Инструкции по технике безопасности в Пространстве соблюдаются неукоснительно. Только после отправки грузов с транспортного корабля на Нирвану и подтверждения станцией их благополучного прибытия на планету Волошину разрешили воспользоваться межпространственным лифтом. Провожал Волошина второй помощник капитана, с которым он на редкость содержательно провёл три недели парамерного перехода корабля от Земли к Нирване. У обоих было одно увлечение: история двадцатого века. Правда, второй помощник коллекционировал стереокопии механотехники, в то время как Волошин изучал общественную психологию. Впрочем, это не мешало им вести оживлённые беседы, взаимно дополняя друг друга.

Договорившись встретиться на Земле, они тепло попрощались, и Волошин шагнул в кабину МП-лифта. Он ещё успел повернуться и поднять в прощании руку, как створки кабины, щёлкнув диафрагмой, распахнулись в коридор нирванской станции. На Земле перемещение в МП-лифте обычно не ощущалось, но сейчас, в момент щелчка диафрагмы, Волошин ощутил лёгкое обмирание в груди — сказалась разница гравитационных полей транспортного корабля и Нирваны.

Встречал Волошина многоцелевой кибероид в сизом корпусе для работы при высоких температурах — полутораметровая хитинокерамическая тумба с двумя ярусами тонких многосуставчатых конечностей и маленькой шестигранной головкой, напоминающей приплюснутую шляпку тюбика зубной пасты. На груди кибероида стереокрасками было нарисовано мужское лицо с выражением растерянного удивления — явно шарж на кого-то из сотрудников станции. Кибероид поздоровался с Волошиным, извинился, что его не встречает кто-либо из персонала, и попросил пройти в кают-компанию. Несколько конечностей верхнего яруса указали направление — шестая дверь по радиальному коридору. Затем кибероид снова извинился, что не сможет сопровождать гостя, и неспешно засеменил по коридору нижним ярусом конечностей в противоположную сторону. На спине кибероида теми же красками был изображён багровый затылок с обширной плешью. И Волошину ничего не оставалось, как кивком головы поблагодарить удаляющийся затылок и направиться на розыски кают-компании.

Нирванская станция оказалась типовой исследовательской базой, планировку которой Волошин знал достаточно хорошо, хотя нечасто выбирался в Пространство. Ещё не видя табличек на дверях, он точно угадывал, что здесь — биохимическая лаборатория, здесь — оранжерея, здесь — центральная рубка связи… Но что-то почти неуловимое, подобно холодку в груди, возникшем в МП-лифте, делало её непохожей на те несколько аналогичных станций, на которых ему довелось побывать, и в то же время странно знакомой. Это чувство находилось чуть ли не в запредельной области ощущений и было настолько мало, что Волошин никак не мог уловить его суть. Что-то очень близкое, причём настолько, что атмосфера нирванской станции казалась привычной, домашней, умиротворяющей; в ней бесследно растаяла обычная командировочная собранность, нивелировалось лёгкое возбуждение, возникавшее у него перед деловым разговором, и появилось назойливое ощущение, будто он вернулся домой и сейчас за этим вот поворотом увидит дверь собственной квартиры.

Как Волошин и предполагал, в кают-компании его никто не ждал. Он бесцельно прошёлся по помещению, чисто машинально вырастил из пола кресло, сел.

«Радушно встречают», — с внезапным раздражением подумал он. Буквально неделю назад, уточняя некоторые аспекты деловой жизни середины двадцатого века, он основательно проработал структуру ведомственной субординации и её влияние на психику человека. Его теперешнее положение невольно ассоциировалось с ожиданием просителя в приёмной высокопоставленного лица. Для полного сходства не хватало только окна, в которое надлежало тоскливо смотреть на протяжении нескольких часов.

Вероятно последняя мысль была сформулирована чересчур чётко сенсорные рецепторы станции уловили её, и на стену кают-компании в полном соответствии с топографией местности спроецировалось изображение поляны нирванского леса.

