Ничего у нас не было. И намека. А что могло быть, если котище постоянно ластился к Злате и она предпочитала его общество моему? Даже со своей белой кошечкой пообещала познакомить. Мы посидели, поговорили о пустяках, попили пива (Злата на самом деле выпила не больше стакана), а затем она ушла. Я проводил ее до двери и взял твердое обещание, что она позвонит.

Когда дверь закрылась, ощущение было такое, будто лязгнула дверь в тюремную камеру и я оказался один в замкнутом пространстве. Даже свет вроде бы померк, а на душе стало тоскливо и одиноко.

Я подошел к зеркалу и увидел в нем унылую физиономию разочаровавшегося в жизни человека.

– Да ты, пиллиджер, никак влюбился? – спросил я у своего отражения.

Вопрос не вызвал отторжения, да и как может вызвать отторжение констатация факта? Еще неделю назад я бы ужаснулся и попытался в зародыше задавить в себе это чувство.

С детства я мечтал только об одном: вырваться оттуда, чтобы зажить нормальной жизнью. А нормальная жизнь, в представлении любого реликта, – это когда ты дышишь воздухом без респиратора, когда ешь вдоволь экологически чистую пищу, а не раз в три дня вываренный в нескольких водах мутагенный лишайник, когда твоя квартира не конура, размером с туалетную кабинку, а помещение, в котором можно спать лежа. Став пиллиджером, я получил то, о чем в юношестве и мечтать не смел: ел не просто добрую еду, а деликатесы, какие только душа пожелает, снимал громадную даже по местным меркам квартиру, дышал чистым воздухом, а в квартире и того более – кондиционированным, каждый день менял одежду (сменная одежда в мечты реликтов вообще не входила), спал не просто лежа, вытянувшись в полный рост, а на водяном матрасе с подогревом… Ради этого изобилия и комфорта я строго соблюдал не только все правила и законы, предписанные службой стабилизации, но и скрупулезно избегал вполне допустимых флуктуаций третьего и четвертого порядков. И если бы неделю назад кто-нибудь сказал, что я все это похерю, я бы ему глотку перегрыз. В том числе и самому себе.

Теперь же, когда мое миропонимание перевернулось с ног на голову, а я понял, что личная свобода, видимостью которой совсем недавно упивался, на самом деле фикция и моя жизнь полностью зависит от прихоти рядового таймстебля, я будто увидел себя со стороны. То, что раньше представлялось вершиной мечтаний, на поверку оказалось карточным домиком, от первого потрясения превратившегося в груду никчемной рухляди. И ничего иного взамен не появилось. Пусто было на душе, тревожно ныло сердце, и я стоял перед зеркалом, как на перепутье, и не знал, что мне делать, как дальше жить, в какую сторону идти.

Отражение в зеркале тяжело вздохнуло, повернулось ко мне спиной и ушло в гостиную, и мне показалось, что это не оно повторяет мои движения, а я его.

Котище возлежал на диване в излюбленной позе и смотрел на меня большими зелеными глазами. Улыбка Чеширского Кота блуждала по морде. Гадкая, прямо сказать, улыбка. Снисходительно-язвительная. Уничижающая. Так и хотелось врезать сапогом по ухмыляющейся морде, но сапог на мне не было, а были тапочки. К тому же все равно ничего не получится. Либо нога пройдет сквозь кота, как сквозь настоящую тень, либо он откусит стопу вместе с тапочкой, как я совсем недавно обещал фининспектору.

Злость как нахлынула, так и схлынула. Запала хватило, только на то, чтобы пробурчать:

– Чего ты к девушке пристаешь? Кошечками занимайся… Обещали тебя познакомить с белой киской? Вот и мечтай, а нет – марш во двор, там кошек предостаточно.

Котище повел головой, и я понял, что никакая у него не уничижающая улыбка, а, наоборот, добрая, все понимающая. Опять на уровне подсознания возникло чувство, что тень меня всегда выручит, придет на помощь, но сейчас еще не совсем ориентируется в нашем мире, из-за чего и случаются накладки. Не знаю, так ли обстояли дела в действительности, но в это хотелось верить. Этакий кот-защитник, тень-оберег. С чего бы это?

Я окинул котища сумрачным взглядом, ничего не сказал, включил телевизор и уселся на диван, небрежно отодвинув кота-тень к валику. Он безропотно подвинулся, и мы вместе начали смотреть передачу о животных. Речь в ней очень кстати, как по заказу, шла о кошачьих, и кот-тень смотрел передачу с неослабевающим вниманием, наконец-то отведя от меня пристальный взгляд.

«Смотри, перенимай повадки, – сказал я про себя и неожиданно подумал: – А почему тень приняла форму именно кота, а не, скажем, собаки? Собака – лучший охранник, чем кот…» С другой стороны, я собак не люблю, по мне лучше кот… Стоп, а может, именно в этом и загвоздка? В моей любви-нелюбви к конкретным домашним животным, которую тень почерпнула из моего сознания?

Я покосился на котища, но он и ухом не повел, продолжая внимательно глядеть на экран, как будто там резвились его кровные родственники. Ну и черт с ним, пусть смотрит. В конце концов, не суть важно, в кого тень преобразовалась, главное, что она есть. К сожалению.

Смотреть передачу из мира кошачьих мне было скучно и неинтересно, но я не стал переключать программы. Пусть смотрит, если нравится, уважу. Может быть, и тень когда-нибудь меня уважит. Например, в следующий раз, когда придет Злата, котище уберется на кухню и носа в гостиную совать не будет…

С этими мыслями и под монотонное бормотание диктора я задремал, а когда проснулся, по телевизору опять транслировали унылый футбольный матч российского первенства. Я тупо поглядел минут пять на то, как футболисты катают мяч по зеленому газону, и только затем обратил внимание, что уже поздний вечер и кота рядом нет.

– Сатана! – позвал я.

Тень на зов не явилась. Обиделась на кличку? Нашла на что обижаться! Я, может, тоже на нее обижен, причем в гораздо более крупных масштабах. Меня обижал сам факт ее существования!

Взяв пульт, я выключил телевизор, затем встал с дивана и направился на кухню готовить кофе. Включил свет, прошелся взглядом по кухне… И застыл на месте. На оконном стекле на фоне ночи красовались три кляксы: белая, красная и зеленая. Белая и красная кляксы были большими, а зеленая раза в два меньше.

– Так-так-так… – протянул я, подошел к окну, потрогал красную кляксу пальцем, понюхал. Пахло косметикой. Помада… Куда же тень подевалась? Просочилась сквозь стекло, оставив на нем материальные предметы, и теперь куролесит в ночи, как в аэропорту? С нее станется…

Я выглянул в окно. Пепельный свет луны заливал ночной город. Бесполезно искать черную кошку в темной комнате, не говоря уже о ночном городе, тем более обозревая окрестности с шестнадцатого этажа, но котища я увидел сразу. Освещаемый луной, он неподвижно сидел на плоской крыше панельной двенадцатиэтажки неподалеку, а напротив него полукругом сидело с десяток обыкновенных кошек. Как идолопоклонники у изваяния своего божества.

Надо же… Я недоуменно покрутил головой и отошел от окна. Вспомнилось, как тень играла с котенком в кафетерии аэропорта. Наверное, оттуда у нее любовь к кошкам и кошачий вид…

Пить кофе расхотелось. Зачем? Чтобы потом не спать всю ночь и думать о том, что означает кошачья сцена за окном? Обычные кошачьи дела, и нечего в них свой нос совать. Хорошо бы, чтобы и котище свой нос в человечьи дела не совал.

Я достал из холодильника последнюю бутылку пива, выпил из горлышка и направился в спальню. Буду спать. Не хотелось думать ни о кошачьих проблемах, ни о своих собственных. Буду думать о Злате. Пусть она мне приснится…

Но мне ничего не приснилось.

Утром, когда я вышел из спальни, котище как ни в чем не бывало возлежал на диване. Он посмотрел на меня зелеными глазами и широко зевнул, показав белоснежные клыки и алый язык.

Я ничего не сказал, выглянул на кухню и увидел, что цветные кляксы с оконного стекла исчезли. Может быть, его мойщиком окон пристроить, а заодно и полотером – как он вчера помаду с паркета слизнул, и следа не осталось! Любо-дорого посмотреть.

Однако вслух я ничего не сказал – вид у кота был такой горделивый и неприступный, что связываться с ним не стоило. Свежо воспоминание, как отреагировала тень в отеле «Виржиния» на предложение убраться к чертовой матери раз и навсегда.

