Утром, когда я открыл глаза, мне показалось, что нахожусь внутри тесного жесткого скафандра и смотрю на мир из глазниц, как в щели забрала. Надо было расслабиться, вспомнить все, осознать себя, чтобы ощутить свободу… Но вместо этого я смежил веки, заставил себя прорасти в «скафандр» и, только когда ощутил его как тело, вновь открыл глаза.

Все встало на свои места, и было невыносимо горько.

— Саныш? — спросила Ютта, с надеждой заглядывая мне в глаза.

Видимо, она всю ночь бодрствовала и не отходила от моей постели. Что ей сутки не спать, если при желании она вообще может обходиться без сна?

— Нет, — возразил я. — Вольдемар. Кто-то недавно говорил, что человеком быть хорошо.

Ютта разочарованно вздохнула и отвела взгляд.

— Огромная разница между жизнедеятельностью организма и функционированием сознания… — тихо, будто самой себе сказала она. — Живут сами по себе и постоянно противоречат друг другу.

— Я не хочу делить их.

— А я устала совмещать.

Я промолчал. То же самое говорил и фантом, копировавший Марко Вичета, но на то он и фантом.

Ютта встала.

— Завтракать будешь? — спросила она обыденным тоном.

— Я бы поспал…

Она глянула на меня, и теперь в ее взгляде я прочитал жалость. Поняв, что я уловил ее настроение, она отвернулась и отошла к окну.

— Через час похороны… — сказала она, стоя ко мне спиной.

— Тогда будем завтракать, — сказал я, спуская ноги с постели.

Пока принимал душ, Ютта приготовила завтрак. Ели мы молча и не глядя друг на друга — между нами все давным-давно переговорено и сказано. И только закончив завтрак, Ютта посмотрела на меня и тихо сказала:

— Жаль…

Я пожал плечами.

— Это в тебе от человека.

— Кто бы говорил… — невесело усмехнулась она.

Я промолчал. Здесь Ютта права — ни добавить, ни убавить.

Мы вышли из коттеджа за пять минут до начала траурной церемонии. Все так же, как и миллион лет назад, почти вечность, небо над Марауканой было фиолетовым и безоблачным, все так же с него сумрачно светило красное негреющее солнце, все так же поверхность планеты сковывала кора искусственного пеносиликата. Сегодня этой вечности наступит конец. В двенадцать часов двадцать три минуты семнадцать секунд по местному времени. Отнюдь не случайно неприветливый мир древней планеты казался мне знакомым, чуть ли не родным.

Все было подготовлено по канонам похорон во Внеземелье — посреди платформы на линзе субатомного деструктора стояли три закрытых саркофага с эмблемами Земли. Все члены команды были уже в сборе и ждали только нас. Мы подошли, поздоровались, и Корти Ньюмен, на правах старшего по возрасту, прочитал стандартный прощальный текст. Будучи капитаном грузопассажирского флота, Ньюмен не раз совершал траурную процедуру, поэтому читал он по памяти и без запинки подобающим случаю скорбным тоном.

— Кто-то хочет добавить? — спросил он, закончив речь.

Я думал, желающих не найдется — не настолько долго мы знали друг друга, — но ошибся.

— Да. — Хорхе Чивет выступил вперед, молитвенно сложил на груди руки и начал: — Мы предаем ваши тела огню, а души — в руки Господа…

— Не хотелось бы мне оказаться игрушкой в чьих-то руках! — раздраженно оборвал его Борацци. — Ни до, ни после смерти.

Он отстранил Чивета, шагнул к пульту деструктора и нажал на клавишу. Зазвучала траурная музыка, саркофаги накрыл полупрозрачный колпак защитного поля, и когда погребальные аккорды достигли апофеоза, полыхнула сиреневая вспышка. Полусфера защитного поля гигантской воронкой вытянулась вверх и выбросила смерч раскаленного субатомного газа за пределы атмосферы над платформой.

— Вечный вам покой… — сказал Борацци. Он повернулся и обвел взглядом присутствующих. — По земному обычаю полагается помянуть усопших. Есть желающие ко мне присоединиться?

Никто не ответил.

— Ну да… К кому я, собственно, обращаюсь? — саркастически поджал губы медиколог, развернулся и зашагал к своему коттеджу.

Шел он прямо, с достоинством, и мне стало стыдно. Чисто по-человечески. Прав я был вчера — никому не было дела до смерти трех человек.

Но окликнуть Борацци и присоединиться к нему я не успел — дорогу мне преградила Мари Нолано. Впервые она посмотрела мне в глаза, и в ее взгляде читался немой вопрос. Я не стал на него отвечать и также молча задал свой: «Зачем?»

Нолано все поняла и, отведя взгляд, отступила. Тогда я повернулся и посмотрел на Леонору Мшински. Она тоже смотрела на меня, но ее стеклянно-кукольные глаза ничего не выражали. Она ни о чем не хотела меня спрашивать, но и на мой вопрос не собиралась отвечать. Хороший скафандр в этот раз избрал для себя слоаг — один к одному со своей сущностью. Но я и не собирался задавать ей вопросы.

«Если еще кто-нибудь погибнет, то отсюда никто не уйдет!» — молча пообещал я.

Меня услышали и поняли.

«Это стандартная зачистка, и ты об этом знаешь, — отозвался из ниоткуда Аоруиной. — Так всегда было и будет. В их мире с докучливыми насекомыми поступают аналогичным образом».

