Спустившись на первый этаж, Гюнтер не вышел в фойе, а свернул в левое крыло гостиницы и прошёл до конца коридора. Он не ошибся. Служебные помещения находились здесь и занимали четыре последние комнаты. На трёх дверях висели таблички, а на крайней, меньшей по размеру, обшарпанной и грязной не было ничего. Гюнтер толкнул дверь без таблички, и она, как он и предполагал, распахнулась. В каждой гостинице есть каморка, куда складывают ненужный хлам и редко требуемый инвентарь, и эта каморка никогда не запирается.
Прямо у входа громоздились друг на друге три сломанных полотёра и два пылесоса с побитыми кожухами и разорванными шлангами. По внешнему виду полотёров и пылесосов трудно было предположить, что они вышли из строя вследствие эксплуатации — искореженные корпуса наводили на мысль о стихийном бедствии, как-будто бытовые машины извлекли из-под обвала при землетрясении или извержении вулкана. Далее, выставленные в ряд вдоль стены, стояли новенькие, блестящие лаком на ручках, половые щетки и швабры, посередине комнаты высились две пирамиды ни разу не использованных оцинкованных вёдер, и здесь же на полу лежала стопка чистых джутовых мешков. А в самом дальнем углу у небольшого окна с запылёнными стеклами в кучу были свалены метлы. Судя по контрасту между состоянием бытовых машин и их исторических предшественниц, в гостинице зрел контрреволюционный заговор в сфере уборки помещений.
Переступая через тряпки и вёдра, Гюнтер подошёл к окну, поставил на подоконник сумку и поднял метлу. В отличие от половых щёток и швабр метлой часто и добросовестно пользовались прутья были основательно измочалены, ручка отполирована руками. И ещё метла была необычно лёгкой. Казалось, подбрось её, и она зависнет в воздухе.
Он легонько подбросил метлу на руке, и она действительно медленно, как пушинка, спланировала. Непроизвольный озноб пробежал по спине. Если верить в мистику, такая метла ночью притягиваясь лучами луны, или по какому-то там другому механизму чёрной магии, могла не только воспарить над землёй, но и нести на себе седока.
Гюнтер достал из кармана вчерашнюю веточку и сравнил её с прутьями метлы. Ветки были одного растения.
— Омела, — услышал он за спиной и резко обернулся.
В дверях, прислонившись к косяку и сложив на груди руки, стоял ночной портье. В своём неизменном черном, с иголочки костюме, белоснежной рубашке и галстуке. И Гюнтер мог поклясться, что, несмотря на отсутствие пятен и пыли на костюме, одежды после подметания улицы Петер не менял.
— Это омела, — повторил Петер. Он улыбался снисходительной улыбкой, глаза сквозь просветлённую оптику очков смотрели с ехидцей. — Паразит такой. На деревьях растет. Лучшего для метлы не сыщешь.
Гюнтер отвёл глаза в сторону. До сих пор он считал, что омелу называют ведьминой метлой только из-за внешнего сходства и её ветви для подметания не годятся. Но вот поди же ты… Он аккуратно положил метлу на место и почувствовал, что руки у него дрожат. Разрозненные факты, наконец, выстроились в четкую логическую цепочку. Омерзительнейшую до неправдоподобия. Только не показать этому самодовольному юнцу всей своей ненависти. Не расплескать её раньше времени…
С трудом сдерживая себя, Гюнтер повернулся и со сконфуженной улыбкой человека, застигнутого за неприглядным занятием, подошёл к Петеру.
— Омела, говоришь? — переспросил он треснутым голосом.
Петер ещё больше оскалился.
— Тогда, извини, — процедил Гюнтер, схватил Петера за лацканы пиджака и, подсев под портье, бросил его через себя на пол каморки.
Со страшным грохотом и звоном вёдра разлетелись в стороны, с сухим треском посыпались швабры и щётки. Гюнтер прикрыл дверь и вставил в дверную ручку половую щётку. Петер неуверенно ползал по полу на четвереньках, наощупь разыскивая очки. Гюнтер шагнул к нему и, когда Петер накрыл очки ладонью, с силой наступил на руку каблуком. Стекла очков хрустнули.
