицы Прасковьи Фед., умре 20 мар. 1688 г.; Кн. Горчакова Агафья Ром. боярыня, у царицы Агафьи Сем., а после у царицы Прасковьи Фед.; Плещеева Федора Ив., царицы Агафьи Сем.; Вельяминова Арина Фед., Светличная, царицы Агафьи Сем.; Свиньина Авд. Ив., царицы Агафьи Сем.; Орлова Офимья Ларион.; Полтева Анна Ив. царицы Агафьи Сем. Неелова Федосья Ив. из казначей царевича Федора, у царицы Агафьи Сем., потом пострижена в 1688 г.; Толстова Дарья Ив.; Мартюхина Марья Андр., у больших царевен; Супонева Анна Матв., у больших царевен, умре 1688 г.; Ивашкина Пелагея Ив., у меньших царевен; Мертваго Аксинья Ал., у меньших царевен. Ильина Марья Ив.; Мясново Дарья Сил.; Лодыженская Анисья Юр., в 1678 г. у царевен меньших; Кн. Шаховская Марфа Тимоф.

Царицы Натальи за 1680 г.: Мама кн. Прасковья Ив. Ромодановская. Боярыни: Левонтьева Матрена Ром.; Блохина Матрена Вас.; Кокорева Настасья Ив., светличная; кн. Волконская Домна Никит.

Чин боярынь в 1691 г. и за последние годы XVII ст. Мамы А. И. Лобанова-Ростовская; Марья Мих. Салтыкова; Анна Львовна Собакина. Боярыни: А. И. Хитрово, кн. А. Р. Горчакова; Фустова Татьяна Ив., из казначей, умре 1695 г.; кн. А. А. Мещерская; Ф. И. Плещеева; А. Ф. Вельяминова; Ф. И. Неелова; Д. И. Толстова, умре в 1698 И. А. Мартюхииа; И. И. Ивашкина; А. А. Мертвая; М. И. Ильина; Д. С. Мясная; А. Ю. Лодыженская; Измайлова Анна Андр.; Лодыженская Авдотья Ив., у царицы Марфы; Нелединская Дарья Лук., у царицы Марфы; Татищева Прасковья Осип.; Водорацкая Ульяна Мих. у царицы Прасковьи Фед.; Мотовилова Мавра Вас.; Белкина Марфа Ив.; Дурная Афросинья Павл., из казначей, с 1685 г.; Панова Татьяна Ив.; Карташова Соломонида Сав., из казначей, с 1685 г.; Петрова Авдотья Осип., с 1695 г. из кормилиц, у царицы Прасковьи Фед.; Коптева Ульяна Ив., из казначей; Кн. Мещерская Авдотья Вас: Заболоцкая Аксинья Петр.; Лепунова Олена Григор., умре 1698 г.; Горлинова Авдотья Данил., из казначей; Тарбеева Прасковья Матв., умре 1697 г. Кн. Волхонская Марья Ив.; Кн. Барятинская Аграфена Фед. с 1695 г., у царицы Прасковьи Фед.; Бутурлина Татьяна Сем., у царевны Прасковьи Ив. мама с окт. 1695 г.

Царицы Натальи: Мама кн. Прасковья Ив. Ромодановская; Кн. Волконская Домна Никит.; Ордына Нащокина Прасковья Борисов., после у царевны Наталии; Чихачова Матрена Гавр.; Лапатина Авдотья Поликарп.; Толстая Авдотья Федот.; Махова Лукерья Сем.; Кн. Ухтомская Лукерья Гавр. жена окольничего кн. Ивана Юрьев., кормилица царевны Наталии, а с 19 июля 1694 г. ее боярыня, на место умершей кн. Волконской.

Царицы Евдокии Лопухиных: Чирикова Авдотья Авр.; Лопухина Наталья Осип.; Доможирова Акулина Вас, из казначей. Царевича Алексея Петр. Мама Прасковья Алексеевна Нарышкина; боярыня Авдотья Сем. Нестерова, из казначей.

Честь и Место и на царицыной, половине государева дворца между женщинами соблюдались с тою же заботливостью, поддерживались и охранялись с тою же ревностью, как и на половине государевой, между мужчинами. Честь и место даже дворовых боярынь ставились в случай, когда тягались между собою местники-бояре и другие разрядные люди. Так в 1576 году Васюк Зюзин, искавший своего места перед Федором Нагим, ставил в случай между прочими и следующее обстоятельство: «да жила, господине, писал он боярину — судье, Петрова мать Шетнева (его родня) Фетинья у государя на сенех, и какова была с Оленою Плещеевою в государевой милости, во чти (в чести) и в местех, — в том у государя в милости и о сыску челом бью».

В 1627 году точно также Вас. Пушкин, тягавшийся о местах с Андр. Плещеевым, подал между прочим случай, что в 1547 г. когда царь Иван Васильевич понял в брак царицу Настасью Романовну, то у царицыных саней были Никиф. Хвощинской да Ив. Ив. Плещеев, а жена Ив. Плещеева мать Смерда Плещеева, который являлся здесь основою спора, была у царицы Настасьи в Верху и приказано ей было у портомой, а приносила она белое платье (чисто белье) к боярыням, которым над нею у белого платья приказано, к княгине Волконской да к Оксинье Губиной.

Пушкин этим доказывал, что Волконская была больше жены Ив. Плещеева, что больше ее была даже и Аксинья Губина, так как больше Ив. Плещеева был Хвощинский, а на Хвощинского и Губина ему Пушкину и случаев добыть не уметь, потому что они молодые дети боярские. Словом сказать, Пушкин по этому случаю считал себя выше Плещеева многими месты. Если таким образом честь и место дворовых боярынь шло, как говорится, тоже, как всякое лыко, в строку при местнических счетах, то им естественно было поднимать такие счеты и при их назначении во двор царицы, где они никак не хотели занимать должность меньшую против своих местниц или совместниц. По поводу одного такого назначения возбуждено было очень большое счетное судное дело между знаменитым кн. Дмитр. Мих. Пожарским и кн. Борисом Михаил. Лыковым.

В 1602 г., при царе Борисе Годунове, велено быть у царицы Марьи Григорьевны в дворовых боярынях Княгине Марье Лыковой, матери Бориса Лыкова, а у царевны Ксении Борисовны княгине Марье Пожарской — матери Дмитрия Михайловича. Пожарский стал бить челом Царю Борису и писал в челобитной, что по царской милости и по своему отечеству, его матери, княгине Марье, быть меньше княгини Лыковой не вместно, а можно его матери больше быть княгини Лыковой многими месты и государь бы его пожаловал велел ему с кн. Мих. Лыковым в отечестве дати суд и счет. Пожарский считал себя даже больше отца Борисова Михайлы, потому и просил считаться с ним, а не с сыном. Однако государь приказал боярам: в отечестве его судить и разряды сыскать с Борисом Лыковым. Бояре спросили: почему матери его кн. Марье меньше быть кн. Борисовой матери не можно? Пожарский привел множество случаев о чести и местах своего рода и ни одного о чести и местах дворовых боярынь, как можно было бы ожидать от этого спора: ясно что счеты о женских местах возникали не сами по себе не были особыми самостоятельными придворными счетами, и вполне зависели от общих местнических счетов, в которых женское место точно также, как и мужское, становилось случаем, находкою.

Спор и суд не был вершен при царе Борисе и возобновился слишком через 6 лет уже при царе Василье Шуйском и при том со стороны Бориса Лыкова, который объяснил, почему и суд не был окончен. В своей челобитной царю Шуйскому он писал: «А преж сего, при царе Борисе в 1602 и в 1603 годах кн. Дмитрий Пожарской доводил на меня Бориска ему царю Борису многие затейные доводы, что будто я, сходясь с Голицыными да с кн. Борисом Татевым, про него царя Бориса рассужаю и умышляю всякое зло. А мать его княж Дмитриева княгиня Марья в теж поры доводила царице Марье на матерь мою, что будто, мать моя съезжаючись с княгинею Василья Федоровича Шуйского-Скопина Оленою и будто ся рассуждают про нее царицу Марью и про царевну Оксенью злыми словесы. И за те затейные доводы и за иная многая лганья царь Борис и царица Марья на матерь мою и на мене наложили опалу, учали в том гнев держати без сыску, и матери моей не велели без указу от себя с дворишка съезжать (выезжать из своего дома). И в те поры тот кн. Дм. Пожарский не по своему отечеству и не по стычке, теша его царя Бориса, бил челом на меня в отечестве о суде, и царь Борис его кн. Дмитрия за те затейные доводы и за многая лганья жалуючи, а меня, по своему тайному гневу, позоря и казня, вместо смертные казни (как бы на смертную казнь) велел мне с неволю (неволею) отвечать ему кн. Дмитрию в отечестве. И кн. Дмитрий на суде говорил и разряды подавал Стародубских и Ряполовских князей, будто они больше бывали моих родителей Оболенских князей. А сам он к тем Стародубским и Ряполовским ко многим князьям причитал отца своего и себя по родословцу лесвицею, и ставил отца своего, в лесвице больше многих (тех) князей, а своих ближних родителей, Пожарских князей, которые бывали в городовых прикащиках и у иных (подобных) дел, за их худобою ни в каких случаях не подавал и потому своему умыслу и по тем своим затейным доводам хочет больше быть мене лесвицею родословием, а не отечеством, т. е. ближними родители, и не по разрядам. И после того суда я многажды царю Борису бивал челом о вершеньи того суда и царь Борис, не жалуючи меня за те его кн. Дмитриевы и его матери затейные доводы, того суда вершить не велел, а велел мене для своей докуки послать на службу в Белгород и тот суд и по ся места не вершен; а ныне кн. Пожарской по тому суду меня с собою в ровенстве ставит». Вообще тяжбу Пожарского Лыков объяснял придворными интригами и случай между их матерями, который подавал повод тягаться с ним Пожарскому не почитал настоящею местническою стычкою. — Как бы ни было, но подобные случаи признавались в местничестве тоже опасными для родовой чести и в известных обстоятельствах могли служить не малою потерею и позором всему роду, оттого местники и были так чувствительны ко всякой мелочи в своих местнических счетах.

При царе Михаиле Федоровиче, 1627–1630 г., к его супруге царице Евдокие Лукьяновне была определена в Верх в дворовые боярыни княгине Ульяна Васильевна Троекурова, жена Романа Фед. Троекурова, и учинена во всем царском жалованье равною с боярынею Екатериною Ивановною Бутурлиною, женою Василья Матв. Бутурлина. В этот раз Троекурова самолично подала государю челобитную и объясняла, что ей с Катериною Бутурлиною в равенстве быть не можно: по вашей государской милости, по нашему отечеству, прадед родной Вас. Бутурлина и его деды и дед его родной и дядя большой везде в пятых и в шестых товарищах (бывали) с дядею моим да с отцом в ваших государских разрядах». В доказательство она стала перечислять случаи и в заключенье просила: «милосердый государь, пожалуй меня рабу свою, невели мне быть в ровенстве с Бутурлиною, и вели по своим разрядам на Бутурлина в нашем отечестве свою царскую боронь учинить, чтоб родству нашему тем вперед позорным от Бутурлиных не быть. Царь государь смилуйся!» Решено было против указанных случаев вывести справки из разрядов; но чем окончилось дело, неизвестно. Знаем только, что в списках дворовых боярынь Троекурова ставилась выше Бутурлиной.

В феврале 1623 года царь Михаил Фед. женил царевича Михайла Кайбудовича на дочери Григорья Ляпунова, Марье, а на свадьбе указал быть в сидячих боярах: Ив. Плещееву, и князьям Роману да Никите Гагариным, а в сидячих боярынях их женам: Настасье Семеновне Плещеевой и княгиням Катерине Матвеевне и Марье Михайловне Гагариным. По случаю же болезни Плещеевой велено быть ее дочери, по муже Вельяминовой. Гагарины тотчас заявили, что по росписи им назначено быть меньше Плещеева, что теперь они хотя садятся под ним, но впред станут бить челом государю; а женам их меньше Вельяминовой никак быть нельзя. Между тем Вельяминова не сама себя представляла в сидячих боярынях, а представляла только свою мать, почему на свадьбе ее и называли не собственным ее именем, а именем матери, Ивановою женою Плещеева; она только занимала место матери. Гагарины же не хотели сидеть именно под Вельяминовой, как очень молодой перед ними. Однако из Разряду велено было князей посадить сильно на назначенных местах; «да из Разряду же приезжал разрядный дьяк, а велел княгинь Гагариных посадить (стало быть также сильно) под Вельяминовою. Вообще велено сидеть по росписи, где кому указано, а кому до кого будет дело и они впредь государю бей челом… И они по росписи сидели, и после свадьбы Гагарины никто не бил челом.

Подобные столкновения даже и между женщинами во дворце были делом обычным и неизбежным по самому существу местнических отношений, ибо во дворце честь и место никогда не были мечтою. Здесь известная местническая потеря чести и места всегда сопровождалась потерею и многих служебных весьма существенных выгод, и не для одного лица, а для всех его родичей. Можно было о чем подумать и похлопотать, можно было вытерпеть и батоги, и тюрьму и опалу, и всякие личные унижения, лишь бы сохранить то место, с которым приобреталась, а иначе вовсе терялась известная служебная ступень, а с нею все существенные блага, именно денежные и поместные оклады.

Но честь и место, как понятие о достоинстве лица, глубоко коренилось в нравах всего народа, от дворца до людских помещичьих изб, во всяком доме, где собирались люди, и особенно во всяком доме, где встречалось какое либо служебное господарское разделение людей, где был двор в смысле дворовых людей. Вот напр. что писал в 1681 г. из Москвы некий дворецкий к своему помещику (Андрею Безобразову): «а что, государь, написано в памяти (твоей), чтоб баб развесть по избам. и бабы, государь, ни которая не слушает, все лиша бранятца меж себя, и меня, холопа твоего, не слушают, лают; и их развесть без твоего де государского указу нельзя, все больше и старые. Приходил я, холоп твой, многожды в избу и им говорил, чтоб изместили Марью Чеглокову, дали места; и они не дают, нихто не хочет ниже сидеть» …

* * *

После верховых боярынь, вторая степень женских царицыных чинов принадлежала казначеям, на руках которых сохранялась всякая казна, все уборы, вещи, деньги, различные материи и т. п. Они вели приход и расход этой казны, а по тому должно полагать, что по своим обязанностям они необходимо были грамотницами. Это подтверждается еще и тем, что иные казначеи исполняли вместе и должность комнатных псаломщиц, комнатных чтиц или читальщиц. Казначеи находились при каждой комнате особо, т. е. у казны царицыной, у казны каждого царевича и каждой царевны. Таким образом их штатное число определялось числом членов царской семьи. Впрочем у самой царицы обыкновенно бывало по две казначеи. Годового жалованья они получали по 8 р., да кормовых по 6 денег или по 3 копейки на день.

После казначей следовала ларешница, у которой на руках были комнатные ларцы, и которая собственно была второю казначеею у царицы, ибо эта должность состояла только при комнатах одной царицы, а у других членов царской семьи ларцами заведовали те же казначеи. После долгой и испытанной службы казначеи нередко жаловались в сан верховых боярынь.

В некотором равенстве с казначеями были еще следующие чины: 1) учительницы малолетных царевен грамоте или как их иногда называли в том же смысле мастерицы. В учительницах были: мастерица Марья, учившая царевну Татьяну Мих.; Авдотья Пыпина, Варвара Лгова, Федора Петрова, учившие царевен с 1675 по 1691 г.

2) Кормилицы царевичей и царевен. Из кормилиц потом поступали, с уменьшением чина и значения, в постельницы или в комнатные бабки, а с возвышением — даже в верховые боярыни. Впрочем государева кормилица оставалась в своем чину до смерти и получала, в виде пенсии, все свои оклады. На таком положении оставались кормилицы царя Алексея, старица Анисья Ивановна, и царя Федора Ал., Анна Ивановна и пр. По окладу жалованья и учительницы-мастерицы и кормилицы равнялись казначеям.

3) Псаломщицы, получавшие жалованья по 6 руб. в год, кормовых по 6 д. Впрочем эту должность исполняли обыкновенно казначеи, как штатные грамотницы. Так у царевны Татьяны Мих. псаломщицею была ее казначея Василиса Пятово, вступившая в дворцовую службу в 1645 г. казначеей к царевне Ирине. В 1690 г. она умерла и на ее место определена псаломщпцею Татьяна Мартынова.