Приняв душ, я побрился, но зубы почистить не смог. Не было зубной пасты, да и откуда ей взяться, если она вся у котища в клыках, а я третий день из квартиры не выхожу? Если хотел почистить зубы, вчера нужно было пользоваться моментом, пока паста оставалась на оконном стекле.

Я оскалился и осмотрел зубы в зеркало. М-да… Там и понятия не имел, что их нужно чистить, а теперь без этого дня обойтись не могу. Два дня не почистил и вроде как не человек.

Выйдя из ванной комнаты, я в упор уставился на котища.

– Нагулялся?

Котище удостоил меня мимолетным взглядом, пренебрежительно фыркнул и с достоинством отвернулся, всем видом показывая, что не мое это дело. Не человечье.

– И как тебе уличные кошечки? Понравились? – продолжил подначивать я и нарвался.

Котище медленно повернул голову и одарил меня сквозь щели приоткрытых век таким мрачным взглядом, что мороз продрал по коже. Шерсть на котище стала медленно вздыбливаться, глаза наливаться красным светом.

Но я уже завелся и пошел напролом.

– Что, не нравится, когда твоими кошечками интересуюсь? А мне, по-твоему, должно нравиться, когда ты у моих кошечек коленки тискаешь?!

Начавший выгибаться дугой котище замер, внимательно посмотрел на меня, затем шерсть на нём разгладилась, в глазах растаял кровавый отблеск, и кот-тень снова улегся на диван.

– Надеюсь, мы друг друга поняли, – назидательно заметил я и ушел в спальню одеваться. Пора прекращать затворничество, да и без зубной пасты я чувствовал себя не в своей тарелке. Благоприобретенная привычка оказалась сильнее тамошнего воспитания. Точнее, его отсутствия, хотя по большому счету отсутствие воспитания тоже воспитание.

Одевшись, я прошел в кабинет, открыл вариатор, потянулся к клавиатуре… Но так и не включил. Стоял и смотрел на темный экран, не зная, хочу я видеть свое будущее или нет. Что-то надломилось во мне, и я не знал, к лучшему это или к худшему. Почти пять лет я скрупулезно просчитывал каждый свой шаг и настолько привык к ежедневному ритуалу общения с вариатором, что иной жизни не представлял. Мне казалось, что я был хозяином собственной жизни – как рассчитаю ее, таковой она и окажется. На поверку все оказалось иначе: моя жизнь зависела вовсе не от меня. Будет так, как решат в службе стабилизации. Когда судьба предопределена обстоятельствами – это одно, но когда она полностью находится в зависимости от чужой воли – совсем другое. Жутковато ощущать себя марионеткой в чужом спектакле. В таком случае лучше не знать, что с тобой произойдет завтра, послезавтра и будет ли вообще завтра.

Так и не включив вариатор, я захлопнул крышку. В конце концов, хронеры не пользуются вариаторами и в подавляющем большинстве с ними ничего не происходит. Чем я хуже? А если случится запредельная флуктуация, то таймстебль Воронцов из нее вытянет. Не знаю зачем, но нужен я ему, ох как нужен…

Завтракать я не стал, кофе пить тоже. Пообедаю где-нибудь в кафе. Вышел в гостиную и наткнулся на требовательный взгляд котища. Черт, совсем забыл о своей тени…

– Может, ты здесь останешься? – поинтересовался я без всякой надежды на положительный ответ.

Так оно и оказалось – котище отрицательно повёл головой.

– Ясно… Куда от тебя денешься… – обреченно вздохнул я. – Тогда в чем дело? Раньше ты разрешения не спрашивал, без спроса ко мне приклеивался. Идём.

Котище выразительно смерил меня взглядом, и я понял, что требовалось. Понимали мы друг друга без слов.

– Ты хочешь, чтобы я в жару пиджак надел?! – возмутился я и получил в ответ снисходительную чеширскую улыбку.

Тоже в общем правильно. Заслужил. Можно, конечно, пойти в футболке, как собирался, но тогда на меня все будут показывать пальцем. Точнее, на мою пляшущую чернильную тень. Не хотелось привлекать чужое внимание. Сейчас не Средние века, за оккультные штучки на костре не сжигают, но меньше всего я хотел в толпе местных выглядеть белой вороной цвета жуткой ночи. Основное кредо хронеров – не выделяться, и пиллиджеры среди хронеров не исключение.

– А если я надену на тебя ошейник и выведу на поводке? – заискивающе предложил я. – Как молодую пантеру, а?

Котище задумался. Нашел-таки я его уязвимое место: любил он покрасоваться, не зря крал помаду и брасматик. Все же осторожность перевесила, и после некоторых раздумий котище отрицательно повел головой.

Я разочарованно вздохнул и направился за пиджаком. Но, открыв одежный шкаф, увидел лучший вариант.

– Это подойдет? – поинтересовался у кота-тени, показывая джинсовую куртку.

Котище спрыгнул с дивана, подошел ко мне и принялся тщательно обнюхивать куртку, будто умел это делать. Зачем, спрашивается, передо мной разыгрывать комедию?

– Еще на зуб попробуй, – посоветовал я.

Он пренебрежительно фыркнул, покрутил носом, но все же кивнул. На куртку он был согласен.

Я надел куртку, и котище, редуцировавшись в дымный шлейф, ринулся ко мне. В этот раз он не расплылся пленкой по телу, а подушкой сконцентрировался под курткой на спине. Будто плотно набитый рюкзак повесили на меня, и я качнулся вперед от непомерного веса.

– Э! А полегче можно? – взмолился я. – Или буду ходить, согнувшись в три погибели, словно у меня прострел?

Тень послушно стала невесомой, и теперь меня качнуло назад. Осталось только ощущение воздушной подушки между спиной и курткой.

Я вышел в прихожую и покрутился перед зеркалом, осматривая куртку. На спине она немного оттопыривалась, но вполне допустимо – в пределах легкой сутулости. Спасибо, что не горбатый.

Внезапно на спинке куртки проявились две параллельные черные линии, припухли губами, а затем растянулись в довольную улыбку. Скотина, он ещё и насмехается!

Я раздраженно застегнул пуговицы на куртке, сунул руку в карман… и тут же с омерзением выдернул ее, наткнувшись на что-то мокрое и скользкое.

Пальцы были в зубной пасте.

– Ты что это удумал, С-сатана?! – взревел я. – Немедленно вычисти карманы!

Тень проступила сквозь куртку черным туманом, охватила испачканную руку, а затем рухнула на пол и вновь оборотилась в котища с зелеными глазами и двусмысленной чеширской улыбкой. Моя рука стала чистой, словно вылизанной.

– Другого места не нашел, где прятать свои вставные челюсти?!

По глазам котищи было ясно, что не нашел. Но и оставлять в квартире свои цветовые наполнители он категорически отказывался.

Я сунул руку в карман и ощутил сухую мягкую ткань. Придирчиво осмотрел пальцы, на всякий случай понюхал. Будто и не было на них зубной пасты – исчезла, не оставив ни следа, ни запаха. Может, мне кота вместо душа использовать? Вылижет всего, с ног до головы, как корова языком. Кстати, он и зубы может почистить…

Я покосился на кота, вспомнил, как вздыбливалась шерсть на его загривке, и не стал озвучивать свои мысли. Прошел на кухню, вытряхнул спички из двух коробков в мусорное ведро, а коробки положил на стол.

– Вот тебе хранилища для твоих челюстей!

Котище посмотрел на меня, на коробки, взял лапой третий спичечный коробок и, по моему примеру, вытряхнул спички в мусорное ведро. После этого котище размазался в воздухе чернильной кляксой, подхватил со стола пустые коробки и исчез под курткой.

Третий раз проверять карман я не стал, похлопал по куртке и ощутил, что коробки чудесным образом очутились в кармане. И чего я предложил два коробка, если цветовых наполнителей три: зубная паста, помада, тени для век?.. Котище лучше меня в арифметике смыслит.