Петер заскулил, Гюнтер убрал ногу, но, не дав портье рассмотреть окровавленную ладонь, пальцем приподнял его подбородок и нанёс снизу страшный удар кулаком. Казалось, в этот удар он вложил всю свою ненависть и отвращение к ублюдкам, готовящим из младенцев бесовские снадобья.
Удар отбросил Петера спиной на метлы, и он так и остался на них лежать, судорожно втягивая разбитым ртом воздух и очумело щурясь на Гюнтера близорукими глазами.
— Так, значит, омела, — повторил Гюнтер, наклоняясь над портье. Его трясло от бешенства. Он взял Петера за галстук и подтянул его лицо к своему.
— Омела?!
— Т-т… т-та… — сквозь крошево зубов выдавил Петер. Он поперхнулся, закашлялся, и сгусток кровавой слюны, скользнув из рта по бороде, упал на белоснежную рубашку.
— Чьи это мётлы? Чьи мётлы, я спрашиваю?!
Петер невразумительно промычал и опять закашлялся.
— Чьи? Суккубы у тебя их тут на день оставляют?! А где твоя метла, суккуб Петер?
По лицу Петера промелькнуло недоумение.
— Ах, прости! Инкуб Петер! Тебе метлы иметь не положено! На метлах летают ведьмы, а не ведьмаки…
Лицо Петера посерело, он стал приходить в себя после удара. Сквозь плёнку бессмысленности в глазах проявился страх.
— Кто делает эти метлы? У кого ты берёшь книги?!
— Шне… — Шешу… — прошипел Петер разбитым ртом и замотал головой.
— Что?!
— Шне мшушу! — с надрывом провыл одними лёгкими Петер.
Гюнтер понял, что перестарался и сломал портье челюсть.
— Ах, ты не можешь! Не можешь сказать! За это тебя козёл подмажет! А серебряную пулю в живот хочешь? Или осиновый кол в зад?
Лицо Петера словно покрылось изморозью. Гюнтер неторопливо извлек «магнум» и подбросил его на ладони. Глаза Петера не отрываясь следили за пистолетом.
— Ну?
— Шы шне шужнёше мшеня… — закрутил головой Петер.
— Ещё как, — процедил Гюнтер. — Пристрелю, как шелудивого пса. За младенцев, я нафарширую твой живот серебром, как утку черносливом. Ну?!
Он снял предохранитель.
— Шнет! — затрясся Петер. — Шья тшетжей шне тшкал!
— А кто? Кто их украл?
— Шне шаю. — Петер затрясся в истерике. — Шешно шово, шне шаю! Похоже, он в самом деле не знал.
— А у кого ты берёшь книги?
— Шу… Шли… мшайтшо!
— У кого?
— Шу…
Тело Петера вдруг резко изогнулось дугой.
— Шлинтша Майштшо!!! — выкрикнул он, раздирая лёгкие. Судорога перевернула его лицом вниз, его вырвало, и он затих.
Гюнтер поднял голову портье за волосы. Глаза Петера закатились, он был в глубоком обмороке.
«Шплинт Мастер, — подумал Гюнтер. — Или Шплинт Маэстро. Похоже на кличку, если правильно понял шипение портье. Хотя очень странная кличка. Впрочем, книжная цепочка, скорее всего, никуда не ведёт. Напрасно бургомистр и священник возлагают на неё такие большие надежды. Как выдал бы комп — девяностопроцентная вероятность того, что этот самый Шплинт Маэстро (или, как его там?) такая же „шестёрка“, как и инкуб Петер. Один хранитель книг, другой — хранитель мётл».
Положив голову портье на метлы так, чтобы он в беспамятстве не захлебнулся собственной кровью, Гюнтер взял сумку, вынул из ручки двери щётку и вышел из каморки.
На улице Гюнтер остановился в нерешительности. Идти в «Звезду Соломона» завтракать после стихийно происшедшего допроса не хотелось.