Под казначеями в чину стояли боярышни девицы, сенные боярышни, жившие в комнатах царицы и царевен для разных услуг. Это была третья степень царицына дворового чина. У царевен, они стольничали и как сверстницы жили для игр и забав и вообще для собеседничества, по этому и штатное число их не было ограничено. Они избирались из дворянского сословия: но по преимуществу попадали в Верх по отношениям царицына родства или родства верховых боярынь. Котошихин говорит: «а которого боярина или окольничего и думного и ближнего человека, дочь девица, или вдова, понадобится царице или царевнам, для житья взяти к себе в дом, и им то вольно, кроме самых больших бояр дочерей». Действительно царице вольно было брать к себе в комнаты, кого она похочет. Но мы уже видели, как Двор опасался людей мало известных, не сверстных и не родственных, на которых не мог вполне полагаться во всем; поэтому, как в дворовые боярыни, так и в боярышни девицы, избирались лишь те, которые вообще бывали близки царице по свойству и родству или по старинной испытанной дружбе и службе. Родовитых и знатных имен в этих чинах и особенно в чине боярышень вообще не встречается. Должно думать, что здесь всегда набирался только особый родственный и свойственный царице кружок, вовсе недоступный для других, хотя и знатных, но мало ей известных личностей.

Боярышни девицы, живя постоянно в комнатах царицы и царевен, на всем готовом содержании, конечно, не нуждались и в отдельном чиновном годовом жалованьи. Все, что было им нужно, жаловала царица. Но в конце XVII ст. и они стали получать окладное жалованье, старшие по 7 р. в год, младшие по 5 р. и самые меньшие в чину по 3 р.

К тому же чину девиц-боярышень принадлежали и карлицы, которых занятия также не были определены особою какою либо должностью. Жалованья они получали в ряд с меньшими боярышнями, рубля по 3 и по 5 р. Число девиц боярышень вместе с карлицами бывало, как мы сказали, не одинаково. В 1682 г. их было, получавших по 7 р. — 11 человек; по 5 р. — 36 человек; по 3 р. — 4 человека. В 1691 г. получавших по 7 р. — 12 ч.; по 5 р. — 38 ч.

Четвертую степень царицыных чинов занимали постельницы и комнатные бабы. Имя постельницы обозначает и их должность; они «постели постилали под царицу и под боярынь, и спали у царицы в Верху посуточно, по переменам; сидели у царицы в сенях, поденно ; а жены дворовых всяких чинов людей, разумеется меньших степеней.

При каждой комнате, как-то у царицы, у каждого царевича и у каждой царевны находились свои особые постельницы, число которых не всегда было одинаково. У царицы их бывало человек по 20 и по 25; в 1683 г. у царицы Марфы Матв. Апраксиных их было 30. У царевичей от 2 до 5; у царевен, старших от 8 до 12, и больше; у младших от 2 до 5 и больше. Окладного жалованья шло им в год по 4 р., кормовых, старшим по 6 денег, остальным по 3 деньги на день.

Кроме постельниц у царицы и у царевен при каждой комнате, находились комнатные бабы, по одной у каждой царевны и две у царицы. Это были собственно лекарки и поступали во дворец из принимальных, или повивальных бабок, оставаясь здесь по всему вероятию, после каждых родин при комнате ребенка, которого они повивали или принимали. Они получали жалованья по 1 1/2 р. в год, кормовых столько же, сколько и постельницы; хлеба по 6 четей ржи и овса.

Пятую степень занимали мастерицы и ученицы, золотные и белые, т. е. золотошвеи и белошвеи, «мужни жены и вдовы и девицы, честных и середних чинов дворовых людей, которым делают и шьют зелотом и серебром и шелками, с каменьем и с жемчугом». Число их также как и постельниц было не одинаково и увеличивалось постепенно, вместе с нарождением царского семейства и распространением потребностей и надобностей двора. В первой половине XVII ст. оно доходило до 40 слишком человек. В 1626 году золотных мастериц было 15 ч., а белых 11 ч. В 1682 г. их было 59 ч. и 22 ученицы, в 1691 г. — 87 чел. и с ученицами. Годовое жалованье и кормовые деньги назначались им не одинаково, смотря по мастерству и трудолюбию. Первостепенные получали от 2 до 4 р., средние по 1 р. и по 1 1/2 р., меньшие, а равно и ученицы по полтине. В 1627 г. мастерицы первой статьи получали 4 р., второй 3 р., третьей и четвертой 2 1/2 р., пятой 2 рубля в год. Кормовых старшие получали по 5 и по 6 денег, средние по 4, младшие по 3 и ученицы по 2 денги на день. Хлебного, ржи и овса, старшие получали по 7 и 8 четей, средние по 5 и 6, младшие по 3 и 4 чети. У кого было поместье, тем хлебного жалованья не давали. Число хороших мастериц стояло в разное время большею частью на 30, отчего они и назывались даже тридцатницами, так что попасть в список таких тридцатниц значило приобресть настоящую степень мастерства. Мастерицы и ученицы были жены и дочери, дворовых же государевых людей, царицыных детей боярских, сытного и кормового двора стряпчих, подключников, конюхов, подьячих, а иные и из городового дворянства. Когда в 1680 г. произведена была поверка их дворовой службы, то оказалось, что некоторые служили в Светлице лет по 50, напр. Катерина Темирева, Татьяна Перепечина, а Анна Лукъянова Маслова служила 58 лет; другие 40, 36 лет, 33 года, 27, 25 и вообще слишком по 20 лет.

Шестую и последнюю степень женского царицына чина занимали портомои или по Котошихину — мовницы, иначе прачки, «которые платье моют; жены дворовых людей. А когда прилучится им мыть платье, говорит Котошихин, и то платье зимою и летом возят на реку в санях, в сундуке, замкнув и запечатав, покрыв красным сукном; а затем платьем идет боярыня, для береженья». Число их в начале XVII ст. было не велико, всего 8 челов.; оно увеличивалось с нарождением царского семейства и в конце столетия доходило до 30 челов. В 1682 г. их было 24, в 1691 г. — 28 чел. Жалованья они получали по 3 р. в год, кормовых по 6 денег на день. Хлеба, ржи по 10 четей без полуосмины, овса по 15 четей с осминою.

Общее число царицына женского чина, как мы видели не было определено каким либо штатным положением. Оно постоянно изменялось, смотря по действительной надобности в людях. Праздных и только штатных должностей не существовало. Очень немногие лица сохраняли свои места лишь в виде пенсии и то в исключительных случаях. Так мама царевны Софии княгиня Лобанова-Ростовская очень долго оставалась на своем месте и с получаемым окладом, который был даже увеличен до 100 р. Но быть может она несла при этом какую либо особую дворцовую обязанность. Она оставалась мамою и по удалении Софии в монастырь. Затем долго оставались на своих местах кормилицы государей.

Число женского чина младших степеней, начиная с казначей, как и число боярынь, в течении XVII ст. с приращением царского семейства, постепенно увеличивалось. В 1620-х годах это число стояло около 60 чел.; в тридцатых годах оно простиралось не много за 100; в 1630 г. было 102 чел., в 1634 г. — 106; в 1637 г. — 113; в 1640 г. — 120; через десять лет, в 1650 г. — было 149 челов.; в 1660 г. — 178; в 1673 г. — 233 чел.; в 1691 г. — 264.

В первое время все младшие степени чина, начиная с казначей получали корм из Дворца, как и боярыни; но с 1 сент. 1626 г. им были назначены кормовые деньги, от 6 до 2 денег в день, смотря по чину и по старшинству в своем чине.

Женские лица неслужебного чина, число которых не было значительно и к которым принадлежали дурки-шутихи, юродивые, богомолицы, девочки-сиротинки, калмычки, арапки и т. п. — упомянуты в предыдущей главе. Этот чин пользовался готовым дворцовым содержанием, получая все надобное для одежды и для своего личного обихода из царицыной казны

* * *

Мужской царицын чин можно распределить на приказный крестовый, стольничий, походный, истопничий, и мастерской.

Приказный чин управлял всем ведомством; он собственно и составлял Постельный (комнатный, кабинетный) Приказ государыни царицы, иначе Приказ царицыной мастерской палаты, что имело тот же смысл. Приказ представляли собственно только два лица, царицын дворецкий, стоявший во главе ведомства, и дьяк. Царицыным дворецким бывал обыкновенно близкий человек по родству, по свойству или по старой испытанной службе. Так у царицы Евдокии Стрешневых дворецким был ее дядя Фед. Степ. Стрешнев, также Вас. Ив. Стрешнев. У царицы Марьи Милославских в первое время Прокопий Фед. Соковнин, потом Вас. Мих. Еропкин, а в последнее время сын первого Федор Соковнин. У царицы Натальи Нарышкиных Аврам Никитич Лопухин.

Должность царицына дворецкого по значению равнялась званию окольничего, поэтому и лица, занимавшие ее постепенно из простых дворян возводились в думные дворяне, а напоследок в окольничие. Правою рукою дворецкого и главною силою всего Приказа был дьяк, на обязанности которого лежала вся письменная часть ведомства и все делопроизводство. Он вел приходные и расходные книги, денежные и материальные, и своею подписью утверждал расход; составлял описи и переписи всякой казны, чиновные и всякие другие списки и росписи подведомых лиц; производил и записывал сыскные и распросные дела и т. д.; словом сказать, это был главный секретарь царицы, производитель всякого ее приказа и всякого назначения и распоряжения. Его жалованье равнялось с жалованьем первых боярынь — мам. В конце XVII ст., именно при царе Федоре в чину находились два дьяка: один получал 80 р., другой 70.

Канцелярия дьяка состояла из двух или трех, а впоследствии и из пяти подьячих, из которых старшие получали жалованья по 25 р., а младшие по 20, след. столько же, сколько и верховные боярыни.

Так как дьяк представлял главный узел всяких дел Приказа, то Котошихин при обозначении, кем приказ управляется, вовсе и не поминает дворецкого, а говорит только, что в том приказе сидит дьяк, а надсматривает казначея-боярыня. Это указание должно понимать в том смысле, что действительно боярыня казначея, как правая рука царицы и главный орган ее ежедневных приказаний, являлась по необходимости и главною управительницею приказа во всем том, что касалось так сказать материальной и технической стороны ведомства, которое все-таки было мастерскою палатою, т. е. учреждением для устройства всяких домашних, комнатных, постельных царицыных обиходов, при чем дворецкий, конечно, не мог участвовать своею службою. В том приказе ведомо, говорит Котошихин, царицыно, и царевичей и царевен платье и мастеровые люди; вот именно эта сторона дела и находилась в надзоре боярыни-казначеи. В ведении дворецкого оставалась так сказать внешняя, наружная сторона дела, т. е. все распоряжении, касавшиеся служебных лиц, разбирательство их споров, суд над ними и т. д., и потом всякое царицыно дело, производимое или устраиваемое вне хором царицы, а также и всякие сношения с другими ведомствами.

В Приказе, кроме того, были ведомы Хамовные слободы и села, в Москве — Кадашево, в Твери — Константиновская, переведенная потом в Москву же, и в Ярославской стороне села Брейтово и Черкасово, которые выделывали на царский обиход полотна и всякую белую казну. Все эти люди, как и все царицыны чины, судом и расправою в истцовых исках были ведомы исключительно в приказе мастерской царицыной палаты.

К крестовому царицыну чину мы относим крестовых дьяков, служба которых нам уже отчасти известна (т. I стр. 199): они служили у крестов во время обычных повседневных молений царской семьи, читали и пели, псалтырь говорили, конархали. Один из них, начальный, именовался уставщиком. Это по всему вероятию был знаток церковного устава и в то же время регент; он управлял порядком чтения и пения. Число крестовых дьяков в разное время было не одинаково. У царицы Евдокеи Стрешневых их было всего 4 человека; у Марьи Милославских в 1654 г. — 6 чел и у царевен 5 чел. При царице Наталье Кир. было 2 уставщика и 26 чел. крестовых. В 1682 г. царицыных дьяков было 8 чел. и с уставщиком, да кроме того у больших царевен 8, у меньших царевен 9, у царевича Ивана Ал. 10 чел. — Жалованье они получали разное, вероятно по заслугам, по познанию и по способностям. Уставщик получал 25 р.; царицыны старшие по 10 р., средние по 7 р., младшие по 5 р.; — у царевен больших старшие 25 и 20 р., средние 12 и 13 р., младшие 9 и 10 р.; — у царевен меньших старшие 25 р. и 20 р., средние от 11 до 16 р., младшие 10 р. и 7 р.; у царевича от 16 р. и до 4 р. Сверх того все они получали кормовые деньги, главные по 6 р., 1 статьи по 4 р., 2 статьи по 3 р.; также славленые или праздничные рождественские первой статьи по 2 р., второй по 1р., и причастные, на два поста на великий и успенский, уставщик по 4 р., остальные по 2. В 1650-х годах за причастное сукно, на кафтан, уставщик получал по 6 р., остальные по 3 р. и кроме того за годовые сукна по 5 р. каждый.

В стольничем чину состояли царицыны стольники, которые по своей должности по летам и по положению были отчасти тоже, что пажи. В стольники к царице, по словам Котошихина, — берут боярских и окольничих и ближних людей детей, лет по 10 ростом (возрастом); а как они будут лет 15 или 17 и они в том чину не бывают, а бывают в царский чин взяты, в стольники или (особенно близкие) в спальники. А бывает их в стольниках человек 20». Прямая должность их обозначена самым их званием. Они стольничали за столом царицы и кроме того сопровождали ее в выездах и походах. Как детям им не было определено окладного жалованья, но за то их должность проводила их на лучшую дорогу на действительной службе в государевом чину. Хотя Котошихин и говорит, что это были дети бояр и вообще первостепенного сословия в государстве, однако, судя по фамилиям, из которых избирались царицыны стольники, мы должны заметить, что все эти фамилии вовсе не принадлежали людям знатным. Это были вообще дворяне рядовые, мелкопоместные, нисколько не знатные и вступавшие во дворец лишь по дворцовым же связям, особенно по свойству и родству с царицею или с приближенными к ней людьми. Так напр. у царицы Евдокии Стрешневых в стольниках находим Сем. Лук. Стрешнева, Алексея Никит. Годунова, Ив. Фед. Стрешнева большого, Ив. Фед. Стрешнева меньшого, Вас. Вас. Бутурлина, сын Вас. Матв.; Ив. Льв. Волкова, Якова Стрешнева, Афанасья Стрешнева, Як. Ив. Безобразова, кн. Фед. Ромодановского, сын Григория Петр. — У царицы Натальи Кирилловны стольниками были тоже все родственники, Нарышкины: Лев, Мартемьян, Федор Кириловы, Кирила Алексеев, Василий, Андрей, Семен Федоровы и пр. У царицы Марьи Ильичны Милославских находим в стольниках в первое время: Милославского Матв. Багдан., Голохвастовых Кузьму и Ивана, Ртищева Фед. Мих., Соковнина Алексея Прок., сына ее дворецкого Прокопья Федоровича; Еропкина Фед., Траханиотова Александра Ив.; потом: Ртищева Луку Григ., Колычова Алексея Як., Потемкиных Степана Петр. и Федора Мв., Чичериных Петра, Андрея и Артемья Яковлевых, Ржевского Алексея Ив., Хитрово Петра Савел., Мартюхина Ивана Арт., Еропкина Ив. Ив., Кн. Елецкого, Луговского, Нарбековых, Блохина, Вельяминова, Сомова, Орлова, Прончищевых, Панина, Соколова, Жданова, Кологривовых, Лукина, Протасьева, Зиновьева, Собакиных, кн. Львова, Кузмина, Головина, Полтева, Свиньина, Дашкова, Кутумова, кн. Вяземского Фед. Як., кн. Волкоыского Ив. Вас, кн. Мещерского Петра Фед., Мусина Пушкина Ив. Алекс, Бутурлина Ив. Ив., кн. Козловского Фед. Григ., Змеева, кн. Долгорукова Влад. Дмитр.

Все это дети людей не совсем знатных и известных в то время. Напротив здесь видим довольно фамилий, которые принадлежали дворовым боярыням, каковы Мещерские, Волконские, Нарбековы, Собакины, Вельяминовы, Мартюхины, Колычовы, Хитрово, Еропкины, Сомовы, Орловы, Блохины, Кологривовы, и т. д., так что состав этих стольников видимо наполнялся родством и свойством дворовых царицыных чинов. Затем еще у царицы Марьи, т. е. в то время, когда писал о дворе Котошихин, указавший, что стольников бывало человек 20, — мы находим их гораздо больше. К концу XVII в. число их быстро возрастает, особенно с того времени, когда в государском дворе явилось несколько цариц, собиравших каждая около себя свой особый чин, и особенно быть может по той причине, когда молодой царь Петр стал забирать своих сверстников дворян к себе на службу, в свое потешное войско. Тогда все те кто не желал, чтобы дети их потешничали и стало быть по понятиям века безобразничали в Преображенском, все вообще лежебоки и белые руки старались уйти в стольники к царицам, где служба была женская и легкая. В 1686 г. у одной царицы Прасковьи Федоровны супруги царя Ивана Алексеевича ее стольников числилось уже 263 человека, из которых в то время по требованию в Москву явилось только 62 чел., а 201 оказались в нетях, жили по деревням. В 1696 г. от царицы Евдокии Лопухиных присланы были в Разряд на смотр для службы 76 чел. и после смотру, за малолетством были оставлены в царицыном чину по прежнему. Царицыны стольники, не получая никаких окладов, жалованы были только платьем, которое получали или готовым, или кусками тканей и деньгами на приклад. В 1653-4 годах они получали на холодное платье всего по оценке и с деньгами рублей на 17 слишком.