«А себя в роли раздавленного таракана ощутить не хотите?! — огрызнулся я. — Могу поспособствовать!»

Я поймал на себе еще чей-то взгляд, резко обернулся, но Лю Джун уже смотрел в сторону. И этот туда же! С виду — лощеный аристократ, этакий брезгливый чистюля, а на самом деле… М-да. В отличие от меня, брезгливость и высокомерие ему действительно внедрили в сознание в отделе планирования операций СГБ.

— Да пошли вы все!.. — в сердцах сорвался я, развернулся и зашагал к коттеджу медиколога.

— Что это все сегодня такие нервные? — донесся из-за спины возглас Эстасио.

Ему никто не ответил, и я не обернулся.

Дверь за собой Борацци не закрыл, и я вошел без приглашения. Впрочем, меня теперь не могла бы остановить и заблокированная дверь.

Медиколог стоял у столика спиной к двери и разливал коньяк в два стакана. Будто знал, что я приду.

— Ты один? — не оборачиваясь, спросил он. Впервые он обратился ко мне на «ты», и это прозвучало несколько грубовато, словно он узнал обо мне всю подноготную. Как и я.

— А с кем вы меня ожидали увидеть?

Борацци неопределенно повел плечами и повернулся.

— Черт его знает… Может, с парочкой фантомов, а?

Губы его искривились в саркастической усмешке, но тон был серьезным, а взгляд прищуренных глаз острым.

В тон ему я и ответил:

— У фантомов другие функции — они коньяк не пьют.

— Даже так… Понятно. — Борацци тяжело вздохнул, отвел взгляд и взял стакан. — . Ну а ты-то погибших помянешь?

— Помяну. — Я взял второй стакан. — Светлая память…

— Только этого не надо, — поморщился Борацци. — Не люблю фальши… Какая память, да еще светлая? Родственников у них не было, а мы их почти не знали. Они ушли, и память о них осталась только в нас. Когда уйдем мы, их имена канут в небытие.

Он выпил залпом, стряхнул остатки коньяка на пол.

— Вот и все… Жили люди, к чему-то стремились, чего-то добивались… А когда умерли, не осталось даже праха. Будто их и не было.

Он сел.

Я повертел стакан в руках. Сказать было нечего. Молча выпил, по примеру Борацци стряхнул капли на пол и тоже сел. Коньяк, на удивление, оказался настоящим, земным, и я с удивлением покосился вначале на этикетку на бутылке, затем перевел вопросительный взгляд на медиколога.

— Из запасов коммодора, — понял меня Борацци.

Я не стал интересоваться, каким образом ему удалось проникнуть в заблокированный коттедж Гримура — сейчас это уже несущественно. Возможно, у Борацци были ко мне вопросы, но у меня к нему — нет.

— «Это неизведанная страна, откуда не возвращается ни один путник»… — внезапно сказал он и внимательно посмотрел на меня.

— Шекспир, — кивнул я. Коммодор тоже цитировал Шекспира, но в своей интерпретации. Медиколог же процитировал дословно, и в данной ситуации фраза имела двоякий смысл. Как в прямом смысле, касательно погибших членов команды «Проекта „М“, так и…

— К чему это? — не став темнить, спросил я. — Это что — тест?

— И тест тоже.

— На что?

— Насколько ты человек.

Я подумал.

— Наверное, в гораздо большей степени, чем сам представляю…

— Тогда — зачем?

— Что — зачем? — машинально переспросил я, хотя прекрасно понимал, о чем спрашивает Борацци. Совсем недавно и я задавал тот же вопрос.

— Зачем вы убили Вичета?

— К смерти Марко я не имею никакого отношения.

— А я имел в виду не тебя лично, а ВАС.

Борацци был сама невозмутимость. Спокойно сидел, смотрел на меня, и в его глазах не было и тени обычной подозрительности. Сгинула бесследно, как и мои фобии. Мне вспомнилось обоснование убийства Аоруиноем, и стало тошно.

— Врать не хочу, но и честно отвечать тоже.

— Не хочешь шокировать бессмысленностью причин убийства?

Я с удивлением посмотрел на Борацци. Он был одним из трех членов команды, никак не связанных с событиями на Мараукане, но из людей, похоже, самым осведомленным. Или самым прозорливым? Агенты службы галактической безопасности и не догадывались о том, о чем он спрашивал. И в то же время я ничего особенного в его сознании не улавливал — самый обычный человек.

— А ты не бойся, говори прямо. Переживу как-нибудь, — усмехнулся он, наливая в стаканы коньяк.

Из любопытства я «заглянул» в его тело и «увидел», что в крови Борацци активно действуют ферменты, практически мгновенно разлагающие спирт. Но их вырабатывали не биочипы, эти ферменты являлись естественной составляющей его организма. И легкие у него были чистыми, без следов налета табачного дыма. В то же время ничего, что бы отличало его тело и сознание от тела и сознания обычного человека, я не обнаружил. Черт знает что! Тела агентов СГБ были напичканы биочипами, сознание закодировано, даже у меня были кое-какие блокировки, а у него — ни-че-го!

— Зачем вы пьете? — спросил я. — И курите? Насколько понимаю, никакого удовольствия от этого не испытываете.

— Привычка, — пожал плечами Борацци. Непонятным мне образом он догадался, что я «покопался» в его теле и сознании, но отнесся к этому снисходительно. — А потом, знаете ли, совместное потребление спиртных напитков располагает к беседе. Так что не увиливайте от моего вопроса — зачем понадобилось убивать Марко Вичета?