Чтобы снять возбуждение и привести мысли в порядок, он пошёл по улице спокойным прогулочным шагом. Сам того не замечая, свернул на знакомую Стритштрассе и неожиданно для себя вышел к сожжённой уборочной машине. От машины остался покорёженный жаром металлический остов, стены ниши закоптились сажей до самой крыши, на пол-улицы разлилась лужа засохшей грязно-бурой пены, неприятно скрипящей под ногами. К удивлению Гюнтера зевак на месте происшествия не было, лишь у стены одиноким охранником стоял полицейский. Маленький, пухленький, похожий на вчерашнего, если бы не пунцовое лицо и не форменная, вместо мотоциклетной, каска с куцым серо-белым плюмажем.
Гюнтер подошёл поближе, полицейский повернулся к нему, и они встретились взглядами.
«Бог ты мой!» — содрогнулся Гюнтер. Всё-таки это был его знакомец. Но куда делся его «проникающий» взгляд! Моргая воспалёнными веками, полицейский смотрел на Гюнтера тупо и невидяще. Видно досталось ему ночью крепко. Гюнтер скользнул взглядом по мундиру — чистый, отутюженный, пряжка и пуговицы, в том числе и верхняя, сияли.
«Слава богу, что живой», — подумал Гюнтер, но облегчения от этой мысли не получил.
— Добрый день, — поздоровался он. — Не подскажите, как пройти в библиотеку бургомистрата?
Полицейский молчал. Он не слышал и не видел Гюнтера.
— Вы что, соляной столб? — тронул его за рукав Гюнтер.
— Что?
Полицейский вздрогнул, но муть в его глазах только чуть просветлела.
— Я спрашиваю, где у вас находится библиотека?
Полицейский впал в меланхолическую задумчивость. Было видно, как его мысли пытаются тяжело провернуться.
— В ратуше, — как-то неуверенно махнул он рукой за спину Гюнтера и снова погрузился в прострацию, медленно, как курица, моргая воспалёнными веками.
— Благодарю, — кивнул Гюнтер и, обойдя полицейского, пошёл дальше по улице. Возвращаться на площадь не стал — к посещению библиотеки он пока не был готов.
Он шёл по правой стороне улицы и смотрел под ноги. Брусчатка посреди мостовой была укатанной и полированной, здесь же, с краю, почему-то часто встречались выбоины и колдобины. Создавалось впечатление, что дома на улице выросли как грибы, и своим появлением из-под земли покорёжили мостовую. Конечно, всё объяснялось проще — когда-то, когда мостили улицу, вся она была такой же неровной, как и у обочины, но время, миллионы ног и колёс отполировали её середину и оставили практически в неприкосновенности обочину, так как здесь предпочитали не ходить, особенно в вечернее и ночное время. Ибо смельчак-прохожий рисковал попасть под груду мусора или струю помоев, низвергавшихся из окон. И когда «культурный слой» битых черепков и нечистот в конце-концов убрали с улиц, здесь опять же не ходили, но теперь уже просто по причине неудобства. А ведь он вчера ночью здесь бежал! Как только ноги не переломал…
Метров через двадцать Гюнтер увидел знакомую подворотню, при дневном свете оказавшуюся небольшой аркой, ведущей в глухой дворик-тупичок. Честно говоря, ночью подворотня показалась ему больше. Он присмотрелся и внутри арки под стеной заметил расколотый набалдашник трости. Всё-таки он не ошибся.
Над аркой на кронштейне с завитушками висел чугунный газовый фонарь, а чуть сбоку от него на сером фоне стены блестел эмалью номерной знак: «Стритштрассе, 9».
«Стоп! — сказал себе Гюнтер. — А не зайти ли в гости к магистру? Приглашал, как-никак. Вряд ли визит к нему что-нибудь добавит, но всё же…»
Он миновал одноэтажный магазинчик скобяных товаров некоего Фрица Бертгольда, стоявший чуть в глубине улицы, подошёл к следующему, высокому, трёхэтажному, жилому дому и в недоумении остановился. На фасаде дома висела табличка с пятнадцатым номером. Гюнтер оглянулся. У магазинчика скобяных товаров был одиннадцатый номер. На противоположной стороне улицы шли чётные номера домов: восемь, десять, двенадцать, четырнадцать…
Растерянно озираясь по сторонам, Гюнтер почувствовал себя в глупейшем положении. Он подошёл к крыльцу входной двери пятнадцатого дома и стал внимательно изучать список жильцов.