Солнце уже взобралось в зенит, и от белых глянцевых стволов псевдомицетов слепило глаза. Стеклоподобная переползи-трава в предчувствии полуденного зноя убралась с поляны в тень, обнажив серую кремнистую почву. А посреди поляны неподвижно сидел абориген, издали похожий на стилизованную обтекаемую фигурку Будды. Его кожа на солнцепёке отливала зеркальным блеском расплавленного металла, и, казалось, что через мгновение он рухнет на землю лужицей ртути.

— Здравствуйте, — услышал Волошин от двери и обернулся.

В кают-компанию вошёл смуглый приземистый мужчина в комбинезоне коммуникатора, стремительно пересёк комнату и сел в углу, метрах в трёх от Волошина.

— Начальник исследовательской станции на Нирване Ратмир Берзен, представился он. — Я вас слушаю.

Волошина несколько озадачило, что Берзен сел от него так далеко и руки, по всей видимости, подавать не собирался.

— Здравствуйте, — в свою очередь корректно кивнул он. — Лев Волошин, представитель Комитета по вопросам внеземных цивилизаций.

Берзен смотрел равнодушным пустым взглядом. В его глазах читалась откровенная скука. Начинать деловой разговор с настроенным таким образом человеком не хотелось. Поэтому Волошин перевёл взгляд на аборигена, всё ещё сидящего на поляне, и спросил:

— И давно он так?..

Берзен усмехнулся.

— Третьи сутки. — Он понял уловку Волошина. — Это их обычное состояние. Сейчас. Шестьсот лет назад они были другими… Но с тех пор много воды утекло. Впрочем, по отношению к Нирване будет правильнее сказать: выкипело.

Он заметил, что Волошин, щурясь, смотрит на поляну, и уменьшил яркость изображения.

— Там семьдесят два по Цельсию в тени. А на солнце — близко к точке кипения. Хотя, опять же: по земным меркам. На Нирване практически вся вода в связанном состоянии. Точнее, в капиллярном: в растениях и организмах. И точка парообразования около ста пятидесяти градусов. В растениях выше, в организмах ниже. Кстати, — Берзен кивнул на изображение, — здесь очень легко заработать снежную слепоту.

— Знаю. Мне на Земле сделали прививку.

— Прививка помогает восприятию, но от разрушения сетчатки предохраняет весьма слабо. Рекомендую всё-таки носить светофильтры.

— Благодарю за совет.

Волошин отвернулся от экрана. За аборигеном можно было наблюдать часами и не заметить никаких изменений. Только в цвете кожи — на закате её зеркальность подёргивалась палевыми разводами, как на пережжённом металле. И всё. Полная прострация. Не зря планету назвали Нирвана.

— Приступим к делу? — предложил Берзен.

— Можно, — согласился Волошин. — Месяц назад в наш отдел поступила очередная партия текстов из нирванского информхранилища. Среди них есть отрывок, вероятно, легенды. В нём всего несколько строк: «…И тогда он начал говорить, и говорил долго и страстно, и слышали его везде, куда только мог долететь его голос. И слова его были правильные, отражали суть вещей и будили души… Но когда он кончил говорить, он умер. А слова его стали камнем». Откуда у вас этот отрывок, где и как вы его обнаружили?

Брови Берзена стремительно взлетели.

— Значит, вы прибыли от КВВЦ именно по этому вопросу? — изумлённо спросил он и, откинувшись на спинку кресла, беззвучно рассмеялся. В его глазах не осталось и тени отчуждения. — Извините, мы приняли вас за инспектора интендантской службы.

Волошин тоже улыбнулся. Он понял, почему его так встретили. Сотрудники Пространства не любили интендантов — приходилось по две-три недели отрываться от работы для составления деклараций на матобеспечение. Казалось бы, с этим легко могла справиться компьютерно-андроидная служба ан нет! Интендантам обязательно подавай начальника станции.

