Известие о прорыве древорубами блокады на Цинтийских болотах оказало на Пат действие, подобное лёгкому шоку. Слабым электрическим импульсом оно ударило по всем слоям общества. Внешне, казалось, жизнь Пата продолжала идти своим чередом, но в то же время в ней ощущалась какая-то внутренняя напряжённость, тревожная предчувствием серьёзных последствий.

Кикене удалось пригасить вспыхнувшее было в Сенате негодование по поводу руководства посадником Лютой Конта надсмотрным легионом и вернуть заседания Сената в старое русло. На заседаниях по-прежнему обсуждались вопросы широкого круга внешней и внутренней политики Пата, и событиям в Паралузии уделялось немного времени — их отнесли к временным, случайным неудачам патского оружия, которые легко поправить. Сенат вынес вердикт и направил его посаднику Люте Конта с требованием немедленно покончить с древорубами собственными силами. Предложение оппозиции о посылке в Паралузию дополнительного легиона из войск дважды императора Тагулы было отклонено. И вместе с тем, несмотря на внешнюю успокоенность Сената, события в Паралузии оставались самой насущной и больной проблемой. Поэтому даже обсуждение вопроса о кампании против пиратов Аринтийского моря прошло вяло, и окончательно решение по её организации было перенесено на более поздние сроки.

Город притих и ждал. Настороженность ощущалась во всём. Даже бегство рабов резко сократилось. Рабы тоже выжидали. Почти пересохший ручеёк стремления к свободе готовился перерасти в целенаправленный поток. Успех бунта древорубов грозил стать тем самым центром кристаллизации, который мог всколыхнуть всю империю восстанием рабов.

Крон взял у писца только что написанный под диктовку лист, присыпал непросохшие строчки песком и мельком просмотрел текст. Это было стандартное извещение властей о бегстве раба. В другое время Крон и не подумал бы сообщить о пропаже Атрана, но в сложившейся ситуации человека без документов, не значащегося в списках беглых, могли просто зарубить или, в лучшем случае, снова продать в рабство. И хотя Крон надеялся, что за прошедшие шесть дней Атран успел уйти далеко, подобное извещение могло спасти ему жизнь, поскольку за поимку живого раба полагалось вознаграждение.

Стряхнув с бумаги лишний песок, сенатор свернул лист в трубку, запечатал личной печатью и отдал писцу.

— Передашь претору.

— Будет исполнено, мой господин, — чуть ли не в три погибели согнулся писец.

— Ступай.

Сенатор проводил глазами писца, затем подошёл к окну и дождался момента, когда увидел писца быстро семенящим по аллее в сторону города. Только тогда он, пройдя через задние комнаты виллы, вышел в парк, спустился с холма и направился в Северное предместье Пата.

Северное предместье города представляло собой любопытное явление, необычное для городских образований рабовладельческого периода. Население его в основном составляло среднее сословие: зажиточные торговцы, ремесленники, вышедшие в отставку военачальники, судебные исполнители, эдилы, аргентарии, содержанки высокопоставленных лиц. Находилось предместье далеко от деловой части города — здесь не вели торговли, не совершали сделок; здесь всегда царили тишина и спокойствие; здесь отдыхали от работы, тихо жили и спокойно доживали свой век.

Пройдя узкими улочками Пата к древней, утратившей своё значение крепостной стене, сенатор вышел за пределы старого города на улицу Северного предместья, отличавшуюся шириной и простором — дома здесь, в расчёте на уединение, строили добротно, с размахом, на больших участках. Вместо бесконечных каменных заборов старого Пата, напоминавших дувалы мусульманских городов, по краям улицы тянулись густые, высокие, в полтора человеческих роста живые изгороди с редкими тёмными проходами-лабиринтами, скрывавшими дома от постороннего взгляда не хуже стен и дверей.