Он поднял стакан, кивнул мне и отпил глоток.

— Понимание этого вопроса выходит за рамки человеческой логики, — сказал я.

— А ты попытайся провести аналогию, — предложил Борацци.

Я снова подумал, но ничего лучшего, кроме сравнения Аоруиноя, в голову не пришло.

— Хорошо, если вы так настаиваете… Что вы делаете, когда у лица начинает назойливо кружить муха? Отмахиваетесь? А если она не отстает, тогда что?

— Хм…

Борацци допил коньяк, и я «увидел», как ферменты в его крови приостановили свою деятельность. Не все, оказывается, знал медиколог и не все мог предвидеть, и от полученной информации ему захотелось захмелеть. Но как он мог управлять ферментами, если даже биочипам это не под силу? Когда ферменты выработаны, они вступают в реакцию!

— Значит, как муху? — спросил он сиплым голосом и обжег меня хмурым взглядом.

Я не стал его переубеждать.

— Вы просили аналогию? Это наиболее точная. В первом приближении.

— Ну а Гримур и Ктесий? Их зачем? Надо понимать, что они наполовину ваши… Неужели нельзя было забрать с собой в «вашу неизведанную страну»?

— Смысл? Представьте себе, что вы — муравей. Разумный муравей, живущий в муравейнике в разумном муравьином сообществе. У вас своя муравьиная жизнь, свои муравьиные интересы… И вдруг вас забирают жить в человеческое общество. Каково вам там будет?

— Хм… Мухи, муравьи… — Борацци исподлобья посмотрел на меня пристальным взглядом. — Надо понимать, что перед уходом в свою «неизведанную страну» вы всех нас…

— Нет.

— Что — нет? Не будете прихлопывать или не уйдете в свое Зазеркалье?

— С вами ничего не случится. А что касается ухода… Они уйдут, а я останусь.

— А Араней? — спросил он. — Он тоже уйдет? Непонятное создание — это даже не муравей… Настолько нежизнеспособная форма… Если Ктесию с Гримуром в Зазеркалье делать нечего, то что там будет делать Араней?

Я удивленно покосился на него, затем понял. То, что для меня было дважды два, для него выглядело таким же темным лесом, как для меня самопроизвольное ингибирование ферментов разложения спирта в его крови.

— Еще месяц назад в клетке сидел настоящий слоаг. Почти сотню лет он провел в клетке, поддерживая жизнь Гримура и Ктесия в благодарность за свое возрождение. И только перед полетом на Мараукану он оставил вместо себя квазиживой муляж, а сам перевоплотился.

— В Элеонору Мшински, — кивнул Борацци. — Ее я распознал сразу… И остальных тоже, хотя вы сильно отличаетесь друг от друга. Тебя только долго не мог распознать из-за твоей «забывчивости».

Он помолчал немного, затем снова спросил:

— Значит, остаешься нести службу?

Борацци налил себе коньяку, пригубил, и я увидел, как ферменты вновь принялись за работу. Но, странное дело, его мысли я прочитать не смог. Не было никакой блокировки мозга, но в его сознании я ощущал себя так, будто находился в сознании младенца — пустом и стерильном. За ту вечность, что пробыл по эту сторону Портала, я впервые столкнулся с таким феноменом.

— Нет. Служба закончилась — здешний Портал последний. А остаюсь я совсем по другой причине.

— По какой?

Борацци успокоился, пригубил коньяк и посмотрел на меня. Мне даже показалось, что выражение его глаз потеплело. Одного я по-прежнему не понимал, как он ухитряется таить от меня свои мысли. Но почему-то я был уверен, что он заранее знал мой ответ.

— Я уже говорил, что чувствую себя человеком в гораздо большей степени, чем…

Закончить я не успел, так как платформу в очередной раз тряхнуло, и она закачалась.

— Неужели так приятно ощущать себя муравьем? — поинтересовался Борацци, словно не замечая качки.

— Атавизм, — пожал я плечами и встал. — Оставайтесь здесь и до половины первого не выходите из коттеджа. Для вашего же блага. За себя я ручаюсь, но за остальных…

Я круто развернулся и вышел из коттеджа. До местного апокалипсиса оставалось чуть более двух часов.

Платформа под ногами мелко подрагивала, отчего в глазах рябило, и громадное красное светило над головой расплывалось нечетким пятном на фиолетовом небосклоне. Дрожала вся планета, и пеносиликатная кора, не выдерживая сотрясений, лопалась, змеясь многокилометровыми разломами, из которых поднимался пар разлагающегося на кислород, воду и песок пеносиликата. Разложение шло медленно, но, когда вспышка сверхновой Патимата осветит равнину, инициируя заполненный фторсиликоном реактор, реакция станет бурной, и на Мараукане наступит апокалипсис. Или первый день творения — как кому более угодно. Мне было больше по душе второе.

Я посмотрел на дрожащий абрис Усеченной Пирамиды и увидел, как со всех сторон к ней по воздуху устремляются фантомы. Полчища квазиживых хранителей разнообразных конфигураций на лету меняли форму и спешили укрыться в кратере Пирамиды. Похоже, они даже радовались, что тяжкое бремя жизни для них заканчивалось. Им проще…

Дверь в коттедж Лю Джуна оказалась заблокированной, но меня это не остановило. Предполагая, что жетон высшего допуска не поможет ее разблокировать, я не стал тратить времени даром, приложил ладонь к идентификатору, вывел из строя межмолекулярный замок и вошел.