Я направился к двери. Хорошо, что бриллиант в пиджаке, а не в куртке, неизвестно, что с ним стало бы, испачкай его Сатана зубной пастой. При умении межвременной тени проникать куда угодно мог бы бриллиант в матовый цвет перекрасить. Бесполезный для меня камешек, но все-таки жалко…

Меня будто громом поразило, и я замер на месте. Кажется, я знал, что можно сделать с камешком. Чуть не бегом я направился к шкафу, раскрыл дверцы и принялся лихорадочно обшаривать карманы пиджака. Ага, вот он, не потерялся…

Улыбаясь своим мыслям, я покрутил бриллиант перед глазами. Красивый перстенек получится, и хорошо будет смотреться на женской руке… Я даже знал, на чьей женской руке он будет смотреться особенно хорошо. Конечно, если не засветится флуктуационным следом. Главное, найти сейчас хорошего ювелира, который бы сделал перстенек и вправил в него камень.

– Не вздумай его загадить! – гаркнул я Сатане, пряча бриллиант в потайной карман куртки. – Голову откручу!

Открутить голову межвременной тени было весьма проблематично, но как-то ее надо приструнить?

Сатана уловил мою неуверенность и затрясся на спине от смеха. Смешливая тень мне досталась.

– Гм-м… – Я прокашлялся и поправился: – Фигурально, конечно.

Когда я вышел из подъезда, у меня возникло ощущение, будто я голый. Вроде бы ничего вокруг не изменилось, но мне было не по себе. По тротуару шли прохожие, по проезжей части улицы проносились машины, а я стоял на высоком крыльце и боялся шаг ступить. Я не знал, что будет дальше, и неопределенность будущего вносила в душу смятение.

Наверное, так ощущал бы себя представитель недавно открытого племени, вывезенный антропологической экспедицией со своего острова в современный город. На острове жизнь аборигена была расписана по часам: с утра он ловит рыбу, затем конопатит лодку, обедает, отдыхает, чинит снасти, приносит жертвоприношения богам… И так каждый день, всю свою жизнь. Размеренно, обстоятельно, неторопливо, как и положено в патриархальном обществе. И вдруг абориген оказывается в неизвестном месте. Вроде бы и небо такое же, и солнце, и воздух… А что будет завтра, он не знает. Мало того, не знает, что будет через минуту.

Казалось, все на меня смотрят и ждут, когда я совершу первый шаг, и от этого я чувствовал себя третьесортным актером, забывшим роль, но выпершимся на сцену, где, в довершение всего, отсутствовал суфлер.

Я сделал первый шаг, по закону подлости оступился на ступеньках и едва не полетел кубарем вниз, но, к счастью, суфлер у меня все-таки был. Не проступая сквозь куртку, тень поддержала под локоть, и я удержался на ногах.

– Спасибо, – буркнул я, зачем-то отряхивая на коленях джинсы и исподтишка оглядываясь по сторонам.

Никто на меня не смотрел, никому я не был интересен. Возомнил о себе бог знает что. Артист! Злость на себя вернула уравновешенность – я неторопливо спустился по ступенькам и пошел по улице. И чем дальше я уходил от своего дома, тем больше успокаивался. В конце концов, пять лет назад я жил обычной жизнью реликта, для которого будущее так же неопределенно, как и для любого человека. За исключением разве что таймстеблей службы стабилизации, но они, в конечном счете, не люди. Уже не люди. А в неопределенности будущего есть свои прелести – именно в неопределенности и заключается жизнь человека. Когда все известно наперед, жить пресно и неинтересно. Правда, сытно. Однако, отказавшись от вариативных предсказаний, я не собирался отказывать себе в сытой жизни.

Восприятие окружающего постепенно нормализовалось, и пестрая толпа прохожих, еще недавно воспринимаемая аморфной массой зрителей в спектакле одного актера, разбилась на отдельных пешеходов: мужчин и женщин, пожилых и молодых, хорошо одетых и не очень. Пару раз я даже увидел хронеров, волочивших за собой шлейф флуктуационного следа. Что поделаешь, начало третьего тысячелетия наиболее посещаемо туристами во времени. Было жарко – женщины были в легких платьях, мужчины в футболках, рубашках с короткими рукавами, в джинсах и шортах, и только я один, как дурак, шагал в куртке. Удивительно, но жары я не ощущал и, поразмыслив, понял, в чем дело. Не знаю, каким образом тень создавала тень, но кондиционер индивидуального пользования из нее получился прекрасный – я не чувствовал жары не только под одеждой, но и открытыми частями тела. Хоть какая-то польза от Сатаны.

Пройдя пару кварталов, я купил в киоске зубную пасту, но, прежде чем сунуть ее в карман, отвернул ворот куртки и приглушенно бросил:

– Это не тебе, а мне! Ты понял?

Продавщица киоска странно посмотрела на меня, и я, чтобы не разочаровывать ее, состроил дебильную рожу. Если выходка и вызовет какую-нибудь флуктуацию, то не выше третьего порядка. Но с сегодняшнего дня мне плевать на любые последствия: хочу жить нормальной жизнью, даже будучи марионеткой в руках таймстебля Воронцова.

Пройдя еще пару кварталов, я свернул на набережную и направился к летнему кафе «У лукоморья». Здесь неплохо кормили, и я иногда захаживал отобедать, естественно проработав все «за» и «против» посещения на вариаторе. Сейчас я шел на авось, но ничуть об этом не жалел. Вернулось давно забытое ощущение неопределенности жизни, когда впереди брезжат радужные надежды, отчего мир кажется светлее. Все-таки жить по расписанию, как я последние пять лет, – это не жизнь, а существование.

Кафе имело довольно непрезентабельный вид: небольшая бревенчатая избушка, где располагалась кухня, и огороженная парапетом площадка с десятком столиков на открытом воздухе, прикрытая огромным тентом. Избушка-кухня плотно сидела на земле, а снаружи к стенам были прибиты два бревна, топорно, как в прямом, так и переносном смысле, стилизованные под куриные ноги. Надо понимать, присела избушка, чтобы снести яйцо, да и околела в потугах. Входом в кафе служила арка, на которой красовалось название «У лукоморья», исправленное неизвестным художником-граффити на «У лукомордья». Оганез, хозяин кафе, несколько раз закрашивал букву «д», но она опять появлялась, и хозяин в конце концов смирился. Не потому, что надоело закрашивать, а потому что, как ни странно, новое название привлекало больше клиентов. Любят в народе эпатаж – хлебом не корми, а дай классика литературы обгадить.

С утра в кафе никого не было, только за крайним столиком в углу сидел какой-то хронер, слабенько флюоресцируя флуктуационным следом. Самое время для туристов оттуда, которые отправлялись в прошлое в основном подкормиться. Местные предпочитают вечернее время.

Стараясь не смотреть на хронера, я выбрал столик в противоположном углу и сел. Почти все хронеры во время путешествия стараются избегать общения друг с другом, и я отнюдь не исключение. Скопление хронеров увеличивает вероятность флуктуации.

Подошел официант, молодой парень кавказской наружности, с приколотой к белой рубашке визиткой, на которой было написано «Ашот». Я посмотрел на визитку и улыбнулся. И это у американцев переняли, быстро «прогресс» двигается. Разница только в том, что визитки персонала гостиницы «Виржиния» в Нью-Йорке были сделаны типографским способом, а здесь – на струйном принтере, отчего расплывшиеся буквы выглядели лохматыми.

– Што будэшь сакасыват? – поинтересовался Ашот, протягивая меню.

Я отстранил меню и посмотрел в темные глаза официанта. Перед каждым посещением кафе я добросовестно изучал обстановку и в общих чертах многое знал о парне.

– С акцентом, Лева, у тебя плоховато, – заметил я. – Ты ведь коренной москвич, не надо при мне коверкать слова.

Никогда бы не решился на подобную выходку, но сейчас меня словно бес попутал. Заяц во хмелю, на которого повлиял сладкий вкус обманчивой свободы.

Парень вздрогнул и побледнел.

– Вы из налоговой или из милиции? – натянуто спросил он.

Числились ли за ним какие-либо правонарушения, я никогда не интересовался. Не та фигура на пути пиллиджера. При эпизодических, ни к чему не обязывающих встречах я изучал только конкретные детали, сопутствующие моменту контакта. И не более. Если все обо всех узнавать, работать некогда будет.

– Ни то ни другое, – покачал я головой. – Я обедать пришел. Накормишь хорошо – обещаю щедрые чаевые.

Лёва внимательно посмотрел на меня, переварил мои слова, облегченно перевел дух.

– Карашо, тода…

Я поморщился и, подняв палец вверх, оборвал его:

– Если слова коверкать не будешь! Понятно?

– Понятно. Что будете заказывать?

