Ровно в 7.30 на дисплее анализатора состава крови возникла бледная парабола инъекции адреналина. По мере своего роста кривая все больше набирала яркости. Достигнув интенсивно-розового цвета, парабола внезапно сломалась и перешла в прямую абсциссу. С заданным опозданием в четыре секунды с плутониевого элемента стал увеличиваться снимаемый потенциал на микропроцессор сердечного клапана. До сих пор равномерные редкие пики на дисплее регистратора сердечной деятельности начали учащаться, нарастая по амплитуде в соответствии с параболой инъекции адреналина. Пороком сердца страдала прабабка Маркстейна по отцовской линии и передала его по наследству всем своим потомкам.

Моросил мелкий дождь пополам с серо-жёлтой ледяной крупкой — ветер дул со стороны химического предприятия, где водяная морось захватывала пары сернистого ангидрида. Мостовая покрылась пупырчатой стеклоподобной бронёй, отблескивающей в свете редких фонарей чёрным металлом. Как всегда по такой погоде паробусы ходили нечасто. Таксон пропустил два, пока, наконец, не втиснулся в третий. Уцепившись за поручень, он повис на подножке.

— Братья и сёстры! — возопил он гнусавым голосом служителя культа. Пожалейте раба божьего, сделайте выдох!

Впрочем, милости ожидать не приходилось, и Таксон, поднатужившись, втиснулся в салон. Дверь, чавкнув пневматикой, стала закрываться, и тут сзади пристроился ещё один пассажир. Створки с трудом захлопнулись, толпа спружинила, и Таксона прижало спиной к ребристой двери. И он искренне посочувствовал стоящему за ним ступенькой ниже, припечатав своим крестцом его лицо.

В паробусе никак не отреагировали на шутку. Толпа стояла плотным сбитым монолитом; люди сипели, хрипели, но молчали. Попеременно, то в одном конце салона, то в другом кто-либо заходился кашлем — в спёртом воздухе салона паробуса висел, перша в горле, терпкий запах разъедаемой сернистой кислотой одежды.

— Вошедшие, оплатите проезд! — заорала кондукторша. Было в её крике что-то от злорадного: «Ага, попались!»

Таксон собрался полезть в карман, но тут почувствовал, как по бедру мягким, почти неощутимым движением прошлась чья-то рука.

— Ах ты…! — мгновенно вскипел он от негодования и надавил крестцом на голову вора. Но руку из-за тесноты перехватить не успел.

— Эй, полегче… — сдавленно пробулькало из-за спины.

— Полегче?! — завёлся Таксон. — Да я тебя, подонок, сквозь двери выдавлю!

Он всё-таки перехватил кисть карманника и заломил ему пальцы.

— Ты чо делаешь? — Парень, стоящий впереди, наглым взглядом вперился в Таксона. — Чо человека давишь?

— И ты туда же! — сориентировался Таксон. — На пару шарите?!

Но тут же понял, что ошибся. Интуиция, словно включавшаяся в нём в экстремальных ситуациях, подсказала, что у другой створки двери стоит третий.

— Чо, ввёл пару кубиков и разошёлся?! — продолжал своё наглый парень. Роль прикрывающего он выполнял чётко. — Щас сдадим в околоток, там разберутся, кто здесь шарит!

Толпа в паробусе настороженно молчала. Она знала, чем заканчиваются подобные инциденты. Её спрессованный монолит дрогнул — все старались оказаться подальше от свары, — и у дверей стало свободней. Ярость схлынула с Таксона. В голове осталась лишь ясная, холодная, расчётливая жестокость.

— Я вас троих, как щенят… — сквозь зубы процедил он, глядя прямо в глаза парню.

Похоже, парень уловил в его глазах эту жестокость. Он сунул руку в карман, но достать ничего не успел. Таксон боднул лбом его в лицо, нос парня хрустнул, кровь брызнула на куртку. Кондукторша истерично закричала, паробус стал резко тормозить, открывая на ходу двери, и дерущихся выбросило на обочину.