За столом в гостиной сидели Лю Джун и Эстасио Мугаджи и с напряженными лицами вглядывались в экран, на котором проецировалась пустая воронка, образовавшаяся на месте фторсиликонового моря. Кажется, они собирались запустить в воронку зонд.

При моем появлении лицо у Эстасио посерело, щека дернулась. Лю Джуну удалось сохранить внешнее спокойствие, но взгляд у него был жесткий и недобрый.

— Не тратьте понапрасну время на запуск зонда, — сказал я, подходя к столу. — Рекомендую срочно опустить платформу на плато.

Рука Эстасио потянулась к разряднику, но, парализованная, застыла на полпути. Кисть словно приросла к поясу.

— Ах, ты!.. — с чувством проронил Эстасио, растерянно дергая плечом.

Лю Джун посмотрел на дергающуюся руку Эстасио, повел головой, будто воротничок сдавливал шею, и снова перевел взгляд на меня.

— По законам Галактического Союза я должен был бы вас арестовать… — неуверенно проговорил он, косясь на руку Эстасио. — Однако в сложившихся обстоятельствах…

— …это вряд ли получится, — закончил за него я. — Верно мыслите. Так как насчет моей рекомендации?

— Зачем вам нужно гробить платформу? — Эстасио прекратил попытки дотянуться до разрядника и смотрел на меня холодным непримиримым взглядом. — Она не приспособлена для того, чтобы находиться на поверхности планеты. В безантигравитационном режиме нижние палубы и пристройки с основным технологическим оборудованием не выдержат многотонной массы верхних палуб, сомнутся, и платформа превратится в груду металлолома.

— Вас было пятеро агентов службы галактической безопасности, — сказал я. — Один погиб — глупо и бесполезно. Хотите последовать его примеру?

— Это угроза?

Глаза Эстасио потемнели.

— Это констатация факта.

— Сейчас свяжусь с навигатором, — кивнул Лю Джун. В отличие от Эстасио, в экстремальных ситуациях он соображал гораздо быстрее. Он отключил изображение высохшего ложа фторсиликонового моря и вызвал Корти Ньюмена.

— Корти… — начал он, как только изображение навигатора возникло над столом.

— Не мешать! — огрызнулся Ньюмен, глядя перед собой на невидимый нам пульт управления платформой. — У меня нестабильная гравиобстановка! Едва удерживаю платформу…

— Немедленно опускайте платформу на поверхность Марауканы! — вмешался я.

— С ума сошли, что ли?! — взорвался Ньюмен. — Под нами почти готовая турбаза и две сотни биокиберов! В кашу их, да?!

— Через три минуты, — сказал я, — гравивозмущения достигнут таких пределов, что ваш генератор выйдет из строя и платформа рухнет с километровой высоты. Тогда в кашу превратятся не только биокиберы, но и вы.

Ньюмен оторвался от приборной доски и посмотрел на меня безумным взглядом.

— Сажай, — приказал Лю Джун.

— Мать вашу!.. — гаркнул Ньюмен и отключился.

Но в следующее мгновение мы ощутили, как платформа пошла вниз, по-прежнему содрогаясь от гравивозмущений.

— Быть может, ты меня все-таки освободишь? — сказал Эстасио.

— Только за разрядник не хватайся, — предупредил я.

Платформу дернуло, Эстасио машинально схватился рукой за столик и с удивлением обнаружил, что это та самая, парализованная рука.

Откуда-то из комнат, цепляясь за стены, появился Хорхе Чивет.

— Что тут происходит?!

— Светопреставление! — огрызнулся я, схватил его за шиворот и швырнул на диван рядом с Эстасио. — Держитесь за что-нибудь, мягкой посадки не предвидится!

Вопреки легенде, записанной в представительском досье, бывший капитан грузопассажирского флота Корти Ньюмен не был уволен из флота за рукоприкладство, а перешел на работу с СГБ с прекрасным послужным списком. И ему было жаль как биороботов, на которых он опускал платформу, так и возведенных зданий туристического комплекса. Поэтому, опуская платформу на Мараукану, он накренил ее и в режиме планирования попытался отвести в сторону от туркомплекса. Ему почти удалось совершить маневр, но не хватило времени. Метрах в десяти от поверхности генератор антигравитации отказал, и платформа рухнула на пеносиликатное плато, краем круша постройки туристического комплекса. Пеносиликат смягчил падение, к тому же роль амортизаторов сыграли металлические фермы двигательных установок, но все равно удар получился ощутимым. Лю Джуну и Эстасио Мугаджи удалось удержаться на диване, но Хорхе Чивета подбросило под потолок, а затем швырнуло на коллег.

Еще с минуту пол под нами сотрясался, проседал, в недрах платформы что-то скрежетало и ухало, а затем наступила тишина.

— Слезь с меня, — прогнусавил Эстасио. — Ты мне нос разбил…

— И мне каблуком по затылку врезал, — пробурчал Лю Джун, спихнул на пол Чивета и сел на диване.

Чивет встал на четвереньки, ощупал себя.

— Вроде бы цел… — сказал он, попытался встать, но ничего не получилось — пол коттеджа накренился градусов под тридцать.