К походному чину относим царицыных детей боярских.

Служба их по словам Котошихина, была такова: посылают их боярыни во всякие посылки и ездят с царицею в поход, и спят у царицы в Верху, для сторожи и оберегания, в низких местах, посуточно, по переменам. Главнейшая надобность в них представлялась именно во время царицыных походов, когда они оберегали поезд на пути и оберегали царицын двор на станах. Штатное число их полагалось, кажется, около 100 челов., но бывало больше и меньше. Все они кроме денежного годового жалованья, получали и поместный оклад. Старший денежный оклад бывал в 14 и 15 р.; к нему поместного оклада назначалось от 400 до 500 четвертей или от 200 до 250 десятин. Средний оклад был 10–13 р. денег и 300–350 четвертей поместья; младший оклад 7–9 р. и поместья 150–250 четвертей. Прибавка жалованья назначалась по заслугам, а большею частью по годам службы. Во дворе у царицы они служили обыкновенно по очереди по три месяца в году, переменяясь, а остальное время жили в своих поместьях. Месяцы их дворовой службы назывались жилыми месяцами, потому что в то время они жили в Москве, или собственно при дворе.

В истопничем чину начальное место занимал истопничий, который имел наблюдение за чистотою и отоплением хором и за всем обиходом, какой только требовался для этой цели. Его ведомство сосредоточивалось в истопничей палате (т. I, стр. 185), где собирались подчиненные ему мовные и сенные истопники и сторожи и где сохранялась всякая истопничья казна, разные материалы и вещи.

В царицыном чину истопничий получал жалованья 30 р. и по порядку чинов следовал за дьяком. Мовные истопники топили и готовили мыльни у царицы и у царевен, и получали жалованья по 9 р., Мовные сторожи работали у тех мылен за чистотою и сторожили; жалованья получали по 5 р. В 1682 г. истопников было 2, а сторожей 4. Сенные истопники, которые палаты и хоромы топят и метут и у дверей для отворения стоят, люди честные и пожалованные поместьями и вотчинами, а живут на Москве, т. е. в службе во дворце, по полугоду. Сенные сторожи стерегли и оберегали на сенях, крыльцах, лестницах и на дворах. Первые получали жалованья по 7 р., а вторые по 3 р. В 1682 г. истопников было у царицы 14 ч., у больших царевен 8 ч., у меньших 17 ч.; сторожей у царицы 39 чел., у больших царевен 8 чел., у меньших царевен 16 чел. Сторожи для своих занятий распределялись по разным местам и палатам: так в 1646 г. в мастерской палате их было 4 челов., у мастериц в светлице 3 челов., в портомойне 4 челов., в Казенной палате 2 ч., и т. д. и также особо у хором царицы, каждого царевича и каждой царевны, если те хоромы были строены в отдельности.

Мастерской чин состоял при царицыной мастерской палате из разных мастеровых люден по изготовлению платья и разных других предметов постельного обихода. Это были портные мастера, между которыми старшее место занимали закройщики. Закройщиков бывало человека два, которые получали жалованья по 10 р., кормовых по 5 денег на день. Рядовых портных бывало около 10 человек; затем чеботники, человек шесть; шапочник, каптурник, шляпочник, кружевник, белильщик, игольщик, которые получали по 7 р. жалованья и по 3 денги кормовых.

В рукодельном чину кроме мастериц, при светлице состояли: знаменщики, два человека, которые знаменили, т. е рисовали потребные для шитья рисунки икон, всяких изображений и всякие узоры, и светличный писец, составлявший рисунки надписей, тоже для вышиванья. Они получали жалованья по 15 р., кормовых по 6 денег. При той же светлице для пялечных и разных других подобных дел находился светличный плотник, собственно столяр, получавший 2 р. жалованья и по 6 денег на день кормовых.

Как старшие, так и младшие дворовые царицыны чины пополнялись всегда лицами, состоявшими в близком или дальном родстве с теми, которые уже находились на службе. Родство с тем или другим чином всегда давало прямое право просить об определении в этот чин. В этом дворовый порядок находил наиболее верное ручательство при выборе служебных лиц, ибо род личности в то время всегда представлял естественную круговую поруку за своего родича и если такая круговая порука состояла уже на службе, то тем легче и тем прямее была дорога для поступления на эту службу нового родича. В челобитных прямо и выставлялось это обстоятельство, как основание просьбы. «Родители государь, мой, пишет один боярский сын, прося царя Алексея об определении в царицын чин, дядья и братья у тебя, государя, во дворе, в царицыных детех боярских, в сытниках и в подклюшниках, а матья у тебя же, государя, во дворе, у государыни царевны Анны Мих. в постельщицах. Милосердый государь! пожалуй меня, холопа своего, вели мне быть у государыни царицы в детех боярских».

Младший мужской чин, сенные истопники и сторожи, портные и другие мастера, в первое время избирался из добрых людей, вероятно, тоже по свойству и родству с дворовыми чинами. Но, конечно, при таком порядке, ручательство и одобрение родственников и свойственников за доброе поведение избираемого не всегда оправдывало их выбор и нередко во дворце являлись большие безобразники, которых трудно было унять, остановить. В руках дворцовой власти не было никакого твердого обеспечения, что избранный, во все время своей службы, будет вести себя пристойно и благонравно во всех отношениях, поэтому и здесь впоследствии явилась необходимою единственная старинная мера охраны от всяких случайностей служебного зла и беспорядка, именно круговая порука. Это произошло по следующему обстоятельству. В 1660 г. генваря 7, «великая государыня царица и в. к. Мария Ильична указала истопников Пронку Пототуя да Микитку Шайкина за их многое бесчинство и пьянство отставить и учинить жестокое наказанье, бить кнутом. И тогож числа им чинено наказанъе, вместо кнута, биты батоги нещадно. Приказ о том из хором казначеи Матрены Блохиной. А на их место указала великая государыня взять вновь иных истопников с записьми и с крепкими поруками. А впредь указала государыня имать в истопники и в сторожи вновь с поручными крепкими с записьми, а без поручных записей отнюдь неимать».

После того, при определении в такие должности, всегда уже приносилась и поручная крепкая запись от людей, вполне ручавшихся за избранного, в которой они писали: «поручилися есми — в том, что такому то быть по государеву указу в такой то должности, служить верно и государево здоровье опасать и все памятовать, что ему чтено в крестопроводных статьях; у государева дела не пить, не бражничать, никаким воровством не воровать и с воровскими с приличными людьми не водиться, вином и табаком не торговать, карты и зернью не играть; и государского самому ничего не красть и для покражей к казне воровских людей не подвесть и дурна никакого и хитрости над государевою казною не чинить; всего государского беречь с великим раденьем и с опасеньем и подвоху над казною никакого не учинить; и что видячи над своею братьею какое дурно и о том начальным людям извещать, и с своею братиею дневать и ночевать по очереди; и без указу никуды не съехать и взем жалованье, не заслужа не снесть и не сбежать и от чину, не бив челом государыне, собою не отстать; а буде определяемый что сделает противное этим статьям, то, писали поручики, на нас поручиках пеня, а пени, что государь укажет, взять на том, кто нас поручников будет в лицах, — наши поручиковы головы, вместо его головы».

Вообще дворцовое бесчинство и особенно воровство наказывалось во всяком случае довольно строго. Однажды, в мае 1688 г. портной мастер царицына чина, Михайло Сергеев отрезал у двух царицыных подножий (род ковров) несколько соболей. Украденное он продал на Красной площади и денег взял всего две гривны. Дворцовая подозрительность проснулась; поднялся розыск, допытывались с какою целью были отрезаны соболи, не мыслил ли вор какого зла на государское здоровье. Это нужно было знать тем более, что подножья принадлежали царице Наталье Нарышкиных, а тогда, с этой стороны, всего опасались от другого царского рода Милославских. Розыск, Однако ж, кроме простого воровства, ничего не открыл. За воровство портному была следующая сказка: «Мишка Сергеев! Будучи ты в мастерской палате в портных мастерах, своровал государского достояния, от дву подножий соболи обрезал, и в том в твоем воровстве винился, и за то твое воровство великая государыня благоверная царица и в. к. Наталия Кириловна указала бить кнутом и от чину отставить и впредь у государских дел нигде не быть». — Вследствие этого указа, июня 19, он бит кнутом перед дворцом за Куретными вороты, дано 30 ударов.

Обыкновенный способ исправления нравственности дворовых служителей и других меньших чинов состоял в том, что их отправляли, особенно за пьянство, под начало в монастырь, по большой части в Москве в Покровский, что на Убогих Домах или в один из отдаленных северных. Так в марте 1666 г. царицыны крестовые дьяки, Михайла да Мартин Протопоповы, были сосланы под начал первый в Убогий Дом, а другой на Вологду в Каменный монастырь, с наказом держать под крепким началом, к церковному пению приходить и всякую работу работать. Эти крестовые могли быть сосланы и за раскольничьи мнения.

Такому же подначальному монастырскому исправлению подвергались в своих проступках и лица женского чина. Их ссылали под начал обыкновенно в Хотьковский монастырь, а иногда и в более отдаленные монастыри: в Успенский во Владимире, в Суздальский Покровский. В 1658 г. авг. 4 сослана в Хотьковский монастырь комнатная Евгения Шишкина, возвращенная оттуда на другой год в мае. В 1694 г. июня 17 сослана в Володимир одна постельница при следующей грамоте: «В Володимер в Успенский девичь монастырь игуменье Феодосии с сестрами. Послана к вам от нас (государей) из комнаты царевны Марии Алексеевны под начал постельница Ирина Протопопова за ее бесчинство и пьянство; и вам бы ее дать под начал в келью старице княжне Максимилле Шеховской под крепкой начал, и велеть ей ходить к церкви ко всякому пению и в келье поклоны класть, как чин монастырской надлежит; и после церковного пения быть у монастырской всякой работы; и с монастыря ее неспускать и хмельнова ничево не давать; а буде она в чем не послушна будет и ее смирять, как чин монастырской надлежит».

Монастыри, таким образом, в старом нашем быту имели для правительства весьма важное значение, как места исправления всяких худых нравов, худых мыслей, всякого самомнения, и даже в случаях, когда совсем кто либо лишался ума. В 1673 г. июля 6 царю Алексею била челом некая вдова Анютка Фомина. Сынишка, государь, мой, Ивашка Степанов, будучи при твоей царской милости великия государыни царицы и в. к. Натальи Кирилловны в мастерской палате в портных мастерах, и в нынешнем, государь, во 181 году после Светлого Христова Воскресенья за грехи мои залежал, и в скорби своей по грехом во уме порушился, меня не слушает и в домишку всякое неистовство чинит и пужаетца и бегает; а я бедная с невесткою своею, а с его женою людишка одинакие, приберечь его и смирить некому, и неслушает. Милосердый государь! Пожалуй меня бедную беспомощную рабу свою, вели, государь, его, сынишка моего Ивашка сослать под начал в монастырь ко Всемилостивому Спасу на Новое, по коих мест Господь Бог во уме его утвердит, чтоб мне бедной от сынишка своего в позоре не быть и емуб сынишку моему впредь твоей царской милости неотбыть. Царь государь смилуйся пожалуй!» Государь указал сослать его в монастырь Покрова Богородицы, что на Убогих Дому с наказом: «велеть держать его под крепким началом, и отдать его старцу воздержательному, и велеть ему ходить к вечерни и к заутрени и к литоргеи по вся дни, а винаб и пива и меду к нему никто не приносил».

Царицын младший женский и мужской чин именно постельницы, мастерицы, портомои, мастеровые люди, дети боярские и пр. был поселен особою слободою, которая была расположена подле Никитского девичьего монастыря, между улицами Никитскою и Смоленскою, ныне Воздвиженкою, и называлась Кисловкою. Это название и теперь сохраняется в тамошних переулках. От жившего здесь царицына чина самая улица Никитская именовалась иногда Царицыною. По всему вероятию заселение Кисловки дворовыми людьми царицы относится еще ко временам великих князей, т. е. по крайней мере к концу XV века, когда Кремль был перестроен и слободы по Неглинной переставлены на новые места. Слободская земля была государева и раздавалась под дворы, смотря по надобности в известном размере. С течением времени с умножением населения и с переходом дворов от одного владельца к другому, дворовая мера в иных случаях дробилась, отрезывалась на части, а иногда прирезывалась, получала больший размер против настоящего, что всегда между жителями возбуждало споры и ссоры. Каждый, особенно из вновь приходящих требовал для себя законной меры, жаловался на соседа в неправильном владении даже одною саженью. По тесноте помещения конечно и одна сажень была дорога, а тем более если и от этой малой меры зависело удобство или неудобство в расположении разных хозяйственных построек. Е тому же многие из царицына чина жили в разных местах по Москве и просили поместить их также в Кисловке, так как она была ближе ко дворцу, да и место было казенное, след. для служащих по праву даровое. Для удовлетворения таких челобитий, для прекращения жалоб и приведения в порядок этого дела в ноябре 1689 г. было указано учинить в Кисловке все дворы поровну, т. е. длинные улицы или переулки разделить на равные части и отмерять для каждого двора поперек по воротам или 7 или 8 саж., соображаясь с длиною улицы, или переулка, а на полдвора половину той и другой меры, т. е. 3 1/2 и 4 саж. В это время в Кисловке была одна улица и пять переулков, в том числе Тупой, Ивановский, Кузмодемьянский. Дворов было 115, мерою по наличной стороне на 744 саженях. По новому размеру учинено 181 двор по 4 саж. и 208 дворов по 3 1/2 саж., при чем еще осталось в разных концах мелкою мерою 40 1/2 саж. Таким образом число дворов было увеличено с целью поместить всех желавших и имевших право здесь жить. Видимо, что время от времени, смотря по приливу населения, узаконенная мера дворов изменялась. Так в 1692 г. эта мера была только в 6 саж. на целый двор и длиннику внутрь двора 10 саж. Длинник всегда зависел от ширины квартала или сплошных дворов между двумя улицами, который и делился по полам, так что в иных местах он бывал и по 8 саж. Лишняя мера, которою по какому либо случаю кто завладел, всегда могла быть отрезана, как скоро являлся челобитчнк. По случаю отставки или смерти и вообще по случаю выбытия из чина, владелец двора свозил обыкновенно свои хоромы или продавал их заступавшему его место. В иных случаях дворовые места отдавались жильцам из оброку; платили с поперечника по 3 ал. 2 деньги с сажени.

Во внутреннем, так сказать домашнем устройстве слобода Кисловка отличалась от других московских слобод тем, что в ней не было старосты, ни сотского, ни десятских, т. е. она вовсе не имела самостоятельного земского значения, а имела значение дворовое, как совокупность людских дворовых изб. Полное заведывание местом и жителями принадлежало Приказу царицыной мастерской палаты, откуда для ближайшего надзора и управления, главным образом в полицейских делах, назначался в слободу и особый приказчик из боярских детей царицына чина. Иногда эта должность поручалась двоим. Приказчикам выдавалась наказная память, наказ, что будучи им в Кисловке в приказчиках над детьми боярскими и над всяких чинов людьми, которые живут там своими дворами, надсматривать, чтоб они вином и табаком не торговали, и корчмы и никакого воровства не чинили, и приезжих и пришлых всяких чинов людей несродичей к себе во дворы никого не принимали, и из дворов своих на улицу всякого помету не метали; а ослушников и винопродавцев, имая с вином, и питухов и корчемников и воровских людей приводили бы в приказ царицыной мастерской палаты, к дворецкому и к дьякам. А буде их оплошкою и нерадением что объявится, и учинится в. государю ведомо мимо их и им приказчикам за то быти в опале и в жестоком наказанъи безовсякия пощады. Такой наказ дан был в 1670 г. апр. 27. Для береженья от воровских людей в слободе на четырех улицах было устроено в 1632 г. четыре решетки, а пятая улица с переулком загорожены на глухо, для чего было куплено 201 бревен разной меры, длиною от 2 1/2 до 4 саж. На каждую решетку выходило около 40 таких бревен. Это были крепкие заборы которыми слобода на выездах отгораживалось от чужих улиц. В средине для проезда устраивалась брусяная решетка, которая днем поднималась, а на ночь опускалась, задвигалась железным засовом и запиралась замком. У каждой решетки была поставлена сторожевая изба, где постоянно жил решеточный сторож, наблюдавший вообще за слободским уличным порядком своего участка. — Решетки по своему местоположению получали и особые названия: была решетка воздвиженская, выходившая к Воздвиженскому монастырю на Смоленскую, ныне Воздвиженскую улицу, никитская, стоявшая подле никитского монастыря, ивановская у церкви Иоанна Милостивого.