Руки карманника Таксон не выпустил. С трудом удержавшись на скользкой мостовой, он так завернул её, что карманник с воплем крутнулся на месте, и его рука защёлкнулась вывихнутым суставом где-то возле лопатки.

Из паробуса выпрыгнул ещё кто-то, двери захлопнулись, кондукторша завопила: «Ехай!», — и машина тронулась с места. И Таксон остался один против троих в глухом месте у заброшенного парка. Впрочем, двое были относительно безопасны: одного Таксон держал с заломленной за спину рукой, другой сам держался за сломанный нос. Третьего же, подскочившего сзади, Таксон лягнул каблуком в пах, и тот, охнув и не удержавшись на ногах, скользнул с откоса. О мостовую что-то звякнуло.

— Даже так… — процедил Таксон. Не обращая внимания на сообщника с разбитым носом, он подтолкнул карманника к лестнице с откоса.

— Э, куда? — всполошился вор на ступеньках. — Околоток в другой стороне!

— А нам — туда! — отрезал Таксон.

Он спустился с карманником по ступенькам, перетащил его через подъездные пути к химкомбинату и поволок в парк. Вначале вор отчаянно сопротивлялся, оглашая окрестности то отборным матом, то слезливым визгом с просьбой отпустить, но когда они, спотыкаясь о взорванные корнями деревьев куски асфальта бывшей аллеи, углубились в чащу, он вдруг перешёл к угрозам.

«Услышал то, что я давно вычислил, — понял Таксон. — Пора».

— Вот здесь и будем лясы тачать, — проговорил он, останавливаясь у покосившегося, насквозь проржавевшего фонарного столба. («И как он ещё не упал, — отстранёно пронеслась мысль, — ведь одна труха…»)

— Да, здесь, — сипло сказала выросшая за спиной тень. — Только говорить буду я.

— Это сколько угодно, — согласился Таксон и резко развернулся вместе с карманником к третьему сообщнику, действия которого предугадал ещё спускаясь по лестнице. И почувствовал, как дрогнуло тело вора, насадившись на лезвие ножа. Тогда Таксон отпустил его руку, выхватил из-под мышки пистолет и выстрелил через голову оседающего карманника в лицо нападавшему.

— А-а! — дико закричал чуть в стороне вор с переломанным носом и стал в панике ломиться сквозь кусты к дороге.

Таксон хладнокровно выстрелил ему в спину.

— Тремя мразями меньше… — спокойно констатировал он, пряча пистолет. Двое были мертвы, третий, с ножом в брюшине, лежал тихо, боясь пошевелиться. Он понял, на кого они напоролись.

«Жил шакалом и подохнешь собакой», — подумал Таксон, перешагивая через него. Жить карманнику оставалось недолго — не более получаса.

И тогда сзади мягко, поддерживаемый ветвями, рухнул фонарный столб, расплющившись по земле ровной дорожкой ржавчины. Наконец-то он не выдержал.

Лёд, сковавший рассудок, начал постепенно таять, расплывалась чёткость восприятия, и, когда Таксон выбрался из парка, он уже не видел в ночи ни зги.

На трассе он сел в паробус, идущий в обратную сторону, и поехал на работу кружным путём. Опоздал почти на час. Кроме того, остановка этого маршрута располагалась на параллельной улице, и пришлось месить грязь, пробираясь через квартал заброшенных девятиэтажек. Впрочем, не совсем заброшенных. Когда отключили газ и отопление, на первых этажах жильцы остались. Соорудили в квартирах печурки, вырубили окрест деревья на дрова и кое-как перебивались зимами. Хорошо, электричество редко, с перебоями, но подавали. Гидроэлектростанции ещё работали, чего нельзя было сказать о котельной в центре следующего квартала, куда и шёл Таксон. Здесь находился пункт кабельного телевидения, где он работал. Смешно, но телевидение в стране функционировало. И когда отключали электричество, жильцы садились на самодельные велогенераторы, крутили педали и с неуёмной ностальгией смотрели фильмы Золотого Века, когда были и газ, и вода, и ещё много такого, о чём уже не помнили, и о назначении которого на следующий день ожесточённо, до хрипоты, спорили, доказывая друг другу свою правоту. До следующего фильма.