Чивет взобрался на диван, посмотрел на меня, и глаза его округлились.

— А Астаханову хоть бы что…

Я стоял на покатом полу, как на ровной горизонтальной поверхности, и не испытывал никаких неудобств, но, мгновенно оценив шокирующую ситуацию, снова обрел вес и накренился в соответствии с силой тяжести. Кажется, никто, кроме Чивета, не успел заметить моей неадекватной позы.

— Так и в боге можно разувериться… — помотал головой архитектор.

— А вы разве в него верили? — спросил я.

— Если бы не верил, — серьезно заявил Чивет, — никогда бы не согласился на роль фанатика.

— А почему такая тишина? — неожиданно спросил Лю Джун.

Все прислушались.

— Да нет, — прогнусавил Эстасио, вытирая распухший, окровавленный нос платком. — Прибой по-прежнему в ушах шумит…

— Я не о том! — поморщился Лю Джун и вопросительно посмотрел на меня. — Почему прекратилась тектоническая деятельность?

— Потому что планетарный реактор завершил пусконаладочную программу и вышел на режим ожидания. До половины первого все будет спокойно.

Я подошел к столику, вызвал секретаря и запросил данные о функционировании систем жизнеобеспечения. Большинство систем вышло из строя, но генератор охранного поля продолжал удерживать земную атмосферу над платформой. А это сейчас было главным. Не для меня, для них.

— Рекомендую до половины первого не выходить из коттеджа, — сказал я. — Затем можете связаться с СГБ и вызвать спасательную экспедицию. Кажется, в двух парсеках отсюда сосредоточена флотилия из десяти боевых кораблей Галактического Союза, не так ли? Они вас быстро эвакуируют.

— А… — начал было Лю Джун, но я его оборвал.

— Никаких тополого-хронологических возмущений вокруг Марауканы больше не будет.

Я окинул взглядом троицу агентов СГБ. Странный у нас подобрался контингент. Четырнадцать человек и один каратоидянин. Пока меня не «разбудили» и я ощущал себя только человеком, то предполагал, что среди членов контингента «Проекта „М“ находятся всего два агента службы галактической безопасности — я и еще кто-то. Либо Борацци, либо Ютта. Ошибся на все сто процентов. Пятеро членов проекта, включая меня и каратоидянина Аоруиноя, не имели отношения к расам Галактического Союза, двоих — Гримура и Ктесия — привел за собой слоаг, а агентов службы галактической безопасности было пять. И только трое вроде бы не имели никакого отношения к истинному значению „Проекта «М“ — экзоархеолог Тумаду Исорци, физик-тополог Энтони Холодков и медиколог Рустам Борацци. Но в отношении последнего я не был полностью уверен. Слишком много он знал, но кого представлял, я не мог вычислить.

— Зачем вам понадобилось следовать за нами? — недоуменно пожал я плечами. — Наша миссия на Мараукану не имеет никакого отношения к безопасности Галактического Союза. Ваш аналитический отдел с почти стопроцентной вероятностью рассчитал, что ни воспрепятствовать нам, ни разобраться, что такое «зеркала мрака», мы вам не позволим. К чему тогда вся операция?

— Вот и добирались бы сюда своим ходом, а не использовали наши средства, — желчно заметил Эстасио. — Вы не предоставляли Галактическому Союзу меморандум о характере своих действий! Тот же аналитический отдел предсказал возможность глобальной катастрофы.

Здесь он был прав, и возражать не имело смысла. В конце концов до своего «пробуждения» и я мыслил так же.

— Надеюсь, вы мои рекомендации выполните, — сказал я. — И посоветуйте сделать то же самое Исорци и Холодкову — они здесь вообще ни при чем. Не нужно бесполезных жертв.

Никто мне не ответил, и тогда я развернулся и вышел, неуклюже ступая по покатому полу. На данный момент они со мной согласились, но кто мог предсказать их действия через минуту? Люди…

Верхняя палуба платформы напоминала собой зеленый косогор, левым краем, как в снег, воткнувшийся в пеносиликатное плато, а правым задравшийся в небо, наполовину закрытое циклопической Усеченной Пирамидой. Гнетущее зрелище.

Меня уже ждали. Посреди платформы, на том самом месте, где недавно прошла траурная церемония, стояли Нолано и слоаг. Нолано стояла неподвижно, а слоаг нетерпеливо переминался на паучьих лапах. Не любил он перевоплощений и теперь радовался тому, что необходимость в мимикрии отпала. Только сейчас я понял, почему был уверен, что Элеонора Мшински участвовала в событиях на Торбуцинии, хотя никаких доказательств ее присутствия там не было. Ее действительно там не было, а был слоаг, что мне и подсказало подсознание.

— Саныш…

Из-за угла коттеджа вышла Ютта и подошла ко мне.

— Вольдемар, — снова поправил я.

— Какое это теперь имеет значение? — пожала она плечами.

— Для тебя, Ульфи, Мария и прочая, никакого. А для меня — большое, — не согласился я. — Я остаюсь, и я здесь Вольдемар. Любомир Сташев умер пятьдесят лет назад.

— А я — ухожу…

Она заглянула мне в глаза, и я прочитал в ее взгляде безмерную грусть.

— Знаю, — сказал я и отвел взгляд в сторону. Ни утешать ее, ни предлагать остаться я не собирался. Бесполезно и ни к чему. Каждый из нас уже все решил сам. Давным-давно.