* * *

Чтобы ознакомиться с людьми, с их жизнью и нравами, воспользуемся несколькими сыскными делами и челобитными, в которых являются не в воображаемом, а в действительном свете, и слова, т. е. мысли, и дела, или поступки древних людей. Это самые достоверные свидетели старого житья-бытья, дающие всегда такие доказания, которые трудно и совсем невозможно передать в образе какого либо научного счета, итога или вывода; но которые, однако скорее и прямее научных вычислении вводят читателя в исчезнувший мир старинных понятий, убеждений, представлений и действий, т. е. именно в тот мир, который исключительно именуется жизнью. Здесь мы приводим несколько таких документов, обрисовывающих отчасти дворцовый Верх, а по преимуществу дворцовый Низ, т. е. младшую среду дворцовой службы и ее житейских отношений. Вот дело о мышьяке, принесенном неумышленно в Светлицу.

1630 года генваря в 13 день государыни царицы и в. к. Евдокеи Лукьяновны словом приказала крайчая княгиня Соломанида Мезецкая, а велела дьяку Сурьянину Тороканову итить в Светлицу и роспросити золотную мастерицу Онтониду Григорьеву жену Чашникова, какое она государево дело ведает на мать свою на золотную ж мастеипцу на Окулину Волкову, и она б про то сказала в правду, по государеву крестному целованью; а что она Онтонида в роспросе скажет и те речи записав, приказала государыни царица сказати себе государыне.

И того ж часу по приказу государыни дьяк Сурьянин Тороканов золотной мастерицы Онтониды Чашниковы роспрашивал. Мастерица в роспросе сказала: в нынешнем во 138 (1629) году декабря в 21 день ввечеру пошла из Светлицы к себе на подворье сестра ее родная Марья Ярышкина и выроняла в Светлице плат чорной, и она тот плат подняла, а в нем завязано в узлу с зерновую кость, неведомо что, с одной стороны бело, а с другой черно; и она де тот плат положила у себя для того, как сестра ее спросит. И на завтрее декабря в 22 день пришла в Светлицу сестра ее та ж Марья и учала говорить, что она вечор выронила шгат с деньгами; и она де ей сказала, что тот ее плат подняла она Онтонида, а тот де плат без денег, а в нем заверчено в узлу неведомо что; и учала…….. перед подругами своими, и она де Марья тот плат у ней вырвала совсем и побежав на лестницу, бросила детине своему Онашке, а Онашка, взяв тот плат, пошел с дворца; и она Онтонида учела ей говорити, для чего плат вырывать, а в нем было завязано неведо что? И та сестра ее Марья перед подругами своими говорила ей, что в том плату был завязан мышьяк, а после сказала, что была сулема; а подруги ее в те поры были в Светлице Ектерина Ходина да девки Полагея Волкова да Степанида Хлебникова; и Катерина учела ей Марье говорить, что она делает не гораздо, носит с собою в Верх мышьяк. И та де сестра ее сказала, что тот мышьяк приготовлен был у ней на сверчков. И на завтрее де того, декабря в 23 день, била челом на нее Онтониду в Светлице боярыне княгине Овдотье Каркадинове Окулина Волкова, что она Оытонида тем сестру свою, а ее дочь Марью клеплет напрасно. В тот же день боярыня княгиня Овдотья Каркадинова сказывала про то государыне. И царица и в. к. Евдокея Лукьяновна присылала про то сыскивать в Светлицу Василья Ивановича Стрешнева. Вас. Ив. для того плата посылал к матери ее к Окулине Волкове нарочно. И мать ее Окулина принесла тот плат в Светлицу. Вас. Ив. Стрешнев, смотря тот плат, казал ей Онтониде. И она Онтонида, в том плату смотря, сказала что в нем завязано в узлу не то, что наперед того было прежде того было в нем завязано с зерновую кость с одной стороны бело, а с другой черно; а после в том же плату заверчена соколья соль; а та сестра ее Марья, на кого она ныне извещает, перед подругами своими сказывала, что были в том плату завязаны деньги; а после она ж сказала что был завязан мышьяк; а в третьи сказала, что была сулема: а как ей тот плат показали, и в том де плату завязана соколья соль, а не мышьяк и не сулема. И она де Онтонида об том била челом Василью Ивановичу именно, что в плату подменено, а заверчено не то, что было наперед того завязано. И Василей Иванович, взяв тот плат, запечатал и отнес его к государыне в монастырь. И после того мать ее Окулина на нее Онтониду бранилась и хотела ее в Светлице за сестру ее Марью, а за свою дочь, ушибити брусом.

Окулина, выслушав дочернины речи, запиралась, сказала, что она сестру свою Марью тем клеплет напрасно, такого плата дочь ее у ней из рук не вырывала, а дала ей тот плат она Окулина, а была в нем заверчена соколья соль, а не мышьяк и не иное что, и та де сестра ее Марья, взяв у ней тот плат, отдала племяннице своей Полагее Волкове, и Полагея, взяв у ней плат, отдала детине ее Онашке, а детина, взяв плат, отнес к себе. Полагея Волкова, ставлена с очей на очи, сказала, что тот плат вынесши из Светлицы, дала ей у дверей Марья Ярышкина и она, взяв у ней плат, кинула из сенного окошка детине Онашке. И золотная мастерица Онтонида била челом, а сказала, что та Полагея Волкова матери ее родная племянница и она по тетке своей кроет, и про то б допросити другую мастерицу, которая в те поры тут же в Светлице была, девку Степаниду Хлебникову; она то ведает, как сестра ее Марья тот плат у ней вырвала, а не сама ей дала.

Девка Степанида, спрашивана, сказала по государеву крестному целованью: декабря в 22 день бранилась сестра ее Марья в Светлице с нею с Онтонидою, и Онтонида ей говорила: для чего она у ней вырывает плат, а в нем заверчен мышьяк; и она ее за то бранила, а как у ней Окулины сестра ее Марья тот плат из рук вырвала, и она того не видала, потому что шила государское дело.

И мастерица Онтонида била челом, и на мать свою и на сестру говорила в пример, что мать ее Окулина ее Онтониду не любит и по сестре ее, а по своей дочери, кроет; все де то подлинно в те поры видела и слышала золотная мастерица Катерина Ходина.

Катерина Ходина, спрашивана, сказала по государеву крестному целованью: с Окулиною де она Волковою в побранке, а на чем государю целовала крест и она скажет в правду, хотя после вели государь про то сыскать мимо ее: декабря в 22 день пришла в Светлицу Окулинина дочь Марья Ярышкина и учала говорити сестре своей Онтониде Чашникове, что она вечор декабря в 21 день в Светлице выронила плат с деньгами; и Онтонида учала ей говорити, что она подняла плат ее без денег, а в нем завязано неведомо что; и та сестра ее Марья сказала, что в том плату завязан мышьяк. И она Катерина учила ей говорити, что она то делает негораздо, носит с собою в Верх мышьяк. И Марья сказала, что в том плату завязана сулема, а она тое сулему приготовила на сверчки. И после того Марья вырвала тот плат у сестры своей у Онтониды из рук и понесла из Светлицы вон, а Онтонида почала с нею за то бранитца, что она плат у ней вырвала: а в том де плату завязано было походило на зерновую кость, а не мышьяк и не сулема. А мать ее Окулина то видела ж и ныне по дочери своей кроет; а племянница Полагея Волкова не скажет подлинно для того, что Окулина Волкова ей тетка родная.

Окулина Волкова против тех речей во всем запиралась. Спустя слишком три месяца, апреля 30, государь приказал дьяку Сурьянину про то дело сыскати накрепко, детину Онашку, поставя перед собою с золотными мастерицы с очей на очи, расспросить: да будет детина против известных речей в чем учнет запиратца и государь велел про то дело его пытати; а кто что в роспросе и с пытки скажет, и государь про то дело велел сказати себе государю.

Маия 3 дьяк Сурьянин послал по золотных мастериц да по детину царыцыных детей боярских, а велел им, взяв их по подворьям безвестно, держати всех порознь. Тогож часу дети боярские взяв по подворьям золотных мастериц да детину, привели к дворцу. И дьяк Сурьянин детину спрашивал. Детина сказал: декабря в 22 день приходил он на дворец к боярыне своей к золотной мастерице к Марье Ярышкине и Марья де попросида у него плата, в чом завертеть рыба; и он дал ей плат свой, а в нем в узлу завязана была соколья соль, а тое де он соль пущал жене своей в очи для того, что у ней очи больны. И на завтрее де того пришел он к той же своей боярыне на дворец и ему тот плат, вынесши на крыльцо, кинула Окулинина племянница девка Пелагея Волкова; в том де плату завязана была в узлу там соколья соль, а не кость и не мышьяк и не сулема; а у боярыни своей у Марьи Ярыщкиной плата инакова он неимывал, кинула ему с крыльца плат девка Пелагея. Дьяк Сурьянин спросил детину, только ему тот плат и соколья соль показати и он узнает ли? Онашка сказал, что узнает, да бил челом, чтоб ему показать. Потом, смотря плату, сказал, что плат его, а узол, в чем завязана соколья соль, не тот: прежней узол был поменьше. Дьяк Сурьянин, развязав узол, казал ему соколью соль. Детина, смотря соли, сказал, кабы де преж того была завязана та соль; а после того учал мяться, а сказывал, что та, а иное не та; да смотря соли, постояв немного, сказал, что в плату подлинно завязана была та соколья соль, а не иное что. Дьяк Сурьянин, видя, что детина почал в речах своих мяться, велел его приставом вести к пытке; а золотных мастериц Окулину Волкову с дочерями для подлинного сыску к роспросу велел вести с ним же вместе. И приведчи к пытке, распрашивал их порознь. Детина, стоя у пытки, сказал прежние свои речи, что плат его, и завязана была в нем та соколья соль, что ему казана, а не кость и не мышьяк и не сулема.

Дьяк для подлинного сыску казал золотной мастерице Онтониде Чашникове плат, в чем заверчена соколья соль, тот ли плат с костью она видела. Онтонида, смотря плат, сказала, что она его у сестры своей видела и его знает, только в нем завязан был узол менши тово, а в том узлу заверчена была кабы что кость, величиною с зерновую кость, или кабы мышьяк, а не соколья соль, то де подменила сестра ее Марья. А сокольи соли до сех мест в плату отнюдь не было, а заверчена после. И детина против того говорил, что она сестру свою тем клеплет, опричь де той сокольи соли в плату завязано кости и мышьяку и сулемы небывало; а Онтонида на детину говорила в пример, что отнюдь той сокольи соли в плату заверчено небывало, а подменили они ту соль, завязав в плату в узол после. Дьяк Сурьянин, доставя с Онтонидою с очей на очи мать ее Окулину да сестру ее Марью, распрашивал и плат и соколью соль им казал. Они, смотря плата, сказали, что плат детины их прямой; и в нем заверчена была в узлу прямая соколья соль, а не кость и мышьяк и не сулема, и ныне в плату там соколья соль, а не иное что.

Дьяк постращал детину пыткою, но и у пытки детина говорил тоже; между тем мастерица Онтонида говорила в пример, что сокольи соли в плату завязано в узлу отнюдь небывало, а было иное, да и то подменено после. Дьяк Сурьянин, видя меж их спор, велел детину пытати. Детина с первой пытки не сказывал ничего, а с другой пытки повинился и сказал: в том он перед государем виноват, велел ему в плату подменити после Тимофей Ярышкин да жена его Марья да теща его Акулина; а был в плату завязан мышьяк, а купил он тот мышьяк в Новегороде окармливать лисицы; и как привез к Москве, и тот мышьяк заверчен у него был в тот плат, и он пришед во дворец отдал плат и с узлом завертети рыба боярыне своей Марье Ярышкине; и Марья, взяв у него плат, пошла в Светлицу; и как у ней тот плат в Светлице осмотрели и на завтрее кинула ему плат из Светлицы в окно племянница Окулины Полагея. И тогож дни ввечеру пришла с Верху боярыня его Марья Ярышкина ж велела ему в том плату переменити, а завертети соколью соль, а которой в плату завязан был мышьяк и она его из плата вывязала и кишула. И дьяк Сурьянин ставил с детиною у пытки Марью Ярышкину и мать ее Окулину и они в том запирались, а сказали, что того ничего небывало и подменивать они ему не веливали; тем он их клеплет, хотя от них отойти из холопства. А детина перед ними пытан, с пытки говорил прежние ж свои речи, что и наперед того сказывал. А Окулина с дочерью запирались, что подменивать ему мышьяка сокольею солью не веливали: а детина с них несговорил. Дьяк Сурьянин после пытки отдал детину и золотных мастериц держати приставом по прежнему, а пыточные речи сказывал государю. Государь указал золотную мастерицу Онтониду Чашникову, которая в том деле на мать свою и на сестру извещала, освободить, а до своего указу в Вверх ей ходить не велел. А матери ее и сестре с мужем велел сказать: только они вины свои, в чем на них говорил с пытки их человек, не принесут и государь их велел в том пытати. Мастерицы, выслушав речи, повинились; а сказали: в том де они перед государем и перед государынею виноваты, что преж сего вины своей к ним государем не принесли, боясь от них государей опалы. Принес де к ней Марье тот плат детина их завертети рыбу спроста; и в те поры в плату завязан был у него мышьяк и она Марья, плат взяв у него и не россмотря, в Светлице выронила, а подняла его сестра ее родная Онтонида Чашникова и развязав узол, казала подругам своим. И в те поры то дело пошло в огласку и она Марья, плат вырвав у сестры своей, отдала девке Полагее; и та, взяв у ней плат, отдала детине; и Онашка плат принес к себе. И как у ней про тот плат с сестрою был шум и она Марья, пришедчи к себе на подворье, смотрили того плату у детины, что в нем в узлу было завязано, и в плату завязан мышьяк; и она детине своему учала говорить, для чего он к ней принес плат с мышьяком и ныне про него в Верху учинился шум. И Онашка ей сказал, что принес к ней плат с мышьяком, не ведая, спроста; и она вывязав из плата мышьяк, кинула, и ему заказала, чтоб он впредь про тот мышьяк никому не сказывал, а взяла у него соколью соль, что он пущает жене своей в очи, да в то место завязала в плат ту соколью соль и ему приказала говорить, только учнут спрашивать, сказывал бы, что в плату была завязана соколья соль, а не мышьяк. А муж ее и мать ее то сведали после. И в том де волен Бог да государь и государыня, учинили они то дело, боясь, спроста, а лихово у них умышленья никакого не бывало. И дьяк Сурьянин речи их сказал государю.

И государь указал, а велел золотных мастериц да детину их вести к пытке, а приведчи к пытке, роспроситл их накрепко и стращати всякими пригрозами, такиль они тот плат с мышьяком взяли у детины спроста, и неумышленьем ли тот мышьяк для каково злого дела в Верх взносили и преж сего в Верх мышьяку или сулемы ненашиваляль и т. д. — Мастерицы у пытки сказали, что они виновати в том, как велели мышьяк исторопясь сокольею солью заменить, а тот был у них мышьяк принесен в Верх с проста, а лихова у них никакова умышленья не бывало. А детина их сказал, что мышьяк принес к ним в Верх спроста, неведая, а на лихое дело того мышьяку к ним не принашивал, и сам он тем мышьяком и сулемою никакова дурна не делывал и людей не порчивал. И дьяк Сурьянин велел того детину стращать и поднять на пытку двожды, а пытать ево не велел. И тот детина ни в чем не винился, а говорил прежнияж свои речи.

Мая 5 государь для имянин дщери своей царевны Ирины Михаиловны золотных мастериц Окулину Волкову да дочь ее Марью Ярышкину пожаловал, велел их из за пристава свободить и велел им быти у своего государева дела в Светлице в мастерицах по прежнему; а человека их Онашку из за пристава до своего государева указу свобожать не велел. Он был освобожден июня 3.

 

Приворотный корень обратим

В 1635 году 30 генваря, одна из царицыных золотных мастериц, таже Антонида Чашникова, выронила нечаянно у мастериц в палате, т. е. в Светлице, где все они работали, платок, а в том плату «заверчен корень неведомо какой». Платок и с корнем подняли две белыя мастерицы и тотчас же объявили, т. е. представили государыне. На другой день по государеву указу и по именному приказу царицы велено дьяку царицыной мастерской палаты Сурьянину Тороканову об этом сыскати на крепко. Дьяк тотчас начал розыск распросом: где мастерица Чашникова тот корень взяла, или кто ей тот корень и для чего дал и почему она с ним ходит к государю и к государыне в Верх, т. е. во дворец? Чашникова отвечала, что тот корень не лихой, а носит она его с собою от сердечные болезни, что сердцем больна. Само собою разумеется, что такой ответ был недостаточен: царское слово сыскати накрепко требовало самого полного и строгого исследования. Дьяк стал спрашивать со всякою пригрозою: если она про тот корень, какой он словет, и где она его взяла, или кто ей дал и для чего дал, подлинно не скажет и государю в том вины своей не принесет, то государь велел ее в том пытати накрепко Мастерица повинилась и сказала, что в первом своем распросе не объявила про корень подлинно, блюдясь от государя и от государыни опалы; а теперь про тот корень скажет подлинно: «Ходит де в царицыну слободу, в Кисловку к государевым мастерицам к Авдотье Ярышкине и к иным, жонка, завут ее Танькою; и она де той жонке била челом, что до нее муж лих, и она ей дала тот корень который она выронила в Светлице; а велела ей тот корень положить на зеркальное стекло, да в то зеркало смотреться и до нее де будет муж добр. А живет та жонка, на Здвиженской улице. Дьяк тотчас велел жонку Таньку отыскать и привести пред себя.