— Оп'адывашь, — обиженно встретил его Андрик, когда Таксон открыл дверь. Андрик исполнял роль вахтёра, сидел в прихожей за старинным конторским столом и от нечего делать чистил ногти длинным узким ножом, выточенным из куска арматуры. Одна рука его была трёхпалой, другая четырёх. Керосиновая лампа тускло освещала несуразную фигуру, словно состоящую только из углов, и все его движения были такими же угловатыми, резкими, как бы разложенными в пространстве по векторам. Видимая несуразность телодвижений вызывала у постороннего обманчивую уверенность в его физической неполноценности. И напрасно. В бою Андрик обладал феноменальной реакцией. Когда он дрался, человеческий глаз был не в состоянии уловить перемещений его тела.

— Привет, — буркнул Таксон.

— П'ивет, — осветился дебильной радостью Андрик. — Су'огат бушь? — Он достал из-под стола чайник без носика. — Го'ячий!

Его плоское безобразное лицо, практически безносое, с одной вздрагивающей ноздрёй посреди и навечно застывшим приоткрытым ртом родился он с нижней челюстью, намертво сросшейся с черепом, — производило впечатление театральной маски. Лишь глаза жили.

— Спасибо, нет, — отказался Таксон. — Меня кто-нибудь спрашивал?

Андрик обиженно засопел. Скучно ему было сидеть в одиночестве.

— Пет'ус тебя ис'ал.

— Случилось что? — спросил Таксон.

— Не с'аю. У меня в'ё с'о'ойно.

— И отлично, — подбодрил его Таксон.

Не умел Андрик обижаться надолго. Стоило приветливо улыбнуться, как он сразу отходил. Имей он возможность улыбаться, рот бы его сейчас растянулся до ушей.

— У меня в'ег'а тип-топ! — самодовольно подтвердил он. Лицо просто лучилось собачьей преданностью. Так и хотелось подойти к нему и ободряюще потрепать по шевелюре. Но делать этого не следовало. Андрик не выносил жалости. Странное, несогласуемое сочетание готовности услужить, быть кому-то полезным и гипертрофированного болезненного достоинства единственных черт его характера — бросало настроение Андрика из крайности в крайность.

Таксон подмигнул Андрику и сунулся было в аппаратную, но Андрик остановил его.

— Он в коте'ной.

Дверь в котельную напоминала люк бомбоубежища. Таксон попытался повернуть штурвал, но он, как и положено, не поддался. Тогда Таксон достал из кармана ключ и постучал условным стуком: три удара и царапина по бугристой поверхности двери. Через некоторое время послышался щелчок разблокировки штурвала, он завращался, и дверь медленно распахнулась. На пороге стоял Петруз.

— Привет, — кивнул Таксон.

Петруз не ответил. Молча окинул взглядом фигуру Таксона, затем посторонился.

— Проходи.

Лицо его не обещало ничего хорошего.

В огромном зале котельной было сыро, холодно и темно. Только из дальнего угла струился рассеянный свет, оконтуривая ряд огромных, давно мёртвых котлов, да в титане у стены сквозь заслонку мерцал огонь. Здесь кипятили воду для суррогата.

Петруз тщательно запер дверь, заблокировал штурвал.

— Ты, — утвердительно сказал он.

— Я, — согласился Таксон.

Петруз хмыкнул.

— Я имею в виду троих карманников в парке.

— Я — тоже.

Петруз повозился в темноте у стеллажа и швырнул под ноги Таксону пару стоптанных ботинок.

— Переобувайся.

— Уже оповестили? — спросил Таксон и стал безропотно переобуваться. Мои были покрепче, — пожалел он снятые ботинки.