Крон свернул в один из таких проходов и вышел к дому Пильпии. Перед фасадом дома старый жилистый раб в поношенной, но чистой тунике неторопливо, со знанием дела подстригал кусты паприса. По тому, с каким старанием он придавал им декоративную форму, чувствовалось, что делает он это с любовью. Пильпия в шутку называла раба личным садоводом-дизайнером, и кличка «Дизайн» прочно укрепилась за ним, поскольку о настоящее имя старика-нумерийца — Крипчтрипрат — можно было сломать язык. Впрочем, Крон не знал его имени. Точнее, ему не положено было знать. Имя старика было известно вольному морскому торговцу Тонию Берку.

Увидев сенатора, «садовод-дизайнер» опустил стрижницы и низко поклонился. Крон чуть было не поздоровался, но вовремя спохватился.

— Где госпожа? — хмурясь, спросил он.

— В бассейне, господин.

Крон кивнул и пошёл по аллее вокруг дома. В дворик с бассейном можно было пройти и более коротким путём — через комнаты дома, но после душных, пыльных улиц города сенатор предпочёл дорогу через сад. Сзади вновь послышалось неторопливое щёлканье стрижниц.

Пильпия, официальная содержанка сенатора Крона, лежала на воде в центре небольшого, хорошо прогреваемого солнцем бассейна. Закрыв глаза, она, похоже, дремала. Крон улыбнулся, сорвал с куста цветок багреца и бросил ей на грудь. Она вздрогнула и открыла глаза.

— Привет! — махнул ей рукой Крон.

Пильпия улыбнулась и взяла цветок в руки.

— Здравствуй.

Крон протянул ей руку, она ухватилась, и он легко выдернул её из бассейна.

— Ну, здравствуй ещё раз. — Крон привлек её к себе и поцеловал в мокрую щёку.

— Соскучился? — заглянула она ему в глаза.

— Очень.

Пильпия весело рассмеялась и брызнула на него каплями с цветка. Затем взяла у подошедшей рабыни купальную простыню, вытерла волосы и промокнула лицо.

— Идём.

Она подхватила Крона под руку и повела в дом.

В спальне она легла на ложе, опершись на локоть, а Крон сел напротив на пол, на чью-то лохматую шкуру и, прислонившись спиной к стене, блаженно прикрыл глаза.

— Хорошо… — выдохнул он. — У тебя я чувствую себя опять человеком. И не надо играть чью-то роль… Мне, порой, кажется, что я марионетка. Ни шага без инструкции, ни слова без…

— Опять хождение Гаруна-аль-Рашида в народ? — прервала его Пильпия.

Крон открыл глаза и развёл руками.

— Да, невесело быть твоей содержанкой. У меня на сегодня были свои планы…

— Госпожа, — послышался из-за завеси осторожный шёпот рабыни. — Здесь спрашивают господина…

Пильпия недоумённо посмотрела на Крона. Он покачал головой.

— Гони в шею! Пусть приходят к нему домой!

— Кто? — вдруг передумал Крон.

— Некто Гирон.

От неожиданности Крон выпрямился. Вот уж чьё имя он не ожидал услышать.

— Зови.

Пильпия удивлённо подняла брови, но промолчала. Рабыня бесшумно отошла, только колыхнулась тяжёлая завесь, и через некоторое время послышался приближающийся стук деревянных подошв по каменному полу.

Бесцеремонно отодвинув в сторону завесь, в спальню быстрым шагом вошел Гирон. Борода его была всклокочена, глаза горели. Казалось, он сейчас, как Архимед, закричит: «Эврика!» К счастью, бежал он по улицам Пата не голый, но тоже в непотребном виде — в мятой ночной рубахе без рукавов и даже не подпоясанный. В руках он сжимал свиток.

— Гелюций! — вместо приветствия крикнул он. — Есть идея!

И осёкся, наткнувшись взглядом на Пильпию. Пильпия спокойно встретила его взгляд, с интересом рассматривая патского механика-самоучку, о котором была наслышана. Но чем дольше они смотрели друг на друга, тем более в её глазах нарастало льда.