— Честно говоря, не ожидал от КВВЦ столь быстрой реакции, — смахнув улыбку, проговорил Берзен. — Встречный вопрос: вы кто по специальности нирванолог, ксеносоциолог, экзобиолог?

— Ксенотекстолог.

Лицо Берзена поскучнело. Здесь явно ждали кого-то более представительного.

— Вот как… И что же вас заинтересовало в этом тексте?

— А вас он не заинтересовал? — в свою очередь спросил Волошин.

— Для того мы здесь и находимся. Но нас интересует реакция КВВЦ.

— Мой приезд и есть реакция.

Берзен молча ждал.

— Хорошо. Попытаюсь сформулировать, — уступил Волошин. — До сих пор все нирванские тексты отличались крайним рационализмом. Как я понимаю, это связано со спецификой психологии аборигенов, их физиологическими особенностями бесполого существования. Километры сухих текстов по экономике, праву, социологии, точным наукам, технологиям производств, устройству быта. А в личных текстах — ярко выраженный эгоцентризм отдельного индивидуума в его взаимоотношении с социумом. И вдруг на фоне терабайт жёстко выдержанной в сугубо рациональном ключе информации поэтические строчки. Я буду честен: такое несоответствие стереотипу нирванского социума, сложившемуся за пятьдесят лет изучения, для текстолога подобно шоку и вызывает ощущение фальсификации. Поэтому нас и интересует, откуда у вас этот текст и каким образом вы его получили, поскольку на наш запрос о его подлинности вы ответили утвердительно.

— Понятно… — Берзен побарабанил пальцами по подлокотнику. — Чтобы вы в достаточной мере хорошо во всём разобрались, придётся начать издалека. Вы сейчас часто употребляли слово «тексты». Это неверное представление. Информационное наследие нирванской цивилизации, поступаемое к вам в виде переводов на земные языки, считывается с кардинально несопоставимых с земными информационных блоков, представляющих собой феромонные полимерноорганические валики, хранящиеся в герметичных металлокерамических кюветах…

— Мне это известно, — с улыбкой заметил Волошин.

Берзен бросил на него быстрый взгляд.

— Разумеется, — согласился он, глядя куда-то в область шеврона на рукаве куртки Волошина. — Было бы глупо предполагать, что текстолог, изучающий нирванское информационное наследие, не знает способа его записи. Но я о другом. Моя основная специальность — психология. Без всяких «ксено-» и «экзо-». И лишь потом: ксенопсихология, социология и прочая. И моей главной задачей на станции является работа с людьми. Так вот, знание — это одно, умение чётко сформулировать его — другое, а понимание, осмысливание этого знания — третье. Сказанное относится именно к вашему знанию способа записи нирванской информации. Мне часто приходится сталкиваться с людьми, хорошо изучившими становление, развитие и резкий упадок, точнее, обрыв нирванской культуры по, как вы говорите, текстам. Вольно или невольно, но адаптированные на земные языки тексты наводят исследователя на аналогии, основанные на земном знании и земной психологии. А это как раз и недопустимо. Нельзя сказать, что психология аборигена Нирваны в корне отлична от психологии землянина — всё-таки технологическая направленность цивилизаций, как Земли, так и Нирваны, накладывает какие-то общие черты на психику, несмотря на то, что с точки зрения биологии мы абсолютно несопоставимы. Но рассматривать общие черты следует только идя от Нирваны к Земле, а не по привычному пути: от известному к чуждому. Такой метод труден, но более эффективен и менее ошибочен.

Берзен нажал на клавишу селектора в подлокотнике кресла, и ему почти сразу ответили:

— Ткачик слушает.

— Добрый день, Карой, — сказал Берзен. — Ты свободен?

— Занят.

— У тебя эксперимент?

— Нет. Я думаю.

— Извини. — Берзен хотел отключиться, но удержал движение руки. Случайно не над последней информацией?

— Да.

— Тогда зайди в кают-компанию. Вполне возможно, что ты можешь понадобиться.

Не дожидаясь ответа, Берзен отключил селектор.