— Вы кого-нибудь ищете, сударь? — услышал он из маленького зарешёченного окошка рядом с дверью. В каморке консьержки сидела на стуле пожилая сухонькая женщина в жестко накрахмаленном чепце девятнадцатого века, со строго поджатыми губами и недоверчивым взглядом.
— Прошу прощения, фру, я ищу дом номер тринадцать.
Старушка вздрогнула и перекрестилась. Тень недоверия в её глазах выросла до размеров непереубедимости.
— Так что вам, сударь, от меня угодно? — Голос консьержки сорвался на фальцет.
— Сударыня, — как можно мягче проговорил Гюнтер, надеясь, что таким обращением он находится на верном пути, — я ищу человека по имени… — Он достал визитку магистра и прочитал: — Деймон Ваал Бурсиан.
Он повернул визитку лицевой стороной к консьержке.
В глазах старушки неожиданно полыхнул дикий ужас, она вскочила со стула, и тут же на окошко пало непроницаемое металлическое жалюзи.
— Чур меня, сатана! — донёсся из-за жалюзи сдавленный вскрик.
Минуту Гюнтер остолбенело стоял на месте, затем пришел в себя и вернулся к изучению фамилий жильцов дома. Конечно, магистра среди них не было. Но одна крайность заинтересовала его. По номерам в доме было пятнадцать квартир, но вот квартира под номером тринадцать отсутствовала. Только тогда Гюнтер всё понял и рассмеялся. Ай, да магистр! Провёл он таки его! В старину «чёртову дюжину» пропускали при нумерации домов и квартир. Уж это-то стыдно было забыть — в Брюкленде на старых улицах также отсутствовали дома с тринадцатым номером.
Гюнтер бродил по городу около часа. Теперь он начинал понимать, что здесь происходит, и перестал удивляться молчаливой настороженности жителей, односложным ответам барменов и продавцов, отсутствию люминесцентной рекламы, освещения улиц, музыкальных и игровых автоматов в кафе. В одном из кварталов он наткнулся на особняк бургомистра. Дом, не соприкасаясь с другими, стоял чуть в глубине улицы, а перед его фасадом — к удивлению Гюнтера, впервые увидевшего в Таунде зелень, — располагалась узкая полоска газона с редкой анемичной травой и четырьмя хилыми деревцами. Но ещё больше удивила его гравировка на медной табличке у входных дверей: «Иохим Франц Бурхе, доктор натурфилософии». До сих пор Гюнтер считал натурфилософию, если уж не вымершей наукой, то, по крайней мере, застывшим в прошлом веке реликтом, представляющим интерес только для историков.
Уже возвращаясь к центру города, он увидел на одной из улиц невзрачное здание полицейского участка. Вспомнил о ночном трофее и подумал, что за ношение полицейского «кольта» ему полагалось пять лет тюрьмы. Впрочем, полицейскому за потерю оружия — восемь. Прогулочным шагом глазеющего по сторонам туриста, Гюнтер неторопливо прошествовал перед участком. Сквозь окно он увидел сидящего за столом тучного, разморенного духотой полицейского с металлической бляхой дежурного на рукаве. На столе перед полицейским стояла откупоренная банка пива; сам он то и дело вытирал шею большим мятым платком.
Гюнтер прошёл квартала два и, не доходя до очередного переулка, свернул в подворотню. Оглядевшись и никого не заметив, достал из сумки «кольт», вытер его платком и опустил за мусорный бак. Затем вышел из подворотни, прошёл по улице и свернул в переулок. План города, выученный по путеводителю, помог и на этот раз. Через несколько шагов Гюнтер увидел вывеску пивного подвальчика и спустился вниз.
В пустом зале лысый худощавый бармен за стойкой с мрачной отрешённостью ожесточённо тёр полотенцем бокал.
— Добрый день, — сказал Гюнтер.
Бармен кивнул, посмотрел бокал на свет и снова принялся его натирать.
— Где у вас можно воспользоваться телефоном?
Бармен указал бокалом куда-то за спину Гюнтера.
Телефонная будка, обшитая, как и стены, тёмным деревом, пряталась у входа. Как раз то, что нужно.