— Может быть, он, как ты говорил, действительно человек большого ума, — резко сказала она на линге Крону и набросила на себя покрывало, — но сейчас на его лице я ничего, кроме похоти, не вижу.

Гирон не понял, что она сказала, но интонация не оставляла сомнений. Он густо покраснел, как от пощёчины, и повернулся к сенатору.

— Я хочу уйти из печатни, — глухо сказал он.

— Почему? — почти не удивился сенатор.

— Потому, что она уже есть. И мне она стала неинтересна. И потом, ты сам предложил мне думать и искать идеи.

— И какая же идея у тебя сейчас?

— Клепсидра.

— Ну? — удивилась Пильпия. — А мне казалось, что её уже придумали…

— Женщина! — резко сказал Гирон. Глаза его горели недобрым огнём. Почему ты вмешиваешься в разговор мужчин? Твой удел — любить, рожать детей и поддерживать жизнь домашнего очага. Творчество же оставь мужчинам!

Пильпия расхохоталась. Казалось, Гирон сейчас взорвётся, но Крон встал со шкуры и мягко взял его за локоть:

— Ну, показывай, что ты принёс.

Гирон сдержал себя, отвернулся от Пильпии и передал сенатору свиток.

— Смотри.

Крон развернул лист, внимательно изучил рисунок и удовлетворённо цокнул языком. На бумаге было изображено подобие механических часов. Даже до зубчатой передачи Гирон додумался. Правда, вместо стрелок Гирон предлагал круг с прорезью, а в движение часы приводились падающей на гребное колесо струёй воды.

— Хвалю.

— Я пришёл не за одобрением, а за советом.

Крон вопрошающе посмотрел на Гирона.

— Чтобы эта клепсидра работала точно, нужен постоянный ток воды. Если я не смогу его создать, то всю эту механику можно использовать только в качестве детской забавы.

— Не понял, — искренне удивился сенатор. — А не ты ли сам определил, что постоянный ток воды достигается из сосуда с постоянным уровнем?

— Я, — фыркнул Гирон. — Но я определил это чисто умозрительно, наблюдая за струёй воды, бьющей из щели в плотине. Сосуд такой существует только в моём воображении. Не предлагаешь же ты мне ставить клепсидру у плотины? Я хочу, чтобы она стояла в домах!

— Зачем у плотины? — пожал плечами Крон… — Надо…

Он вдруг замолчал и хитро усмехнулся.

— А ты обратись к ней, — кивнул он в сторону Пильпии. — Может, она подскажет?

Лицо Гирона застыло в недоумении, затем снова начало багроветь.

— Я, между прочим, серьезно, — спокойно сказал Крон и протянул Пильпии лист.

Пильпия перебросила через плечо покрывало и быстрым взглядом окинула рисунок.

— Ну, это всё просто.

Она выхватила из рук оторопевшего Гирона грифель и уверенными штрихами набросала на листе закрытый сверху сосуд с трубкой Торичелли.

— Вода, вытекающая из такого сосуда, будет иметь постоянную скорость.

Гирон перевёл недоумевающий взгляд на Крона. Сенатор улыбался.

— Почему? — хрипло спросил Гирон.

— Потому что…

Пильпия перехватила предостерегающий взгляд Крона и прикусила губу.

— Попробуй — узнаешь, — просто сказала она, и в её глазах заиграли весёлые искорки. — Но не это главное, — вдруг завелась она, игнорируя на этот раз не только взгляды, но и жесты Крона. — Если установить такую трубку на обычную водяную клепсидру, то твоя зубчатая механика окажется попросту не нужна, потому что водяная клепсидра будет не менее точна. Кроме того, представь, сколько воды тебе понадобится, чтобы привести механическую клепсидру в движение?

Гирон наморщил лоб, соображая.