– Вот это другое дело. Принеси мне фирменную окрошку и побольше зелени. Но если в зелени попадётся хоть листик кинзы, в лукомордье плесну. Понятно?

Кинзу я не выносил – по запаху она напоминала опостылевший там мутагенный лишайник, – однако это не оправдывало мою выходку. Вместе с тем не знаю почему, но хамство доставило мне особое удовольствие. Особенно понравилось «лукомордье», к месту ввернул. От местных хамством заразился, что ли? Или потому, что пять лет не позволял себе хамить?

– Понятно, – кивнул Лева, приняв «лукомордье» как само собой разумеющееся.

– На второе шашлык…

– Не рекомендую, – вежливо отсоветовал он.

– Почему?

– Мясо у нас не первой свежести.

– Н-да? – заломил я бровью – И часто?

– Почти всегда.

Странно, раньше ел и не замечал. Впрочем, для реликта оттуда любое блюдо здесь деликатес, а мясо с душком представляется особым изыском. Вспомнилось, как в казино бармен Сережа воспринял мои сентенции о подсушенной красной икре. Гурман из меня еще тот.

– Тогда что порекомендуешь?

– Из мясных блюд?

– Из мясных.

– Возьмите люля-кебаб. Он из свежего фарша.

– Давай люля-кебаб, – согласился я, – но обязательно с фирменным соусом а-ля Оганез.

– Непременно. Что пить будете? Есть прекрасная «Ржаная» водочка.

– Нет, водку не буду. Буду пиво. Есть «Баварское» фирмы «Сармат»?

– К сожалению…

– Плохо, – расстроенно покачал я головой.

– В следующий раз непременно будет, – заверил официант, – а сейчас могу предложить «Жигулевское», тоже фирмы «Сармат».

– Хорошо. Пару бутылочек, но непременно из морозильника.

– Само собой. Еще что-то?

– Все. Лаваш не забудь.

Официант умчался в бревенчатую избушку и тут же вернулся с двумя бутылками пива, покрытыми изморозью. Откупорил одну, налил в бокал, подождал, пока я попробую.

На удивление, пиво оказалось неплохим. Конечно, не «Баварское», но все остальные сорта других фирм, которые я пил раньше, и этому в подметки не годились.

– Нормально, – кивнул я.

– Окрошка будет через пять минут, – сообщил Лева.

Я бросил взгляд на избушку и увидел в окне хозяина кафе Оганеза, который в упор рассматривал меня. И когда только Лева успел ему сообщить о нашем разговоре? Что за тайны мадридского двора существовали в кафе – криминальные или налоговые, – меня не интересовало, но Оганеза мое поведение встревожило. И черт с ним – его проблемы.

– Через пять минут так через пять минут, – небрежно кивнул я.

Лева долил в бокал пива и остался стоять у столика. Похоже, он собирался меня обслуживать как в первоклассном ресторане, предупреждая мои желания.

– Вот еще что… – поморщился я.

– Что? – предупредительно пригнул голову Лева.

– Не люблю, когда над душой стоят и в рот заглядывают.

Лева бросил растерянный взгляд на окно кухни и не сдвинулся с места. Похоже, быть при мне ему приказал Оганез, и Лева теперь не знал, как поступить.

– Что-то непонятно?

– Все понятно. – Лева попятился. – Захотите люля-кебаб – рукой махните, и я мигом принесу.

Ямахнул рукой, но в смысле: «Убирайся!», официант нехотя направился к избушке, и Оганез отошел от окна. И в мыслях у меня не было расстраивать хозяина, так уж получилось.

Я отхлебнул пива и отрешенно подумал, что пью германское пиво, произведенное фирмой со скифским наименованием, обслуживает меня еврей в русском кафе, название которого ассоциируется со стихотворным наследием потомка африканца, а хозяином кафе является армянин. Н-да… В мое время не то что о национальностях, о расах забудут, ибо человечество разделится на два вида: вымирающих людей и эволюционирующих постантов, разница между которыми гораздо более глубокая, чем между человеком и обезьяной. Эх…

До дна выпив бокал ледяного пива, я наконец-то почувствовал, что в Москве лето и вокруг жара. Надо же, как личный «кондиционер» работает – чтоб я, значит, не простудился! Я откинулся на спинку пластикового кресла и ощутил, что спинка мягкая. Тогда я поелозил спиной по креслу и язвительно спросил, наклонив голову к отвороту куртки:

– Тебе удобно?

И неожиданно понял, что тени все равно, удобно ей или нет, лишь бы мне было удобно. И мне это очень понравилось.

Больше пива я не пил – оставил под люля-кебаб.

Наконец Лева принес окрошку, поставил передо мной и застыл в ожидании. Меня так и подмывало спросить: «Чего ждешь, что плесну в лукомордье?», но не стал усугублять ситуацию. Хамству тоже есть предел.

Под бдительным оком официанта я попробовал окрошку, прожевал, проглотил и поднял на него глаза. И тут увидел, что Лева смотрит не на мое лицо, оценивая реакцию, а пытается заглянуть за отворот куртки. Меня разобрал смех, и если бы не проглотил окрошку, то непременно поперхнулся. Неужели думает, что я из угрозыска и за отворотом куртки рация? Чем они тут с Оганезом занимаются – наркотой приторговывают?

– Передай Оганезу, что окрошка отменная, – сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, проговорил я.

В окне избушки опять маячила фигура Оганеза. Хмурый он был, как сам черт. Накаркал я, что ли, когда про себя сказал: «И черт с ним»?

Лева, кивая, попятился, а я, с трудом сдерживаясь от смеха, принялся за окрошку. Насчет ее качества я не соврал: вкусную окрошку готовит Оганез… С другой стороны, а что тут не вкусно? Ржавой плесени не подают, а в сравнении с ней и пыльный сухарь – деликатес. Если я и начал в чем разбираться, то в пиве.

Стараясь есть не спеша, я медленно пережевывал и рассматривал окрестности. С неба светило солнце, по реке гоняли скутеры, вдоль набережной прохаживались праздные местные. Хорошо тут живут, и я бы хотел так свой век коротать… Много ли реликту надо? Не надо мне ни скутеров, ни вилл, ни крупного счёта в банке, а надо только чистый воздух и добрую еду. И чтобы надо мной не маячил таймстебль Воронцов. Жить хочу, а не вымирать.

Рассматривая окрестности, я по привычке старательно обходил взглядом хронера за крайним столиком. Но когда доедал окрошку, во мне вдруг взыграло ретивое. Плевать я хотел на все условности и писанные постантами законы для путешествующих во времени! Достали дальше некуда! Не заставь меня Воронцов работать на себя, я бы и сейчас старательно исполнял роль законопослушного пиллиджера, но теперь…

Я решительно повернул голову и посмотрел на хронера. Он сидел ко мне спиной, вполоборота, и я видел только правое ухо и правую руку. Светловолосый, плотно сбитый, высокий, в голубой футболке, серых шортах и сандалиях на босу ногу, он производил впечатление уверенного в себе человека, что для хронера само по себе странно, а обедающего тем более. Как ни воспитывай хронера перед вояжем, какой глубины гипнозу ни подвергай, поспешность в еде неискоренима и всегда проявляется в той или иной степени. Этот же хронер ел степенно, не торопясь, пользуясь ножом и вилкой (что для хронера вообще не характерно), и, если бы не флуктуационный след, я бы никогда не принял его за своего. Даже местные так не едят; он не ел, а вкушал, подобно чопорному аристократу девятнадцатого века или постанту, жующему ржавую плесень. Ну с постантами понятно, там ржавой плесени, как здесь грязи глубокой осенью в пасмурную погоду, но этот-то хронер не постант, а человек, и ел он не ржавую плесень, а нормальную человеческую пищу! Откуда такое умение?! Можно подумать, что с детства не знал нужды, но я таких реликтов не встречал. Разве что в сказках. Это в тутошней сказке дед с бабой плачут над разбитым золотым яйцом и курочка их утешает, а в тамошней дед с бабой желток с белком с пола слизывают, а затем курочку едят… Плачут, но едят… И мышку тоже едят…

Хронер наколол вилкой кусочек мяса, поднес ко рту, и на безымянном пальце тускло блеснул перстень белого металла с черным камнем. Оп-па!.. Неужели сэр Джефри? К чему он здесь, не по мою ли душу?

Настроение мгновенно испортилось, и я, забывшись, доел окрошку с такой скоростью, что у подошедшего официанта глаза округлились.