Он вошёл в будку, достал записную книжку и принялся её листать, одновременно изучая прикрепленную к стене табличку телефонов служб города и пытаясь по ней определить число цифр в номерах частных абонентов. Вроде бы четыре. Будь в будке клавишный аппарат, а не вошедший в моду старинный дисковый, гадать не пришлось бы — тогда бы он действовал проще. Гюнтер наугад набрал первую цифру и, пока крутился диск, незаметно нажал на рычаг пальцем. С последним щелчком он опустил рычаг, набрал номер полицейского участка и, пока шли пригласительные гудки, быстро сказал в трубку:
— Шейла? Ты одна? Мужа нет?
Затем оглянулся на бармена и плотно прикрыл дверь телефонной кабинки.
— Полицейский участок города Таунда слушает.
Гюнтер стал спиной к бармену, заслонив телефонный аппарат.
— Во дворе дома номер тридцать семь по Бульварштрассе за мусорным баком лежит «кольт» вашего полицейского, — глухо сказал он, придерживая пальцем кадык. При таком нехитром приёме идентификация голоса была невозможной.
В трубке икнули, и Гюнтеру показалось, что из неё дохнуло пивом.
— Кто говорит?
Гюнтер нажал на рычаг телефона и секунд пятнадцать спиной изображал оживлённый разговор с любовницей. Затем отпустил рычаг. Линия была свободной. Как он и ожидал, полицейский не догадался не класть трубку, чтобы узнать номер звонившего абонента. И голос, наверное, менять не стоило — вряд ли в участке имелась записывающая аппаратура.
Изображая на лице довольную улыбку ловеласа, он вышел из телефонной кабины.
— Спасибо, — поблагодарил бармена, кладя на столик мелочь.
Бармен посмотрел на деньги, дохнул в отполированный до хрустального блеска бокал и кивнул.
Выйдя из подвальчика, Гюнтер немного потоптался у порога, затем неторопливо пошёл по переулку. Пересекая Бульвар-штрассе, он посмотрел в сторону участка и увидел бегущего по улице грузной трусцой дежурного полицейского. Редкие прохожие провожали его изумлёнными взглядами, пока он не свернул в подворотню.
Немного попетляв по переулкам, Гюнтер снова выбрался на Стритштрассе. Появившиеся было на улицах прохожие вновь исчезли, и он посмотрел на часы. Начало третьего.
«Ого!» — подумал Гюнтер. А казалось, что «успокаивает нервы» не более часа. Обеденный перерыв в бургомистрате закончился, и он запоздало пожалел, что не был в это время в «Звезде Соломона» и не видел, с кем ещё встречается бургомистр. Мысль о ресторанчике напомнила, что он сегодня ничего не ел. Можно было перекусить в любом кафе — но в них в Таунде ничего существенного, кроме сосисок и омлета, не подавали, — и Гюнтер направился в «Звезду Соломона».
Откуда-то из переулка на улице появился прохожий и пошёл впереди неторопливой старческой походкой, опираясь на трость-зонтик. Что-то знакомое показалось Гюнтеру в его фигуре. Чёрный лакированный цилиндр, длинный, как полупальто, пиджак с фалдами (сюртук, кажется), клетчатые брюки. Гюнтер вспомнил. Этого сверходиозно одетого даже для Таунда прохожего он видел вчера утром, когда въезжал в город. И тут по выглядывающим из-за ушей седым холёным бакенбардам он узнал магистра Бурсиана. Иди магистр по солнечной стороне улицы, он узнал бы его раньше. По отсутствию тени. Впрочем, возможно сегодня тень у магистра и была, если он не собирался мистифицировать ещё кого-нибудь.
«Вот сейчас мы и определим, где вы живёте», — подумал Гюнтер и зашагал медленней, приноравливаясь неторопливой походке магистра. Магистр миновал немного выступающий на улицу дом номер пятнадцать и повернул за угол. Гюнтер последовал за ним… И в растерянности остановился. Прохода между домами не было — они намертво смыкались друг с другом, образуя глухой угол. Гюнтер смотрел вверх, потом под ноги, опасливо потрогал пальцами стены домов. Деваться из угла магистру было некуда — входную дверь магазинчика скобяных товаров он, пока шёл за магистром, видел прекрасно, — и всё же магистр исчез. Словно дематериализовался.