— Поэтому я предлагаю вариант проще и лучше. Вот сюда ты подвешиваешь на спице качающийся груз, — Пильпия быстро нарисовала маятник, — с вот такими усиками на оси. А сюда — груз на цепочке, который будет раскачивать первый груз. Поскольку вес груза на цепочке тянет вниз практически с постоянной силой, то качание груза на спице будет равномерным…

— Хватит, — оборвал её объяснения Крон. — Остальное Гирон додумает сам.

Он забрал у Пильпии лист, свернул его и сунул под мышку Гирону. Гирон тупо смотрел на Пильпию. И не было уже в его взгляде похоти при виде обнажённой женщины, а какой-то суеверный ужас, как перед богиней.

— Всё, — сказал Крон. — Аудиенция окончена. Я же говорил, что ты выбираешь себе низкосортных гетер.

Он развернул Гирона за плечи и подтолкнул к выходу.

— Когда осмыслишь всё, что тебе говорили, приходи ко мне. Но не ранее, чем завтра.

Гирон неверными шагами покинул комнату, и Пильпия тихо рассмеялась. Но Крон не поддержал её. Он подождал, пока звук шагов Гирона стих, и только тогда раздражённо сказал:

— Ты бы ему ещё лекцию по гидродинамике прочитала. А заодно и теорию колебаний.

Пильпия бросила покрывало на ложе и снова улеглась.

— Не вижу оснований для беспокойства. Почему до этого они не могли додуматься сами? Додумались же до электрических батарей и даже до атмосферного конденсатора на Земле в ветхозаветные времена.

— Да! — всё более раздражаясь, согласился Крон. — И Герон Александрийский додумался до паровой турбины. Но все эти изобретения канули в Лету, потому что были не ко времени. И, кроме того, люди додумались до всего сами. Поэтому давай не лишать их творчества!

Пильпия хмыкнула.

— Ты сейчас говоришь, как Гирон. Женщина, твой удел — любовь и дети! — ехидно заметила она. — Не надо было предлагать мне помочь ему.

Крон не выдержал и тоже улыбнулся.

— А вообще, он не показался мне тем умницей, каким ты его расписывал, — закончила Пильпия.

Крон пожал плечами.

— Пожалуй, — сказал он, — начни я тебе объяснять принцип действия, скажем, дубликатора, вид у тебя был бы не лучше, чем у Гирона.

— Сравнил, — фыркнул Пильпия. — Принцип моделирования материи — и азы механики!

— Для него эти азы — то же, что и дубликатор для тебя. Впрочем, это беспредметный спор. Заблокируй лучше вход.

Пильпия хмыкнула.

— У него автоматическая блокировка. Пора бы уже запомнить. И, кстати, принцип действия дубликатора я знаю.

Крон покачал головой. Последнее слово всё-таки осталось за Пильпией. Он подошёл к центральной колонне, приложил к ней ладони, и она раскрылась, обнажив блестящую призму стационарного биоимитатора. Пройдясь пальцами по клавиатуре, он вывел из памяти аппарата нужный вариант.

— Что ж… Начнём преображаться! — пробормотал он себе под нос, глубоко вдохнул воздух и опустил голову в раструб установки.

На лицо лёг тёплый слой биомаски, и Крон, преодолевая её вязкое сопротивление, усиленно заморгал. В глазах защипало, задёргались мышцы на лице. Но всё быстро прекратилось, и голову мягко вытолкнуло из аппарата. Крон выдохнул воздух и посмотрел в зеркало. Зелёными глазами из зеркала на него глядело лицо вольного торговца Тония Берка, обветренное морскими ветрами, с рыжеватой, выгоревшей на солнце бородой.

— Я давно хочу поговорить с тобой, — сказала вдруг Пильпия.

— Давай, — не оборачиваясь, кивнул Крон. Перед ним медленно раскрывалась призма биоимитатора.

— Тебе не кажется, что в твоей любви к этой… — Пильпия запнулась и неопределённо покрутила пальцами, — нет ничего от разума, а есть только что-то животное?