— Информацию по ретрансляционному телевидению дали пятнадцать минут назад, — бесстрастно проговорил Петруз, бросая ботинки Таксона в топку титана и опуская заслонку.

— Останься лежать там я, так быстро бы не сообщили, — недовольно проворчал Таксон.

По центурским сводкам в городе за день совершалось более сотни ограблений, двадцати убийств и изнасилований, пять-шесть групповых драк между молодёжными бандами. И чтобы попасть в новости РТВ, требовалось что-нибудь неординарное.

Петруз повернул лицо к Таксону.

— Даны приметы и объявлен розыск.

Таксон присвистнул.

— По-твоему, они начали охоту?

— А по-твоему? — Петруз требовательно смотрел в лицо Таксону.

— По-моему, они ведут её давно.

— Да. Но до сих пор особых примет они не имели.

— Ты, как всегда, прав. Но мне-то что нужно было делать? Идти под нож?

— Не светиться! — гаркнул Петруз. — Идём.

В дальнем углу котельной в маленькой деревянной пристройке с не застеклённым окном и без дверей сидело шесть человек. На столе стояла керосиновая лампа, лежали остатки нехитрой трапезы, а люди приглушенно спорили о баллистическом наведении кассетных ракет.

«Значит, достал таки Жолис кассету, — удовлетворённо отметил про себя Таксон, ухватив нить спора. — Наконец-то будет настоящее дело».

— Технарь, — проговорил Петруз, подходя к проёму двери, — поменяй Таксону пушку.

Крайний слева коротышка, чуть ли не по глаза покрытый коростой псориаза, восхищённо уставился на Таксона.

— Так это всё-таки ты! Ну, молоток! — воскликнул он, принимая у Таксона пистолет. Сидевшие за столом одобрительно загудели.

— В следующий раз я таким «молоткам» головы буду откручивать! — резко осадил Петруз. — Эту пушку к засвеченному оружию не класть и никому не выдавать. Трассологи в центурии хорошие — пусть думают, что к нам это дело отношения не имеет.

— Да ладно, тебе, знаем. Не пальцем деланы, — скривился Технарь и протянул Таксону другой пистолет. — Возьми мой. Чистенький.

Таксон опустил пистолет в карман и пошёл вслед за махнувшим ему рукой Петрузом. Хотя с большим бы удовольствием ввязался в спор — акцию против губернского муниципалитета готовили давно, и дело было только за кассетными ракетами.

В аппаратной, маленькой комнате с зарешёченным окном, перед включённым видеомонитором сидел Никифр. Точнее, полулежал в кресле, уперши непомерно длинные ноги в блок усилителя. Попыхивая самокруткой, он прихлёбывал из кружки суррогат и откровенно веселился. На экране видеомонитора смазливая девица перебирала на стеллаже супермаркета какие-то яркие коробки. Она никак не могла определить, что ей взять на сегодняшнюю вечеринку.

— Во, кобылка даёт! — Никифр обернулся на звук открываемой двери и кивнул в сторону видеомонитора. — Мороженая отбивная её не устраивает. А внучка её сейчас, если на праздник собачатины с душком достанет, небось, хрумает так, что за ушами трещит!

— Смена, — сказал Петруз.

Никифр недоумённо выпучил глаза.

— Тебя здесь не было, — продолжил Петруз. — Весь вечер сегодня дежурил Таксон.

— Ага, — растерянно пробормотал Никифр, снял с усилителя ноги и выпрямился в кресле. Если полулёжа его фигура почти ничем не отличалась от человеческой, то сидя он напоминал паука из-за несоразмерно короткого туловища и длинных рук и ног, имевших по два локтевых и коленных сустава. Чтобы скрыть своё уродство, он даже летом носил широкий длинный плащ-балахон, а руки, почти достигавшие земли, по вторые локти прятал в бездонные карманы.

— Ты? — спросил он Таксона, наконец поняв, в чём дело.