Гюнтер неуверенно покачал головой. Как бы сказали в светском обществе: — «Ваши шутки, магистр, стали выходить за рамки приличий».
Он сделал несколько растерянных шагов по улице, оглянулся на угол, где исчез магистр и вздрогнул от оглушительного треска жалюзи, опустившегося на окошке консьержки пятнадцатого дома.
«Чёрт бы вас побрал с вашими мистификациями и суевериями!» — разъярился он и, не оглядываясь, быстро зашагал по улице. Треск опущенного консьержкой жалюзи настолько вывел его из себя, что только возле входа в ресторанчик в сознании спроецировалась мимоходом замеченная пустая ниша без остатков уборочной машины и чистая мостовая. Теперь только копоть на стенах напоминала о ночном происшествии.
«Быстро управились, — зло подумал Гюнтер. — Интересно, проявили ли власти города такую же оперативность при уборке окрестностей разгромленной гостиницы „Старый Таунд“?»
Он открыл дверь и вошёл в ресторанчик. Табачный дым всё ещё висел в воздухе, хотя в ресторане уже было пусто. Вчерашняя официантка убирала со столов, перестилала скатерти, а в углу за столиком сидел преподобный отец Герх и задумчиво крошил печенье в стакан молока. С момента появления Гюнтера в зале, он не отрываясь смотрел на него прямым открытым взглядом. Гюнтер не стал разыгрывать непонимание и прошёл прямо к столику отца Герха.
— Вы позволите, святой отец? — спросил он, чуть наклонив голову.
— Садитесь, сын мой.
— Благодарю. — Гюнтер опустил сумку на соседний стул и сел. — Гирр Шлей.
Отец Герх продолжал крошить печенье в стакан. Под его глазами залегли большие тёмные круги, от чего взгляд казался пронизывающим.
«Спрашивайте, отче, — подумал Гюнтер. — Как я понимаю, вы пригласили меня за столик, чтобы определить мои умственные способности. Насколько я, говоря вашими словами, пройдошист. Так начинайте, святой отец». — Он бросил взгляд на официантку и нетерпеливо забарабанил пальцами по столу.
— Давно в нашем городе, сын мой? — наконец спросил отче Герх.
— Со вчерашнего дня.
— По делам к нам?
— Нет. Я в отпуске.
— Веруете ли вы, сын мой? — неожиданно спросил отче Герх.
Гюнтер развёл руками.
— К сожалению, святой отец…
— Весьма прискорбно, сын мой. Подумайте о своей душе. Вы сейчас молоды, душа у вас не болит, и вы не думаете о смертном часе. Но наступит время старости, и в душе вашей будут холод и пустота. Только вера исцелит душу и даст надежду на спасение.
— Я материалист, святой отец, и не верю в бездоказательные идеи. То, что у меня есть сознание, я могу вам доказать, как дважды два. А вот вы тезис о существовании у меня души можете предложить только как аксиому.
— Не путайте, сын мой, науку и веру. Вера тем и сильна, что бездоказательна. Если ваша наука так всесильна, то почему вы не можете доказать отсутствие бога?
— Потому, святой отец, что наука находится на границе непознанного, а вера — за её границами. А процесс познания бесконечен.
— У всего, имеющего начало, обязан быть конец. И когда наука познает всё, она упрётся в бога. А всевышнего познать нельзя.
— Святой отец, вы противоречите самому себе. Если мы не познаем бога, то как же мы познаем всё? А потом: о начале и конце и о бесконечности познания. Вам известно, конечно, что началом числового ряда является ноль. Тогда назовите мне конечную, самую последнюю цифру, и, даю вам честное слово, я поверю в бога.
— Бога познать, сын мой, можно только через веру.
— Святой отец, — укоризненно покачал головой Гюнтер, — мы опять возвратились к началу разговора. Не собираюсь я познавать бездоказательное.
Отец Герх взял со стола ложечку, помешал молоко, попробовал и снова принялся крошить печенье в стакан.
— Но принимаете же вы, сын мой, бездоказательно аксиому о том, что две параллельные прямые на плоскости никогда не пересекаются?