От неожиданности Крон окаменел. Кровь ударила в голову. Такого разговора он не ждал.

— Какой-то тёмный бездумный зов плоти…

— А вот об этом — не надо!

— Нет, надо! — Пильпия села на ложе. — Ты посмотри, в кого ты превратился! Ты ждёшь её, постоянно ищешь встреч с ней, места себе не находишь… И сам ведь понимаешь, что не душу ты у неё любишь, а тело!

Крон сцепил зубы и шагнул в биоимитатор. Всё, что говорила Пильпия, он старался пропускать мимо ушей. Тело обволокло мягким теплом. Буквально каждой клеткой тела он ощущал, как в кожу впитывается имитационный слой, покрывая его загоревшими до медного блеска буграми мышц Тония Берка. Откуда-то вынырнул гибкий шланг с загубником на конце. Крон поймал его ртом и, как ни ожидал этого ощущения, всё равно икнул и содрогнулся от проскочившего в горло комка. Наконец процедура закончилась, Крон спиной почувствовал прикосновение прохладного воздуха и сделал шаг назад, выбираясь из аппарата. И только тогда повернулся лицом к Пильпии.

Она по-прежнему лежала на ложе и теребила в руках цветок багреца.

— Я знаю, что ты меня не слушал, — проговорила она. — Ты вообще в последнее время стал рассеян и почти не замечаешь, что происходит вокруг. Если так будет продолжаться, то ты окончательно замкнёшься в себе, и тебя отстранят от работы. Впрочем, ты тогда и сам уже не сможешь работать.

— И что ты предлагаешь? — спросил Крон грубым, треснутым голосом Тония Берка. — Быть проще в любви? Как ты?

Пильпия с жалостью посмотрела на него.

— Возьми себя в руки…

— Давай лучше не будем об этом, — тихо попросил Крон.

Пильпия промолчала.

Крон достал из ниши одежду морского торговца, оделся, зашнуровал сандалии, затем закрыл колонну.

— До вечера, — сказал, не глядя на Пильпию.

Она не ответила.

В саду старик-садовник закончил подстригать кустарник и теперь неторопливо окучивал его мотыгой.

— Приветствую тебя, Крипчтрипрат. Всё трудишься? — на правах старого знакомого поздоровался Крон уже в роли Тония Берка.

Старик опёрся о мотыгу и подслеповато посмотрел на него.

— Нет, Тоний, — возразил старик, узнав его. — Когда труд в удовольствие — это радость. Приветствую и тебя.

— Значит, надо понимать, ты счастлив?

— Не знаю, Тоний, — пожал плечами старик. — Не думал об этом. Наверное, да. Впервые за долгую жизнь я делаю то, что мне нравится. И никто мной не понукает.

— По родине не тоскуешь?

— По Нумерии? — спокойно переспросил Крипчтрипрат. — А что такое родина? Земля, где ты родился? Если так, то меня с ней ничего, кроме этого, не связывает. Я там был бос, гол, голоден и никому не нужен. Попади я сейчас туда, даже некому было бы сказать «здравствуй». Родина у человека там, где его знают, любят, где он нужен. А я нужен здесь.

— Но у тебя здесь так же ничего нет, как и в Нумерии.

— Нет, есть! — Старик гордо выпрямился. — Этот сад. Госпожа Пильпия, дайте боги всем таких хозяек, отдала мне его до конца моих дней. И я сажаю и ращу здесь всё, что хочу!

Он внимательно посмотрел на Крона.

— А у тебя, Тоний, как дела? По-моему, в море ты давно не был.

— Да нет, — Крон отвёл глаза в сторону, — бываю. Правда, всё неподалёку, вдоль берега хожу. Далеко идти опасно, хоть купцы и предлагают товары по хорошим ценам. Пираты.

— Смотри, — не поверил старик, — что-то часто я тебя в последнее время здесь вижу. И сенатор тебя у госпожи постоянно застаёт.