— Ты больше грустишь о Кути, чем обо мне… — неожиданно сказала она.

— Чего ты хочешь? — резко оборвал ее я, не желая продолжать разговор на эту тему. — Что вы от меня хотите? Я же чувствую, что вам от меня что-то надо. Что?

Ютта помолчала, с трудом переключаясь с больной для нее темы. Наконец собралась, и голос ее зазвучал спокойно и бесстрастно:

— Мы обыскали все катакомбы, но нигде не нашли Портала.

— Плохо искали, — усмехнулся я, старательно пряча информацию о Портале в глубину сознания, чтобы никто не смог ее прочитать.

— Но мы знаем, что ты знаешь, где он находится.

— Знаю.

Они поняли, что я не собираюсь им помогать, и тогда в разговор вмешался Аоруиной.

«Чего ты добиваешься?» — спросил он.

«Свои требования я выдвинул пару часов назад».

«Ты хочешь оставить их в живых, чтобы о нас знали в Галактическом Союзе?»

«А какое это теперь имеет значение? Когда вы уйдете, последний Портал закроется, и никто не в силах будет вас достать. Даже я».

«Если мы не уйдем и не закроем за собой Портал, то через полтора часа, когда вспышка сверхновой Патимата активирует планетарный реактор, в Галактике начнутся такие пространственные возмущения, что она станет напоминать собой нынешнее пеносиликатное плато. Ты ставишь жизнь нескольких человек против существования Галактического Союза?»

Я невольно бросил взгляд на испещренное свежими тектоническими разломами плато. Хорошее сравнение нашел Аоруиной. Портал нужно закрыть, и тогда пространственные возмущения коснутся только Марауканы.

«Неверно. Да, Галактический Союз распадется, некоторые цивилизации, не рассредоточенные по обширным секторам, погибнут, но жизнь в Галактике не умрет. Однако в такой исход я не верю. Вы согласитесь на мои условия, так как слишком любите бессмертие, чтобы позволить себе кануть в небытие».

Это было, как пощечина, и я ощутил, что они содрогнулись.

«А ты не любишь бессмертие?!» — возмутился Аоруиной.

«В отличие от вас, я с каждым новым воплощением отключал память, поэтому мне известно, что такое небытие. Я уже давно в гораздо большей степени человек, чем спыфл. Вашего во мне осталось всего ничего».

«Вашего… — раздумчиво протянул Аоруиной. — Знаменательные слова. Теперь я верю, что ты человек».

На некоторое время воцарилось молчание.

«Согласен», — наконец изрек он.

Я повернулся лицом к Ютте.

«Да», — сказала она.

Тогда я посмотрел на Нолано и слоага.

«Согласна», — кивнула Мари.

Дольше всех молчал слоаг. Он переминался с ноги на ногу и о чем-то долго, экранируясь от меня, переговаривался с Аоруиноем на повышенных тонах. Но наконец и он сказал: «Да». Я его понимал — на Торбуцинии он тоже познал, что такое небытие.

— Портал находится в катакомбах в комнате, помеченной на схеме пульсирующей зеленой точкой, — вслух сказал я.

«Нет там ничего, — жестко отрезал слоаг. — Во всех комнатах катакомб только пустые каркасы давно отработанных переходных мембран».

— Вы сейчас ищете Портал, а не одноразовую переходную мембрану, — снисходительно заметил я.

«Минимальная площадь Портала не менее пятисот квадратных метров. По своим размерам он никак не может находиться в катакомбах!»

— Может. Когда тебя воспроизводили в витализаторе из одной клетки, кое-что в твоей памяти не восстановилось. В режиме ожидания Портал сворачивается до размеров переходной мембраны.

Мне никто не поверил, и тогда я, не став тратить слов попусту, воспроизвел в памяти комнату катакомб, где нашел волан, принесенный туда фантомом как подсказку для нас. Осыпавшийся со стен слой пеносиликата обнажил край Портала, который я, будучи Астахановым, принял за вертикальную трещину.

Только тогда мне поверили. Нолано и слоаг развернулись и побежали к краю платформы в сторону катакомб. Когда они спрыгивали с платформы, я невольно улыбнулся — Нолано практически не отстала от стремительно несущегося слоага. Потом я уловил, как в своем герметическом отсеке с аммиачной атмосферой заворочался «уважаемый Уэль», втискиваясь в кокон каратоидянского скафандра, и снова повернулся лицом к Ютте. Она сделала шаг за Нолано и слоагом, но затем остановилась и посмотрела на меня.

— Можешь не беспокоиться о Исорци и Холодкове. Я их заперла в коттедже, и без посторонней помощи они оттуда не выберутся.

— Спасибо.

Мы понимали, что больше никогда не увидимся. Не знаю, что видела она в моих глазах, но в ее застыли боль и грусть. Кажется, она хотела сказать: «Прощай», но усилием воли сдержалась. Подошла ко мне, погладила по щеке, затем поцеловала в губы.

Я не ответил. Тогда Ютта последний раз заглянула мне в глаза, повернулась и пошла вслед за Нолано и слоагом. И пока шла к краю платформы, ни разу не обернулась. В ней тоже многое появилось от человека, но не настолько, чтобы она осталась.