– Люля-кебаб подавать? – спросил он, забирая пустую тарелку.

Я подумал.

– Пока нет. Потом позову.

Официант ушел, а я налил себе пива, отхлебнул, немного посидел, думая свою горькую думу, а затем решился. Взял бокал с пивом, встал и направился к хронеру. Никто, кроме меня самого, мои проблемы не решит.

Обойдя столик, я нагло уселся в пластиковое кресло напротив хронера, поставил бокал и только тогда спросил:

– Вы позволите?

И тут увидел, что это не сэр Джефри. Похожий на него человек, очень похожий, но не он.

Хронер вскинул брови, внимательно посмотрел на меня и усмехнулся.

– А почему, собственно, не позволить? Люблю, знаете ли, наглецов. Правда, не смогу составить компанию: уже отобедал.

Он наколол вилкой последний кусочек и отправил в рот. Затем потянулся за стаканом апельсинового сока.

Я прошелся взглядом по его фигуре и понял: если захочет дать в морду, то со мной у него проблем не будет. Фигура у него была атлетическая – редкость для тщедушных реликтов. Здесь и моя повышенная реакция не спасет: он-то не местный, и его реакция определенно не уступает моей.

– Извините, обознался, – стушевался я и хотел встать. – Вы очень похожи на одного моего хорошего знакомого…

– С которым вы, Егор Николаевич, встречались недавно в Нью-Йорке, – спокойно заметил хронер.

Я прикипел к креслу.

– Вы считаете сэра Джефри хорошим знакомым? – продолжил он, сделав ударение на «хорошим». Улыбка исчезла с лица, он в упор посмотрел на меня.

Хронер был очень похож на одного из парамедиков, эвакуировавших сэра Джефри из гостиницы «Виржиния». Впрочем, и на второго тоже. И на сэра Джефри, и даже на таможенника в аэропорту Шереметьево, хотя таможенник вряд ли имел отношение к хронерам из-за отсутствия флуктуационного следа. Что за странная компания похожих друг на друга людей преследует меня? Будто новая раса, как китайцы, которые для европейца все на одно лицо, но этих точнее было охарактеризовать как скандинавов.

– Что же вы молчите, Егор Николаевич? – Хронер отпил из бокала апельсиновый сок. – Если подсели за столик, значит, у вас ко мне какое-то дело…

Апельсиновый сок по цвету напоминал ржавую плесень, и это наводило на мысли о постантах, таймстеблях и службе стабилизации. Никогда не слышал, чтобы служба стабилизации нанимала на работу реликтов, но не слышать не означает знать. До встречи с таймстеблем Воронцовым я и понятия не имел, что служба стабилизации занимается корректировкой реальности. Да вот поди же ты…

– Вы из времен неконтролируемых перемещений? – наобум ляпнул я.

– Неконтролируемых перемещений? – искренне удивился хронер. – Простите, а что это за времена?

– Лет пятьдесят сразу после открытия Гудковым возможности перемещения во времени.

– Ах, Гудковым… – загадочно усмехнулся он. – Ну-ну…

На мой вопрос, откуда он прибыл, хронер явно не собирался отвечать.

Тогда я потянул за другую ниточку.

– Судя по вашей многозначительной улыбке, вы знакомы с Гудковым, – безапелляционно заключил я.

– Знаком с Гудковым? – Хронер рассмеялся. – Скорее, это вы с ним знакомы.

– Я? – растерялся я. Только этого мне и не хватало! Лишь за одну случайную встречу с Гудковым служба стабилизации могла вытереть любого хронера без предупреждения, не говоря уже о знакомстве! Исключение составляли разве что хронеры из времен неконтролируемых перемещений. Соратники Гудкова и испытатели его аппаратуры.

Хронер глянул на меня, и в его глазах что-то мигнуло. То ли понял, что проговорился о моем будущем, то ли…

– Ну а как иначе? – пожал он плечами. – Вы обосновались в его времени, вполне вероятно, что могли и познакомиться…

Волосы на голове у меня зашевелились. Я ему не верил ни на грош. Что это за хронер, которому неизвестно, что последует за знакомством с Гудковым? Однако разговор в этом направлении продолжать не стал. Слишком скользкая и опасная тема. Вплоть до вытирки.

– Наша встреча не случайна? – выдавил я пересохшим горлом, потянулся к бокалу с пивом и сделал громадный глоток. Горло отпустило, но настроение не улучшилось.

– И случайна, и не случайна, – пожал плечами хронер. Похоже, он тоже был рад, что я сменил тему.

– Как это?

– Случайна, поскольку я не собирался вступать с вами в диалог, а не случайна, потому что я обязан тут находиться.

– Загадками изволите выражаться?

– Чем богаты, Егор Николаевич, – развел хронер руками. Лицо у него было серьезным, и расшифровывать свою «неслучайность» он определенно не собирался.

– Меня «пасете» или как?

Я в упор смотрел ему в глаза.

– Я похож на пастуха? – с некоторой заминкой, осторожно поинтересовался он, и в глазах промелькнуло недоумение.

Бог мой, да он местного сленга не знает! Откуда в службе стабилизации дилетант? Неужели вольнонаемный? Единственное, что из этого следовало, что он определенно не из времен неконтролируемых перемещений.

– «Пасти» – значит следить, – сквозь зубы пояснил я. Лингвистический программатор позволяет в считаные минуты овладеть языком, но не дает знания сленга.

– Я здесь недавно, – пожал плечами хронер, – еще не адаптировался.

Он нисколько не смутился, был спокоен и уравновешен, мало того, не собирался отвечать на мой вопрос, и меня это озлило.

– А мне начхать, адаптировался ты или нет, – раздраженно процедил я. – В честь чего за мной слежку устроили?

– А если это не слежка, а охрана? – примирительно сказал он.

– Охрана? – удивился я. – Зачем? От кого?

– Мало ли… – протянул хронер и неопределенно повертел в воздухе пальцами.

Неожиданно я успокоился. С какой стати комплексую и перед кем? Встречался уже со «скандинавами на одно лицо», и результат известен. Пусть они меня опасаются, а не я их.

– Вы тоже голубой крови, и тоже сэр, как Джефри? – язвительно поинтересовался я.

– Зачем утрировать? – покачал головой хронер. – Иметь титул в качестве прикрытия хорошо в англоязычных странах, а мы с вами в России. Меня зовут Иван Сергеевич.

– Неужто Тургенев? – фыркнул я. – А на самом деле?

– А как вас зовут на самом деле, Егор Николаевич? – парировал он.

В общем-то он прав, какое мне дело до того, как его на самом деле зовут? И зачем? С другой стороны, он-то знал мое настоящее имя: служба обязывала…

– Хорошо, пусть будет Иван Сергеевич, – покладисто согласился я, но закончил жестко: – Так вот, господин Тургенев, мне не нужна охрана.

– Зачем так официально? – поморщился он. – Да и с отчеством, по-моему, перебор. Зовите меня просто Иван.

– Уговорили, – скривил я губы. – Так вот, Ваня, повторяю: охрана мне не нужна.

– Вы так уверены?

– Да.

– Почему?

– Потому, что я с десяток таких, как вы, одним махом в бараний рог согну! Вас проинструктировали, что случилось с сэром Джефри, или послали ко мне на арапа?

Я ожидал, что «Тургенев» испугается, как в свое время испугался сэр Джефри, но он неожиданно улыбнулся.

– Одним махом десятерых побивахом… Это вряд ли.

Я рассвирепел, тень уловила мое желание, и из-под куртки высунулась черная кошачья лапа намного большего размера, чем дома. Едва ли не вся тень в нее сконцентрировалась. Лапа выпустила когти и небрежно мазнула по столу, оставляя глубокие борозды. Пластик неприятно взвизгнул, пластиковая крошка полетела во все стороны, в том числе в стакан с апельсиновым соком и в мой бокал с пивом.

– Хорошая киса, – ничуть не изменившись в лице, проговорил Иван Сергеевич и протянул к лапе руку.

Лапа дрогнула, и я почувствовал, что тень испытывает нечто вроде недоумения. Иван поводил рукой над лапой, и я мог поклясться, что черный камень на перстне замигал. Кошачья лапа спрятала когти, как-то неуверенно потопталась по столу, а затем втянулась под куртку, и я понял, что Ивану удалось каким-то образом договориться с ней о нейтралитете. Только сейчас я обратил внимание, что камень в перстне такого же глубоко-черного цвета, как и Сатана, и точно так же не отражает света, будто между ними было что-то общее.