Когда посланные за ней дети боярские поставили ее к допросу, она сказала, что завут ее Танькою, а мужа у ней зовут Гришка Плотник, а живут они на Знаменке на дворничестве, т. е. в дворниках у дворянина Головачова. Потом жонка Татьянка, как нужно было ожидать во всем заперлась и ответила, что она отнюдь в царицыну слободу в Кисловку ни к кому не ходит и золотной мастерицы Антониды Чашниковой не знает и иных никаких мастериц не знает и к ним не ходит. Их поставили с очей на очи. Мастерица говорила, что она Танька в Кисловку к мастерицам ходит, что там у ней с нею и познать учинилась, что она била ей челом, что до нее муж лих, бьет и увечит и она, Танька, дала ей корень, а велела положить его на зеркальное стекло, да в то зеркало смотретца и до тебя де будет муж добр.

Ворожея во всем запиралась, говорила, что мастерица тем ее клеплет, что она ее и не знает и коренья ей никакова не давывала. Да об том у них меж себя было спору много. Дьяк, видя их спор, начал их спрашивать, разводя порознь, со всякою пригрозою. Но ворожея стояла на своем. Дьяк потом распрашивал ее на одине со многою пригрозою, объявил ей, что если не повинится, то будут ее пытати накрепко и огнем жечь. Пригроза пытки, подействовала и ворожея призналась, однако в том только, что действительно дала корень мастеря де от лихова мужа, чтобы ее муж любил; но в Кисловку ни к кому не ходит, и ни кого там не знает. Тоже она говорила и на очной ставке с мастерицею, всячески запираясь, не смотря на улики, что в царицыну слободу к мастерицам не ходит и с ними не знается. Тем и заключился предваритеЛьный допрос. Записав речи, дьяк отдал подсудимых держать приставам.

Чрез пять дней, февраля 5, государь, слушав это дело, велел ехать к пытке окольничему Василью Ивановичу Стрешневу да дьяку Сурьянину Тороканову и про то дело сыскивать и мастерицу и жонку Таньку распрашивать на крепко. В первых своих речах Антонида сказала, что ей жонка Танька дала корень от сердечные болезни, а потом сказала, что для того, чтобы до нее муж был добр, следовательно речи свои рознила, потому и должна открыть все подлинно. Если она у той жонки взяла корень для лихова мужа, то, по своему воровству, ей довелось тот корень держать у себя на подворье, а к государю во дворец его носити не пригоже. А коли она тот корень принесла в Верх и она для чего принесла и по какому умышленью; и его государя и царицу и их царских детей портить не хотелаль и кто иной ее с тем не засылал ли? Или она сама по какому умышленью тот корень в Верх принесла и для чего принесла? А жонку Таньку расспросить: сказывает она, что тот корень дала мастерице, для того чтоб до нее муж был добр, и она б сказала подлинно какой тот корень словет, и где она его взяла и сколь давно она тем промышляет, и кому иным или ей, Антониде, опричь того какие коренья давалали, и в царицыну слободу в Кисловку ходит ли, и с мастерицами знается ли, и будет знается и почему у них с ними познать; и государя с государынею и их царских детей не порчивала ли, и иным кому портить невеливала ли, и коренья им не давала ли, и на то дело кто у ней сам или засылкою не пытался ли? Ввечеру окольничий Стрешнев и дьяк Тороканов ездили к пытке и распрашивали их, разводя порознь, по статьям.

У пытки мастерица говорила свои прежния речи, прибавив, что корень во дворец принесла спроста, без всякого умыслу и портить никого из государской семьи не хотела. — Не смотря на то ее велели попытать слегка, повторив тот же самый допрос с некоторыми незначительными дополнениями. Так ли она над государем, царицею и царскими детьми кореньем или иною какою порчею не порчивалали, и засылки к ней о том от верхних боярынь или от постелъниц или из иных чинов от каких людей не бывалоль? Только один ли корень она взяла у жонки, не брала ли чего и еще, и с иными коренщицы не знается ли? Но прежний ответ был получен и с пытки.

Более подробностей рассказала у пытки ворожея и коренщица Танька; вот ее слова: родом она города Орла, бывала стрелецкая жена, да после того овдовела и шла за бродящого человека за Гришку Плотника. Оба они живут на Москве на дворничестве у Меншова Головачова. В нынешнем в 1635 году генваря 27, прислала та мастерица Антонида к ней малова своего, чтоб она у ней побывала и как к ней пришла и она ей говорила, чтоб она ей сделала, чтоб ее муж любил; и она де дала ей корень, зовут его обратим, а велела ей тот корень положить на зеркальное стекло да в то зеркало смотретца. В остальном во всем она заперлась и ничего не прибавила во время пытки и при уликах на очной ставке, даже тогда, когда ее стали жечь огнем . Сказала только, что корень дала мастерице не с умышленья, по ее просьбе; и держала его у себя спроста. И государя и государыню и их царских детей кореньем, и иным ничем не порчивала и портить не хачивала и засылки к ней об том от верхних боярынь и от постельниц и от мастериц и из иных чинов ни от каких людей небывало, и в царицыну она слободу к мастерицам и к иным ни к кому не ходит и с ними ся не знает». Тем и окончился этот розыск. О судьбе этих лиц в сыскном деле находим известие, что сосланы в Казань за опалу в ведовском деле царицын сын боярский Григорий Чашников с женою, да на Чаронду Гриша Плотник с женою с Танькою и велено им жити и кормитца на Чаронде, а к Москве их отпустить невелено, потому что та Гришина жена ведомая ведунья и с пытки сама на себя в ведовстве говорила.

 

Колдовство да царицын след

1638 г. ноября 16 извещали государю мастерицы Марья Сновидова да Степанида Арапка и рассказывали: как был государь в Троицком осеннем объезде и без него государя приходила в Верх к мастерице Дарье Иаманове неведомо какая жонка, а видели то они мастерицы да два сторожа, светлишной да портомойной. Да она ж Дарья, украдчи остатки государевых деланых скатертей, отдала тем сторожам неведомо для чего. Да как государь пришел из объезду и приехав из того объезда подруга ее мастерица Авдотья Ярышкина, шла в Верх по каменной лестнице и она Дарья говорила ей, что сыпала песок на след государыни царицы Евдокии Лук.; и то слово слышала она Авдотья да светлишная писица Ненила Волонская, а от писицы слышала мастерица Анна Коробанова. Да как после того царица шла по переходам мимо Светлицы и в те поры они изветчицы говорили ей Дарье про светличную пропажу государских скатертей и она им сказала: толькоб де мне царицу уходить, а ныне де мне дешевы и слышали то слово золотные мастерицы. Да она ж Дарья, как государь был в Троицком объезде, ездила за Москву реку к серпуховитину Ивану Соймонову ночевать; а приезжала к нему покрыта государским полотном, в которых полотнах делают государским детям сорочки, и она то полотно, ездя, изодрала. Вот какие светличные события происходили на этот раз в отсутствие государя и царицы. Надо было сыскать подлинно и обо всем расспросить. Государь указал сделать розыск тому же окольничему Стрешневу и дьяку Сурьянину Тороканову.

При первом распросе мастерица Дарья сказала, что приходила к ней в Верх золовка ее Матренка Бахирева и стояла с нею у нижней Светлицы, а потом она взяла ее к себе в верхнюю Светлицу, потчивала медом и отпустила домой: остатки скатертей отдала сторожам потому, что они ни к чему не пригодятся (три лоскута, по смете всего с поларшина) песку на след царицы не сыпывала и слова говорила такие: толькоб государыня ее пожаловала, а иные ей не дороги и к Соймонову ночевать не езживала.

Мастерица Авдотья Ярышкина рассказала, как и из-за чего началось дело. Как государь с царицею пришли из троицкого объезда, она, быв в Верху, пошла к себе; и как будет на крыльце против полатки, где стоят на карауле, тут стояла мастерица Марья Сновидова с сестрою Домною: и Домна приказывает мужу Марьину, чтоб он ея сестру, а свою жену поучил гораздо за то, что она покрала в Светлице коробью у мастерицы Анны Коробановой, а она тое свою сестру завтре в Светлице перед всеми мастерицами выучит, чтоб она вперед не дуровала. Тогда мастерица Марья, оправдываясь, начала говорпть: то де на нас поносит мастерица Дарья Ламанова и только де она в том на нас посягает, ино де и то будет наруже, как она на след г. царицы сыпала песок. Услышав от нее то слово, Авдотья ударила ее Марью плетным батогом в голову: не ври де ты, жидовка! Как ты такое слово говоришь, от чего голове твоей пропасть! Потом на завтрее, пришед в Верх, она Авдотья сказывала то слово своим подругам; да слышала то слово и писица Ненила.

Изветчицы Марья и Степанида показывали, что как царица шла с переходов мимо Светлицы и Дарья в то время говорила: лишеб мне уходить царицу, а они ей недороги. Еще сказывала ей подруга их таж Дарья: есть де у ней такая баба, что всему тому пособит, да и звала к той бабе за Москву реку. Судьи поставили мастериц на очную ставку. С очей на очи Дарья Ламанова во всем запиралась; о царице говорила по случаю пропажи, толькоб государыня в той пропаже ее пожаловала, а они де ей все недороги. Судьи объявили ей: если она вины своей не принесет и правды не скажет, то государь указал пытать ее накрепко и огнем жечь.

Постояв немного, она заплакала и учала виниться. В том слове, что будто на след государыни сыпала песок — виновата; нечто будет то слово подругам своим она молвила со пьяна. Да и в том она виновата, что за Москву реку к Ивану Соймонову, покрывся государским полотном, ночевать ездила и как приехала потом к себе на подворье и муж стал ее спрашивать, куды она ездила и где ночевала? И она боясь мужа своего побой, сказала ему, что грешным де обычаем прожгла она царевны Ирины Мих. сорочку и ездила за Москву реку прибирать к той сорочке новое полотно, вместо прозженного, которым и была покрыта. Но о жонке, которая приходила к ней в Светлицу, она подтвердила только прежния свои речи. На другой же день, государь, слушав сего дела, велел мастериц и сторожей пытать: «как мастерица Дарья на след государыни сыпала песок, как она Дарья звала с собою за Москву реку Степаниду Арапку к бабе, а говорила, надабе де государское сердце уходить, а иные де ей подруги ее сошлися даром, и для-ль государские порчи хотела итить к бабе или для инова какова дела и кто с нею в том деле и какие люди в думе были; и в Верх к ней Дарье в Светлиду та ли баба, которая живет за Москвою рекою, приходила или какая иная и для чего приходила?

У пытки Дарья повинилась: «в том она перед государем и перед государынею виновата, что к бабе, к ворожее подругу свою Степаниду Арапку за Москву реку звала, а тое де бабу зовут Настасьицею, живет за Москвою рекою на всполье; а спознала ее с нею подруга ее золотная ж мастерица Авдотья Ярышкина, для того, что она людей приворачивает, а у мужей к женам сердце и ревность отымает; а наговаривает на соль и на мыло; да тое соль дают мужьям в естве и в питье, а мылом умываютца; да и над мужем де она, Авдотья, своим тож делала и у него к себе серцо и ум отняла: что она Авдотья ни делает, а он ей в том молчит. Да онаж Авдотья ворует с братьями своими двумя Соймоновыми и ею Дарьею братьям своим сводничает, тому ныне четвертый год. И била челом, чтоб поставить Авдотью с нею с очей на очи и расспросить, потому что она про то дело, что ей Дарье давала баба колдунья подлинно ведает. Да там баба давала, наговариваючи, золотной же мастерице Анне Тяпкине, чтоб муж ее Алексей Коробанов добр был до ее Анниных детей». — Стали пытать Дарью накрепко. С пытки она говорила, что ездила к той бабе и пыталась для мужа, чтоб ее муж любил желала только приворожить мужа и что колдунья в Светлицу к ней не приходила. Но когда велели пытать другую мастерицу, Марью Сновидову, утверждавшую противное, и как ее учали разболокать — мастерица Дарья стала просить чтоб ее не портить, присовокупив, что как сыщут тое бабу с которою она спозналась чрез Авдотью Ярышкину, — тут все объявитца, а она ту бабу укажет, и где живет она двор знает. Судьи тотчас послали за колдуньей. Привели жонку-колдунью. В роспросе она сказалась, зовут ее Настасьицею, Иванова дочь, родом Черниговка, а муж у ней Литвин, зовут его Янкою Павлов. На очной ставке ее все признали за ту именно бабу, которая приходила во дворец. Сама Дарья Ламанова сказала, что у ней та жонка в Светлице была и медом она ее потчивала. Но Настасьица во всем запиралась: мастериц она ни кого не знает и у них в Светлице не бывала. Судьи велели ее пытати накрепко и огнем жечь. И послыша то мастерица Дарья учела винитца и плакать, а той жонке Настке говорить, чтоб повинилась. «Помнишь ты сама, говорила она ей, как мне про тебя сказала мастерица Авдотья Ярышкина; и я по ее сказке к тебе пришла и ворот чорной своей рубашки, отодрав, к тебе принесла, да с тем же воротом принесла к тебе соль и мыло. И ты меня спросила, прямое ли имя Авдотья, и я сказала тебе, что прямое, и ты в те поры той моей рубашки ворот на ошостке у печи сожгла и на соль и на мыло наговорила, а как наговорила и ты велела мне тот пепел сыпать на государской след, куда государь и государыня царица и их царские дети и ближние люди ходят и тебе де в том от государя и от царицы кручины никакие не будет, а ближние люди учнут любити. А мылом велела ты мне умыватца с мужем; а соль велела давати емуж в питье и в естве, так де у мужа моего серцо и ревность отойдет и до меня будет добр. Да и не одна я у тебя была, продолжала Дарья; приходили после того со мноюж к тебе Васильева жена Колоднича, Семенова жена Суровцова, и ты им, наговоря, соль и мыло давала. Авдотья Ярышкина приходила к тебе с братьями своими Соймоновыми, да у тебя и ночевали.

Не смотря на улики, сопровождаемые пыткой, ворожея запиралась. Мастерица же говорила, что именно от нее получила пепел и сыпала на след государыни у Светлицы по крыльцу, где ходят на переходы, да у дверей проходной палаты, где ходят на теж переходы; а сыпала она тот пепел на царицын след, как государь пришел из рубцовского объезду (в конце августа). Стали пытать колдунью в другой раз и огнем жечь. Она не выдержала и повинилась, что мастерицам Дарье Ломанове и ее подругам, которых знает а иных и незнает, сжегши женских рубашек вороты, и наговоря соль и мыло, давала, и пепел велела сыпать на государской след, но не для лихова дела, а для того, как тот пепел государь и государыня перейдет, а чье в те поры будет челобитье и то дело сделается; да от того бывает государская милость и ближние люди к ним будут добры. А соль и мыло она велела мастерицам давать мужьям своим, чтоб до них были добры.

Но этого было недостаточно. Предложен был новый вопрос: сколь она давно тем промыслом промышляет и от Польского и от Литовского короля к мужу ее литвину Янке присылка или заказ, что ей государя или государыню испортить, был ли; и чем она и какими лихими делы их государей портила: и давноль она тому делу, что мужей приворачивать, научилась, и кто ее тому учил, и муж ее про то ведает ли? На пытке и на огне колдунья отвечала, что к мужу ее к литвину Янке и к ней из Литвы от короля для государские порчи приказу и иного никакого заказу небывало, и сама она их государей не порчивала. Только она дала мастерице Дарье ворота зженой рубашки пепел, а велела сыпать на государской след, чтоб государь и царица и ближние люди до нее были добры. А что она мужей приворачивает, и она только и наговорных слов говорит: как люди смотрятца в зеркало, так бы муж смотрел на жену да не насмотрелся; а мыло, сколь борзо смоетца, столь бы де скоро муж полюбил; а рубашка, какова на теле бела, столь бы де муж был светел; да и иные де она не лихия слова наговаривала, чтоб государь и государыня жаловали, а ближние люди любили: а муж ее про тот промысел не ведает. А учила ее тому на Москве жонка Манка, слывет Козлиха, а живет за Москвою рекою у Покрова.