Когда Ютта спрыгнула с платформы на плато и исчезла из виду, я вдруг ощутил необычайную пустоту и потерянность. Работа Наблюдателя закончилась, и что мне теперь делать, чем заниматься, я не знал. Оглядевшись вокруг, я вздохнул и побрел вверх по наклонной плоскости верхней палубы к своему коттеджу. Но заходить не стал, а обогнул его и направился к краю платформы, где мы не раз сидели с Юттой. По странному стечению обстоятельств именно это место оказалось самой высокой точкой, нависающей над плато.

Прямо подо мной, подпирая край платформы, высились руины туристического комплекса, а в километре на юго-запад из пеносиликата на глазах вырастал черный овал Портала. Правы были легенды — идеально плоская мембрана Портала действительно напоминала гигантское зеркало, казавшееся из-за своего беспросветного мрака объемным, а потому притягательным, гипнотизирующим взгляд.

Я сел на край платформы и свесил ноги. У основания Портала, в ожидании, когда он полностью развернется, стояли Мари Нолано, Ютта Бригит и Уэль Аоруиной, чем-то похожий на циклопическую гусеницу в сегментарном каратоидянском скафандре. Слоага с ними не было — он спустился в катакомбы, чтобы активировать развертку Портала. Наконец он появился из разлома пеносиликата и стал рядом. Они закончили здесь свою работу и теперь хотели только одного — побыстрее уйти. Ничего их тут больше не удерживало.

Я тоже закончил свою работу, но оставался, хотя и не знал, чем буду заниматься. Возможностей имелось превеликое множество, но я еще ничего не выбрал. Лишь одно желание было твердым и определенным — оказаться по ту сторону Портала я не хотел.

Портал закончил развертку, и по его краю, как по ободу зеркала, заиграло радужное свечение. Первым прыгнул сквозь мембрану слоаг, за ним последовала Нолано, потом во мрак Портала медленно вполз Аоруиной. Ютта уходила последней. Она стояла перед Порталом, словно в нерешительности, затем обернулась. Ее глаз на таком расстоянии я видеть не мог, но был уверен, что она смотрит на меня. Мне захотелось, чтобы она подняла руку и помахала на прощание, но она не сделала этого. Слишком бы по-человечески получилось.

Она так ничего и не сказала. Постояла, молча глядя на меня снизу вверх, затем развернулась и шагнула во мрак Портала. Странно, но Портал при этом не исчез, а продолжал приковывать к себе взгляд беспредельным мраком гигантского зеркала. И тогда я понял, что Портал будет открыт до самого последнего мгновения, пока в зените, рядом с блеклым местным солнцем, не вспыхнет ослепительная звезда сверхновой Патимата. Только тогда Портал исчезнет, а вслед за ним рухнет исполинский конус Усеченной Пирамиды, обратятся в прах все искусственные сооружения, возведенные на Мараукане миллион лет назад, и кора пеносиликата, сковывающая планету, чуть ли не мгновенно обратится в водяной пар, кислород и песок.

Нет, было все-таки в Ютте много от человека — она надеялась, что я передумаю и последую за ними. На душе потеплело, и захотелось спрыгнуть на плато и поспешить к Порталу. Слаб человек…

Я с трудом отвел глаза от гипнотического мрака Портала. Слабым быть не хотелось, хотелось быть сильным, но не очень получалось.

Все так же, не грея, с фиолетового неба светило тусклое красное солнце, и все так же, катя невидимые волны по бесконечному пеносиликатному плато, звучал в ушах марауканский прибой. Через месяц, когда пары воды разложившегося пеносиликата сконденсируются и рухнут на планету вселенским потопом, здесь будет плескаться море, а базальтовая плита, на которой строили туристический комплекс, станет небольшим островом. Волны первичного океана будут биться о его скалистые берега, и тогда шорох марауканского прибоя обретет наконец свое материальное подтверждение. И вновь восторжествует известная истина, что не бывает следствия без причины.

Сзади послышались чьи-то шаги, и я обернулся. Ко мне, оскальзываясь на траве искусственного косогора вздыбившейся платформы, взбирался Борацци. В одной руке он держал бутылку коньяка, в другой — два стакана.

Борацци подошел и сел рядом, как и я, свесив ноги с края платформы.

— Впечатляет… — сказал он, глядя на зеркало Портала, вертикальным озером мрака возвышавшееся над плато.

Я промолчал.

— Будешь? — предложил он, протягивая пустой стакан.

— Никак не могу поверить, что вам нравится пить спиртное, — сказал я и взял стакан.

— Почему?

Он налил мне, себе, попытался пристроить бутылку в траве и, когда ничего не получилось, зажал ее между колен.

— Какое удовольствие пить, когда знаешь, что спирт в организме тут же разложится?

— Можешь поверить, что сейчас этого не произойдет. Я ингибировал ферменты.

Он посмотрел на меня, и я увидел в его глазах то же выражение, что и в глазах Ютты. Грусть. Но о чем он мог грустить, я не понимал.

— За первый день творения? — предложил он, поднимая стакан.

Я кивнул, мы сдвинули стаканы и выпили.

— Не тянет… уйти с ними?

Борацци повел головой в сторону Портала.

Я неопределенно пожал плечами.

— Не знаю. Скорее, нет…

— И чем теперь будешь заниматься?

— Тем же, чем и всегда. Жить.

— Умирая и вновь возрождаясь… — раздумчиво произнес Борацци. — И ничего не помня…

Я покивал. Почти миллион лет я именно так и жил в разных ипостасях, и из них последнюю половину — в человеческом облике. Когда-то Наблюдателей в Галактике было много. Мы отмечали зарождение жизни, ее развитие, появление первых цивилизаций… Но когда некоторые цивилизации достигли технологического уровня и вышли в Пространство, в процессе познания мира подбираясь к Порталам, Наблюдатели начали уходить. Сейчас ушли последние.