– Вот и все.

Иван посмотрел на меня, улыбнулся, взял стакан с апельсиновым соком, но пить не стал. Посмотрел на припорошенный пластиковой крошкой сок и брезгливо отодвинул стакан в сторону. И это произвело на меня гораздо большее впечатление, чем его безмолвный «договор о нейтралитете» с тенью. Где это видано, чтобы реликт брезговал такой мелочью, как пластиковые крошки, если там приходится пить воду из луж?! Вспомнилось, что сэр Джефри охарактеризовал себя как эстета, и впервые в мою голову закралась мысль, что «скандинавы на одно лицо» могут не иметь никакого отношения к службе стабилизации. Неприятная, прямо сказать, мысль, и от нее морозно заныло в груди. От опеки Воронцова тошно, а тут еще какие-то «скандинавы»…

– Кто вы? – сдавленно спросил я.

– Это не важно, – вежливо улыбнулся Иван. Всем своим видом он демонстрировал расположение ко мне, но я ему не верил.

– А что важно?

– Со временем узнаете.

Он сидел, откинувшись в кресле, благодушно смотрел на меня, и я чувствовал себя дурак дураком. Схватил бокал с пивом, залпом выпил, и пластиковые крошки мне не помешали. Еще и не такое пивал – я же не эстет, в отличие от некоторых.

– Время – понятие растяжимое… – выдохнул я. – Кому, как не вам, об этом знать.

– Да, – согласился Иван. – А также прессуемое. У вас были какие-то вопросы ко мне? – вернулся он к началу разговора.

Вопросов у меня не было. Точнее, были к сэру Джефри, но в свете открывшихся обстоятельств они казались никчемными. И все же я нашел один.

– Вы знаете, что собой представляет эта лапа?

– Знаю, – кивнул Иван. – Ваш личный страж.

– Личный?! – удивился я. – Это значит…

– Именно это и значит, – подтвердил он, и в его глазах промелькнуло то ли сочувствие, то ли участие.

– То есть вы хотите сказать…

Иван молчал, продолжая сочувственно смотреть на меня.

– …Что приставили ко мне некое искусственное псевдоматериальное создание с зачатками интеллекта, – медленно проговаривая, я не отрывал взгляда от его лица, пытаясь определить, насколько я прав, – не имеющее ничего общего с тварями межвременья…

– Ну что вы, право, – снисходительно улыбнулся Иван, отвел глаза в сторону, и мне стало понятно, что он был лучшего мнения о моем интеллекте, – мы не обладаем такими технологиями. Однако имеем опыт общения с этими, как вы их назвали, тварями межвременья.

Я помолчал, переваривая известие. Призрачная надежда, что меня наделили искусственным сопровождающим, с которым можно не особенно церемониться, растаяла. Час от часу не легче.

– Откуда тогда уверенность, что он мой личный страж?

Иван пожал плечами.

– Вы когда-нибудь видели тигра? – неожиданно спросил он.

– Никогда. А при чем тут тигр?

– При том, что вы знаете: тигр хищник, а не травоядное.

– То есть вы хотите сказать, что функции стража…

– Именно. Он неплохой телохранитель, правда, временами весьма своевольный.

– Хорош телохранитель… – буркнул я. – Что-то не заметил его прыти, когда меня по голове стукнули и ограбили.

– На тот момент страж еще не адаптировался ни в трехмерном пространстве, ни к вам, – назидательно сказал Иван. – Но он бы и тогда среагировал, если бы вы видели грабителя и чувствовали опасность. Однако, насколько мне известно, на вас напали из-за спины?

– А сейчас, когда он адаптировался, среагировал бы?

– Сейчас да.

– Тогда зачем мне ваша охрана при таком телохранителе?

– А кто сказал, что я вас должен охранять? – насмешливо передернул плечами Иван.

От такой наглости я на мгновение опешил, а затем с неменьшей наглостью выпалил:

– Вы!

– Я? – Иван покачал головой. – Я предложил вам версию, что нахожусь тут в качестве вашей охраны, но версия не есть утверждение.

Он словно читал мои мысли, чуть ли не слово в слово повторив рассуждения о его вероятностном отношении к службе стабилизации.

– Я вам не верю, – сказал я.

– Чему именно? Тому, что я – не ваш охранник?

– Нет. Тому, что вы имеете к стражу какое-то отношение. Почему тогда сэр Джэфри испугался стража, а вас стаж принял за своего? Или вы с сэром Джефри из разных организаций?

Иван Сергеевич тихонько рассмеялся.

– Не ждите, что проболтаюсь насчет организаций. Что же касается стража… Первые три дня после активации страж адаптируется в трехмерном мире и никого не признает, кроме своего носителя.

Я рассеянно покивал. Все, что я услышал, было чушью и галиматьей. Отделывался от меня Иван, как только мог. Сказки о межвременье, но я уже не мальчишка, чтобы слушать, раскрыв рот и выпучив глаза.

– Кстати, как вы назвали стража? Вы ему дали имя собственное?

– Да. Сатана.

По лицу Ивана промелькнула улыбка, и я понял, что он ждал этого имени. Неудивительно, если работает на службу стабилизации, но тогда зачем уточнять несущественные детали?

И вдруг меня осенило, зачем он здесь. Не знаю, насколько верной была догадка, но проверить стоило. Я сунул руку в карман куртки, покопался и извлек бриллиант.

– Случайно не за этим охотитесь?

Иван покачал головой.

– Нет, вы ошиблись. Оставьте себе, пригодится.

– Когда?

Я спрятал бриллиант.

– Что «когда»?

– Когда пригодится?

В его глазах замигали смешливые искорки.

– В будущей жизни, – загадочно ответил Иван. Внезапно он посерьезнел и наклонил голову набок, будто ему на ухо кто-то нашептывал.

– К сожалению, мне пора, – сказал он, жестом позвал официанта, но под конец не удержался от язвительного замечания: – Благодарю за беседу, она была весьма содержательной…

Он расплатился, встал и, не попрощавшись, вышел из кафе через арку на набережную. Ни мешковатые шорты, ни свободная футболка не могли скрыть его подтянутой фигуры, а шагал он в допотопных сандалиях так легко и непринужденно, будто на нем были удобные кроссовки. Этот человек не мог жить там, где отсутствовали асфальтовые дороги и ходить приходилось по зыбким, болотистым тропкам. Так ходить мог разве что небожитель…

Неприятно засосало под ложечкой. К чему это он напоследок поинтересовался именем, которым я окрестил стража? По-моему, даже обрадовался, когда узнал, что я назвал тень Сатаной… Ну уж нет, в мистику я никогда и ни за что не поверю, как бы ни пытался меня убедить в этом «небожитель» Иван.

– Люля-кебаб подавать? – спросил официант.

Оказывается, не я один провожал Ивана-«небожителя» взглядом. Лева стоял рядом и смотрел не на меня, а ему вслед.

– Подавай… – вздохнул я. – За тот столик… – Посмотрел на свой столик и увидел на нем сиротливо стоящую полупустую бутылку с определенно нагревшимся пивом. – И еще бутылку холодного пива. Да, и чистый бокал, в этом какие-то крошки…

Я не брезгливый, но мне понравился жест, которым Иван-«небожитель» отодвинул стакан с припорошенным пластиковой крошкой апельсиновым соком. Захотелось быть чем-то похожим на него. Завидовал я ему, его подтянутой спортивной фигуре, его спокойствию, независимым суждениям, его походке – ничего этого у меня не было. Скопирую хотя бы брезгливость, авось тоже почувствую себя «небожителем».

Официант кивнул и ушел, а я пересел за свой столик и посмотрел в сторону избушки-кухни. Вопреки обещанию Левы, «мигом» у него не получалось. Я взял бутылку с остатками пива, поболтал, пригубил из горлышка. Пиво выдохлось, было теплым, но в другое время я все равно бы его выпил. Только не теперь. Засел в голову пренебрежительный жест Ивана-«небожителя», и я никак не мог от него избавиться. Хоть кол на голове теши.

Наконец из двери избушки-кухни показался поднос, но нес его не Лева, а Оганез. Грузный пожилой армянин, лысый, небритый, в стоптанных тапочках, затрапезных брюках и несвежем поварском халате, бывшем когда-то белым. Приволакивая левую ногу, Оганез подошел, выставил на стол тарелку с двумя колбасками люля-кебаба на шпажках, тарелку с зеленью и лавашем, бутылку пива, полный до краев соусник, а затем грузно уселся напротив.