Тотчас отыскали и Манку Козлиху и поставили их с очей на очи. Они, как и следовало, завели спор. Настасьица сказывала, что ее ворожить учила она Манка, а Манка отрекалась, говорила, что неучивала. Стали пытать. Почти тоже Манка сказала и с пытки: ворожить не учивала, ворожбы не знает, а только и знает, что малых детей смывает да жабы, у кого прилучитца, во рте уговаривает да горшки на брюха наметывает, а опричь того и ничего не знает. Между тем колдунья Настька не переставала ее уличать и доказывать, что она ворожить выучилась у ней. Стали Манку пытать в другой раз накрепко и огнем жечь. Но колдунья не сознавалась ни в чем. Настька, уличаючи ее, говорила, что она запирается, будто мастериц никого не знает, она де и портомой знает. Женился солдат у портомой, слывет Лидовской; и тот солдат с портомоею к ней Манке приходил. Та ответила, что приходил, но не для ворожбы.

В числе новых улик ворожея Настасьица сказала, что еще за год назад сын Манкин, приводил к ней Настьке мастерицу Дарью Ламанову, которая с тем детиною принесла к ней наговаривать соль да мыло. И она Настька ему сказала: для чего к ней с тою мастерицею мимо матери своей ходит; и тот ответил, что мать его спит пьяна; и она Настька, наговоря соль и мыло, для привороту, ей Дарье дала. А наговаривала ту соль, отнимаючи ревность у мужей. На очной ставке все это подтвердила и мастерица Дарья: но Манка Козлиха не сознавалась ни в чем и просила пытать Настьку, потому что она ее клеплет. Настька с пытки говорила прежния речи. Тогда велели пытать Манку в-третьи, накрепко и огнем жечь.

«И жонка Манка с пытки повинилась, а сказала, что она сама ворожит и Настасьицу ворожить учила. А ей Манке тое ворожбу оставила при смерти мать ее родная Оленка: а как матери ее настало, тому ныне семой год; а ворожа, она, в привороте, на соль и на мыло и на зеркало наговаривала: как смотрятца в зеркало да не насмотрятца, так бы муж на жену не насмотрелся; а соль: как тое соль люди в естве любят, так бы муж жену любил; а на мыло наговаривала: сколь скоро мыло с лица смоетца, столь бы скоро муж жену полюбил; а вороты рубашечные жегши приговаривала: какова бела рубашка на теле, таков бы муж до жены был; а жабу у еого прилучитца во рте уговаривает: святый ангел хранитель умири и исцели, у того имянем у кого прилучитца, болезнь сию. А инова она ничего лихова опричь того незнает и лихим словом не наговаривает. Да и не одна она тем ремеслом промышляет, есть на Москве и иные бабы, которые подлинно умеют ворожить. Одна живет за Арбацкими вороты, зовут ее Ульянкою, слепая; а две живут за Москвою рекою, одна в Лужниках, а другая, зовут Дунькою, в Стрелецкой слободе.

Таким образом явились еще ворожеи, баба Улька, Дунка, да Феклица, все слепыя. Судьи тотчас послали по тех баб. Когда их поставили к делу, с очей на очи с Козлихою, то в распросе они сказали, что Манки незнают и сами неворожат и с ворожеями незнаютца. Но та утверждала, что «они сами ворожат и ворожиться к ним изо многих дворов всякие люди ходят». Начали пытать накрепко жонку Ульку, повторяя все те вопросы, на которых главным образом сосредоточивалось все дело, т. е. не пыталась испортить государское здоровье и верховых постельниц и мастериц кого знает? С пытки она сказала, что «только и знает, что около малых детей ходит, кто поболит и она их смывает, и жабы во рте уговаривает да горшки на брюха наметывает, а наговорные слова у ней таковы: ангел хранитель утиши во младенце сем, у кого объявитца болезнь сия, да наговоря на воду, детей смывает. А жабы во рте давит да темжи словы наговаривает». Потом во время новой пытки и жжения огнем она прибавила, что «не одним тем промышляет, есть де за нею и иной промысл: у которых людей в торговле товар заляжет, и она тем торговым людям наговаривает на мед, а велит им тем медом умываться, а сама приговаривает: как пчелы ярые роятца да слетаютца, такбы к тем торговым людем для их товаров купцы сходились. И от того наговору у тех торговых людей на товары купцы бывают скорые. А как она мужей к женам приворачивала, и она наговаривала на хлеб с солью, да на мыло; а наговариваючи тот хлеб с солью, велела женам есть: как де хлеб да соль люди любят, так бы муж жену любил; а мылом велела умываться: сколько скоро мыло к лицу прильнет, стольбы скоро муж жену полюбил. А у кого лучитца сердечная болезнь или лихорадка или иная какая нутреная болезнь — и она тем людям, наговариваючи на вино да на чеснок да на уксус, давала; а в приговоре наговаривала; утиши сам Христос в том человеке болезнь сию, да Увар христов мученик, да Иван Креститель, да Михайло Архангел да Тихон святый и иные божественные слова, а не лихия, — и от того тем людям бывала легость. После новых пыток и жженья Улька ничего в речах не прибавила.

Другая ворожея Дунька слепая объяснила с пытки, что ворожбы и ведовства никакого незнает, а только знает, что малых детей от уроков смывает да жабы во рте уговаривает. Да онаж на бруха, у кого что пропадет, смотрят. А на кого скажут неверну и она, посмотря на серцо, узнает, потому что у него сердце трепещет.

Третья, Феклида, с пытки созналась только в том, что грыжи людем уговаривает, — а наговаривает на громовую стрелку да на медвежий ноготь да с тое стрелки и с ногтя дает пить воду, а приговариваючи, говорит: как де ей старой жонке детей нераживать, так бы, у кого та грыжа, и болезни небыли; да онаж, у кого случитца, на брюха горшки наметывает. Несмотря на жестокия пытки и сжение огнем, что повторялось несколько раз, все эти жонки колдуньи ничего более неоткрыли. Оставалось расспросить оговоренных мастериц. Авдотья Ярышкина ни в чем не созналась и сказала, что Дарья ее тем всем клеплет. Анна Тяпкина сказала, что в прошлом году Дарья привезла к ней в Светлицу, пьяная, вина да в бумажке соли и велела ей то вино пить, а не сказала, что оно наговорное. Она Анна, боясь, что от Дарьи чинится в Светлице пропажа, того вина не аила и его вылила, а соль рассымала на земле; колдуньи она незнает и ничем на государское здоровье у ней не пытывалась. Прасковья Суровцова сказала, что пыталась у колдуньи и наговореную соль брала, для того, чтоб зять ее добр был до ее дочери; а иным ничем не пытывалась. Прасковья Колоднича сказала, что пыталась у колдуньи, брала наговореную соль, по тому что муж ее до нее лих, и она ему давала ту соль, для того чтоб до нее был добр.

Дело по разным обстоятельствам приостановилось почти на четыре месяца. В течении этого времени, в январе 1639 года, после непродолжительной болезни, умер пятилетний царевич Иван Михайлович, а в конце марта новорожденный царевич Василий Михаилович (стр. 320). Эти несчастные для царицы события не остались без влияния и на ход рассматриваемого дела. 1 апреля, следовательно чрез несколько дней по смерти новорожденного царевича, государь указал снова распросить и пытать накрепко и мастерицу и ведунью женку Настьку.

Содержание новых допросов заключалось в том, что так как мастерица Дашка, к бабе ворожее, которая людей приворачивает и у мужей к женам серцо и ревность отымает, — ездила и пыталась у ней, чтоб баба сделала как бы до нее Дашки государь и государыня и их государские дети и ближние люди были добры; и колдунья Настька, зжегши ее Дашкин рубашечный ворот, велела ей сыпать на государской след: как де государь и государыня перейдет тот след, а чье в те поры будет челобитье и то дело сделается; и она Дашка на след царицы пепел сыпала, что все подтвердила с пытки и сама колдунья; и после того их воровства, как мастерица на след государыни сыпала ведовской рубашечный пепел, — государыня царица Евдокия Лукьяновна учала недомогать и быти печальна; да после тогож вскоре грех учинился, государя царевича Ивана Михаиловича не стало; а после тоеж скорби вскоре государыня царица родила государя царевича Василья Михаиловича больна, и после ее государских родин и того государя царевича Василия Михаиловича не стадо вскореж; и ныне государыня перед прежним скорбнаж и меж их государей в их государском здоровье и в любви стало не по прежнему. И то знатно, кабы с того времени, как она Дашка по ведовству жонки колдуньи Настьки Черниговки на след государыни сыпала пепел и от того времени и до сих мест меж их государей скорбь и в их государскож здоровье помешка. И онаб мастерица Дашка и ведунья жонка Настька сказали про то подлинно в правду, для чего она Дашка ведовской рубашечный пепел на след государыни царицы сыпала; а та ведунья Настька что подлинно над тем пепелом наговаривала и на государской след сыпать велела: над государем и над государынею и над их государскими детьми какое лихое дело неумышлялиль и их государей не портилиль и детей их государских у них государей не отнималиль и совет их государской меж их государей своею ведовскою рознью к развращенью не делалиль и детям их государским в их многолетном здоровье тем своим ведовским делом, порчею, лет не убавливалиль и иного какого зла им государям и их детям неумышлялиль и умысля что, не делалиль, про тоб про все сказали вправду.

При особенной пригрозе, при новых пытках и сжении огнем, и мастерица и колдунья говорили теж речи, что и наперед того сказывали: именно, что одна сыпала, а другая велела ей сыпать пепел на след государыни для того, чтоб царица ее Дарью жаловала, а не для лихова дела.

Затем истязания прекратились и колдуньи Настасьицы вскоре не стало — она умерла. Умерла также и другая колдунья Ульянка слепая; прочие подсудимые были розданы приставам под стражу, до окончания дела.

Спустя месяца четыре, в августе тогоже года, это дело опять было поднято пыткою и допросом оговоренных мастериц. На Авдотью Ярышкину несчастная Дарья Ламанова показывала, что она ее спознала с бабою ворожеею, которая людей приворачивает, а у мужей к женам сердце и ревность отнимает, что Авдотья тем ворожучи и мужа своего обошла, что хочет, то ворует, а муж ей в том молчит; что ворует она с братьями своими и ею Дашкою с ними сводничала. На новом распросе мастерица Ярышкина во всем запиралась и говорила, что Дарья все затеяла на нее по недружбе. Но с пытки во всем повинилась. К колдунье она ездить пыталась для того, что у ней на дочери была падучая болезнь и еще для того, чтоб ее любил муж и ни в чем не возбранял и подругою своею Дарьею сводничала; но на государей никакого зла неумышляла.

Прасковья Суровцова с пытки же повинилась в том только, что она действительно у кольдуньи Настьки пыталась и наговорную соль и мыло и своей рубашки ворота жженой пепел у ней брала, и тем мылом велела дочери своей умываться, и соль и пепел сыпала в питье, да давала пить зятю своему, чтоб зять ее добр был до ее дочери.

Прасковья Колоднича с пытки призналась также в одном, что ходила за Москву реку к бабе Настьке, и мыло и белила и соль наговорную у ней брала, и тем мылом умывалась и белилами белилась, а соль мужу своему давала в естве, для того, чтоб муж до нее добр был. И она, убелясь, вышла к своему мужу, как он пришел во двор, и муж в те поры ее убил (зашиб, прибил); и она видя, что в том наговорном мыле и в белилах и в соли помочи нет, взяла да и достальное мыло и соль разметала.

В сентябре тогоже 1639 года вышел государев указ: Дарью Ламанову с мужем сослать в Сибирской город на Пелым; Авдотью Ярышкину с мужем, с сыном и с дочерью сослать в Каргополь; а их подруг, других мастериц, выслать из Двора и с мужьями и вперед в царицыном чину не быть; колдуний разослать в городы: Манку Козлиху к Соликамской, Дуньку слепую в Кайгород, Феклицу слепую с мужем на Вятку. — Сторожей, светличного и портомойного, бить батоги и из Двора выслать; сына боярского Соймонова и подьячего Якунина, вероятно по тому же делу, бить кнутом.

 

Посмешное слово постельниц

В 1639 г. августа 5 приходит к одному стрелецкому десятнику некая полонянка Акулина Незнанова писать челобитье к государю с изветом на постельницу Любаву Волосатову, на ее дочь и на сына и на зятя, и сказывать про них государево дело, про государя и про царицу посмешное слово. Стрелец тотчас написал и подал челобитье, прибавив, что «инова ему и писати нельзя, скажет все та иноземка полонянка сама у роспросу и на очной ставке. 9 августа челобитная была уже в комнате у государя, где и решено сыскать, и розыск поручен царицыну дворецкому В. И. Стрешневу с тем же дьяком, которые на другой день велели тотчас перед собою поставить указанную полонянку. Акулина в роспросе сказала: еще в 1633 г., как родился (июня 2) царевич Иван Мпх. (умерший в этом 1639 г. генв. 10) и в те поры, пришед с государских родин к себе на подворье постельница Люба Волосатова с дочерью Домною да с сыном Иваном и с зятем Ортемьем, говорили меж себя в разговоре: наряжу де я курку свою гречанку в желтые сапоги да в шубку да в шапку и прикажу (определю) ее в Верх в постельницы и она де будет таковаж постельница ж, как и государские постельницы, кабы де у государя и у государыни живут в Верху в постельницах добрые жены; да и сама де царица не дорога, знали ее, кои она хаживала в жолтиках (в желтых сапогах), ныне ее Бог возвеличил! Акулина ссылалась, что те слова слышали две вдовы, которые у них в те поры на дворе были Судьи велели тот же час поставить перед собою и этих вдов, которые от постельниц те непригожия речи слышали. Вдовы подтвердили, что такие речи действительно слышали в разговоре от одной Любины дочери Домны, а она в те поры была не в постельницах, а жила с матерью.

Судьи велели поставить перед собою постельниц, мать и дочь. На распросе они во всем запирались и говорили, что полонянка и вдовы клеплют их, да в том имались с ними за пытку. Вдовы тоже просили постельниц на пытку, сказывая, как де им тем делом клепать; что слышали, то и сказывают в правду; да и объяснили, что одна из них сыну Любину Ивану теща, а другая его жене большая родная сестра, а ему своячина, и им будучи с ними меж себя в свойстве такого великого дела, как учало быть в сыску, таить не можно. Постельницы учали вдов бранить и называли их непригожими словами и корчемницами, что они, воруючи продают вино и иным всяким воровством промышляют, а на них постельниц то затевают напрасно. Вдовы защищались и, оправдываясь в обвинении, ссылались на Кадашевскую боярыню Анну Бегичеву, на всю Кадашевскую и Талмацкую слободу и на все Заречье, что они воровством никаким не промышляют, живут за Москвою рекою в Талмацкой слободе и корчмы и винные продажи у них нет, а кормятца своею прямою работою, прядут, покупаючи, лен и делают полотна и берут убрусы, да что продадут, тем они и питаются; то всем их соседям известно. А что их постельницы называют ворухами (в известном смысле) и они, одна после своего мужа вдовствует сорок лет, а другая тридцать лет и им воровством никаким промышлять не пригоже. Да учали вдовы бити челом словесно: называют их постельницы ворухами, а та Домыа, Любина дочь, сама прямая воруха; как она была за первым мужем и она и тогды от мужа своего воровала с Пашковыми и лежала после того в зелье, а лечил ее зелейного ряду торговой человек, называют его Коротким, а взял он за лечбу 3 р., и как Домняца излечилась и ее мать Люба промыслила тою своею дочерью в постельницы.

Полонянка изветчица доводила также и на сына Любина Ивана, как он бил однажды свою жену, сказывая, что ворует в Верху с верховыми людьми и когда она полонянка вступилась за нее, стала просить, чтоб пощадил для ради государыни царицы, он Иван за то выбранил ее и с царицею. Иван, конечно, отрекался от этого, говорил, что таких слов не говаривал и жены своей не бивал. Полонянка уличаючи его, указала на свидетелей, которые сказали, что видели они и слышали, как Ивашка, встретясь с полонянкою Окулькою на дороге, ей рукою махал и грозил: уходишься де ты, что на нас доводишь; и в Верху, пришед на лестницу к роспросу, также грозил ей, чтоб она на них не доводила. Ивашко в том во всем запирался. А полонянка, постояв немного, еще сказала, что она от постельницы Домны про царицу и не одни непригожия речи слышала: сказывала ей Домна, что государыня царица Евдокея Лук. где найдет людские волосы и она, государыня, с тем волосьем сучит свечки да их жжет, а сказывает, что будто ее портят постельницы. И толькоб она Акулина от Домны таких слов не слыхала, и ей того затеять не уметь. Домна в том во всем запиралась.