— Он, он, — поморщился Петруз. — Но повторять его «геройство» не советую. Дуй отсюда.

Никифр встал и запахнул полы плаща. Так он ничем не отличался от обыкновенного человека. Но в деле он обычно сидел за рулём и из машины не высовывался. Слишком неуклюжим выглядел в бою, зато за рулем равных ему не было.

— Счастливо отдежурить, — подмигнул он Таксону и вручил видеокассету. — Здесь о тебе. Прокрутишь на досуге.

Петруз промолчал, но, когда дверь за Никифром закрылась, поправил:

— Не на досуге. Пустишь её по каналу между сеансами.

По распоряжению губернского муниципалитета все пункты кабельного телевидения в перерывах между фильмами обязывались передавать сводки новостей ретрансляционной станции. Большинство пунктов распоряжение игнорировало, но Петруз свято соблюдал принцип «не светиться», и везде, где только можно, подчёркивал свою лояльность властям.

На экране тем временем вполне пристойная вечеринка завершилась примирением героини со своим избранником, и долгий поцелуй венчал фильм традиционным хэппи эндом, сулящим столь же долгую и счастливую жизнь.

Таксон поменял кассету и бросил косой взгляд на Петруза. Тот, устроившись на столе, качал ногой и насуплено смотрел на видеомонитор. Словно не одобрял всё, что творилось на экране. Можно было подумать, что современный мир ему более по душе.

Новости РТВ начались еженедельной речью Президента. Несмотря на свои девяносто восемь, Президент выглядел живчиком. Начав пятьдесят лет назад знаменитую перелицовку общества, он до сих пор её успешно продолжал. Блестя аристократической лысиной и проникая в душу болящими за свой народ глазами, он в очередной раз поведал миру об общечеловеческих ценностях, к которым он ведёт народ, и о том, насколько этот путь многотруден. И хотя общечеловеческие ценности он не конкретизировал, цели для него были ясны, дорога светла и альтернативы им не было.

После речи Президента пошла официальная хроника. В парламенте шли ожесточённые дебаты о признании статутов Лиги сексуальных меньшинств и Свободной хартии эксгибиционистов как двух официальных партий с правом выдвижения кандидатов в парламент. Дебаты продолжались почти полгода, но приближения консенсуса пока не ощущалось. Наоборот, парламент всё более поляризовался, разделяясь на две практически равные половины. Особенно рьяно против официальных статусов выступали представительницы Женского союза профессиональной любви, мотивируя свое «нет» тем, что подобные объединения базируются не на профессиональной основе или в соответствии со своими убеждениями, как все другие партии, а на физиологических особенностях своих членов. Поэтому предоставление официоза данным союзам, по их мнению, равносильно признанию партий расистской направленности.

Затем последовал калейдоскоп событий в стране, представлявший собой окрошку, трудно перевариваемую рассудком.

В городе Кряже бастовали рудокопы государственных копей, недовольные низким коэффициентом повышения зарплаты, не поспевающим за ростом инфляции. Руда в копях давно кончилась, рудокопы «лопатили» породу, живя на государственной дотации, но свои права «качали» исправно. Плавильщики из Чавунска выражали им гневный коллективный протест, так как прекращение работ рудокопов вело к снижению поставок из Кряжа металлолома изношенного шахтного оборудования, что, естественно, сказывалось уже на зарплате плавильщиков.

В роддоме Зачатьева зарегистрировано появление на свет двоякодышащего младенца. На экране счастливая мать, сидя в ванне, кормила третьей надпупковой грудью новорожденного человека-амфибию. Рядом с ванной, застенчиво улыбаясь в телекамеру, стоял муж. Сконфуженный знаками внимания центрального телевидения, он растерянно поглаживал свою чешуйчатую шевелюру и только поддакивал словопению телекорреспондента.