Крон рассмеялся.

— Не беспокойся, старик. У меня с Пильпией чисто деловые отношения. Только. И с сенатором тоже. Кстати, как он тебе?

Крипчтрипрат неопределённо пожал плечами.

— По-моему, человек он, в общем-то, хороший. Хоть и слишком высокомерен. Но, наверное, так и положено аристократу. — Он задумался и неожиданно добавил: — А глаза у него добрые и больные… Почти как у тебя.

Крон даже не нашёлся, что ответить.

— А потом, — продолжал старик, — не нравится мне, что творится вокруг сенатора. Только он на порог, как вслед за ним прибегает лысый старикашка в заляпанной чернилами тунике, спрашивает, здесь ли сенатор, но в дом не входит. Сторожит где-то на улице. Зачем, спрашивается?

Он лукаво усмехнулся.

— А сегодня к сенатору приходил какой-то помешанный. Ты, наверное, видел его. Здоровенный такой, с чёрной бородой до самых глаз и в одной ночной рубахе. Так он поймал старикашку, бил немилосердно, орал, чтобы тот больше не попадался ему на глаза, а потом вышвырнул со двора.

Тоний Берк весело рассмеялся, а Крон трезво отметил про себя, что за ним уже следят не только дома. Знать бы только, зачем и, самое главное, кто стоит за писцом.

— Ну, ладно, Крипчтрипрат, — кивнул Крон и стал прощаться, — мне пора. Вечером опять зайду. Будь счастлив со своим садом!

— И ты будь счастлив, — кивнул старик.

Крон вышел на улицу и бросил взгляд вдоль неё. Писца нигде не было видно.

«Ну и прыть у старикашки, — подумал он. — Как он успел к претору и обратно? Скорее всего, передал послание по пути кому-то другому. Назад, на всякий случай, нужно будет возвращаться другой дорогой…»

Спустившись к реке, Крон вышел к переправе, нанял лодку и перебрался на другой берег. А ещё через полперста, оставив в государственной конюшне двойной залог за коня, верхом добрался до рыбацкой общины Клапры.

Какого-то особого дела в общине у Крона не было. Здесь он просто отдыхал от своей роли сенатора, снимая с себя психологические перегрузки. Простота и чистота нравов общины, спартанский уклад её жизни действовали на Крона наподобие контрастного душа, дающего своеобразный заряд для дальнейшей работы.

За околицей его встретили голые ребятишки, игравшие в песке. Заметив Тония, они с радостными криками обступили коня. Тония здесь знали и любили. Он спрыгнул на песок, отдал самой высокой девчушке купленные по дороге сладости и, взяв коня под узцы, повёл его к общинному дому. Сзади установилась тишина — начался делёж угощения. О справедливости раздела Крон не беспокоился — всем достанется поровну, — это было основным принципом в общине, и дети приучались к нему сызмальства.

Общинный дом в селении представлял собой средоточие всей жизни: здесь работали, ели, веселились, устраивали празднества и даже спали — в основном молодёжь и старики. Только супружеские пары жили в отдельных домах, но и они на зиму перебирались в общинный дом.

У самой воды на длинных жердях сушились сети и ловчая бахрома своеобразная снасть для ловли крабоустриц. Принимая бахрому за водоросли, крабоустрицы забирались в неё и запутывались. Три женщины в набедренных повязках скребли бахрому огромными костяными чесалами. Под навесом у общинного дома сидели старики, человек шесть, и неторопливо обрабатывали наждачными брусками куски пемзы, делая поплавки для сетей.

Крон подошёл поближе и поздоровался. Старики прекратили работу, подняли головы.

— Приветствуем тебя, Тоний, — сказал Старейший, и все закивали.

Старейший повернулся и что-то крикнул в сторону дома. Из дверного проёма выглянула женщина, увидела гостя и вышла. Взяв из рук Крона уздечку, она молча повела коня за дом.