— У нас подготовлена специальная вводная кристаллозапись для прибывающих на станцию новых сотрудников, — продолжил он, вновь обращаясь к Волошину. — Несомненно, что многое, может даже практически всё из заложенной в кристаллозапись информации, вам известно. Но смысл ознакомления с её содержимым заключается не в передаче каких-либо новых данных, а в психологической подготовке к работе на станции. В настоящий момент вы прибыли с устоявшимся личным стереотипом представления о нирванской цивилизации, который, в чём нас убедили многократные исследования, основывается исключительно на знании адаптированных на земные языки текстов. Биологическая же основа нирванской цивилизации погребена под спудом усвоенной специалистом информации и, зачастую, не принимается во внимание, хотя именно через её призму и необходимо анализировать адаптированные тексты. Поэтому в мою задачу, как психолога станции, и входит выведение этой информации на поверхность, то есть, упорядочение её в вашей памяти, чтобы затем вы уже оперировали своими знаниями именно с позиции биологической особенности нирванской цивилизации. То есть, постарались бы абстрагироваться от земных аналогий и попытались бы заново, с другой точки отсчёта, взглянуть на мир Нирваны…

Мерно текущую речь Берзена прервал треск лопнувшей перепонки двери, и в кают-компанию стремительно вошёл сухопарый высокий мужчина в комбинезоне космобиолога. Он был чем-то сильно недоволен и, видимо, прямо с порога хотел излить своё раздражение на Берзена. Но, заметив постороннего, от неожиданности смешался. Лицо его удивлённо вытянулось, рот приоткрылся, и Волошин без труда понял, на кого сделан шарж на груди кибероида.

— Мы не собираемся применять мнемоскопирование для возбуждения вашей памяти, — спокойно, как ни в чём не бывало, продолжал Берзен, указывая вошедшему на вырастающее из пола кресло. — Вы не мальчик, и прекрасно понимаете, что такая перетасовка в вашей голове информации о Нирване, способна изменить стройную систему, созданную вами за время многолетних исследований. Мнемоскопирование не входит в нашу задачу, да, и будь она поставлена таким образом, вы бы, естественно, отказались. Вам просто необходимо вдумчиво ознакомиться с содержанием кристаллозаписи, чтобы затем постараться проводить последующий анализ увиденного, услышанного и прочитанного здесь, на станции, именно на основе этой информации.

Волошин неопределённо пожал плечами.

— Карой Ткачик, экзобиолог. Лев Волошин, текстолог из КВВЦ, представил Берзен.

Волошин и Ткачик кивнули друг другу. И Волошин с удивлением отметил, что лысина у Ткачика отсутствует. В отличие от затылка на спине кибероида.

— Карой, в КВВЦ интересуются твоим текстом.

— В каком смысле? — быстро отреагировал Ткачик.

Волошин подобрался. Его насторожило определение «твоим». Нечто подобное он и ожидал.

— В самом прямом, — сказал он. — Что это за текст, каким образом и где он обнаружен; где сейчас находится феромонный валик, с которого произведена запись.

Ткачик недовольно пожевал тонкими губами и вопросительно посмотрел на Берзена. Начальник станции был сама невозмутимость.

— Этого текста нет на феромонных валиках, — натянуто ответил Ткачик.

— Тогда каким образом вы его обнаружили? На чём он записан, ведь не на бумаге же, не на дискете, не на кристалле? Или, быть может, вы обнаружили здесь иную форму записи, кроме уже найденной?

Ткачик молчал. В явном замешательстве он смотрел куда-то в пол за спиной Волошина.

— Значит, надо понимать, это всё же фальшивка? — попытался разрубить гордиев узел Волошин.

— Нет, — невнятно пробормотал Ткачик.

— Ладно, Карой, — сказал Берзен. — Как это говорилось: от сумы, да от… зоны, кажется, не отвертеться. Рассказывай.

Против воли Волошин улыбнулся. Среди многочисленных профессий Берзена профессии историка явно не было.