– Ну? – мрачно вопросил он, вперив в меня тяжелый взгляд темных глаз навыкате. Лицо его лоснилось от пота, правую руку он, закончив выставлять тарелки на стол, сунул в карман халата. Шутить со мной Оганез не собирался.

– Баранки гну! – отрезал я, окидывая взглядом стол. Плевать мне было на его проблемы, на то, за кого он меня принял, но шутить с ним я тоже не собирался. – А где чистый бокал?

Оганез засопел и раздраженно дернул головой. Лева, наблюдавший за нами от избушки, в один момент доставил бокал и мгновенно ретировался. Понимал он Оганеза, как Сатана меня. Без слов.

Я налил в бокал свежего пива, сделал большой глоток, удовлетворенно крякнул.

– Чего ты хочешь? – не меняя позы, спросил Оганез.

– Чего хочу? – несказанно удивился я. – Есть хочу!

Обильно полив люля-кебаб соусом, я откусил кусок колбаски, отправил в рот пучок зелени, прожевал.

– Вкусно готовишь! – похвалил хозяина кафе и подмигнул. – Мне нравится.

Оганез пропустил похвалу мимо ушей.

– Кто это с тобой был? – спросил он.

– Когда? Я пришел один и, как видишь, ем один, – лениво пояснил я и, изменив тон, твердо добавил: – И хотел бы продолжить есть в одиночестве.

Оганез проигнорировал мою просьбу и продолжил гнуть свою линию:

– Я спрашиваю о человеке, с которым ты беседовал за тем столиком.

– Понятия не имею, – заявил я и отчасти был прав, зато последующая фраза была сама искренность: – Первый раз виделись.

Оганез не поверил и продолжал просто-таки буравить меня взглядом.

Я откинулся на спинку стула, ощутил мягкую податливость Сатаны, и это придало наглости.

– А твое какое дело?

Не собирался я соревноваться с армянином, кто кого пробуравит взглядом, но так уж получилось.

Первым отвел глаза он.

– Ты мою «крышу» знаешь? – спросил он. – Знаешь, кто такой Арчил?

Еще минуту назад я не собирался шутить с хозяином кафе и считал, что отбрил его по первое число, но сейчас в меня словно бес вселился. А может и не словно, потому что почувствовал, как на спине под курткой зашевелился Сатана.

Очень хотелось, округлив глаза, невинно переспросить: «Какой-такой Арчил-дебил?» Но я поступил по-другому.

– А ты таймстебля Воронцова знаешь?

В глазах Оганеза мелькнуло недоумение. Откуда ему знать о службе стабилизации, как, впрочем, и мне о местном криминальном авторитете?

– Нет? Тогда чего ты меня своей братвой пугаешь?

Рука Оганеза в кармане халата напряглась, он снова принялся буравить меня непримиримым взглядом. Но мне гляделки уже надоели.

– Слушай, чего надо? – намеренно с кавказским акцентом произнес я. – Утомил! Люля-кебаб стынет пиво греется… Иди, дорогой, я кушать буду.

– Кушай, дорогой, – неожиданно покладисто согласился Оганез, встал из-за стола, но руку из кармана халата не вынул. – За мой счет кушай…

И он принялся пятиться, не сводя с меня взгляда.

Я пожал плечами, демонстративно взял шпажку и впился зубами в люля-кебаб, но тут же, мысленно одернув себя, откусил маленький кусочек и принялся тщательно, не торопясь, пережевывать. Нечего потакать дурным привычкам – у кавказских народов не принято показывать голод. Уважать не будут.

В сторону избушки-кухни я принципиально не глядел. Давно понял, что ненароком встрял в какие-то местные разборки, но меня это мало волновало, хотя и было некстати. Пришел в кафе поесть, отдохнуть, так на тебе…

Я добавил в бокал пива, повернулся лицом к реке и, прихлебывая, стал смотреть, как по водной глади несется спортивный скутер. Красиво здесь живут…

В кресло напротив снова кто-то грузно уселся, но я не спешил поворачиваться. Наверное, примчалась «крыша» Оганеза выяснять отношения. Ну-ну, посмотрим, кто кого: они меня или Сатана их… В однозначном исходе я был уверен, но не собирался лишать братву гипотетического шанса.

Сделав глоток пива, я проводил скутер взглядом и медленно повернул голову.

Черт! Передо мной сидел таймстебль Воронцов и с неподдельным недоумением рассматривал меня. Будто первый раз видел. Легок на помине! О волке обмолвка, и он тут как тут… Или это поговорка другого народа? У русских, кажется, по-иному: не поминай лихо, пока оно тихо… На вселенское лихо Воронцов не тянул, но волк он был первостатейный. Тот ещё.

– Здр-драсте! – процедил я и по-волчьи оскалился. Чтоб, значит, соответствовать собеседнику. – Только вас и ждали-с! Не желаете ли присоединиться к трапезе? Щаз я пивка Оганезу закажу…

– Не ерничайте, Егор, вам не идет, – поморщился таймстебль и внезапно ткнул мне в щеку пальцем.

– Это еще что?! – отпрянув, возмутился я.

– Сидеть! – гаркнул Воронцов, и я невольно подчинился.

Он потыкал мне в щеку холодным, склизким, будто жабьим, пальцем и неопределенно хмыкнул.

– Не ожидал…

Явытер щеку салфеткой, и в этот раз мне не пришлось имитировать брезгливость. Сама проявилась.

– Чего не ожидал?

– В аэропорту я подумал о стекловолокнистом белье, но, оказывается, это было начало хроноадаптации. Редкое явление. Слышать слышал, но вижу впервые.

– Что еще за хроноадаптация? – хмуро поинтересовался я. Ощущение слизи на щеке не проходило – я взял чистую салфетку и снова потер щеку.

Воронцов подозрительно посмотрел на меня.

– Действительно ничего не слышали о хроноадаптации? – вкрадчиво поинтересовался он.

– Хроноадаптация, хроноаберрация… Мало ли какие термины существуют в хронофизике? Я практик, а не теоретик. Мое дело – не преступать законы службы стабилизации.

Сказал инертно, без подтекста. В хроноадаптацию я не верил: скорее всего, это штучки набирающего силу Сатаны. Но таймстебль Воронцов почему-то решил, что я отпустил шпильку в его адрес, и скривил губы.

– Первый раз слышу, что пиллиджер не нарушает законы.

– Да, не нарушаю, – отрезал я и непримиримо посмотрел ему в глаза. Темные, мутные, с белесой слизью в уголках век. – По закону улицу переходят на зеленый свет, а на красный свет переходить запрещено. Я же перехожу улицу, когда на ней нет машин.

– Он еще и философ… – фыркнул Воронцов, но взгляд отвел.

– Так что такое хроноадаптация? – переспросил я.

– А вы за собой ничего не замечаете? – удивился таймстебль, и ехидная улыбка вновь заиграла на его губах. Мерзкие все-таки созданья, постанты… Неужели и обезьяны были такого же мнения о первых людях, как я о постантах?

– Что я должен замечать?

Воронцов довольно хихикнул. Гаденько у него получилось: будто жаба квакнула, и слюна брызнула.

– А вы, Егор, на свои руки посмотрите.

Я начал заводиться.

– А что мои руки? – Я повертел ладони перед глазами, положил на стол. – Руки как руки…

И тут я увидел, на что намекал таймстебль, – мои ладони не светились флуктуационным следом. Я уже привык, что тело, прикрытое межвременной тенью, не светилось из-под одежды, но почему не светились открытые ладони?

– Бывают случаи, когда хронер настолько вживается в чуждый ему временной континуум, что начинается хроноадаптация, – проговорил Воронцов. – Странно, что это происходит именно с вами… Хотя, если подумать, может, так и должно быть?

– Что должно быть? – хмуро поинтересовался я.

– То, чего не миновать! – внезапно развеселился таймстебль и этим окончательно испортил мне настроение. Что это они с Ваней-«небожителем» меня загадками кормят?

– И как к этому относятся в службе стабилизации? – хмуро поинтересовался я.

– А как, по-вашему, мы должны относиться к хроноадаптации, если она не нарушает целостности потока времени, а, наоборот, сглаживает флуктуационный след хронера до нулевой отметки?

– Неужели никак?