В Пищеводске соревнование камнеедов закончилось победой столичного спортсмена, осилившего двенадцать килограммов гранулированного известняка. Победитель дал интервью, через слово прикладываясь к бутылке с пятипроцентной соляной кислотой и отрыгивая в микрофон углекислым газом. Он посвятил свою победу лидеру партии Национального возрождения и выразил соболезнование двум женам сильнейшего соперника, скончавшегося на одиннадцатом килограмме от разрыва кишечника из-за непроходимости газов.

Дали также новости из Соединённых Федераций Забугорья, показав офис бюро ликвидации, где занимались устранением не прошедших медицинский тест на генетическое соответствие узаконенному статуту, а также сафари с пулемётами в пустыне Браскана на ящероидных мутантов одичавших коров. Дипломатические отношения, в начале перелицовки Республиканства чуть ли не приведшие к братанию народов, уже лет тридцать были разорваны, и новости из Забугорья сейчас вылавливались из эфира. Основательно препарированные, они сопровождались гневным голосом диктора, обвинявшим забугорцев в антигуманизме, чуждом республиканскому народу.

Все информационные сообщения перемежались рекламой товарной биржи, предлагавшей широчайший ассортимент товаров от брикетов быстро разваривающегося высококалорийного супа, вырабатываемого из донного ила общебиологических отстойников, до мембранных контрацептивов многоразового пользования, не требующих стирки.

Наконец местное РТВ вклинилось со своими событиями. Губернский муниципалитет утвердил подушный налог за пользование общественными туалетами, поскольку начавшая взиматься полгода назад плата за их посещение отпугнула жителей, что привело к ухудшению санитарного состояния улиц и подворий. Одновременно на заседании муниципалитета рассматривался вопрос о расширении круга лиц, пользующихся бесплатным проездом в общественном транспорте. К уже имеющим эти льготы работникам муниципалитета и центурии были подключены престарелые, достигшие девяностопятилетнего возраста, а также обоюдобезногие калеки, получившие травмы на производстве. Проект постановления о включении в список на льготы одноногих лиц, а также лиц, получивших аналогичные травмы в бытовых условиях или с врождённым безножием, был забаллотирован и передан в подкомиссию социальной справедливости на доработку.

Центурскую сводку дали только в конце блока новостей. Миловидная дикторша, которой впору было рекламировать нательное бельё, если бы она умела улыбаться и строить глазки, суконным языком поведала об убийстве в городском парке трёх членов воровского цеха «ночной гвардии». По мнению центурии трое убитых были застрелены членами другой банды, претендующей на господство в этом околотке. Дикторша описала приметы одного из подозреваемых, а затем показала его фоторобот.

Увидев фоторобот на себя Таксон не удержался и хмыкнул.

— Доволен? — жёлчно осведомился Петруз.

Таксон пожал плечами.

— По такому фотороботу им нужно искать меня в гробу.

— Не понял? — поднял бровь Петруз.

— Здесь я больше похож на хлюпика, шарившего по моим карманам.

На скулах Петруза вздулись желваки.

— Идиот! — прошипел он. — Чему радуешься?! Думаешь, в центурии нет фотографий трупов?

Таксон смешался. Кажется, здесь интуиция подвела его.

— Плевать в центурии хотели на распри ночной гвардии. Там о них и так всё знают — половина центурии на содержании цеха. Им нужна наша группа!

— Тогда зачем этот фоторобот?

— А чтобы тебя, болван, успокоить! Ты…

Тираду Петруза оборвал зуммер интеркома.

— Да? — включил динамик Петруз.

— Пет'ус? — спросил голос Андрика.

— Слушаю.

— Тебя 'ут какой-то цен'ур с'ашиват.

— Я что, сильно нужен?

— Угу.

Петруз помолчал, выразительно смотря на Таксона.

— Ладно, давай его сюда.

— Мне исчезнуть? — спросил Таксон, когда Петруз отключил интерком.

— Сиди! Если по твою душу — прочитаем по его реакции. Такого хода они от нас не ждут.