Ткачик невесело хмыкнул и осуждающе посмотрел на Берзена.

— Вообще-то мы ждали из КВВЦ кого-то более представительного, чем текстолога, — не скрывая разочарования протянул Ткачик. — Скажем, нирванолога-историографа… либо, ксеносоциолога… и, желательно, экзобиолога. Можно и в одном лице. — Он коротко вздохнул, неожиданно оживился и хлопнул себя по коленям. — Да что теперь уж! Перефразируя моего начальника, — саркастически заметил он, — семь бед — один ответ. Может и лучше, что у вас нет такого ранга. По крайней мере не сможете наложить запрет на наши исследования. — Глядя прямо в глаза Волошину, Ткачик раздельно произнёс: — Этого текста действительно нет на феромонных валиках. Это когитограмма одного из аборигенов.

Брови Волошина поползли вверх.

— Каким же образом вам это удалось? — несколько ошарашенно спросил он.

Ткачик с Берзеном переглянулись.

— Самым обыкновенным. — Ткачик с плохо скрываемым любопытством смотрел в глаза Волошину. — Как с любого мыслящего существа.

Волошин смешался. Результаты мнемо- и когитоскопирования аборигенов были ему хорошо известны. Они давали настолько однообразную картину, что, по мнению одного из нирванологов, ничем не отличались от когитограмм земных муравьёв, представляя собой чёткую декларацию жизни, напоминающую программу поведения общественных насекомых. Modus vivendi аборигенов заключался в полном отказе от личной жизни индивидуума и был ориентирован исключительно на общественное существование. Причем когитограммы аборигенов в разных полушариях Нирваны были абсолютно идентичны, выражались в декламационной форме, не неся в себе образного восприятия, и не совпадали у индивидуумов лишь по фазе. Аборигены напоминали собой автоматы с единой, но индивидуально заложенной программой, знающие, что нельзя ничего делать для себя лично, но не представляющие, как жить единым организмом.

— Только что здесь было высказано лестное замечание, что я не мальчик, — тяжело роняя слова, проговорил Волошин. — Я занимаюсь Нирваной более пяти лет. Может, не будем устраивать проверку на профессиональное соответствие?

Ткачик смутился.

— Да, конечно. Извините. Но данный текст действительно является когитограммой. Только запись её сделана при не совсем обычных условиях…

Он вновь бросил вопросительный взгляд в сторону Берзена. Начальник станции индифферентно смотрел на поляну нирванского леса. Будто разговор в кают-компании его не касался.

Волошин молча ждал. Пауза затягивалась.

— Хорошо! — решился наконец Ткачик, снова хлопнув себя по коленям. Начнём, как говорится, с нуля. А здесь — с воды. Как вы знаете, воды на Нирване в свободном состоянии практически нет. Растительный мир существует за счёт сорбции паров воды из атмосферы; животный, естественно, — за счёт потребления в пищу растений. Правда, кожа животных также обладает способностью сорбировать те крохи воды, которые находятся в атмосфере. Вообще разделение биосферы Нирваны на животный и растительный миры довольно условно: здесь протекают межцарственные трансмутации, в следствие чего органический мир Нирваны и выделен в астробиологической классификации в отдельное межцарство экзотрофических диквазикариотов…

— Карой, — остановил Ткачика Берзен, — перед тобой не коллега, а текстолог.

Видимо не так уж безразлично относился начальник станции к беседе. Кажется, он даже пытался ею управлять, но в какое русло он её направлял, было загадкой не только для Волошина, но, похоже, и для Ткачика.