На другой день, 11 авг., по государеву указу судьи ездили к пытке. Там после очной ставки подсудимые опять звали друг друга на пытку. Сначала попытали слегка одну из вдов, которая подтвердила только прежния свои речи. Но постельница Домна с пытки повинилась во всем, и сказала, что про государский чин, что в нем живут недобрые жены постельницы, и что она нарядит курицу и пр. то сделать говорила. А про царицу говорила ли не пригожия речи, того не упомнит; в те поры поразил ее о землю недуг и повалясь, лежала безгласна. Тут же, стоя у пытки, палачь Васька подтвердил, что ту постельницу знает и на ней та падучая болезнь давно. Спросили ее мать, которая, вероятно, не зная в чем дело, начала было отрекаться, что падучей болезни на дочери не бывало, разве что учинилась над нею теперь. Палачь доказывал, что мать лжет, что на Домне давно падучая болезнь, как была она на одной свадьбе в свахах и тогды та падучая болезнь на ней была. Мать потом учала в речи мяться. Судьи велели ее розболочь и хотели пытать. Тогда она сказала правду, что болезнь была Ее сын Ивашка в своем непригожем слове про царицу был пытан накрепко; но с пытки не винился, а сказал, когда бил жену и, в те поры был пьян, что говорил, того не упомнит. Полонянка подтвердила его показание, что был пьян. На том розыск и остановился.

Через несколько времени, 15 сент. государь велел постельницу Любу с дочерью и царицыных детей боярских, ее сына и зятя, из царицына чину отставить, и из царицыной слободы, из Кисловки, выслать.

 

Похвальба царицыным жалованным челобитьем

1651 г. ноября в 6 день извещал государю Петр Семенов сын Хомяков на сокольника на Тимошку Григорова, а сказал: в прошлом в 159-м году в Коломенском селе на Потешном дворе в хоромех, перед оспожиными говейны, говорил ему Петру сокольник Тимошка Григоров, один на одии с ним Петром: до брата де моего до Левонтья Григорова государская милость, а крестьянин де их похваляетца, ходячи по пирам: государыня де царица, жалуючи мать Левонтьеву, прислала челобитье с человеком их с Трошкою; а как того крестьянина зовут, который такие речи говорил и он Тимошка тому крестьянину имя сказал, а он Петр имя того крестьянина забыл. Да он же сказывал ему Петру: нам де к родителям своим и выехать нельзя; говорят нам, по делом де вы дураки, что вас государь не жалует, как милость государская к Левонтью и государыни царицы к матери его; царица де государыня к матери Левонтьеве жаловала, приказывала челобитье.

И того же числа сокольник Тимошка Григоров роспрашиван. А в роспросе сказал, что он таких речей Петру Хомякову не говаривал, такие де речи Петр Хомяков на него Тимошку затеял. А на очной ставке Петр Хомяков говорил на него Тимошку прежние речи, что он в роспросе говорил. А Тимошка на очной ставке запирался, а сказал, что он Петру таких речей не говаривал. Да Тимошка ж говорил: за што де он Петр на него Тимошку в ту пору не извещал, как будто я ему сказывал, и то де знатно, что он Петр на мене затеел. И Петр Хомяков сказал: не извещал государю на него в ту пору потому, поблюлся де Левонтья, а к Левонтью в ту пору была государская милость, чего б де он Левонтей на него Петра государю не сказал; а на него Петра государь в ту пору был кручиноват. Да он же Петр сказал: извещал он Петр государю, что кречет не кормлен; и Левка его Петра излаел: кто де тебя спрашивал извещать государю; а как его Петра в ту пору Левка лаел, и то слышал Митрошка сокольник.

И Тимошка Григоров у пытки в роспросе сперва говорил прежние свои речи, а постояв, винился: виноват де я перед государем, Петру Хомякову такие речи говорил, что государыня царица Левонтьеву мать о здоровье спросить велела; а сказывал ему такие речи дьячок Григорья Богослова коломенскова уезду села Восцы на речке Селижарке Васка Артемьев. А он дьячок слышал от крестьянина деревни Алешкова, у Давыдки, а прозвище Волк, да от жонки тое ж деревни от вдовы от Дуньки: государыня де царица боярыню нашу жалует, челобитье приказывает, человек де наш Трошка Максимов шол дворцом и государыня де царица увидела мово человека и велела спросить с Верху боярыне: живаль де его боярыня, скажи де ей челобитье.

Декабря 13 по государеву указу послан стольник Алексей Мусин Пушкин для роспросу в Коломенской уезд в село Восцы для церковного дьячка и для Даниловых крестьян Григорова. — По приезде на место декабря 18 стольник тотчас послал сотника Андрея Ромейкова по дьячка Васку и по крестьян по Давыдку, прозвище Волка, да по вдову Дуньку Еазарпнову да по дворовова человека по Тришку Максимова. И того ж числа сотник привез крестьян, а Васку дьячка в том селе, где он живет, неизъехали, выбежал с двора с женою и с детьми. И стольник Алексей Мусин Пушкин крестьян роспрашивал. Давыдко прозвище Волк в роспросе сказал, что он не знает не ведает. И к пытке Давыдко привожон и он ни в чем не винился ж. Вдова Дунька Казаринова дочь к роспросе сказала: говорил де ей дворовый человек Тришка такие речи, что государь жалует боярина нашего Левонтья и боярыню нашу жалует же, приказывает государыня царица ей челобитье; а говорил он Трошка такие речи пьян напився, у дьячка на дворе, у Васки Артемьева, а в те поры были они у дьячка в гостех в прошлом во 159-м году в родительскую субботу; а он дьячек те речи слышел ли или не слышел и она того Дунька не упомнит. Да Дунька ж в допросе сказала: приезжал с Москвы человек их Янька Григорьев до присылки за три дни, как их взяли к роспросу, с вестью; а ночевал он одну ночь а на утрее и поехал к Москве; а что в грамотке писано и она того неведает. А как приехал по них сотник Андрей Ромейков и она в ту пору Дунька сидела в комнате у боярыни своей, пряла пряжу и слышала она от жонок, говорили жонки в хоромах: все де им делаетца от своего ж от Тимошки Григорова, а которая жонка говорила такие речи и она того Дуыька не упомнит, потому что в ту пору испужалась; а от боярыни своей и от бояр никаких речей она Дунька не слыхала. Трошка Максимов в роспросе ни в чем не винился и на очной ставке с Дунькою ставлен и к пытке привожон и подыман и ни в чем не винился. Декабря 19 он Трошка и Дунька снова роспрашиваны. И постояв он Трошка винился и говорил: приехал де он Трошка с Москвы в прошлом во 159-м году, а в котором месяце и числе, того не упомнит, и пришодчи де он в хоромы к боярыне своей и боярыня его стала спрашивать: здороволь сын мой живет Левонтей, и по прежнемуль к нему государева милость и приказывала ли мне государыня царица челобитье? И он Трошка ей говорил: шол де я дворцом мимо хором государыни царицы и из хором велела его государыня царица спросить боярыне: жива ль де твоя боярыня, скажи де ей от меня челобитье. А говорил он такие речи боярыне своей с хмелю; а затеел он такие речи сам, а ни от кого он таких речей не слыхал; как по него Трошку приехал сотник Андрей Ромейков и боярыня ему говорила, чтоб он ничего Трошка не сказывал; а весть к нему была иь с Москвы или не была и он того не ведает. Да Трошка ж в роспросе сказал, что приезжал человек их Янька Григорьев с Москвы до присылки сотника за три дня, как их взял сотник, а с вестью он Янька приезжал или не с вестью, и он того не ведает, а ночевал де он Янька одну ночь дома. — И того ж числа сокольник Тимошка Григоров против вдовы Дунькиных и Трошкиных речей роспрашиван, что он весть подавал ли или нет? И он Тимошка в роспросе винился и говорил писал де он грамотку и написав послал ее с стрельцом к брату своему к Василью Григорову, что говорил на дьячка и на Артемья Бирева и на Даниловых крестьян Григорова, а которого приказу стрелец послал грамотку и он того не упомнит; а писал он Тимошка грамотку до пытки.

Чем окончилось дело, неизвестно.

 

Обман в свадьбе царицыным жалованным словом

1653 г. государыне благоверной царице и в. к. Марье Ильичне всеа Русии бьет челом из Вознесенского монастыря богомолица твоя старица Ефросинья, твоего, государыня, царицына двору на Ивана Девулю да Вознесенского монастыря на белицу на вдову Овдотью, что живет у старицы у Екатерины Солоховой. Жила у меня, богомолицы твоей, в келье сиротка, девочка Макринка, и в ныешнем государыня во 162 году октября в 11 день пришод ко мне богомолицы твоей в келью тот Иван Девуля и та вдова Овдотья, тое моей девки сватали за твоего государыня царицына крестового диячка, а сказали мне богомолицы твоей при старице Маремьяне Красниковой да при вдове протодьяконице резанской при Овдотье твое, государыня, благоверной царицы и в. к. Марьи Ильичной всеа Русии жалованное слово: по челобитью де твоего, государыня, царицына крестового дьячка тое мою девку за муж взять. А указала де ты, государыня, наперед тое моей девки досмотритца, провести мимо тебя, государыню благоверную царицу, октября в 13 день в пятом часу дни; а ты де, государыня, благоверная царица будешь в то время гулять в Царя-Борисовой палате; и та бы де моя девка провести по улице мимо тое палату. И я богомолица твоя им отказывала, что у девки замуж мысли нет и не хочет, а се нага и боса, платья ничево нет. И он Иван сказал: платье де все пожалует государыня благоверная царица и полотна с Верху для ради своего крестового дьяка. И октября, государыня в 13 день в четверг в четвертом часу дни пришли ко мне в келью тот Иван Девуля да с ним же пришла, нарядясь, женщина, а сказалась мне и перед игуменьею Александрою, что она с Верху от тебя государыни царицы наплечново мастерова жена, а пришла де по тое мою девку к смотренью перед тебя государыню, провести мимо Царя-Борисову палату и принесли на девку с собою доброе платье; и я богомолица твоя обрадовався твоей, государыня, благоверной царицы и в. к. Марьи Ильичной всеа Русии жалованью и призренью к убогой сироте, тое свою девку, не познав их лукавства и обману, нарядив, к смотренью отпустила с ними. И они государыня, не водя тое моей девки мимо Царя-Борисову палату отвели в церковь Козмы и Домьяна, что у святых Вознесенских задних ворот, и изготовя новобрашново и обвенчали, а обвенчав и отвели к тому Ивану Девуле во двор, а не за твоего государыня, крестового дьячка, взяли и выдали: а я богомолица твоя про то после сведала. И тот, государыня, новобрашной бродящей, за ково выдана, неведомой и незыаемой нам какой человек. А женився, государыня, ныне он и жить с нею не хочет, посажена у Девули нага и боса, помирает голодною смертью и велит ей муж постритца. И то, государыня, они учинили, Иван Девуля и та вдова Овдотья и с приходящею женщиною, умысля великою воровскою статьею, оманули твоим государыня, благоверной царицы жалованным словом; тое девку у меня, будто перед тебя государыню к смотренью за крестового дьячка, выманили и замуж выдали безвестно, одночасьем. А мы, государыня, тово новобрашново до тех мест и в те поры ни знали, ни ведали и в рожеи его невидали. А те, государыня, Иван Девуля и вдова Овдотья, сватая тое девки за твоего государыня царицына крестового дьячка, сказывали, что тот дьячок домом и прожитками человек полной и у тебя де государыни пожалован. Милосердая государыне благоверная царица и великая кнегиня Марья Ильична всеа Русии, пожалуй меня, богомолицу свою и тое бедную сироту, вели государыня противу сее моей челобитной про то воровство, про оман Иван Девули и вдовы Овдотьи и приходящей женщины с платьем сыскать и свой, государыня, царской указ учинить. Государыня благоверная царица смилуйся пожалуй!

И против сей челобитной отставленой сторож Ивашка Девуля роспрашиван, а в роспросе сказал: в нынешнем де во 162 году октября в 11 день Вознесенского монастыря к старице Офросинье в келью не прихаживал и девки ее Макритки государыни царицы за крестового дьяка не сватывал, и таких речей ей Офросинье не говаривал, что тое девки наперед посмотрить и провесть тое девку мимо Царя-Борисовской палаты, а государыне царица будет в те поры в тех палатах; а в тех де числех, которые писаны в челобитной, приходил он Ивашка в Вознесенской монастырь к келарю, к старице, а как зовут, того он не упомнит, и ей говорил, чтоб она у себя в монастыре поискала девки, котораяб была летна, хотя и увечна и нага и боса, а жениха де ты сама знаешь, что зовут Фролом Минин, малоумен; и келарь де ему Ивашку сказала, что она про него припамятовала, каков он, а невесты хотела поискать; а ему Ивашку велела у себя побывать иным временем. И он Ивашка от того келаря пошол к себе домовь и тут же де на монастыре попалась ему Ивашку на встречю вдова Дунка Осипова дочь, что живет тогож монастыря у старицы у Катерины Солоховы; и он де Ивашка ее Дунки спрошал томуж Фролу про невесту; и она де Дунка ему Ивашку сказала про девку Сухоруку, которая живет тогож монастыря у старицы у княжны Александры Голицыны и он де Ивашка пришел к той старице к подклету и та девка вышла к нему из подклета сама и ему Ивашку отказала, что она замуж нехочет, а хочет постритца; и он де Ивашка отшедчи от той кельи и стал с тоюж вдовою Дункою, и старица де Офросинья шла мимо их и Дунка де учала ей Офросинье говорить: у тебя де есть девка сиротинка, а Ивашка де спрашивает невесты. И та де старица Офросивья учала его Ивашка спрашивать, за коково де ты человека сватаешь? и он де Ивашка стал ей про Фрола рассказывать, что он Фрол человек уродивой; и та де старица послала тое вдову Дунку к нему Ивашку на двор того Фрола смотреть и смотрев она Дунка его Фрола, пришли с ним Ивашком к той старице Офросинье в келью, и с тою старицею он Ивашка за того Фрола тое девку и по рукам ударили; а поверила де она Офросинья слову вдовы Дунки; и на завтрее де того сватанья пришол он Ивашка к той старице Офросинье по невесту с отцом его Хроловым духовным, а как того попа зовут, того он не ведает; а служит де он у Кузмы Демьяна, что у Чудова монастыря у святых ворот; да с свахою портного мастера с Ларкиною женою. И взяв тое девку, со Фролом венчали в церкве Кузмы Демьяна. А против челобитной таких речей он Ивашка неговаривал и жонке Дашке наплечного мастера женою называтца он Ивашка не веливал.

А жонка Дунка в роспросе сказала: в нынешнем де во 162 году, а в котором числе, того она неупомнит, приходил де к ним в монастырь Ивашка Деуля и спрашивал ее Дунки, где она живет? и ему де Ивашку сказали, что живет она у старицы Александры Мещениновы; и он де Ивашка к той келье пришол; и она де Дунка к нему Ивашку вышла, и он Ивашка учал ее спрашивать про невесту, девку сиротинку лет в сорок, а у него де Ивашка жених есть лет в сорок же, Фролом зовут Минин. И она Дунка сказала ему Ивашку про невесту девку Макритку, что живет у старицы Офросиньи, а та де старица Офросинья неведомо откуль пришла к ним тут же, и она Дунка учала ей Офросинье говорить, чтоб она тое девку за Фрола выдала замуж. И та де старица послала к нему Ивашку на двор того Фрола смотреть; и она де Дунка у него Ивашка на дворе была и Фрола смотрела и про него той старице Офросянье сказала; и старица де с тем Ивашком за того Фрола замуж тое девку и по рукам ударила; а она Дуыка за тое девку замуж по рукам ни с кем небивала. И на завтрее того дни была у них свадьба. А что де в челобитной старицы Офросиньи написано, того она ничево от Ивашка и от жонки Дашкя таких речей неслыхала и как она называлась наплечного мастера женою.

А жонка Дашка Сидорова дочь в распросе сказалась: портного мастера Ларкина жена Григорьева; была де она Дашка по челобитью Фрола Минина у него Фрола на свадьбе в свахах и ходила в Вознесенской монастырь к невесте его Фролове с платьем свадебным; а были де с нею в монастыре Ивашка Деуля да муж ее Ларка; а как де она пришла в монастырь и ее де спрошала Вознесенского монастыря игуменья, чья де ты жена? и она де Дашка игуменье сказала, что она гулящева человека Ларкина жена, портного мастера, а наплечного мастера женою она Дашка сама не называлась и никто ее не научивал.