Гюнтер беззлобно рассмеялся:
— Глупее этой аксиомы в науке не было и быть не может, ибо само условие параллельности отвергает возможность пересечения прямых. Я вам могу привести с сотню подобных аксиом. Ну, например, аксиома о том, что в треугольнике не может быть четвёртого угла. Похожая аксиома?
И тут Гюнтер решил немного слукавить:
— Но как раз это легко установить экспериментально. Докажите мне экспериментально существование бога, и я поверю в него.
Отче Герх снова пригубил с ложечки своё месиво.
— Жаль, гирр Шлей, что вас не было в городе полгода назад, — сдержано проговорил он, и в тоне сказанного прорезались металлические нотки.
«А ты, отче, оказывается мракобес, — неожиданно открыл для себя Гюнтер. — Не хуже пастора Пампла…»
— Это во время пришествия в Таунд божьей благодати? — спросил он и, перегнувшись через стол к святому отцу, прямо посмотрел в его холодные льдистые глаза. — Скажите, ваше преподобие, а вы согласовали пришествие благодати в город со своей епархией?
Отче Герх отпрянул.
— Сын мой, вы позволяете себе слишком много. — Он раздраженно отставил стакан в сторону и встал. — Пути господни неисповедимы.
Отче Герх бросил на стол несколько евромарок, коротко кивнул и направился к выходу.
— Трость забыли, святой отец, — сказал ему вслед Гюнтер.
Отче Герх вернулся и, не глядя на Гюнтера, забрал трость. Гюнтера так и подмывало пожелать священнику в спину: — «Да хранит вас святой дух!» — но он сдержался. Это было бы мальчишество. Он посмотрел на оставленные священником деньги: их было чересчур много за стакан молока и печенье. Очевидно, святой отец давно пообедал, а затем, растягивая пребывание в ресторане, ждал появления частного детектива.
Гюнтер выжидательно повернулся к официантке. Если вчера работа у неё спорилась, она быстро и четко обслуживала посетителей, то сегодня у неё всё валилось из рук. Убирая столы, она часто настороженно замирала, оглядывалась на окна, прислушивалась. Наконец, Гюнтеру удалось поймать её взгляд. Она оставила уборку посуды и подошла к столику.
«Вот это да!» — изумился Гюнтер, глядя на неё. Несмотря на порядочный слой крем-пудры и густую ретушь теней, под левым глазом у официантки проступал огромный синяк.
«Так вот, значит, кто выступал вчера ночью в роли праведницы, урезониваемой суккубой Мертой», — подумал Гюнтер. Он представил себе сцену «урезонивания» официантки голой ведьмой, и ему стало не по себе.
— С вас шесть евромарок сорок пфеннингов, — рассеянно проговорила официантка, доставая из передничка блокнот.
— Помилуйте, я ведь ещё ничего не заказывал!
Официантка словно впервые увидела его.
— Извините. — Она забрала со стола деньги и достала ручку. — Я вас слушаю.
Гюнтер стал обстоятельно, переспрашивая, какие блюда имеются в наличии, заказывать обед. Официантка записывала, невпопад кивала или отрицательно качала головой, как вдруг прекратила записи, вся напряглась и, уставившись в окно, казалось, всем телом обратилась в слух. С улицы далёким комариным писком донёсся звук мотоциклетного мотора. Официантка стремглав сорвалась с места и, натыкаясь на стулья, выбежала на улицу. Когда рёв мотоцикла достиг невыносимых пределов и от него стали дрожать стёкла, он внезапно стал тише, видно, мотоциклист сбросил скорость, и Гюнтер увидел, как к махавшей руками официантке медленно подкатил мотоцикл-скелет с седоком в чёрной униформе. Официантка схватилась за руль и принялась что-то горячо объяснять мотоциклисту сквозь грохот работающего мотора. Тот слушал и изредка отрицательно мотал головой. Когда официантка стала умоляюще заламывать руки, мотоциклист оттолкнул её и, резко дав газ, умчался. Некоторое время официантка потеряно смотрела ему вслед, затем поплелась в ресторан. Лица на ней не было, по щекам катились слёзы.
— Тильда! — позвал Гюнтер, вспомнив, как называл официантку «дядюшка» Мельтце. Её надо было как-то вывести из такого состояния. — Так вы будете меня сегодня кормить?