— Если Карой сейчас начнёт излагать весь комплекс своих исследований, — Берзен по-дружески успокаивающе положил руку на колено Ткачика, — то вам, поскольку вы не экзобиолог, будет скорее всего малопонятно и, естественно, скучно. Давайте уж лучше я попытаюсь коротко изложить суть появления заинтересовавшей вас когитограммы. Итак, нами было обнаружено, что при определённых условиях, — здесь Ткачик выпрямился, но Берзен сжал его колено и без заминки продолжал объяснять тем же спокойным тоном: — у аборигенов проявляется параллельное сознание. Первое, уже известное, диктующее псевдогенетическую программу поведения общественного индивидуума, по-прежнему является доминирующим; второе же выражено чрезвычайно слабо и с трудом уловимо, поскольку находится на пределе разрешающей способности нашей аппаратуры. Дополнительную трудность создает огромная скорость его функционирования — где-то порядка на два выше обычной. Поэтому зачастую нам и не удаётся отснять достаточно цельные, чёткие по мысли когитограммы. Точнее, цельных у нас нет вообще. Даже тот текст, ради которого вы прибыли на станцию, является компьютерной компиляцией, хотя вариатор и даёт её девяностопроцентную смысловую гарантию.

Волошина так и подмывало задать вопрос, что же это за особые условия, из-за которых Берзен оборвал объяснения Ткачика и сжимал его колено? Но не задал. Видно было, что Берзен ожидает подобного вопроса, но отвечать на него не намерен. Поэтому он спросил о другом:

— Вы полагаете, что выявленное вами второе сознание являлось доминантным сознанием аборигенов в эпоху «До»?

Что-то изменилось в лице Берзена. Он снова понял Волошина. Психолог он явно был незаурядный.

— Пожалуй, нет… — медленно протянул он и убрал руку с колена Ткачика. — Слишком несовместима метафоричность выявленного сознания с прагматично сухими сведениями информхранилищ. Хотя мы и склонны считать, что какие-то отголоски событий между эпохой «До» и эпохой «После» в выявленном сознании просматриваются.

— Нет, почему же, — внезапно активно возразил Ткачик. — Вполне возможно, что мы имеем дело именно с сознанием эпохи «До», деформированным наложением сознания эпохи «После», которое жёстко регламентирует поведение индивидуума. Вероятно, оно могло сохраниться только благодаря деформации в область абстрактной метафоричности, а также резкого ускорения функционирования. Иначе, при одинаковой скорости функционирования обоих сознаний, индивидуума в лучшем случае ждало раздвоение личности, а в худшем — сумасшествие. Полагаю, что в момент перелома эпох так и происходило, хотя сведений об этом мы не имеем. В дальнейшем же сознание эпохи «До», повинуясь инстинкту самосохранения, ушло в подкорковую область, недоступную нашим зондам, и проявляется только в особых условиях.

А вот Ткачику почему-то очень хотелось, чтобы Волошин задал вопрос об особых условиях. Он даже интонацией подчеркнул.

— Это уже из области фантазии, — мгновенно перехватил инициативу Берзен.

— Почему? — подыгрывая Берзену спросил Волошин и с интересом посмотрел на него. Предмет обсуждения для Волошина отошёл на второй план его всё больше занимало упорное желание начальника станции уйти от темы «особых условий».

— Потому, что подобная трактовка подразумевает насильственное наложение на психоматрицу индивидуума нового доминантного сознания общественного поведения. А таких данных у нас нет.

— Пока нет, — поправил Ткачик. — Мы ещё не исследовали и десятой доли информационного наследия.

— Пока нет и общей теории парамерного пространства, — съехидничал Берзен. — Мы сейчас рассматриваем факты, а не гипотезы.

Ткачик хотел что-то возразить, но Волошин, поняв, что спор сейчас перейдёт в заурядную перепалку, решил подвести черту.

— Спасибо, — сказал он. — Для начала хватит. Пищу для головы я получил.

— Да, действительно, — согласился Берзен. Похоже, такой финал принёс ему облегчение. — Лучше будет, если с подробностями вы ознакомитесь после просмотра нашей кристаллозаписи… — Он неожиданно улыбнулся и предложил: А как насчёт пищи для желудка?

— Точно так же, — рассмеялся Волошин. — В меру.

Он посмотрел на Ткачика. Ткачик сидел мрачнее тучи.

— Так зачем ты меня сюда приглашал? — раздражённо спросил он Берзена.