— Присаживайся, — просто сказал старик и бросил Крону под ноги кусок пемзы.

Старики возобновили работу. Крон опустился на песок и взял в руки наждачный брус.

— Что нового в Славном Городе и на море? — спросил Старейший. Морщинистое обветренное лицо старика не выражало ничего, кроме спокойствия человека, занятого делом, которому он посвятил всю жизнь.

Для приличия Крон помолчал немного, так же, как старики, неторопливо стёсывая с куска пемзы неровности о наждачный брусок, а затем принялся рассказывать о Севрской кампании и о триумфе Тагулы.

— Знаем, — оборвал его Старейший. — Декады две назад к нам привели на постой десять солдат из когорт Тагулы. Но через три дня они сбежали. Глаза старика лукаво сощурились. — Не по ним такая жизнь.

В это время откуда-то из-за дома к Старейшему подбежала молодая женщина и, наклонившись, что-то быстро зашептала на ухо, бросая на Крона встревоженные взгляды.

— Хорошо, женщина, — не дослушав, кивнул Старейший, отложил в сторону наждачный брус и почти готовый поплавок и встал.

— Вовремя ты приехал, Тоний, — сказал он. — Идём.

И они пошли за женщиной к одному из семейных домиков — жалкой лачуге, сплетённой из прутьев и обмазанной глиной. Женщина откинула груботканную завесь, старик вошёл, и Крон последовал за ним.

В семейном домике Крон был впервые. В отличие от общинного дома, жаркого, душного и задымленного вечно пылающим очагом, здесь ощущалась приятная прохлада — глина не пропускала жару. Маленькое, тесное помещение, где стояли только широкий топчан, аккуратно застеленный покрывалом, и небольшой столик с нехитрой утварью, да в углу висела колыбель с ребёнком, освещалось рассеянным мутным светом из окошка, затянутого рыбьим пузырём. Но, несмотря на убогость обстановки, уют и чистота радовали глаз.

«И слизни здесь не живут», — с удовольствием отметил Крон.

Женщина застыла у колыбели и с тревогой смотрела на Крона. Только теперь он понял, зачем его сюда пригласили. В колыбели лежал ребёнок, красный от жара, он тяжело дышал, ловя широко открытым ртом воздух. Глаза его были закрыты. Ни плакать, ни шевелиться у него уже не хватало сил.

Крон подошёл к колыбели, отстранил женщину и стал осторожно ощупывать ребёнка. Биоимитация, покрывавшая руки грубыми мозолями с въевшейся в кожу корабельной смолой, сильно снижала чувствительность пальцев, и ему пришлось напрячься и даже закрыть глаза, чтобы уловить биоритмы детского организма.

К счастью, ничего страшного не случилось. Лёгкое отравление, которое уже почти прошло.

— Подай воды, — сказал Крон женщине, — и покажи, чем ты его кормишь.

Пока женщина у столика наливала в чашу воды, он, загораживая спиной колыбель от взгляда Старейшего, наклонился над ребёнком и впрыснул ему в открытый рот каплю антитоксина из сегмента браслета. Ребёнок слабо захныкал, и женщина тотчас метнулась к нему. Крон снова мягко отстранил её, взял чашу с водой и дал пригубить ребёнку. Затем обеими руками стал осторожно массировать ему голову. Дыхание ребёнка постепенно выровнялось, он наконец глубоко, устало вздохнул, зевнул и спокойно уснул. Краснота с его тела исчезала просто на глазах.

Женщина заплакала.

— Покажи, чем ты его кормишь, — снова попросил Крон.

Женщина протянула ему закрученную в мешочек тряпку — жёвку, извечную соску простого люда. В неё заворачивали кусочки пищи, жевали и давали сосать ребёнку. Крон развернул жёвку, понюхал. Кусочки отварной рыбы были свежими, но тряпка… Как ещё сама женщина не оправилась.