Дверь распахнулась, и в комнату вразвалочку, по-хозяйски, вошёл пухлый, небольшого роста центур в форме лейб-поручика. Был он молод, но набрякшее, багровое лицо говорило о том, что кое-что от запретного плода в жизни ему перепало и даже пресытило.

Надменным взглядом обведя комнату, центур уставился на сидящего в кресле Таксона и спросил:

— Ты — Петруз?

— Я, — мрачно отозвался со стола Петруз. Правая нога его снова закачалась, а левую он поставил на пол в твёрдый упор. Из такого положения получался жестокий, неожиданный удар, способный сломать челюсть.

Таксон встал и сменил кассету в видеоприёмнике.

Центур перевёл взгляд на Петруза, икнул.

— Нормально.

Дохнув на Таксона перегаром, он отстранил его плечом и плюхнулся в кресло.

— Ничё живёте…

Он снова посмотрел вокруг и, увидев кружку Никифра, сунул в неё нос.

— Фи, суррогат… — протянул разочарованно.

— Что надо? — грубо осадил Петруз.

— Пойла надо! — нагло заявил центур.

— Может, и кобылку предоставить?

Нижняя губа центура чванливо отвисла.

— Не гоношись, парень! — гаркнул он Петрузу, который годился ему в отцы. — Я от Вочека, за мздой. Так что, наливай.

— Ах, от Вочека… — Петруз встал и подошёл к центуру. — Такого гостя уважим.

Коротким резким ударом в нос он опрокинул центура вместе с креслом. Описав сапогами широкую дугу в воздухе, лейб-поручик растянулся на полу. Петруз поднял его за шиворот.

— Ещё уважить?

Центур обалдело смотрел в пространство. Похоже, удар вышиб из него остатки мозгов, и он не понимал, что от него хотят. Руки плетьми висели вдоль тела, и он даже не делал попытки вытереть с лица кровь.

Петруз вытащил из его кобуры пистолет, швырнул в угол и поволок незадачливого мздоимца к выходу. Андрик, наблюдавший всю сцену через приоткрытую дверь, бросился помогать.

— Будет ломиться назад, — спокойно сказал Петруз, — пристрели.

В глазах Андрика блеснул огонёк.

— Может, с'шас? — прямо-таки загорелся он.

— Сделаешь, как я сказал, — остудил Петруз. Пинком в зад он столкнул лейб-поручика с крыльца в грязь и запер дверь.

Андрик недовольно крякнул и принялся нервно колесить по прихожей своей странной, подпрыгивающей походкой. Косясь на дверь, как хорошо вышколенный пёс. Но, видимо, последние слова дошли до лейб-поручика, и назад он не сунулся.

Петруз возвратился в аппаратную и закрыл дверь.

— Подождём, — коротко бросил он, снова взгромождаясь на стол. На Таксона он принципиально не смотрел, вперившись в экран, по которому ползли титры фильма доперелицовочного времени.

— Не веришь? — спросил Таксон.

— Я не гадалка, — жёстко отрубил Петруз, — и в игры «верю — не верю» не играю. Моё кредо: трезвый расчёт, а не наитие. Иначе я давно бы сгнил в Северной Пустоши.