Каюсь, в том, что на Земле, в отличие от других миров, нас оказалось двое, виноват я. Долгое время я жил в мире, показавшемся мне перспективным в отношении появления разумной жизни. Но спустя полмиллиона лет понял, что ошибся — тупиковые ветви развития отнюдь не единичны во Вселенной. Тогда я и перебрался на Землю, не подозревая, что на планете уже есть Наблюдатель. Ютта. Второй ошибкой, но уже совместной, стало то, что для воплощения мы выбрали особи разных полов. Ютта приняла наши половые различия как само собой разумеющееся и в каждом новом воплощении находила меня, чтобы быть рядом. А я, стараясь оставаться беспристрастным Наблюдателем, этого не понимал и не принимал. В новых воплощениях я уходил от нее, пытаясь обособиться, забыть предыдущее воплощение, чтобы сохранить цельную натуру Наблюдателя. И только сейчас, когда Ютта ушла в мир рационального разума, которому безразлично половое влечение, где он сам по себе личность, отстраненная от потребностей бренного тела, я понял, что потерял с ее уходом.

— Нет…

— Что — нет? — недоуменно переспросил Борацци.

— Теперь буду кое-что помнить… — хрипло процедил я пережатым горлом.

Перед глазами стояло лицо Ютты. Ульфи, Марии… Одной и той же женщины с десятью тысячами имен. Теперь, когда миссия Наблюдателя для меня закончилась, воспоминания об этой женщине представлялись единственным смыслом моей будущей жизни.

Я чуть было не спрыгнул с платформы и не побежал к Порталу, чтобы нырнуть в него, пытаясь догнать Ютту. Но не сделал этого. Там, за зеркалом Портала, я не встречу того, кого здесь потерял.

— Налейте мне еще… — попросил у Борацци.

Он плеснул коньяку, и мы снова выпили. На этот раз молча. Никто раньше не понимал меня так, без слов. Он словно читал мои мысли.

— А вы сами кто такой? — наконец задал я прямой вопрос. — Тоже наблюдатель? Чей?

— Нечто вроде, — кивнул он. — Во всяком случае, наши судьбы очень похожи.

— Значит, тоже не совсем человек…

— Как раз напротив — стопроцентный человек.

Я посмотрел ему в глаза и быстро отвел взгляд. Наверное, он попытался приоткрыться передо мной, потому что в его глазах плескалась безмерная глубина мудрости, грусти и сострадания. Словно у бога. И я не стал допытываться, откуда он пришел — из будущего, из параллельного мира, из вариационного пространства… Да мало ли откуда может прийти такой человек? Главное, я почувствовал, что в этом мире я не один и рядом со мной сидит друг. На веки веков в прямом значении этих слов.

— Давай-ка переходи на «ты», — предложил Борацци, подливая в стаканы.

Я покосился на него и усмехнулся.

— Теперь верю, что ты — стопроцентный человек.

— Почему?

— Настоящие мужчины всегда после третьей рюмки переходят на «ты».

Мы рассмеялись.

Борацци достал из кармана трубку и закурил.

— Тебе, кстати, не тошно, что Марко Вичета убили только ради того, чтобы разбудить твою память? — неожиданно спросил он.

— Не надо… — болезненно поморщившись, попросил я.

— М-да… — неопределенно протянул Борацци и замолчал, попыхивая трубкой. Молчал долго, пока не докурил. Затем обстоятельно выколотил пепел и спрятал трубку в карман.

— Ты действительно в большей степени человек, чем спыфл. Совесть, как и любовь, — чисто человеческое чувство.

Я нахохлился, будто получил заслуженную пощечину. Он произнес-таки слово, которое я и в мыслях старался не произносить. Там, за мембраной Портала, его не существует.

Борацци, будто ничего не замечая, разлил остатки коньяка по стаканам и скептически посмотрел на пустую бутылку.

— И черт с ней! — сказал он и швырнул бутылку с края платформы на пеносиликатное плато. — Человеку, в конце концов, свойственно хулиганить. Быть может, через пару миллионов лет местный абориген выловит ее со дна моря, и никто не сможет объяснить назначение этого артефакта.

Я вздохнул и выпил до дна. Хотелось опьянеть, но ничего не получалось, будто в моей крови тоже активно действовали ферменты разложения спирта.

— Грустно? — неожиданно спросил Борацци.

— Да… И больно.

Он помолчал, затем тихо предложил:

— Хочешь, я оживлю Куги?

— Ты же говорил, это невозможно?

— Да, невозможно. Для медиколога Борацци. А для меня — пара пустяков. Так как?

— Хорошо бы… — не очень уверенно согласился я.

— Мы сейчас придем, — сказал он, встал, отобрал у меня пустой стакан и стал быстро спускаться по косогору. — Жди!

Я тяжело вздохнул, посмотрел на пеносиликатное плато, покрытое морщинами свежих гигантских разломов, и задержал взгляд на беспросветном мраке Портала. Ничего не дрогнуло у меня в душе. Но когда поднял глаза к небу и принялся смотреть в зенит, где совсем скоро ослепительным светом вспыхнет сверхновая Патимата, я до крови закусил губу.