— Выброси эту жёвку, — сказал Крон, и женщина быстро закивала, смотря на него счастливыми, полными слёз глазами. — Возьми свежую тряпку и корми его два дня только лепёшками, — продолжал Крон. — Потом уже — чем хочешь. И самое главное — после каждого кормления хорошо стирай тряпку.

Женщина продолжала кивать, прижимая к груди руки.

Крон последний раз окинул взглядом комнату и вышел из хижины. Никто не сказал Крону спасибо, не поблагодарил его, и он был рад этому. Молчаливая благодарность счастливой матери являлась красноречивей всяких слов. Впрочем, в общине не было принято благодарить друг друга — любая помощь считалась само собой разумеющимся делом; здесь жили, деля всё: от куска лепёшки до сокровенных чувств.

— Надолго к нам? — спросил Старейший.

Крон покачал головой.

— Сегодня назад.

— Наших с моря дождёшься? Должен быть хороший улов.

Крон посмотрел на солнце. Была половина седьмого перста.

— Скорее всего, нет. Вечером надо быть в городе.

— Зачем приезжал?

Крон пожал плечами.

— Просто навестить. — Он наткнулся на внимательный взгляд Старейшего. — Да, просто навестить. Поговорить, отдохнуть.

— Глаза у тебя плохие, — сказал старик. — Уставшие. Печаль в них. У тебя что-то случилось?

Крон только покачал головой.

— Я не знаю, сможем ли мы тебе помочь, — продолжал Старейший, — но ты расскажи. Будет легче.

Крон снова покачал головой.

— Идём, пообедаешь с нами, — просто предложил Старейший.

Только теперь Крон заметил, что стариков под навесом уже не было. Аккуратными кучками они сложили сделанные поплавки и наждачные бруски и ушли в общинный дом обедать.

В общинном доме пахло рыбой и дымом — неистребимым запахом рыбацкого жилья. В левом крыле дома, за длинным низеньким столом сидели на корточках старики, несколько женщин. Стряпухи, хлопотавшие у очага, обносили их глиняными чашами с рыбной похлёбкой и лепёшками.

Старейший указал Крону место напротив себя, пододвинул к нему чашу с похлёбкой.

— Ешь, — сказал он, протягивая лепёшку.

Крон отломил кусочек лепёшки и положил в рот.

— Говорят, у вас рабы взбунтовались? — неторопливо жуя, спросил Старейший.

— Не у нас, а в Паралузии. И не рабы, а древорубы.

— Разве это не одно и то же? — даже не удивился Старейший. Пальцами он выловил из своей чаши кусок рыбы и стал разбирать его, отделяя мясо от костей.

— Нет. Древорубы — вольнонаёмные.

— Странно. — Старейший пожал плечами. — А на рынке говорят, что рабы. Вчера Титий возил рыбу на рынок — там только об этом и болтают. Даже, рассказывают, какой-то посланец от них прибыл, подбивает рабов бежать в Паралузию.

Чаша в руках Крона дрогнула. Вот оно. То же самое он слышал вчера вечером — заработал-таки кулон Осики Асилонского, — когда один из штатных фискалов докладывал Кикене о происшествиях за день. Чтобы скрыть волнение, Крон отхлебнул из чаши.

— И что же ещё болтают на рынке? — спросил он.

— Говорят, древорубы наголову разбили надсмотрный легион и теперь идут на Пат, — всё так же равнодушно сказал Старейший.

«А вот это уже ложь, — успокоился Крон. — Битвы ещё не было. Да и будет ли?.. Кто из древорубов мог успеть добраться до Пата? Гонцу из Паралузии скакать три дня во весь опор… И потом, не станут древорубы обращаться за помощью к рабам — как-никак, а они всё-таки вольные. Скорее всего, кто-то из местных рабов мутит воду…»

Он отмахнулся от этих мыслей и взялся за рыбу.

— Как у вас с уловами в последнее время? — спросил он, чтобы переменить тему.