– Именно! – расцвел Воронцов неискренней улыбкой, и я насторожился. Очень хотелось послать его подальше, но вовремя одумался. Взял шпажку и принялся сосредоточенно жевать. Люля-кебаб был уже холодным, и бараний жир неприятно застывал на губах, будто слизь с пальца постанта.

– В таком случае, что вас ко мне привело? – спросил я, тщательно промокая рот салфеткой. Почему-то казалось, что жир скопился в уголках губ, как слизь в закисших глазах таймстебля.

– Эх, Егор Николаевич, Егор Николаевич… – притворно вздохнул он. – Я надеялся, вы человек разумный…

– Я не только разумный, но и умный, – небрежно отбрил я, отодвинул тарелку с остывшим люля-кебабом и вылил в бокал остатки пива. – И не стесняюсь это показывать.

– Не сказал бы, – категорически не согласился Воронцов жестким тоном, почувствовав, что я перехватываю инициативу.

– Это еще почему? – прищурился я и отхлебнул из бокала.

– Пока вы были обыкновенным пиллиджером, то вели себя тише воды, ниже травы. Образец законопослушного хронера, хоть иконы рисуй…

– А сейчас, выходит, не обыкновенный? – вставил я.

Таймстебль посмотрел на меня холодным, долгим взглядом, и я почувствовал, что он готов удавить меня, если бы не… Если бы что? Знать бы, чего именно они все от меня хотят, тогда бы я… И что бы тогда я? Замкнутый круг.

– А сейчас вы напоминаете самоубийцу. Перестали отслеживать текущие события, корректировать свои действия в соответствии с законами службы стабилизации, лезете на рожон…

– Не понял?! – вновь перебил я. – Что значит – не корректирую свои действия? По-моему, настолько корректирую, что, как сами изволили заметить, на меня снизошла благодать… То есть хроноадаптация.

Я смотрел на таймстебля с ехидным прищуром, чувствовал, как внутри у него кипит, но внешне он не подавал признаков раздражения.

Воронцов не ответил на мой вопрос и тихо, вкрадчиво, будто не упрекал, а журил, спросил:

– Зачем вы ввязываетесь в склоку с местным криминалитетом?

– Каким еще криминалитетом?

– Этим, – кивнул Воронцов в сторону избушки с курьими ногами.

Я посмотрел. В открытом окне маячил Оганез, но глядел он не в нашу сторону, а в сторону двери, будто разговаривал с кем-то вошедшим в избушку.

– Считаете, они опасны? – понизил я голос, но в то же время постарался придать тону издевательские интонации.

Воронцов хмыкнул и покачал головой. Трудно ему давалось самообладание, но срываться на мне он почему-то не хотел.

– Вы хорошо рассмотрели Оганеза?

– А что на него смотреть? Что я, поваров не видел?

– И все-таки рекомендую приглядеться повнимательнее.

Я пожал плечами и снова посмотрел на окно избушки. Оганез стоял в той же позе, и рот его был так же приоткрыт. Долго он фразу тянет – когда со мной разговаривал, я не заметил, что он заика.

– Любопытно, не правда ли? – сказал Воронцов. Он сидел спиной к избушке и не сводил с меня взгляда. Что он там во мне разглядел – не знаю, но определенно не то, о чем я думал.

– Рекомендую подойти ближе, – посоветовал он.

Я скривился, пожал плечами, но, поглядев на бутылку с остатками теплого пива, встал и направился к избушке.

За дверью, отпрянув в угол и закрываясь руками, будто его собирались бить, застыл в нуль-времени официант Лева. Оганеза же экспозиция нуль-времени запечатлела в тот момент, когда он обернулся на шум в дверях. На его лице не было ни страха, ни удивления, только недовольство – он так и не понял, что с ним произошло.

А я-то думал, что никто, кроме меня, мои проблемы решать не будет… Подойдя к морозильнику, я вынул бутылку «Жигулевского» и вернулся к столику.

– Вижу, увиденное не произвело впечатления, – разочарованно заметил таймстебль.

Я сел, откупорил бутылку, налил в бокал пива.

– Холодненького по такой жаре не желаете? – предложил я.

Воронцов содрогнулся, отодвинулся от стола, но промолчал. Помнит, гад, как мне ржавую плесень предлагал. Долг платежом красен… Впрочем, при первом знакомстве я ему красную икру предлагал, так что два-один в мою пользу.

– Полагаете, я бы не справился с двумя наркоторговцами? – пренебрежительно сказал я и залпом опрокинул в себя бокал. В кафе никого не было, а стесняться своих тамошних привычек перед таймстеблем я не собирался.

– У Оганеза помповое ружье, – сказал Воронцов.

– Да неужели? Вы еще, как давеча, плату потребуйте за спасение моей жизни.

– А почему бы и нет? – Воронцов попытался изобразить на лице оскорбленное недоумение, но выдавали бегающие глаза. – Когда действия хронера приводят к мощной флуктуации, служба стабилизации обязана исправлять ситуацию, по собственному усмотрению либо вытирая хронера, либо милуя его. Когда же хронер погибает в результате несчастного случая и это не приводит к флукуационным всплескам, мы не имеем права вмешиваться в хронологию событий.

– А сейчас какой случай? Первый или второй?

– Не тешьте себя надеждой на свою исключительность. Второй.

– Тогда почему вмешались? Или я так понравился, что решили помочь из чисто альтруистических побуждений?

При слове «понравился» Воронцова передернуло, но возразил он по другому поводу.

– Из меркантильных.

– Фи-гуш-ки! – раздельно, с чувством, отрезал я. – Во-первых, в вашей охране не нуждаюсь, как-нибудь в своей жизни сам разберусь, а во-вторых, я не дойная корова.

Воронцов поднялся из-за стола.

– Жаль, а я хотел подработать…

Прозвучало это настолько неискренне, что я не нашелся, как съязвить. Но теперь был на сто процентов уверен, что, если захочу и потребую, он будет еще доплачивать за мою безопасность.

– Хотите, дам бесплатный совет? – предложил он.

– Не хочу.

– И все же… Оганез позвонил кое-куда, и через двадцать минут сюда приедут трое крепких парней разбираться, что вы за фрукт такой. Но еще раньше закончится экспозиция нуль-времени, и Оганез очнется.

– Ну и что?

– Вы полагаете, он будет вас спрашивать, стрелять ли ему из помпового ружья или нет?

– Обязательно спросит! – в этот раз нашедшись, заверил я. – Оганез – необычайно вежливый и культурный человек. Вы разве не заметили?

– Само обаяние, – не остался в долгу Воронцов, но лицо у него при этом было угрюмым. – Всего вам доброго, – кивнул он и направился восвояси.

Что у меня сегодня за день такой неудачный? Паршиво начался, а продолжился еще хуже. Не желал я встречаться ни с дружком сэра Джефри, ни с блюстителем стабильности, никакого дела мне не было до местного криминалитета, но они, как по заказу, чередой пошли… Нет чтобы встретиться со Златой или…

Внезапно я понял, что «или» у меня нет. Основное правило пиллиджера: ни с кем из местных не заводить тесных связей, и до сих пор я ему неукоснительно следовал. Теперь – дудки! Акция службы стабилизации разрушила мое мировоззрение, и я больше не желал жить жизнью рядового пиллиджера. Хватит мне просчитывать каждый свой шаг, оценивать, взвешивать, лишь бы только прокормиться. Если меня так берегут, лелеют, то пора с этой ситуации иметь дивиденды – жить нормальной, полнокровной жизнью, как будто я действительно прошел хроноадаптацию. Не знаю, во что это выльется, но пусть будет как будет. Будущее покажет.

Я подождал, пока таймстебль Воронцов не скрылся с глаз за деревьями вдоль набережной, посидел еще немного, а затем тоже покинул кафе, не дожидаясь, пока Оганез очнется и тем более когда прибудет его «крыша» выяснять со мной отношения, Нет, я не боялся ни стрельбы, ни драки. Что такое помповое ружье против нуль-таймера, а владение допотопными боевыми искусствами против владения психокинезом, на порядок увеличивающим мышечную реакцию? Конечно, существуют еще непредвиденные обстоятельства, но на них у меня имеется Сатана. Однако и предупреждением таймстебля не стоило пренебрегать – пока не узнаю, что за возня вокруг меня ведется, лучше ничего не предпринимать. Зато словесно пикироваться, стараясь вывести Воронцова из себя, просто-таки необходимо. По крупицам, в запале оброненным таймстеблем, авось что-нибудь выведаю.