 

Челобитье на поругательницу жену

1670 г. в декабре царицы Марьи Ильичны чину сын боярской Никифор Скорятин бил челом на жену свою Пелагею, а в челобитной его написано: жалоба, государь, мне на поругательницу на жену свою Пелагею: во 176 г. кусала она, жена моя, тело мое на плечах зубом, и щипками на руках тело мое щипала и бороду драла; и я холоп твой бил челом тебе, в. государю, в Приказе Мастерские Палаты и подал челобитную окольн. Васил. Мих. Еропкину. И против моего челобитья меня холопа твоего дьяк Иван Взимков в Приказе Маст. Пал. поругательство жены моей и зубного яденья на теле моем досматривал, и в том ее поругательстве жене никакого указу не учинено. И в 178 г. она жена моя Пелагея, хотя меня холопа твоего топором срубить, и я от ее топорового сеченья руками укрывался и посекла у меня правую руку по запясью и я от того ее топорового посечения с дворишка своего чють жив ушел и бил челом в Приказ Маст. Пал. стольнику Федору Пракофьев. Соковнину; и стольн. Ф. И. Соковнин приказал посеченую мою рану записать; и от той посеченой моей руки я во веки увечен. Да и впредь она жена моя хвалитца на меня всяким дурным смертоубивством и по твоему государеву указу посажена она поругательница жена моя за приставы; и она, сидя за приставы, хвалитца на меня и ныне всяким дурном смертным убивством. Милосердый государь! пожалуй меня, вели в таком поругательстве и в похвальбе ее жене моей свой царской указ учинить и меня с нею розвесть, чтоб мне от нее жены своей впредь напрасною смертью не умереть. Помета: 179 дек. 19 велеть противо челобитья на патриархов двор послать память и с памятью отослать Микифора Скорятина и с женою его с Полагеею. (Посланы с указом: учинить по правилом св. апостол и св. отец, чего доведетца).

 

Дело комнатной бабки, укравшей горсть соли

1671 г. августа в 13 день по указу (в. государя царя) и в. к. Алексея Мих. (титул) государыни царицы и в. к. Наталии Кириловны комнатная бабка Марфа Тимофеева роспрашивана накрепко, а сказала: в нынешнем де во 179 г. августа 11 дня, пришла она к мыленке государыни царицы и перед мылеыкою де ходила и стряпала дохтур Литовка и принесла перед мыленкою на серебряном блюде грибы, и поставила на том же серебряном блюде. А ей-де Марфе до того времени грибов печоных велми хотелось есть. И она де украла перед мыленкою в сенях из стола соли из сковородки, из которой про государыню царицу в кушанье вынимает дохтур. И она де, из той соли взяла в горсть тайно… к грибам и хотела с того серебряного блюда, которые принесены в стряпню про государыню царицу, украсть гриб и тою краденою солью тот краденый гриб осолить и испечь тут же в печи, где стряпают кушанье про государыню царицу. И в то де время увидела дохтуриха, что она соль украла, стала ее в сенях спрашивать, что у ней в горсти? и она де Марфа сказала ей, дохтурихе, что у ней в горсти ничего нет. И от той дохтурихи пошла в мыленку для того, чтоб ей соль высыпать на землю, чтоб ее не увидели. И как де она вошла в мыленку и увидела, что в мыленке сидит Анна Леонтьевна, испужалась ее, и тое соль подле ушата в мыленке у дверей из руки высыпала на землю. А в то-де время варили шти про государыню царицу. И высыпав соль, пошла тотчас назад из мыленки, и дохтуриха де ее спросила, что она носила в мыленку? И она сказала, что ничего не носила. И пошла от мыленки к портомойне. И у портомойни де варила грибы государыни царевны и в. к. Евдокеи Алексеевны комнатная ж Офросинья. И она де, Марфа, взяла гриб и испекши съела, для того, что ей безмерно хотелось в то время грибов есть. И после де того, на другой день в субботу в обед, пришли в казенную Матрена Бюхина и Марина Киникина. И сказала ей, Марфе, Марина, что де про ее Марфино дело государыне царице известно. И она де учала бить челом Матрене Блохине, чтоб ее заступила. И Матрена де на нее закричала и велела ей Марфе, ехать к Москве. И она де и поехала.

А нынешнего де августа 13 числа была она у обедни у себя в приходе, в Хамовниках у церкви Николая Чудотворца, и идучи де от обедни, сошлась с соседкою своею государыня царевны и в. к. Софии Алексеевны с постельницею с Марфою Кузминой и говорила ей со слезами, что она без хитрости впала в беду. И Марфа де спрашивала ее, в какую беду? И она де ей рассказала, как она соль украла и как хотела гриб украсть и испужався Анны Леонтьевны, тое соль высыпала на землю в мыленке подле кади и чтоб она, Марфа, где ей мочью заступила. И Марфа де ей сказала, чтоб она уповала на Бога и на их государскую милость, и на безхитростные вины их государское милостивое рассмотренье. И пошла де она, Марфа, к себе на двор, потому что она живет в Хамовной слободе, и муж у ней был тое слободы тяглец, а сын и ныне живет в той слободе, а торгует в серебряном ряду. А родом де отец ее был сын боярской Карташовых, а которого городу того не упомнит. А сестра ей родная в Верху у государыни Царицы в портомоях, а муж у ней был стретенские сотни тяглец, Гришкою звали. А иных никого в Верховом чину и в государеве дворе сродников у ней нет.

Да она ж сказала, что хотела она бить челом в. государю, чтоб в. государь пожаловал велел ее отпустить в монастырь, что она в разуме проста, а ныне де стало не попрежнему жестоко, никто де ни о чем доложить не смеет, разве де одна Матрена Блохина доложит о каком деле доведетца. А она де Марфа никуды в домы не вхожа и в деревнях у ней никого нигде сродников нет. А что де она соли украла и гриб хотела украсть, и как ее спрашивали, что она в горсти несет и она запиралась, и то де все учинила она без хитрости, для того, что де ей и наперед сего грибы дохтуриха давывала, и она де в мыленке пекала. А она де Марфа, про государыню царицу делает всегда кислые шти, а хитрости никакие за нею нет и не было, работает им, государем, лет с тринадцать.

И для подлинного розыску допрашивана государыни царевны и в. к. Софии Алексевны постельница Марфа Кузмина, что ей нынешняго числа говорила бабка Марфа? И постельница Марфа сказала против роспросу комнатные бабки Марфы: а родом она сказалась Вяземка, посацкого человека жена и родители все у ней и ныне в Вязме на посаде, а иных никого родителей нигде нет.

И бабка Марфа подымана на дыбу и висела, а сказала прежния свои речи. Она ж и к огню приношена и всячески стращена, а говорила тож, что и в роспросе сказала. И после роспросу Марфа Кузмина свобожена, а Марфа Тимофеева посажена на Житном дворе в приказной избе за караул .

 

Царицыны дети боярские в провожатых за боярынею

1673 г. апреля 10, в Приказе мастерские палаты, по случаю внезапной смерти одного из царицыных детей боярских следовавших в проводах за боярынею, произведен был распрос, отчего ему смерть приключилась? Тогда царицына чину сын боярский Иван Тавлеев в роспросе сказал: апреля в 6 день ходили они, дети боярские, восемь человек с дворца на двор к окольничему к Ивану Михайловичу Милославскому, провожали боярыню Оксинью Мертвого да девку боярычню; а детей боярских было: Иван Кутузов, Илья Парской, Истома Брянцов, Иван Левашов, Григорий Мелехов, Яков Степанов да умерший — Федор Аменев. И тот Федор с дворца шел за колымагою пьян, да и у Ивана Михаиловича пил вино двойное, и пиво и мед. И с двора окольничаго Ив. Мих. Милославского за тою колымагою пошли все; а как он Федор от колымаги отстал и кто его бил ли и как ему смерть случилась, того Иван Тавлеев не ведает, потому что все дети боярские были пьяни. — Иван Кутузов сказал теж речи, Истома Брянцев сказал теж речи, Яков Степанов сказал теж речи. А в том де они все шлютца на боярыню Оксинью Мертвого и на девку боярычню и на постельниц, которые за боярынею были, как они с двора окольн. И. М. Милославского подле той колымаги шли до самого дворца, а от колымаги ни на час не отставывали и ни с кем не бранивались. А приехала де та боярыня на дворец и они за нею пришли в четвертом часу ночи и проводя боярыню, пошли все семь человек в Кисловку вместе, а про него Федора чаели, что он отстав, пошол домовь. После того осматривали умершего сына боярского Федора Аменина, а по осмотру половина лба и нос весь замерло багрово и на спине да на левом локте багрово ж.

 

Царевнина карлица в гостях

1677 г. генв. 7, царицы Наталии Кириловны сенной сторож Федка Степанов, прозвище Бородавка, про приезд к нему в дом карлицы девки Овдотьи и про скорую смерть ее распрашиван, отчего ей та скорая смерть учинилась; а в роспросе сказал: царевны Екатерины Ал. карлица девка Овдотья приехала к нему в полчаса ночи, да с неюж приехали Володимерова приказу Воробина стрелец Андрюшка Левонтьев да сестра ее родная Огашка, тогож приказу стрельца Васкина жена Рожи, а его де Федки в то время дома не было, а была в то время дома жена его Окулка; а как он пришол домой в час ночи и она карлица Овдотья с женою его Окулкою были в то время в вышке и из вышки сошли с ним Федкою в избу, и: он им: поднес вина по достоканцу троецкому и ужинали вместе, и поужинав легли спать часу в девятом ночи; и проснулися они часу в десятом ночи и увидели они тое карлицу: лежит лицом к подушке мертва, а от чего ей та смерть случилась, того он не ведает; а прежде сего в гостях она и сестра ее у него не бывали, а приехали они к нему впервые; да у него ж был в гостях и ночевал стретенские сотни тяглец Ефремко Офонасьев, по знакомству. — Федкина жена в роспросе сказала: приехала к ним карлица девка Овдотья за полчаса до ночи, да с нею же приехала сестра ее родная Огашка да стрелец Андрюшка Левонтьев; а приехали к ним они пьяни; а сказала она карлица, что была она у сестры своей родной Огашки; а мужа ее Окулкина в то время дома не было, а где он был, того она не ведает. И она им поднесла по достоканцу троецкому вина, а в достоканце будет чарки две или три, и после того водила она Окулка ее карлицу из избы в вышку одное и там ей поднесла тот же достоканец вина ж; а муж ее пришол домой часы в отдачи и ужинали вместе, а за ужином поднесли им по дваж достоканца; и отужинав стала она карлица говорить, чтоб ей дали место, где ей спать. И они положили подушку на лавку и она тут и легла спать в час ночи; а они сидели часу до пятого ночи и хотели ее разбудить, чтобы она с ними ж сидела и стали ее будить, и она де лежит мертва, лицом к подушке; а тоскованья у нее и иные болезни не видали; только у мертвой усмотрелц изо рта у ней шла пена. — Стретенские сотни тяглец Ефремко Афанасьев в роспросе сказал: был он в гостях у Феи Бородавки и к нему пришел стрелец Андрюшка Левонтьев и сказал ему Федке, что будет к нему в гости карлица и он Федка ходил для тое карлицы покупать вина. И без него Федки та карлица к нему приехала да с нею сестра ее Огашка да стрелец Андрюшка Левонтьев; а была де в то время дома жена его Федкина Окулка; и поднесла им вина по достоканцу троецкому; а у Окулки в то время было подпито; и пошептала ей карлице она Окулка на ухо и пошли из избы вон и помешкав пришли опять в избу; и Федка в то время пришол с ними ж в избу вместе и сели ужинать; и та карлица ужинала и за ужином пила вино тем же достоканцом и после ужина легла она карлица спать и они все полегли спать же. И часу в пятом ночи стали ее будить и она карлица мертва и лежит лицом к подушке и лицо у ней посинело. — Володимерова приказу Воробина стрелец Андрюшка Левонтьев в роспросе сказал: карлицы Овдотьина сестра родная Огашка живет у отца его у Левки на дворе. И генваря в 1 день в понедельник приехала к ней Огашке сестра ее карлица Овдотья и жила у них генваря до 6 числа, а генваря в 6-м числе за два часа до вечера поехала от них та карлица с сестрою своею Огашкою да с ним Андрюшкою, не пив ни чего и не етчи, и приехала к Федке Бородавке в гости; а как они приехали и Федки в то время дома не было, а была жена его Окулка, и знать, что у нее было подпито; и поднесла им по достоканцу вина и поднесши им вина по достоканцу и пошептала ей карлице в ухо, и карлица ей Окулке говорила, что де мне с тобою делать? и она Окулка ей сказала: что де заставят, то и делай! и взяла ее в вышку и были в вышке с четь часа; и в то время Федка Бородавка пришол домой и прошол к ним же в вышку и быв у них Федка сошол в избу; после того вскоре и она Окулка и карлица сошли в избу ж и в избе сели на лавке; и в то время подносили им пасынок его Федкин и жена его Окулка и он Федка по достаканцу вина; и она карлица выпила у них толко один достоканец, а дву достоканцев не пила, а говорила: полно де пить вина и так де тошно; и объявилось, что хмель ее стал изнимать и стал язык мешатца; и сели они ужинать вместе, а как поставили студень и она взяла кусок мяса и не донесла до рта, уронила и стала сидечи дремать и дремав храпела и слины у ней изо рта текли; и подле ее положили подушку и она на тое подушку повалилась безпамятно ничь; и лежав храпела, а после икала; а лежала она с четь часа и стали ее будить, чтоб она встав с ними сидела, а она лежит мертва; а как ее подняли и у ней лицо да правая рука посинело, а живот взнесло высок. Карлицына сестра Огашка в роспросе сказала теж речи, что и Андрюшка, толко в речах своих убавила, как де ей карлице положили на лавку подушку и она карлица на тое подушку не сама повалилась безпамятно, а положила ее карлицу на тое подушку она Огашка.

* * *

1686 г. июля против 28 числа в церкви Пресв. Богородицы Похвалы у всенощного пропала церковная чарка серебряная с житием Иосифа Прекрасного. 31 июля указано крестовых дьяков и псаломщиков и пономарей, которые тогда были на всенощной, роспросить подлинно. Указ о том был из хором царевны Екатерины Алексеевны. Одни сказали, что в церкви были, но в алтарь не входили и чарки не видали. Псаломщик Мих. Далматов сказал: у всенощного в церкве он был, стоял на крылосе и во всенощное пение из трапезы к крылосу вынесла девица Ирина щипцы медные, а велела вычистить пономарю, и он Михайло взяв те щипцы и вшед в олтарь, спросил пономаря и в олтаре де в то время пономаря не было; и он вышед из олтаря те щипцы сукном, которое прибито в приделе Алексея Человека Божия, вычистил и вычистя, отдал той же девице Ирине; а чарки из олтаря он неимывал. Псаломщик Петр Борисов сказал, что он у всенощного был на левом крылосе и в вечернее пение пришла к крылосу старица Афонасья Потемкина и велела ему послать пономаря Семена по священника по Дементиана и он Петр того пономаря послал, а чарки из олтаря неимывал. Пономарь Ив. Артемьев сказал: у всенощного пения в церкве был он в олтаре с товарищем своим с пономарем же с Семеном Тимофеевым, а седмица де по очереди была его Иванова; а пропавшая серебр., чарка стояла в приделе Алексея Чел. Божия на горнем месте. Сем. Тимофеев сказал: пришел он ко всенощному в то время, как почали говорить на вечерни кафизму, и пришед в олтарь, чарки не видал. И тогож часа псаломщик Петр Борисов послал его по священника по Дементиана и с тем свящ. пришел он в церковь на вечерни во время литии; и на стиховне он Семен вышел из церкви и стоял на паперти и после того вышел к нему товарищ его Иван в кафизму, как учали говорить, на утренне; и сидели на паперти до второй кафизмы и пили кислые шти, и пошел с товарищем благовестить и звонить и пришед в церковь после звону той чарки он не хватился, а в соборном олтаре в то время были свящ. Дементиан да дьякон Борис; а как чарка пропала того он не ведает; а хватился он той чарки тогож числа перед обеднею, для изготовленья к службе священнику воды; а кто чарку взял, того он не ведает.

194 г. авг. 3 в. г. цари указали роспросить (их всех) в застенке с большим пристрастием на крепко, чтоб они сказали правду, кто из них чарку из церкви взял. Авг. 4 крестовые дьяки и псаломщики и пономари в Кадашеве на Хамовном дворе в застенке у пытки роспрашиваны с большим пристрастием накрепко и руки в хомут кладены. Все сказали прежния свои речи. Пономарь Ив. Артемьев прибавил: августа 2 приходил к ним в Истопничую палату поп Василий, который служил у церкви Похвалы июня в 28, и говорил ему Ивану и всем им: «за то де вам, для чего мне заслуженых денег не дали, да и впредь де мне заслуженые деньги платить станете». И он Иван учал ему попу говорить, чтоб он чарку серебр., которая пропала из церкви, отдал. И тот поп замолчал и молвил, что де у него чарки никакой нет и из палаты от них вышел вон.

194 г. августа 5 в. государи указали: которые сидели в Кадашеве на большом Хамовном дворе в пропалой церковной чарке, — свободить. Указ о том из хором царевны Екатерины Алексеевны сказала боярышня Марья Ивановна Шеина.