Таксон промолчал, поднял кресло и сел. Возразить было нечего. Петруз был идейным борцом. И бескорыстным. Никогда он не приближался к руководству каких-либо партий, хотя попеременно и состоял в боевиках почти всех оппозиционеров. Детство своё он встретил на баррикадах новодемократов, когда одряхлевшая клика республиканцев попыталась свергнуть Президента и восстановить свой режим. Тогда новодемократы победили, хоть и вышли с голыми руками против танков. Юность он провёл уже на баррикадах соцнародников. Они тоже вышли с голыми руками против танков, но потерпели поражение, потому что танки новодемократической власти уже стреляли. Когда к власти всё же пришли соцнародники, он ушёл к постреспубликанцам, затем, при очередной смене правительства, — к демосоциалистам. Всю свою жизнь Петруз находился в оппозиции. Он по-прежнему свято верил в лозунги о счастье, свободе, равенстве, благоденствии и процветании, но теперь к обещаниям этих свобод оппозиционными партиями, рвущимися к власти, уже относился скептически и брал в руки оружие не ЗА тех, кто пробивал себе дорогу наверх, а ПРОТИВ стоящих у руля государства. Раз десять он оказывался за решёткой, как антигосударственный элемент, и столько же раз выходил на свободу как герой сопротивления очередному свергнутому деспотическому режиму. Петруз словно олицетворял собой антипода Президента, который приветствовал любую новую власть, твердя, что это хорошо, что именно так демократия ширится и процветает, что именно такими путями и должна идти Перелицовка общества, и что именно так он её и намечал, и что это есть благо. И всё же, лет пять назад, поняв, что, каждый раз, уходя в подполье или поднимаясь на баррикады, он является лишь пешкой в грязных политических игрищах, Петруз покинул Столицу, уехал в провинцию, осел в губернском городе Бассграде, где организовал свою группу боевиков. Разуверившись в чистоте помыслов очередных претендентов на престольную власть и придя к неутешительному выводу, что сменой правительства святых истин не достигнешь, он занялся установлением справедливости, как сам её понимал, снизу. «Свинью нельзя научить вытирать рыло салфеткой после еды, горько сказал он как-то Таксону, — но чистить свинарник просто необходимо». И он занялся чисткой. Искушённый в политике, он пришёл к выводу, что изменить человека к лучшему можно только воспитанием нового поколения на святых истинах, но, не видя силы, способной на это — слишком уж низменными устремлениями руководствовались все партии, рвущиеся к власти, — Петруз обратился к откровенному экстремизму. Прекрасно сознавая, что не в его силах изменить мораль общества, он занялся единственным делом, которое умел, определив себя на роль биологического санитара в экологической нише человека. Чистку общественного дна от отребья общества — карманников, сутенёров, торговцев наркотиками, рэкетиров — он вёл жёстко и беспощадно. Вот уже пять лет существовала его группа под прикрытием пункта кабельного телевидения и, благодаря чёткой организации акций, железной дисциплине, до сих пор не вызывала подозрений в центурии, хотя поиски «чистильщиков», как называли группу в городе, велись весьма интенсивно. Досаждала она мафиозным образованьям как преступного мира, так и власть предержащим. Просто костью в горле стояла.

Телефон зазвонил через полчаса. Таксон протянул было руку к трубке, но Петруз жестом остановил его. Встал со стола, неторопливо подошёл к телефону, переждал несколько звонков и только затем снял трубку. Таксон предусмотрительно убрал звук на мониторе.

— Петруз? — спросили по телефону.

— Да, — спокойно ответил тот и включил селектор, чтобы и Таксон слышал разговор.

— Вочек говорит. Что ж это ты, милый, моих людей так принимаешь?

— Это каких людей?

— Шибздика из себя не строй! — гаркнул в трубку Вочек. — Приходил к тебе сегодня центур?

— Приходил. Но на нём не было написано, что он твой человечек.

— Но он тебе, милый, это сказал?

— Сказал. Я тоже могу сказать, что я твой незаконнорождённый сын.

— Гы, — послышалось из трубки. — Весёлый ты человек, Петруз. Но ведёшь себя нехорошо. Ай, нехорошо, милый…

— Почему нехорошо? Наш с тобой день — послезавтра. И если бы сегодня от тебя пришёл человек, которого я знаю, то поступил бы так же.

— Смотрю, ты моим людям не доверяешь?

— У меня договор с тобой, а не с твоими людьми. И я не хочу, заплатив мзду сегодня, платить её ещё раз послезавтра.

— Гы-гы! — довольно хохотнул Вочек. — С каждым разом, милый, ты мне всё больше нравишься…

В трубке послышались гудки отбоя.

— Жаба, — спокойно констатировал Петруз.